Адель де Мерсьер приехала в Жуаль на закате дня. Едва ли она выказывала желание появляться в месте, которое навевало на нее воспоминания и радостные, и горестные одновременно. Здесь она любила и, как ей самой казалось, некогда была любимой. Но король отказался от нее в пользу уже свершенного брака, и сделал это так легко, будто ничто и никогда его не связывало с маркизой д’О-Пье-де-Монтань. Тем лучше! Пусть он будет увлечен своей юной женой и не тяготит себя воспоминаниями о былом. С такой жертвенностью Адель и подходила к этому вопросу. И все же ей было до того невыносимо тоскливо, что она предпочла бы более никогда не возвращаться в королевский дворец. Маркиза и не приехала, если бы не отец, вызвавший ее к себе для обсуждения того, что напрямую касалось ее. Видимо, Себастьян де Мерсьер предпочитал разговор тет-а-тет долгим перепискам.

Однако же «милый папенька», как называла его Адель, только и смог, что встретить дочь с дороги. Если он и хотел иметь с ней какой-то разговор в этот же вечер, то его планы были нарушены обстоятельством, которые смогло несколько потревожить даже маркизу. Капитан королевской гвардии обеспокоился местоположением Анриетты, а точнее, ее отсутствием в Жуале. Никто не мог ее найти. А так как Себастьян де Мерсьер являлся шталмейстером Жуаля, то капитан не преминул обратиться к нему за тем, чтобы тот разузнал у конюхов, что им известно. Догадки подтвердились: Анриетта и впрямь отдавала приказ седлать свою любимицу, но где именно она совершала верховой моцион не знал никто. Чего уж говорить о конюхах, да лакеях, если даже сам камердинер герцогини не знал, где ее искать, но клятвенно заверял, что Ее Высочество отправилось в сопровождение гвардейцев. И как же он был зол, когда выяснилось, что Анриетта поехала одна. Как итог, Жак недовольно причитал, Эжен де Монсиньи из-за переживаний тихо чертыхался, Себастьян де Мерсьер выразил недовольство, закатив глаза и издав тяжелый вздох. Адель же данное обстоятельство хоть и обеспокоило, но все же не вызвало бурной реакции.

Сколько она знала Анриетту, столько та и порывалась отыскать приключений за пределами Жуаля. Очевидно, нарываться на неприятности не являлось желанием герцогини, — по крайней мере, осознанным, — но она то и дело их находила, даже будучи в компании своего верного друга Филиппа Дювиньо, и даже приставленная охрана не всегда могла уберечь Анриетту от передряг: она нередко обводила гвардейцев вокруг пальца, если только ей взбрело в голову поиграть с ними в прятки. Но только лишь авантюры толкали герцогиню на такой шаг? Порой ей просто хотелось уединения — Адель помнила и это. И ей все хотелось понять, что на этот раз вынудило Анриетту тайком покинуть Жуаль. Но чтобы ей не двигало, маркиза все равно переживала, потому как вечерний Пуасси, безусловно, был городом красивым, но не всегда безопасным для прогулок в одиночку.

Однако, если то был порыв побыть наедине с собой, то поводов для волнения становилось только больше, ведь, это означало, что Анриетту что-то сильно огорчало. Адель уже слышала новость о смерти мадам Дезоне. Отнесясь к этой истории с холодным безразличием, невзирая на все ее обстоятельства, Адель все же верно предположила, что это стало ударом для Анриетты. Лишь в этом отношении маркиза посочувствовала герцогине, но не покойной. Как бы герцогиня в подавленном настроение не влезла в очередную неприятность. Кто знает, что у нее на уме.

Эжен де Монсиньи, видимо, имел мнение схожее, однако в отличие от Адель он не прятал переживания в себе, а отдавал приказы своим гвардейцам, так еще и по словам «милого папеньки» устроил встряску тем несчастным, которые несли караул у въезда в Жуаль; и провинность их состояла в том, что они не сообщили обо всем капитану, не говоря уже о том, что они не воспрепятствовали выезду Ее Высочества в одиночку.

