Киарах за шкирку затащил норда под своды высокой пещеры и поволок дальше — в самое её сердце. К матери. Настроение у Изгоя было далёким от доброго, и он жаждал получить пояснения от той, кто ведает больше, чем доступно знанию простого человека.

Когда норд впервые назвал Киараха Довакином, тот решил допросить пленника позже, без лишних глаз и ушей. Как чувствовал, что ответы ему не понравятся, да ещё после той непонятицы с драконом шаман чувствовал себя дезориентрированным, хотел немного привести разум в порядок. Помимо ощущения переполненности, которое не ушло даже после сна, он начал улавливать в голове обрывки странных образов, которые никогда не видел своими глазами. Синева неба, стремительно несущиеся мимо горы, маленькие облачённые в шкуры точки. И имя — ФелсакуурДикий призрак лета.

Во имя старых богов, если бы это всё произошло не с ним, Киарах бы вполовину так не волновался! Всё-таки он знал, что мир много больше Предела, чьих границ шаман не покидал, знал, что этот огромный мир хранит бессчётное количество тайн, мало ли, какая вдруг решит себя явить? Одного Киарах не понимал: почему конкретная тайна воплотилась через него?

Норд утверждал, что то было поглощение души дракона, с чем Киарах был склонен согласиться. Чувствовал в себе пожранную сущность дракона, которая никак не желала ни усваиваться, ни выходить. Видел обрывки драконьей памяти. Но, чтобы он оказался героем нордских легенд?! Да ни за что! Брат Бури сказал это для насмешки над Изгоем, чтобы посмеяться с охватившей того ярости! Киарах жаждал содрать это щерящееся лицо с черепа, но даже не выбил зубы. Скоро норд познает страх и страдание сильнее любой физической боли. Всем пленникам уготовано стать жертвой матери, и иных уже увели, пока Киарах говорил с командиром. Сейчас они идут туда же.

Ноги неспешно ступали мягкой земле, устилавшей пещеру. Чем ближе к центру, тем меньше камней, выступающих корешков и грибов встречалось вокруг. Подземную тишину помимо едва слышных шагов и волочения тела нарушало сиплое дыхание женщины-полуптицы, что застыла ровно в центре круга костяных тотемов.

— Прости за задержку, — Киарах швырнул Брата Бури перед собой так, чтобы тот, наконец, увидел свою дыхнувшую ему в лицо участь. — Это последний.

Сдавленное «блядь» вызвало у Изгоя улыбку. Опустив голову, он полюбовался ужасом, с которым норд смотрел на тела в круге освещённых факелами тотемов, узнавая в них своих сородичей. Там не только норды были, но немало зверей: большей частью козы и олени, парочка волков и даже медведь. Многие ещё живы, но парализованы, на каждом зияли кровоточащие раны, что влажным ковром пропитали землю, превращая в небольшое грязевое озерце. Даже Киарах был впечатлён, но больше заинтригован, любопытство даже потеснило дискомфорт от переполненности драконьей душой и мрачных мыслей о природе вчерашнего происшествия. Шаман обучился многим ритуалам жертвоприношения от матери, ещё больше видел в её исполнении. Но этого он не знал.

Что же она задумала?

Мать развернулась. Напившаяся крови земля чавкнула под переступившими птичьими лапами. Многих от облика ворожеи передёрнет, чего скрывать, они были по-настоящему уродливы. Старушечье тело, сморщенное лицо, жидкие волосы неопределённого цвета, длинные искривлённые конечности, переходящие из человеческих в птичьи, и растущие из тела вороньи перья. Такова их плата за большую силу. Киараха обличье ворожеи не смущало никогда, в конце концов даже его первые воспоминания — это вороньи перья, кривые когти и чёрные глаза на старушечьем лице.

— Наговорился со своим нордиком, Киарах? — скрежещущий, отдающий карканьем голос заставил норда вздрогнуть, а его глазам перейти с жертв на ворожею. — Недолго ты возился.

