Где-то в глубине души я всегда подозревала, что каменная мина Какудзу — это имидж, под которым скрывается нечто зловредное. Должно же быть в нем хоть что-то человеческое? К примеру, желание нагадостить окружающим, а после мерзко подхихикивать где-то на дне своей темной и мерзкой душонки.

Увы, мой напарник — я успеваю проникнуться к этому слову тихой ненавистью и обреченным смирением, — не дает повода убедиться в своих догадках и, наконец, успокоиться. Очень, знаете ли, нервирует равнодушная мина и гнев в виде единственно-возможной реакции. У людей, как правило, эмоций побольше, чем у зубочистки.

Минуту я рассматриваю стену за чужим плечом и раздумываю: то ли Какудзу радостно подкинул мне гадость и теперь тихо злорадствует в нашей комнате, то ли я настолько инициативная и глупая, чтобы жизнь не воспользовалась подкинутым случаем и не нагнула меня в говорящей позе. 

Грустно посетовав, что ничего-то в моей жизни не меняется, я перевожу взгляд на возмущенного и пыхтящего Кимуру-сана и то бледнеющего, то краснеющего хозяина гостиницы, открывающего и закрывающего рот, но так и не решающегося прервать старика. В голове возникает интересная мысль, как избавить всех от лишней нервотрепки без всяких конфликтов и ворчания вредных стариков… одно маленькое гендзюцу, возможно, немного влияющее на эмоции — кому оно помешает, а?

Смакую эту мысль со всех сторон, в красках представляя наш дальнейший путь — в благословенных тишине и спокойствии.  И…

…ничего я не делаю.

Потому что вслед за этой мыслью приходит другая: а как гендзюцу, в принципе, влияет на обычных людей? Тех, у кого чакроканалы не развиты, находятся в зачаточном состоянии и спят себе спокойно? Гендзюцу накладывается тяжелее или, может быть, наоборот, гораздо легче? Как иллюзии рассеиваются: сами собой, когда моя чакра закончится и будет поглощена чужой, или человек будет вынужден пребывать в гендзюцу, пока я лично — или некто другой с чакрой — не развеют его? И какое влияние оно окажет? 

Ведь даже для сильных шиноби гендзюцу иногда оказывалось непреодолимым препятствием: они плутали в нем, принимали за реальность, не могли рассеять, выматывались от этой борьбы ума и воображения, теряли силы и сознание. 

И это учитывая естественное сопротивление чакры и разума — то, чему в теории всех шиноби учили: распознавать, инстинктивно бороться и скидывать иллюзии…

Что случится с обычным человеком? 

Без отточенных инстинктов на распознавание гендзюцу?

Без сопротивления чакры?

Без борьбы разума? 

Что, если… это лишит его разума? Нанесет непоправимые повреждения психике? Разуму? Не развитым, но важным в организме любого человека чакроканалам?

Я сглатываю, облизывая вдруг пересохшие губы. 

В голове против воли вспыхивают те картины, когда я применяла шаринган против обычных людей. Накладывала иллюзию безумного страха, подталкивая чужой разум вытаскивать из глубин ужасы и моделировать их в своем воображении. Так, как это было с теми, кому интересны дети. Удерживая насильно в бессознательном состоянии сутками, как это было с пиратами… 

Все ли с ними в порядке сейчас? Или я… что-то сломала? 

В груди поселилось нехорошее чувство.

Не зря ведь шиноби запрещено применять свои способности на обычных людях? Это ведь не просто запрет для ограничения способностей шиноби? На них ведь даже ирьёниндзюцу не применяют… что-то связанное с тем, что ирьёниндзюцу — это, в первую очередь, стимулирование чакры пациента на ускоренное лечение, а вовсе не залечивание этой техникой чужих травм. Тот же шосен — это и рентген, и скальпель, и иголка с ниткой. Инструмент. Абсолютно бесполезный на обычных людях без развитой чакросистемы.

Насколько бесполезно на них гендзюцу? 

Нет, даже не так, ведь я видела, знала, что они полностью под властью иллюзии — может, даже сильнее, чем самые слабые шиноби, которые мне встречались. 

Насколько глубоко проникало гендзюцу в разум обычных людей?

И что это говорит обо мне, если о последствиях своих действий я задумалась только сейчас?

Мои губы едва уловимо кривятся в гримасе отвращения.

Как же я облажалась, черт возьми. 