Адель лишь попросила сообщить ей, когда герцогиня вернется во дворец. Уж больно ей хотелось ее видеть. Помимо отца в Жуале у нее имелось только два человека с которыми она желала поддерживать тесную связь — Анриетта и Розали. С Жозефом, увы, это было невозможно по ряду причин. Во-первых, он был женат. Во-вторых, такая встреча сейчас могла бы оказаться болезненной для самой Адель, и именно по этой причине маркиза возрадовалась тому, что короля сейчас нет в Жуале и его обязанности временно исполняет Анриетта. Но ее по-прежнему не было.

Находится в отведенных ей покоях было по-своему тягостно. Это были те самые комнаты, в которых она засыпала в сладостной неге и мыслях о Жозефе; комнаты, в которые некогда наследный принц, а теперь уже король захаживал к ней и бывал у нее вечерами; комнаты, в которых она мечтала о долгом счастье, насильно заглушая доводы рассудка. Теперь же уютные апартаменты, устроенные чуть ли не с королевским размахом, ввергали в уныние. Хотелось их покинуть. Желательно насовсем, но пока что можно было лишь на время.

Адель решила навестить Розали. Больше ей идти было не к кому. Прогуливаться по галереям дворца в сопровождении одной из своих камеристок или же вовсе одной представлялось делом привлекательным, но не настолько, чтобы выбрать его, отказавшись от встречи с человеком определенно близким и дорогим.

Маркиза неспешно шла по коридорам. Она лишь сказала где ее искать в случае чего, и отправилась одна. Встречались ей только лакеи да камеристки знатных дам, сами же их господа небось уже во всю развлекались кто в игорном зале, кто в тронном — на танцах. Порядки Жуаля маркиза д’О-Пье-де-Монтань помнила хорошо, как помнила она и пристрастие Розали к кадрили и гавоту. Мысль о том, что ей придется среди толпы придворных выискивать принцессу отнюдь не радовала, но Адель имела и выдержку и воспитание, достаточные для того, чтобы ради определенной цели стерпеть то, что не приходится по душе, и при этом никому не дать знать, что ее что-то тяготит.

К тронному залу, где обычно и устраивались танцы, вела длинная анфилада. Здесь она повстречала пару знакомых лиц, обменялась с ними вежливыми приветствиями и продолжила свой путь. Ее здесь помнили, но уже никто, как прежде, не жаждал искать ее расположения. Теперь все выискивали благосклонности королевы, и в том были правы. Бывшие фаворитки быстро предаются забвению, и лишь нынешние женщины королей, будь то их законные жены или же любовницы, более властные, чем первые, имеют значение. Никто не будет заискивать перед тем, что нравилось вельможе вчера, но многие будут искать удачу у подножия того, что он решил возлюбить сегодня. Двор предсказуем в своих повадках, но не предсказуем в выборе того, кто будет управлять им завтра.

Нельзя сказать, что Адель не сожалела по былому. Однако стоит разъяснить, что тосковала она по любви Жозефа, а не по расположению к ней придворных. Последние только лишь напоминали об утраченном, но сами не являлись полноценной составляющей того, что вызывало уныние. Пожалуй, маркиза предпочла бы в этот момент не видеться ни с кем, кроме той, которую вознамерилась отыскать, но случай распорядился иначе.

Адель невольно остановилась, увидев в одной из сквозных зал женщину примерно своих лет. Она нервно расхаживала от открытой двери к углу небольшой залы, и обратно. Встревоженная, она обмахивалась руками и выглядела так, как будто неровен час потеряет сознание, не выдержав причины своего беспокойства.

— С Вами все в порядке? - вежливый вопрос, очевидно, не предусматривающий положительного ответа, заставил незнакомую девушку обратить внимание на нее — Адель. Она встрепенулась от неожиданности и уже хотела было схватиться за сердце, как вовремя остановилась, видимо, не желая показывать своего испуга и уж тем более собственного беспокойства, потому как сказала следующее:

— Все хорошо.

— Быть может, Вам помочь. Кажется, Вам плохо.

— О, если бы Вы могли помочь, но это невозможно. Никто не знает где Анриетта. Все только и говорят о том, что она куда-то пропала.

— Успокойтесь. Я думаю, с ней все в порядке, - Адель несколько лукавила, но не в ее интересах было пособничать тревоге Софи Дюмон, — а это было именно она, — потому она говорила весьма спокойно, ничем не выражая собственной обеспокоенности. — Я давно знаю Анри. Подростком она часто где-то пряталась. Иногда и сбегала из Жуаля, оставляя с носом несчастного Монсиньи. Кстати, он уже отправил гвардейцев на ее поиски. Думаю, она скоро вернется. Или же просто будет под хорошей охраной.

