Какудзу начинал беситься, тихонько поскрипывая зубами и все более становясь похожим на кусок каменной глыбы, а Кимура-сан все не успокаивался, продолжая бурчать, бурчать, бурчать… Все-то ему не нравилось: ни передвижение пешком, ни ранняя побудка, ни завтрак, ни качество таверны. Даже мы его раздражали — я своей мелкой смазливой физиономией (не дело парню быть смазливой как девчонка, так всех девчонок отпугаю), а Какудзу высоким ростом и платком, закрывающим все, кроме глаз. И как нам можно доверять, если один малолетний мальчишка со снулым лицом, а второй укутан, словно преступник какой?

Я послушно шлепала следом, размышляя о том, что произойдет быстрее — мы все-таки дотащимся до Страны Чая или у Какудзу лопнет терпение и сопровождать, в общем-то, будет некого. 

По самым смелым расчетам приходится признать: к вечеру напарник достигнет точки кипения и на одного человека в нашей скромной компании станет меньше.

Лидер расстроится, мысленно вздыхаю я, щуря глаза на яркое солнце. Расстроенный и раздраженный Лидер выглядел таким несчастным и обреченным, что ему хотелось сказать нечто утешительное и соврать за весь состав, что больше так делать не будем. Да и…  организации не пойдет на пользу, если мы своих клиентов будем убивать за назойливую болтовню. 

Ладно, ладно, я просто искала повод вмешаться и дать шанс ворчливому старику прожить еще немного, а Какудзу привести нервы в порядок. Мне с ним, в конце концов, еще работать потом — и как бы самой не войти в категорию “на одного меньше”.

Бросаю задумчивый взгляд на раздраженного напарника, следующего шаг в шаг с клиентом. Вопрос в том: подождать немного, пока напарник подойдет к грани, или вмешаться уже сейчас? Если сейчас, то рискую получить от взбешенного Какудзу за инициативу, а если позже… то, в принципе, то же самое. Даже больше — возникает справедливый вопрос, почему не вмешалась раньше.

Смотрим по ситуации, значит.

В конце концов, Какудзу еще ничего не говорил о своих условиях в нашем деловом соглашении, а потому правила те же: не мешаться под ногами и не лезть под руку. 

Я прикрываю глаза, продолжая идти как ни в чем не бывало и давя невеселую усмешку.

Простите, Кимура-сан, но, как говорится, каждый сам за себя.

***

Саске нравился Шикаку-сан, несмотря на то, что он видел его не так часто. Глава Нара работал в резиденции Хокаге, курируя работу аналитического подразделения, разбирался с делами клана, что требовали его непосредственного участия —  с остальными ему значительно помогала Ешино-сан; немногое оставшееся же время он предпочитал проводить с семьей, реже — с сокомандниками, когда у всех троих выдавался свободный вечер.

Вблизи Саске видел его за ранними завтраками, на которых присутствовала вся семья, реже — за ужинами, если Шикаку-сан на них успевал. Чаще — нет, и поздними вечерами он слышал его шаги и размеренный, утомленный голос внизу, когда лежал уже в постели. 

Это было привычным, вызывая щемящую ностальгию: то-сана Саске видел немногим больше — здание полиции было ближе к дому, и то-сан неизменно обедал дома, выдавая немногословные фразы и снова уходя на работу.

Он и не помнит, спрашивал ли Шикаку-сан его о чем-то большем, чем обыденное: “как прошел день, мальчики?”, когда они все же пересекались вечерами. Шикамару незаметно выступал вперед, отвлекая внимание на себя, тяжко и длинно вздыхал, иногда добавляя: “как все это напряжно” и Шикаку-сан понимающе усмехался, кивая и ни о чем больше не спрашивая. Саске, как правило, отмалчивался, согласно хмыкая словам Шикамару или выдавая нечто обобщенное: “все в порядке”, когда одноклассника не было рядом.

Саске кажется, что он избегал главу Нара, но в этом он не до конца уверен: они виделись слишком редко, чтобы с абсолютной уверенностью говорить об этом. Гораздо чаще Шикаку-сан проводил время с Шикамару, забирая после уроков и подтягивая его в семейном хидзюцу. К этому Саске тоже относился с пониманием, лишь в глубине души признавая перед собой, что завидует таким семейным тренировкам.

Обычно эти мысли приходили, когда Учиха оставался на пустом полигоне, отрабатывая удары по макиваре, запуская кунаи в мишени и устало обедая в одиночестве, механически пережевывая рис и не чувствуя вкуса еды.

Саске медленно крутил мысли в голове, вспоминая тренировки с нее-сан, представлял Шикамару с Шикаку-саном, а после с новой силой принимался за отработку ударов.

Он завидовал Шикамару и тосковал по своей семье, хотел присоединиться к ним — обычным наблюдателем, не участником. Саске уважал право на семейные секреты и не претендовал на него. 

И даже в самых потаенных уголках себя он никогда не размышлял о том, чтобы попросить Шикаку-сана потренировать его. Ни в хидзюцу Нара, ни в гендзюцу Учиха,  ни даже в стихийных техниках — он ведь знал, что если клан использовал хидзюцу, то игнорировал прочие техники, но… возможно, сюрикендзюцу или тайдзюцу? Об этом Саске никогда не говорил вслух и даже мысленно не решался на такой диалог. 