Я ведь уже применяла гендзюцу на обычных людях и ни разу не засомневалась в своих действиях. 

Что это говорит обо мне? 

Нет, с усилием поправляю сама себя. 

Те... люди... заслуживали любых последствий. 

Безумия в том числе. 

Хотя, я бы не пожелала такого никому — смерть во много раз милосерднее. 

Кимура-сан же просто вредный старик с дурным характером — он не сделал ничего дурного, кроме попыток вывести из себя. 

Сводить с ума всех, кто бесит? 

Дурная идея, так и самому безумцем можно стать.

Я выдыхаю, расслабляясь и наконец-то приходя к некоторому соглашению с собой.

Гендзюцу — это оружие последнего шанса, когда обычные методы уже не работают.

— Кимура-сан... — говорю я мягко, той самой доброжелательной и спокойной интонацией, что всегда приводила в себя даже самых сложных и негативных людей.

Тот вдруг затыкается, сверля меня насторожившимся прищуром.

— Как насчет чашки чая? Уважаемый хозяин подберет комнату получше, пока вы отдыхаете с дороги, — предлагаю и бросаю говорящий взгляд хозяину, чуть качнув головой и давая понять, что ничего менять не нужно. 

Комнаты Кимура-сан все равно не видел, только и разразился бранью, когда узнал, что ему придется делить номер с нанятыми шиноби, не дослушав, что сам номер делится на две комнаты — обычная практика при найме шиноби для собственной защиты… о которой Кимура-сан, как торговец, должен знать. 

Однако об этом я не говорю и не поднимаю эту тему, когда мы, наконец-то, поднимаемся наверх. В конце концов, если чему-то меня научил Какудзу, так это не лезть туда, за что не платят. 

Любопытство — это, конечно, профессиональный порок шиноби, но иногда стоит промолчать и сделать вид, что ничего не заметил. В этом и заключается основная работа с такими клиентами, как Кимура-сан — чрезмерно нервничающими, срывающими раздражение на всем, что видят, и впервые пользующихся услугами шиноби.

Я чувствую на себе непроницаемый взгляд Какудзу и с вопросом смотрю на него, однако напарник только хмыкает прежде, чем отвернуться к стене и заснуть.

***

Когда мы, наконец, доходим до Страны Чая и получаем заветный свиток с подписью недовольного старика о завершении миссии, я выдыхаюсь настолько, что похожу на слизняка без раковины под ярким солнцем.

— Кофе, — бормочу я, жмурясь и с удовольствием подставляя лицо под теплые лучи. — Кофе, кофе, кофе… и горячий душ. Так, чтобы кожа слезала… 

Какудзу за спиной издает неопределенное хмыканье, однако совсем не возражает, когда я сворачиваю в сторону постоялого двора — из тех, что выглядят прилично и не находятся на полузаброшенных трактах. С напарником, как выясняется в процессе, главное — не передавать инициативу в его жадные руки в выборе места для сна и еды.

Не услышав ни скрипа зубов, ни единого осуждающего вздоха, я логично предполагаю, что Какудзу безумно устал и решил в кои-то веки присоединиться к моим человеческим слабостям, а не сверлить меня тяжелым, немигающим взглядом законченного скряги — и успеваю порадоваться, что исправить можно любого, если найти к нему свой подход.

На следующий день моя радость испаряется как ни бывало.

Колонка чисел в предъявленном чеке заставляют меня позорно зависнуть, медитируя на количество нулей и размышляя о смысле жизни — работаешь, значит, работаешь… а потом большую половину заработанного отдаешь в чужие руки — и все почему? Потому что, видимо, некоторые деды — и я про напарника, а не хозяина гостиницы, — вкусили халяву и решили, что раз некоторые Учихи нагло идут восстанавливать нервы, то Учиха и платят. 

Замечательно.

Я уныло расписываюсь в чеке, раздумывая о том, насколько наглым будет уже с моей стороны всунуть этот чек в отчет по миссии… и благоразумно решаю не дергать Какудзу за усы — мне же и прилетит. 

Таким же образом проходят следующая миссия, третья, четвертая… перед пятой Какудзу радует новостями, что испытательный срок пройден, а я достаточно надежна, чтобы доверять мне головы заказчиков. 

Правда, время донести свои соображения он выбирает…

— Что? — моргаю я, с тоской переводя взгляд с ароматной чашки чая на каменную морду напарника. Та, в отличие от чая, совсем не радовала, грозя серьезным разговором с утра пораньше.