— Как? Вы давно знакомы с Анри? - Софи едва ли успокоилась, но была к тому близка. А вот факт того, что кто-то назвал герцогиню сокращенным именем, — что явно свидетельствовало о дружбе последней с этим человеком, — вызвало интерес. Из всех друзей Анриетты виконтесса видела только Филиппа Дювиньо, да своего супруга, который наотрез отказывался панибратски относится к Анриетте, как бы та сама не просила его избавить себя от положенных по титулу вежливостей. О прочих Софи и не знала.

— Да, имею удовольствие. А Вы?.. - Адель вопросительно посмотрела на виконтессу. - Что-то я Вас не припомню, извините.

— Софи Дюмон, виконтесса де Люрси, - она, как это и положено, сделала книксен. - Я приехала из Аффексьёни не так давно. Когда началась война, Анриетта попросила за меня перед королем и мне дали должность статс-дамы при королеве.

— Адель де Мерсьер, маркиза д’О-Пье-де-Монтань, - Адель предпочла умолчать о том статусе, что ранее был у нее при дворе, при этом прекрасно сознавая, что мадам Дюмон наверняка все знает. Уж если она по какой-то неведомой причине не слышала о том, кто являлся фавориткой Жозефа, то наверняка узнала это здесь — в Жуале. Так оно и оказалось. Маркиза по взгляду поняла, что Софи знает. Знает, но вежливо молчит, лишь бы не унизить чести собеседницы своей осведомленностью. За это Адель ей была благодарна.

— Рада быть знакомой с Вами, - Софи еще раз выразила свое почтение, теперь уже искреннее, сделав кивок в ответ на книксен со стороны маркизы.

— Так понимаю, Вы и сами в добрых отношениях с Анриеттой.

— Она называет своим другом моего мужа. Он один из председателей генералитета Аффексьёни благодаря ее заботам. Мы с ней не виделись вот уже сколько лет. Но когда ее назначали губернатором Аффексьёни, герцогиня приняла меня крайне радушно и заверила в своей дружбе. Даже должность при дворе для меня нашла, хоть я ее о том и не просила.

В глазах Софи читалось воодушевление, однако ее вид был все таким же поникшим. Этот огненный блеск в глазах был хорошо знаком Адель. Она и сама его не раз наблюдала, когда смотрелась в зеркало, да только не придавала тому значения. Ей лишь говорили сторонние наблюдатели, а она только вежливо отмахивалась. Теперь же нечто схожее она видела во взгляде Софи и без труда угадывала ее влюбленность. Угадывала, но старалась не придавать этому значения: не ей заглядывать в чужие сердца и узнавать чужие тайны. Но что поделать, если глаза говорят больше, чем слова? Уж точно не спрашивать напрямую.

— И все же будьте покойны, - Адель решила попытаться успокоить мадам Дюмон повторно. — Это Анри, - маркиза улыбнулась, с теплотой вспоминая герцогиню. - Какой бы серьезной она Вам не казалась, в душе она все еще подросток-бунтовщик.

Если бы только мадемуазель де Мерсьер знала насколько заблуждается, она бы верно расстроилась только больше, ведь та Анриетта, которую она знала все эти годы, уходила куда-то вдаль, в прошлое, пока еще не спеша, но уверенной поступью.

Юность пропитана непостоянством. Это эфимерная страсть, смелые мечты и вечная погоня за идеалом — этим призраком, с годами становящимся все прозрачней и прозрачней, пока он и вовсе не превратится в слабую дымку, растворяющуюся в воздухе подобно табачному дыму. Это жаркое пламя, которому достаточно только одной искры, чтобы вспыхнуть ярко и озарить дали, доступные лишь самым дерзким, но чистым грезам. Но наступает день, и пламя, достающее самые небеса, начинает угасать, спадая до размеров небольшого костра. Этот огонь уже спокоен, ему не нужно поглощать все и сразу, и он уже не терпит неосторожного обращения с собой. Юность — это весна, уходящая под плач июньского дождя. И весна Анриетты уже подходила к концу.