— Надоело слушать чушь. Я предпочту спросить тебя, мама. Вчера на нас напал дракон, мы его убили, и я поглотил его душу. Я чувствую её в себе до сих пор, она распирает мои рёбра, наполняет разум чужой памятью и не собирается уходить. Можешь как-то узнать, что со мной? Или дать подсказку, чтобы я сам это сделал?

Шаман в напряжённом ожидании уставился на мать, которая по-птичьи склонила голову к плечу и чему-то улыбнулась, довольно щеря усеивающие рот острые зубы.

Слушавший их норд сплюнул.

— «Мама»?! Девять смеются надо мной! Мало того, что Довакин сраный бешеный дикарь, так ещё вылез из…

Киарах наклонился и впечатал норда лицом в пузо собственного солдата, измазанное кровью и грязью. Пусть жрёт их вместе со словами, которыми хотел полить мать.

— Сначала дело. Земля должна насытиться, — когтистые пальцы ворожеи достали тёмный тонкий флакон из поясной сумки. — Подними. Открой ему рот.

Шаман послушно выполнил наказ, крепко зафиксировал голову и нижнюю челюсть норда, чья попытка новой брани сразу превратилась в поток невнятных звуков. Мать влила тому в глотку содержимое флакона. Норд ещё пару раз дёрнулся, попытался что-то промычать, прежде, чем оцепенеть. Новые указания Киараху не требовались, он без них оттащил тело на свободный участок в круге тотемов, отточенным движением вскрыл норду бедренную артерию. Кровь хлынула не землю, соединилась с магией тотемов, что подчиняла её жизненную энергию, равномерно распределяя по области и связывая с почвой, обращая пещеру в место силы, что останется таковым даже после гибели жертв.

Земля чавкнула под чужими шагами. Когда Киарах выпрямился, мать уже стояла рядом, не сводя с него чёрных глаз. Сморщенная длиннопалая рука легла ему на оголённую грудь.

— Да, свершилось. Твоя кровь пробудилась, я чувствую её силу. Твоё время пришло, — проскрежетала она и отняла руку, напоследок царапнув кожу кривыми когтями. — Свершилось то, о чём я тебе говорила, а ты всё неохотней меня слушал. Что было бы, ослушайся ты меня, удери бездумно резать нордиков и пытаться пройти тропой Красного Орла обычным человеком? Сидел бы сейчас дураком в царстве духов, Киарах.

Изгой в раздражении вдохнул и дёрнул головой. Само собой мать с самого начала знала про него, почуяла, небось, едва рядом впервые оказалась. Киарах всю жизнь гадал, почему она так с ним возится. Ворожеи в кланах — матроны-предводительницы, советницы и наставницы. Конечно, они выделяют себе любимчиков, как правило, это ведьмы, что в будущем сами станут ворожеями, либо выдающиеся воины и шаманы, становящиеся им мужьями, телохранителями, правой рукой. Младенцы им не интересны, если только их не предстоит принести в жертву.

Но одна ворожея забрала младенца и роль матери у безымянной женщины. Возилась, растила, учила, наставляла. Киарах не прекращал задаваться вопросом о причине сам, как не прекращал задавать его матери. Она говорила, что ему уготована особая судьба, но сам он не замечал за собой ничего, что разительно выделяло бы из числа прочих Изгоев. Да, натасканный воин и сильный шаман, но это не столь большая редкость, в каждом клане есть хотя бы один такой же. Мать отказывалась проливать свет на туман непонимания, твердя надоевшие слова: «Увидишь сам, когда придёт время».

Вот, наконец, оно пришло. Только особой радости от долгожданного момента не было.

— Что ты знаешь про мою кровь? Этот норд твердил про легенды своего народа, — короткий презрительный взгляд на парализованное тело. Изгой скривился. Слова о «герое из нордских сказаний» жужжали в мозгу надоедливой пчелой, как от них ни отмахивайся. — Я не хочу верить в его заверения, но в них верил он. Насмехался, но без лжи. Хотя бы перед собой.