— Я согласен на твою просьбу, — повторяет он. 

А затем еще раз терпеливо озвучивает все то, что сказал ранее. Настолько терпеливо, что пробирает мороз по коже и внутренности сворачиваются в ледяной комок. 

Точно гадость приготовил, вздыхаю еще более тоскливо и с усилием пытаюсь встряхнуться. Вдумываюсь в каждое сказанное слово, повторяя их про себя по кругу.

На мгновение я снова зависаю, где-то раза с третьего осознавая, наконец, суть его предложения и проснувшись от ее осознания. 

Еще более медленно моргаю, уточняя:

— То есть, — проговариваю я, пытаясь свести все в одну кучу и не походить при этом на недозревший лимон от выдвинутых Какудзу требований. — Я выполняю миссии, отчитываюсь перед Лидером, пишу отчеты, разговариваю с заказчиками, но ни одного рё за саму миссию не получаю… я все правильно понимаю?

В зеленых с алой склерой глазах отражается мимолетное удивление, и Какудзу кивает с молчаливым одобрением, словно совсем не ожидал, что я так быстро уловлю суть сделки с этим прожженным деньговымогателем.

Становится совсем… весело, и я делаю глоток чая, тоскливо размышляя о том, что Лидер меня все-таки ненавидит. Иногда у меня создавалось впечатление, что мы с ним нашли общий язык и наконец-то поладили, а потом он подкидывает нечто вроде этого и приходит осознание, что нет, ни черта я ему не нравлюсь.

Вот, спрашивается, чем я Какудзу-то заслужила?

И кисло мысленно кривлюсь, потому что да, заслужила. Своих напарников не ценила, вот, держи того, кто также своих не ценит — или сработаетесь, или выживет сильнейший… ну или хитрейший. Лидер в накладе не останется при любом раскладе. 

Согласиться на эти условия и добровольно расписаться на своем надгробии? Какудзу получает великолепную возможность в любой момент поднять руки вверх и просто постоять в сторонке, пересчитывая заработанные денежки, пока меня будут убивать преобладающим количеством противников. Или качеством. И все на законных основаниях нашей сделки, между прочим. 

Я — работаю и зарабатываю тот опыт, который так желала, а Какудзу получает деньги за трату своего драгоценного времени. 

Сделка есть сделка. 

Смерть — тот же опыт, разве что в один конец.

И кто тут дурак, спрашивается, если позволяет обвести себя вокруг пальца?

— Хорошо, — наконец, откашливаюсь я, окончательно смирившись с тем, что работать придется себе в убыток. — Обсудим условия подробнее… торг ведь всегда уместен при сделках, не так ли? — мягко замечаю, столкнувшись с тяжелым взглядом Какудзу.

— Ты хотела выполнять миссии и получать опыт. По условиям ты получаешь его в полном объеме, — отвечает он с тонкой насмешкой и тлеющей в глубине искрой интереса. — О чем тут торговаться?

— Никаких возражений по цене, — легко соглашаюсь, мысленно восхитившись этим вывернутым оборотом на мою просьбу. — Я хочу обсудить условия вашего вмешательства и получить гарантии.

— Гарантии? — медленно повторяет Какудзу и едва-едва приподнимает брови.

— Гарантии, — киваю, неосознанно прибавляя приторной сладости в улыбку и выражение собственных глаз. Маленькая, безобидная Учиха, да-да… — Я ведь оплачиваю свой опыт в полной мере и хочу получить как можно лучший опыт. Чтобы применять его в дальнейшем, разумеется. Поэтому хочу обсудить, в каких случаях, Какудзу-сама, вы подстрахуете меня как более… опытный шиноби, если я не справлюсь... в силу своей неопытности и юности.

В зеленых глазах с алой склерой мелькает нечто пораженно-раздраженное и в той же мере заинтересованное. 

Мысленно я по-мушиному потираю лапки и готовлюсь вытрепать все нервы и себе, и Какудзу, но добиться своего. В конце концов, кто, если не я, позаботится о том, чтобы маленькую и безобидную Учиху не сожрали всякие зубастые деды-бухгалтеры?

 Уж точно не Лидер.

Эх, все сама, все сама… О том, что собираюсь торговаться со своим ночным кошмаром о гарантиях собственной безопасности, я не задумываюсь.