Взросление, спровоцированное не столько возрастом, сколько обстоятельствами, переняло эстафету у уходящего безрассудства, но пока еще не могло поднять свой штандарт и горделиво пройти вперед. Но оно могло принести с собой, как хорошее, так и плохое. А пока же это была нестабильность. Черта, у которой юношеское буйство менялось местами с расчетливостью зрелости, тем самым вызывая оторопь; и именно последняя грозилась огорчить маркизу д’О-Пье-де-Монтань в том отношении, что из Анриетты уходил былой задор, призывая на свое место холодную серьезность. Впрочем, едва ли созерцание этой картины, если только Адель планировала поддерживать постоянный контакт с герцогиней д’Аффексьёнь, могло бы вызвать сильное расстройство. Нет. Это больше походило бы на легкое разочарование, вызванное утратой привычного.

Но а пока Адель не изменила своего намерения увидеться с Розали. Она уже хотела было распрощаться с виконтессой, как все же решила спросить:

— Вы не видели Розали? Она там? - маркиза кивнула в сторону тронного зала, где в это время проходили привычные развлечения, всегда привлекающие принцессу.

— Нет. Я не видела Ее Высочества. Но королева обеспокоена тем, что Розали избегает ее общества. Так что полагаю, принцессы там нет, потому что там находится Ее Величество.

— Вот как, - задумчиво произнесла Адель. — Стоило ожидать, - едва слышно добавила она, так, что Софи не смогла разобрать ее слов. Затем Адель бодро схватилась за юбки платья и развернулась в обратную сторону — туда, откуда она и пришла. - Что ж, полагаю, она у себя в таком случае.

Софи лишь пожала плечами.

— Не против, если я немного пройдусь с Вами? Я хочу вернуться к себе. Что-то не до веселья мне, - мадам Дюмон выжидающе посмотрела на маркизу, будто бы она могла ей запретить покинуть это место и заставить вернуться к королеве, при том, что должность статс-дамы не обязывала ее находится подле августейшей особы и денно и нощно.

— Как Вам будет угодно, - теперь плечами пожимала Адель. Компания Софи Дюмон не казалась ей обременительной. Обменявшись с ней буквально несколькими словами, она сочла виконтессу приятным человеком. Или же, вернее сказать, не обнаружила за ней ничего дурного, отталкивающего. Не смущало ее и то, что виконтесса находилась при королеве. Впрочем, и к самой Веронике маркиза не испытывала никаких негативных чувств. Увидев королеву лишь единожды в день свадьбы, она отметила для себя, что юная осханка хороша собой и, что немаловажно, особенно для королевы, умеет себя держать на людях. В остальном же она не знала о ней ровным счетом ничего. Да и едва ли она хотела знать больше. Единственное, что ее заботило, так это то, чтобы Жозеф был счастлив в этом браке.

— И часто Анриетта вот так вот пропадает? - спросила Софи, когда они шли по анфиладе залов к ближайшей лестнице.

— Не скажу, что часто. Но такое за ней наблюдается давно. Однако учитывайте, что какое-то время она была в Аффексьёни на должности главного секретаря губернатора. То, что происходило там я знаю крайне смутно. А когда Анриетта, вернувшись, получила должность посольского интродуктора ее редко когда можно было застать. Ездила ли она одна и не по своим прямым обязанностям — я не знаю, - на этом Адель решила закончить. Не желая тревожить и без того неспокойную мадам Дюмон она сочла уместным не сообщать о всех тех передрягах, в которые попадала Анриетта. Как правило все они заканчивались хорошо для герцогини лишь по воле вездесущего случая. От Жозефа и самой Анриетты она слышала как минимум о шести дуэлях. Упомяни маркиза про это, Софи явно встревожилась бы только больше.

— Кто же ее остановит? Такая упрямая, - слова эти были сказаны не без нежности в голосе — еще один признак сильной влюбленности со стороны мадам Дюмон. Адель оставалось лишь, как и прежде, не придавать этому значения и не лезть в чужие сердечные дела.

Маркиза только кивнула головой после недолгих раздумий и сказала:

— Есть за ней такое. Уж чего-чего, а упрямства ей не занимать, если уж она чего-то сильно захочет. В любом случае, уверена, на то была причина, раз уж ей захотелось побыть одной.

— Да, эта женщина… - Софи скривила губы не в то в презрение, не то в огорчении, а быть может, и в том, и в другом сразу. - Она умерла. Говорят, застрелилась пистолетом Анриетты.