— Кровь дракона в теле смертного. Не думай, откуда она в тебе, некоторые явления нельзя объяснить привычными вещами. Иногда искать объяснений не нужно вообще, — ворожея насмешливо каркнула, будто прочитала спонтанную мысль сына о плотском союзе дракона и человека. — Отец твоего отца принёс эту кровь с юга. Больше мне увидеть не удалось. И не нужно.

Любопытство на миг шевельнулось, но развиться ему было не суждено. Мать никогда не отвечала на вопросы Киараха о кровной родне, лишь недовольно топорщила перья и ревниво каркала. Настаивать Киарах не пытался, испытывать терпение ворожеи безрассудно и опасно. Даже ему.

Сейчас вовсе есть заботы важнее и насущнее.

— Что мне вообще делать с этой «драконьей» кровью и душой дракона внутри? Меня беспокоит, что она не унимается.

Мать вновь склонила голову к плечу и долгое время смотрела на шамана, шевеля когтистыми пальцами, будто перебирала что-то невидимое. Переступила с ноги на ногу, склонила голову к другому плечу. И отвернулась, утратив интерес, отступила в центр жертвенного круга и склонилась над маленькой ямкой, до краёв заполненной тёмной кровью.

— Мне ведомо многое, но мои знания песчинка от тайн мира. Эти ответы ты должен найти сам. Когда пробудилась твоя кровь, моя роль исполнилась, я больше не стану тебя держать. Иди, смотри, слушай, думай, решай, делай. Познай силу своей крови и подчини её. Стань драконом и вернись, чтобы решить судьбу Предела, мой сын.

Свет факелов осветил появившийся в кривых когтях предмет, при виде которого у Киараха сбилось дыхание. Он неотрывно проследил, как полная магии луковица канула в кровавую ямку. Понял, наконец, суть ритуала и конечную цель.

Мать готовится к войне.

— Когда ты вернёшься, вереск обрастёт сердцами. Теперь иди, хватит топтаться. Твоя судьба ждёт.

***

Судьба ждёт. Легко сказать и сложно понять, как к ней идти. Разговор с матерью не дал той ясности, что Киарах искал, он казался себе слепым щенком, который тыкается наугад. Сейчас, когда следующим днём после встречи с матерью, он решил вернуться к мёртвому дракону, ощущение слепоты и отсутствия опоры никуда не делось. Шаман смотрел на голые кости, но ответы, что ему делать дальше, не приходили. Душа Фелсакуура неизменно распирала рёбра, а понимания, что собой представляет сила драконьей крови, и как её подчинить, не приходило.

Киарах в отстранённой растерянности подбрасывал в ладони кинжал, смотря на череп дракона размером с человека. Он ведь позавчера хотел наковырять зубов на трофеи. Сделает это сейчас, не зря же полдня тащился. Потом подвесит на пояс к нордскому черепу — такому же трофею с добычи, коей стали что дракон, что человек. Интересно, откуда, всё-таки, этот ящер явился? Может…

Кинжал в очередной раз упал в ладонь и так в ней и остался. Киарах повернул голову, всматриваясь в направлении, откуда прилетел дракон. Не то, чтобы его осенило, но он вспомнил слова матери, когда они проходили этими местами, стремясь на новое место жительства. Она обмолвилась, что на востоке в руинах башни обосновалась её воронья сестра с мелким кланом. Если дракон прилетел с того направления, они мертвы. Но, быть может, успели спрятаться и выжили. Тогда могут сказать, с какой стороны дракон прилетел к ним. Вряд ли это много даст, но всяко лучше, чем пялиться на драконьи кости и гадать, как быть. Киарах был человеком дела, и в своей жизни уже достаточно топтался на месте.

Зубы вырвет на обратном пути.

Летнее солнце перевалило зенит, нещадно напекая голову и оголённую кожу торса, когда Киарах добрался до нужного места и скользнул в густую тень скал. Запах гари, подвыветрившийся, но ещё достаточно различимый, сразу сказал, что спрашивать здесь некого. Дракон не ставил руины башни без внимания. И всё же шаман не сбавил шага, намереваясь увидеть подтверждение своими глазами. Он двигался вдоль скал, ступая тихо и вслушиваясь в звуки окружающего мира, если впереди вдруг есть опасность. Но уши его ловили лишь мёртвую тишину. Даже животные не хотели возвращаться к этому месту.