Ему казалось, что он не имеет на это право: семья Нара и без того приняла его очень тепло, заботилась о нем, терпела его нелюдимый характер, а сам Шикамару поддерживал его в школе. Единственная просьба, на которую решился Саске почти год назад — о традиционных похоронах его клана в храме Учиха и пламени катона, была исполнена Шикаку-саном без каких-либо осечек, словно он ждал ее. И даже она казалась ему чрезмерной, но иначе он не мог поступить: его и так гложила вина за то, что он не мог заняться этим самостоятельно так, как и следовало последнему из Учиха — ему не хватало сил; забыть же полностью про традиции их клана — расписаться в своем бессилии перед предками навсегда. 

На церемонии прощания не полагалось быть посторонним, не из их клана, и будь здесь Итачи этого бы не потребовалось, они бы справились и вдвоем…

Вот только Итачи-нее не было, напоминает он себе. 

За это он иногда ее ненавидел до пелены перед глазами, а за ненависть к ней — это ведь не ее вина, повторяет он про себя, не ее, — Саске ненавидел и себя самого.

Ему действительно не хватало Итачи-нее.

Не хватало ее помощи, не хватало ее поддержки, тепла — и даже безумных тренировок, на которых он всегда оставался восторженным зрителем, не хватало. 

Прежде, чем Саске осознает, что скучает не просто по Итачи — по ощущению семьи, клана, принадлежности к кому-либо, — это осознает Шикамару со своим неизменно понимающим взглядом черных глаз, царапающих изнутри своей неправильностью.

(Не учиховскими глазами, поправляет Саске себя и с бессильной злостью стискивает челюсти, в очередной раз мысленно подчеркивая, что они — Нара, не Учиха, и это абсолютно нормально).

Учиха не знает как, но каждой клеточкой уверен в том, что это было его, Шикамару, идеей. Иногда, вопреки всей отстраненности, тот бывал слишком внимательным и тактичным. 

Шикаку-сан кивает на место перед собой, задумчиво хмыкает не то своим мыслям, не то  звериной настороженности Саске, с которой тот все-таки выходит из-за сёдзи, осторожно ступая на энгаву в вечерней прохладе. 

Перед мужчиной стоит доска с шоги, и быстрым взглядом Саске определяет, что игра не начата, только приготовлена, ожидая второго игрока. 

Играл Саске неважно. 

То-сан никогда не находил времени на игру, кроме как с главами иных кланов — редкими гостями в их доме, а потому привечал он их так, как полагается, по традициям. Итачи-нее шепотом шутила, что это лишь бы видеть их еще реже — больше, чем ходить к Учиха, не любили разве что к Хьюга; однако сама Итачи-нее с большим удовольствием играла в партии с Шисуи-нии. 

Она же пыталась приучить и Саске, но у него никогда не хватало терпения — он ненавидел проигрывать, а Итачи никогда не поддавалась, говоря, что только вкус настоящей битвы заставляет сражаться в полную силу.

— Я плохо знаю правила, — честно признает Саске, присаживаясь напротив и бросая настороженный взгляд на спокойное лицо Шикаку-сана. 

— Никогда не поздно учиться, — замечает он, подкидывая фуригому. — Ты ходишь первым.

И Саске ходит первым.

Увлекается, слушая объяснения Шикаку-сана, запоминая правила, делая ходы, прислушиваясь к рекомендациям… и растерянно моргает, когда Шикаку-сан вдруг едва заметно улыбается и делает слабый поклон:

— Неплохая игра, Саске-кун, — и, поднявшись, слабо касается его головы, чуть ероша его волосы и заставляя застыть от этого простого жеста, который... — Жду тебя завтра утром на тренировке. Хорошенько отдохни.

Его сердце пропускает удар.

Точно Шикамару постарался, мелькает в голове… и Саске, сглатывая ком в горле, торопливо делает в ответ благодарный поклон, не находя слов. 

***

“Испытательный срок?” — повторяет Какудзу, и меня неосознанно передергивает. Даже его мысленный голос отдавал холодным равнодушием и лишь в глубине тлеющим раздражением, направленным в сторону заказчика.

“Все верно”, — киваю я. — “Позвольте мне контролировать эту миссию, а по ее итогам мы с вами сможем окончательно определиться с условиями нашего… сотрудничества”.

А в ответ — тишина.

Я чувствовала сознание Какудзу, но сам он молчал, обдумывая мое предложение, избавляющее его от изрядной доли хлопот и нервотрепки. И, главное, от него ничего не требовалось… кроме согласия, разумеется.

“Хорошо, миссия на тебе”, — неохотно соглашается напарник и самым незаметным образом отстает на шаг, перестраиваясь в конец нашей процессии. 

Исходящее от него облегчение можно было увидеть невооруженным взглядом — старик все-таки неслабо прошелся по нервам Какудзу и опасно близко подошел к граням его терпения. 

Это даже восхищало, если бы не вызывало такое сильное отторжение — внутри собиралось напряжение в ожидании удара по себе. Кимуре-сану нравилось ворчать и ругаться не по делу, а скорее из нелюбви к окружающим и желанию испоганить им настроение до той же отметки, что и у него.

Цепляю на лицо нейтральную, вежливую улыбку, которая трещит по швам, когда заметивший подмену старик смерил меня угрюмым взглядом:

— А ты чего лыбишься? Живее выглядеть не стал, зря стараешься — такой же отмороженный.

— Кимура-сан… — начинаю я с легким укором и сама себя обрываю на полуфразе. — Скоро будет постоялый двор. На ночлег остановимся там, готовьтесь.

От моих слов слов он приободрился и даже ускорил шаг, небрежно плюнув в мою сторону:

— И чего медлишь, мальчишка? Быстрее надо быть, быстрее.

От закатывания глаз я удерживаюсь с большим трудом.