Виконтессу это явно тяготило. Имея притязания на герцогиню д’Аффексьёнь, она никоим образом не хотела, чтобы в сердце этого человека был кто-то другой. И она все силилась придумать получше, как бы ей встретиться с Анриеттой вновь, но ту — увы — было не застать. Герцогиня была либо занята делами, либо же ее камердинер вежливо отсылал навязчивых гостей, ссылаясь на то, что Ее Высочество ни с кем видеться не желает. Он даже не докладывал о визите, видимо, имея вполне четкие указания не впускать никого, кроме государственных чинов.

Адель уловила это желание. Оно и ей было знакомо, хоть вопреки ему она и приняла все, как есть, оставив место лишь для боли от разлуки, но не для зависти и ненависти. Впрочем, последнее в случае с Софи было понятным. Мало кому нравилась мадам Дезоне, и иметь соперницу в ее лице, пожалуй, что было унизительно. Потому маркиза решила несколько приободрить виконтессу, заявив следующее:

— Между ними давно ничего нет. Но, полагаю, Анриетте все же было нелегко принять ее смерть.

— Давно ничего нет, - тихо повторила Софи. Определенно ее это успокаивало в том отношении, что она для себя решила, будто бы Анриетта никем более не увлечена. В том и была ее ошибка, обнаружение которой в дальнейшем могло привести к сильной досаде и не менее большому разочарованию. Но влюбленность, особливо на грани одержимости, слепа, глуха и тупа.

— Именно так, - подтвердила Адель.

— Тем лучше. Не хотелось бы, чтобы Анри так убивалась из-за этой женщины, - попыталась оправдать свое ликование Софи.

Но оно длилось недолго. Стоило им только подняться на второй этаж, как Адель в изумление замерла, устремив взгляд куда-то вглубь коридора. Мадам Дюмон невольно посмотрела туда же, да так и обомлела. Сначала это был восторг и облегчение, а после пришла тревога, еще сильнее той, что прежде. По направлению к ним шла Анриетта. Вымученная, она смотрела себе под ноги. Жюстокор нежно-голубого шелка был заляпан кровью, в особенности правый рукав, который большей своей частью покрылся багровым цветом.

— Анри, что с Вами? - спросила ошарашенная Адель.

Только тогда герцогиня подняла удрученный взгляд и сбавила и без того медленный шаг. Она остановилась, посмотрела на маркизу с виконтессой и тяжело вздохнула.

— Неудачно взяла урок фехтования, - ироничным тон ее не был, однако сами эти слова свидетельствовали о том, что состояние ее не такое уж ужасное, каким могло бы быть.

— Вам срочно нужно к врачу, - и снова говорила Адель. Софи так и не могла вымолвить ни слова, настолько ее поразил вид герцогини.

— К нему я и иду. Но Вы, Адель… Не ожидала Вас увидеть. Не подумайте, я рада. Но что привело Вас в Жуаль? - Анриетта вопросительна приподняла бровь. Казалось, ей и дела нет до собственной раны, но это было отнюдь не так. Она скривила лицо и аккуратно взялась ладонью за поврежденное плечо.

— Меня пригласил отец. Поговорим об этом позже. Вам сейчас нужна помощь.

— Тут Вы правы. Очень даже нужна. В следующий раз напомните, что мне не стоит драться с родственниками, - герцогиня позволила Адель взять себя под здоровую руку.

— Что Вы имеете ввиду? - Адель нахмурила брови в непонимании.

— О, это очень занимательная история о том, как я столкнулась со своим родственником де Кателем. Уж извините, саму степень родства не припомню. Слишком уж это нудно. Софи, - она переключилась на мадам Дюмон. - Не смотрите на меня так, как будто я умираю. Со мной все в порядке, - руку снова свело судорогой и Анриетта кое-как сдержала крик, при этом скривив лицо еще сильнее. Она сдавленно заговорила: — Сейчас меня залатают. Надеюсь, мсье Фуркад у себя. А впрочем, если отыщем итанийца, я не против и у него полечиться. В Сафодже он пользовался особой популярностью в замке одной герцогини.

— Идемте, - сказала Адель и повела Анриетту дальше по коридору — туда, куда она и направлялась.