Киарах замер в полушаге, едва уловил странную песнь. Нахмурился, прислушался, пытаясь различить, но быстро понял, что уши здесь бесполезны. Песнь шла прямо в разум, отдаваясь в мозгу боевым призывающим ритмом. Несколько шагов вперёд — песнь усилилась, а тело стало не то тянуть, не то подталкивать в конкретном направлении. К уничтоженному драконом лагерю. Чувство было странным, непонятным, но в какой-то мере… естественным, что ли? Сродни тому, какое было в момент поглощения драконьей души. Звала не песнь. Звала кровь, чуя что-то впереди.

Киарах решил довериться ей. В конце концов ему же надо её постичь и обуздать, ведь так? Поэтому Изгой выпрямился и перестал таиться, всё равно вокруг нет живых. В уничтоженный лагерь он вошёл открыто. Беглым взглядом отметил сожжённые до костей тела и остовы палаток — ожидаемая картина. Ноги сами понесли его вперёд, к странной полукруглой стене в тени навесной скалы, перед которой расположился алтарь, почерневший от гари и расколотый надвое неведомой силой. На его обломках скрючился чёрный скелет с длинными птичьими конечностями.

Неожиданно, что ворожея не смогла даже ранить дракона. Киарах застыл над останками, остро чувствуя неудобство. Конечно, ворожеи тоже смертны. Но он слишком привык видеть их зловещими и могущественными. Что ж… сам того не осознавая, он отомстил за смерть этого матриарха.

Зов толкающей к стене крови стал почти невыносимым, что в голове мутнело, а зрение застилала пелена. Киарах стиснул зубы и обошёл алтарь с мёртвой ворожеёй, приблизившись к стене почти вплотную. Он уже почти ничего не различал, лишь странный символ на стене ярким светом звал к себе. Инстинкты молчали об угрозе, поэтому Изгой рискнул окончательно. Вместо того, чтобы рвануть из пут зова, он качнулся вперёд, прижал ладонь к символу и закрыл глаза, чувствуя, как что-то от стены вливается в него. Иначе, чем было с драконом, слабее, не распирая изнутри, нечто стремилось уместиться не в грудь, но в разум, отпечатывая в памяти сияющий символ… нет. Слово.

SU. SU… слово пульсировало в мозгу, ворочаясь потревоженным медведем. Киарах застыл, сосредоточившись на нём, Изгоя не оставляло ощущение, что это странное знание, это единственное светящееся слово со стены, сверху донизу исписанной похожими на следы когтей символами, несёт в себе нечто особое. Скрытое.

Ответ, который так необходим.

SU. Чем больше Киарах смаковал слово, даже начав проговаривать вслух сначала беззвучно шевеля губами, затем перейдя на бормотание, тем сильнее отзывалась душа дракона внутри него. Ослабляла напор на рёбра, никуда не уходила, но как будто истончалась, подобно телу ранее. Она наполняла собой слово, даруя знание и ответ. Киарах не понимал, что именно происходит, но чувствовал, что это именно то, что он ищет. Поэтому не переставал думать о SU, позволяя остальному свершиться самому.

Душа Фелсакуура перестала чувствоваться, больше ничто не распирало грудь, когда слово SU наполнилось полнотой понимания. Воздух. Воздух, что на вдохе наполняет жизнью тело. Воздух, что способен обернуться стремительным ветром, который промчится через холмы, леса и воды. Воздух, что есть и движение жизни, и движение разрушения…

В груди заклокотала странная, доселе незнакомая, но в то же время естественная сила. Киарах на миг напрягся, но сразу расслабился, не упустил мысли о Слове. Раз решил довериться своей крови, то пойдёт до конца. Избегая силы за незнание, ничего не достичь. Поэтому шаман позволил силе его крови вести, оформиться, излиться.

— SU!