— Ваше Высочество… - Софи увязалась за ними. — Вы хотя бы…

— Хотите значь, что с де Кателем? — угадывая замешательство виконтессы, спросила герцогиня. — Он тоже нескоро забудет о нашей встрече. Быть может даже, будет помнить о ней подольше моего. Моя шпага угодила ему прямо в бедро. Полагаю, хромать он будет еще очень долго.

— Но зачем Вы поехали одна? - с легким укором сказала Адель.

— Иногда полезно развеяться. И я предпочитаю делать это в одиночестве. Будь Вы на моем месте, Вы бы меня поняли. Знаете ли, у нас, рожденных в королевских семьях, в избытке может быть что угодно, но только не свобода. Стоит вам только захотеть чихнуть, как тут же вы увидите сотню протянутых Вам платков. Кому-то это может показаться замечательным, но меня это утомляет.

Замысловатый монолог, произнесенный все тем же сдавленным голосом из-за сильного приступа боли в плече, окончился недолгим молчанием. Но в этот раз его нарушила не Адель, а Софи.

— И все же, я прошу Вас, в следующий раз не выезжайте без гвардейцев.

— Это уж как получится, - не возражая, но и не соглашаясь, ответила Анриетта.

Дальнейший путь они проделали молча. Впрочем, он был недолгим. Идя к Гаспару Фуркаду, занимавшему должность главного королевского лекаря, они наткнулись на Козимо. Итаниец праздно шатался по коридорам, внимательно изучая их, что было вполне естественно в его положении «пленника», которым он стал по доброй воле и исключительно по собственному желанию. Адель поручила герцогиню его заботам, распрощалась с Софи Дюмон и, верная своей цели, отправилась с визитом к Розали.

***

Жак не находил себе места. Он весь извелся в тягостном ожидании вестей об Анриетте. И как он только не почуял неладное? Его не раз за день спрашивали где Ее Высочество. И лишь когда с этим вопросом обратился Эжен де Монсиньи, камердинер герцогини понял, что дело неладное, раз уж сам капитан королевской гвардии так обеспокоен. А де Монсиньи плохо умел скрывать свои чувства, посему было очевидно, что тот уже обыскался Анриетты, да так и не нашел, от чего испытывал и досаду, и средней степени тревогу.

Ему велено было дожидаться герцогиню в ее же покоях, да только он все никак не мог усидеть на месте. Не знали ни о чем и фрейлины Анриетты, несмотря на то, что они наравне с Жаком, а порой, быть может, и больше были осведомлены о делах и намерениях герцогини. Беспокойством от Жака заразились и они. Зная вздорный нрав Анриетты, ожидать можно было чего угодно. Однако с учетом новых обстоятельств, которые были таковы, что герцогиня вот уже вторую неделю пребывала в печальной задумчивости, фактор взрывного характера можно было опустить. Но Жак из-за этого, кажется, был встревожен только больше.

Анриетта объявилась лишь поздним вечером, ближе к ночи. Жак хотел было обрадоваться, но заметив испачканный кровью кафтан, ужаснулся.

— Ну, не смотри ты на меня так, - сказала герцогиня, слегка потупив взгляд. Она верно знала, что камердинер таких выходок не любит и сильно переживает, когда она влезает в какие-нибудь передряги. Со стороны в этот момент даже могло показаться, что это не Жак ее лакей, а она подвластна его воле.

Жаку дозволялось многое, однако он твердо знал грань между хорошим лакеем, каковым он всегда и был, и между дурным слугой. Действительно, он позволял себе нотации и упреки, но лишь из заботы о Ее Высочестве, не более того. Потому строгий менторский взгляд, каким он иногда смотрел на герцогиню, был чем-то само собой разумеющимся, а главное, дозволенным самой Анриеттой.

— Это кто же Вас таким наградил? - оторопело спросил Жак.

— Дальний родственник, - тяжело вздохнув, ответила герцогиня. — Но мы с ним квиты. Будь покоен, он не ушел без ответной награды за свое усердие в фехтовании.

— Где ж Вас черти носили? - Жак упер руки в бока.

Коренастый, крепкого телосложения, он мог выглядеть весьма сурово, когда хмурил густые, едва заметные, белесые брови. Черты лица его были грубыми. Массивный квадратный подбородок придавал его виду грозности, в особенности тогда, когда он строго, проницательно смотрел своими серыми глазами, будто бы пытаясь прочитать в душе собеседника все то, что он хочет скрыть. Порой взгляд его бывал таким тяжелым, что каждый, включая знатных особ, усмотрев ее, мог подумать, что камердинер Ее Высочества в чем-то его попрекает. Жак был крайне серьезен. Редко его пухлых губ касалась улыбка, потому всякому, кто мало его знал, могло показаться, что чувство радости ему чуждо, что было большим заблуждением, однако служило хорошим подспорьем для послушания со стороны прочих лакеев. Но в этот момент Жак добивался ответа не от них, а от самой герцогини. Со стороны это могло бы показаться наглостью, но все было в пределах дозволенного.

— Пуасси прекрасен. Особенно по вечерам. И особливо в пустынных закоулках между гостевым домом и монастырем, - саркастично ответила Анриетта.

— В следующий раз я лично прослежу, чтобы Вы выехали в сопровождении гвардейцев, — сурово сказал Жак, все еще упирая руки в бока. — А этот Ваш родственник, с которым Вы подрались… Кто таков?

— Феликс де Катель. Да что с того? Ты его все равно не знаешь. Как и я. Но мне-то хотя бы известно, что он неплохо фехтует.

— И что же, Вы оставите это безнаказанным? - недоуменно, даже с претензией спросил камердинер.

— Это — да. А вот то, из-за чего мы с ним схлестнулись — нет, - Анриетта прошла вглубь будуара и села в кресло, запрокинула голову, широко расставила ноги и расположила руки на подлокотниках. - Не волнуйся ты так. Я уже сказала Монсиньи, чтобы написал письмецо капитану гвардейцев Пуасси. Так что свое наказание Феликс получит.

— Так он еще и гвардеец! - недоумение Жака стала только больше: он опешил.

— Полагаю, с завтрашнего дня он им не будет. По крайней мере Монсиньи напишет именно об этом. Я не потерплю, чтобы люди в мундирах, живущие на королевские жалования, притесняли тех, кто их слабее.

— Опять Вы полезли в драку за кого-то, — Жак негодовал. Уже не первый раз он наблюдал, как Анриетта, вступаясь за кого-то, ссориться с кем-то другим. Пару раз точно это приводило ее к дуэлям. Теперь же ситуация повторялась. По крайней мере, Жак, не имея возможности из скупых на подробности ответов герцогини видеть картину так, как она есть на самом деле, предположил именно это, в чем не был далек от истины.

— Ну, все, не ругайся, - Анриетта прикрыла глаза.

— Да как же не ругаться, когда Вы опять за старое? Я думал, Вы стали разумнее.

— Пожалуй, ты ошибся.

— И очень жаль. А если бы этот Феликс Вас убил, что тогда? Вы совсем себя не бережете. Ни в чем.

— Жак… Прекрати. Я понимаю, что тебе это не нравится. И если тебя это успокоит, я прощу прощения за твои переживания обо мне. А сейчас, пожалуйста, распорядись приготовить мне ванну.

Камердинер тяжело вздохнул, негодующе покачал головой, недовольно произнес: «Ничего не меняется», и поспешил исполнять повеление Ее Высочества.

***

Филипп Дювиньо тоскливо поглядывал в оконце экипажа. Дорога в Жуаль была освещена фонарями с масляными лампами, однако и они были не в состоянии развеять скуку молодого человека, отправленного в отпуск по причине сильного ранения. В бою при Жардэне Филиппу ранили грудь, но не столь сильно, чтобы списать бойца и отправить его в увольнение. Однако второе ранение, полученное уже на землях Итании вынудило капитана полка отправить Дювиньо младшего на отдых «до полного восстановления», как было писано его рукой. Но полного восстановления, в том отношении, чтобы рана зажила, не предвиделось. Филипп лишился левого глаза и теперь носил повязку, желая скрыть полученный дефект лица. То была одна из причин его меланхолии. Другая же заключалась в том, что, обретя на войне еще одного друга, успел его потерять в той битве при Жардэне, когда ему довелось поднять знамя своего полка, подписанное именем Анриетты Аффексьёнской. Смерть Рауля де Монте — командира полка — вызывало отвратительное, чудовищное по своей силе чувство утраты. Что ему до утраченного глаза, когда он потерял верного товарища? И как ему хотелось снова встать в строй и продолжить свою войну, найти отмщение за друга на поле боя. Но новый капитан был непреклонен. И это была третья причина его — Филиппа — мрачного настроения.