От силы голоса дрогнула земля. Горло стрельнуло болью и тяжестью вместе с силой, вышедшей изнутри и окутавшей тело. Больше по наитию, чем осознанно, Киарах выхватил меч и сделал взмах.

С губ сорвался хриплый смешок, губы разошлись в восхищённой улыбке, рука сделала новый взмах. Во имя старых богов, до чего удивительное чувство! Киарах влился в танец с клинком, упиваясь мощью, наполнившей тело. Меч порхал, подобно стремительному ветру, мчащемуся по вересковым полям, а с ним порхало тело. Человек чувствовал себя воздушным потоком, лёгким, стремительным и бритвенно-смертоносным, что иссечёт преграды на своём пути быстрее, чем ему помешают. Он никогда не мог двигаться с такой скоростью и лёгкостью, никто не сможет этого естественным образом. Но сила, что дало Слово…

Киарах застыл в нападающей позиции, пригнувшись и отведя меч в сторону. Хищный взгляд смотрел вперёд, не сосредотачиваясь на чём-то конкретном, когда в сознании царило понимание. Проклятый норд не мог не знать про силу Голоса, но не сказал о ней ни слова. Нарочно замолчал, падаль. Наверное, к лучшему. Сила драконьей крови — это то, что Киарах должен был прочувствовать всем своим существом, простые россказни не дали бы ему должного осознания. Именно сейчас Изгой понял, что именно даёт ему его кровь, и от того на лице его поселился предвкушающий оскал. О, обернуться воздухом восхитительно, но он может больше. Видел это «больше» в миновавшей битве с драконом, чьи Слова обращались огненным дыханием.

Но его память хранила ещё одно свидетельство могущества Голоса. Киарах слышал, видел его раньше, много лет назад. Хоть был тогда ребёнком, но до сих пор чётко помнит, как по другую сторону каменной стены гремит сотрясающий Маркарт Голос. Как незримый таран срывает людей со стен легче, чем ветер опавшие листья. Как тела размазывает по стенам города, а иные улетают так далеко, что глаз уже не видит. Как с мясом вырывает тяжёлые двемерские ворота, размазывая не успевших убежать людей, будто подошва ботинка муху.

Ульфрик Буревестник. Ублюдок, уничтоживший едва возвращённую свободу коренных предельцев и превративший их в преступников на собственной земле. Тот, без кого жалкий маркартский ярл не смог бы ничего сделать с отвоёванным истинными хозяевами городом. Именно Голос Ульфрика перечеркнул надежды предельцев. Он тоже драконьей крови?..

Киарах тряхнул головой. Нет. Точно нет. Пленник-норд с таким трепетом говорил о своих легендах про Драконорожденных, что, будь Ульфрик из их числа, его сородичи вопили бы об этом даже в самых глухих углах, как сейчас вопят о своём бунте против Империи. У Киараха нет родства с этой тварью.

Изгой выпрямился. Лёгкость ветра покинула его, вернув привычную тяжесть телу и мечу в руке, на что шаман едва обратил внимание. Он чётко понял, что должен делать. Ему придётся покинуть Предел, уйти в Скайрим, чтобы искать больше знаний о силе драконьей крови у тех, кто сложил о ней легенды. Киараху не нравился этот план, его корежило от одной мысли, что придётся на время уйти с родной земли и говорить с нордами вместо того, чтобы их резать. Но также он знал: придавленная ненависть и немного смирения окупятся с лихвой.

Он постигнет силу Голоса и вернётся в Предел. Объединит Изгоев, уничтожит возомнивших себя хозяевами чужаков и вернёт землю своему народу. А потом придёт в Виндхельм, вырвет с мясом городские ворота, размажет защитников по камню и пожрёт сердце Ульфрика Буревестника.

Киарах убрал меч и пошёл прочь от сожжённого лагеря и замолкшей стены. Он нашёл свои ответы и увидел нужный путь. Пора пройти тропою судьбы.

Будто в ответ на его решимость по небу громовым раскатом разнёсся зов:

— DOVah-KiiN!