Впрочем, дома, куда его и отправили, Филипп долго не задержался. Он проведал мать, сестру и решил, что ему нужно отправиться в Жуаль к отцу и к Анриетте, которую, как он узнал, призвали обратно из Аффексьёни, и к Розали. К его милой Розали, с которой ему никогда не быть, но которая радует его одним лишь своим существованием. Не зная, найдет ли успокоение там, где некогда был беззаботным и оттого счастливым юнцом, он все жаждал попытать удачу, обратив ее в повторение самых лучших своих воспоминаний.

Но дорога его утомляла. Извечные рытвины раздражали, превращая езду в карете в пытку. Благо, что центральная дорога, ведущая к Жуалю, была вымощена отменно, иначе Филипп бы точно дал волю эмоциям и отправился бы во дворец пешком. Верхом он не ехал из тех соображений, что не желал показываться на людях с повязкой на глазу. Ему все казалось, что его поднимут на смех, хотя сам бы он никогда не позволил себе ни единого смешка, если бы увидел человека, испытавшего такое же несчастье, что и он. Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что в Жуале ему спрятаться не удастся, а значит, его будут видеть. Да пусть бы и так. Он что-нибудь непременно с этим сделает. Усмирит свой страх и примет себя нового, только лишь нужно время.

Наконец карета остановилась. Стража на входе непременно спросила кто пожаловал. Форейтор доложил, но один из гвардейцев все же решил удостовериться, подошел к оконцу экипажа; тогда Филипп представился, гвардеец дал знак товарищу по оружию, и ворота открылись.

Лишь покинув карету, Филипп почувствовал, как затекло его тела. Он потянулся, выпрямляя спину, и после зашагал по мраморному настилу курдонёра. Зайдя в парадный холл, Дювиньо огляделся по сторонам и пришел к неприятному осознанию того, что совсем не знает где искать отца. Комната-то для него была готова. Ровно та самая, которую он обычно и занимал, будучи в Жуале, потому камердинеру не пришлось объяснять, куда ему стоит отнести вещи, вот только сам Филипп не спешил туда вернуться. Ему до невозможного сильно хотелось увидеть кого-то близкого.

Он так и замер на месте, не решаясь куда ему идти. С одной стороны, Филипп желал, чтобы его видело как можно меньше людей, с другой — ему не хотелось сейчас быть одному.

— Месье, Вам чем-то помочь? - обратился к нему один из жуальских лакеев.

— Мне нужен отец. Рене Дювиньо.

— Кажется, он играет в карты. Но я в этом не уверен. Если желаете, я его найду, - услужливо предложил лакей.

— А Ее Высочество герцогиня д’Аффексьёнь?

— Ох… - лакей замялся. - Боюсь, этого никто не знает. Ее уже довольно долго ищут, да все никак не доищутся. По крайней мере полчаса назад, когда я об этом слышал, дела обстояли именно так.

Филипп лишь усмехнулся, найдя это обстоятельство забавным.

— Ничего не меняется, - иронично заметил он. - Ну а Ее Высочество принцесса Розали?

— Извольте, не осведомлен. Но слышал от кого-то, что из-за королевы она не ходит на танцы, когда Ее Величество там присутствует.

— Я был бы признателен, если бы ты разузнал где мой отец и сообщил бы моему камердинеру. От зала войны третья комната справа — ты найдешь его там.

— Как будет угодно, месье.

Лакей почтительно откланялся и направился в сторону игрового зала, где предположительно находился барон де Туар-Ланси, Рене Дювиньо.

Филипп же тем временем взметнулся по парадной лестнице и свернул налево. Но вдруг его решительность поколебалась. А так ли уместно наносить поздние визиты принцессе? В конце концов, если об этом узнает кто-то сторонний, то может выйти неприятная ситуация. Но кто в такой час мог бы узнать? Да и к тому же их нередко видели вместе на балах. Однако пригласить Ее Высочество на танец — это одно, а поздним вечером оказаться в ее будуаре — совсем другое.

И все же он снова сделал шаг вперед. По крайней мере, он имеет полное право нанести визит за тем, чтобы поздороваться после долгой разлуки. Если только принцесса у себя. Если же нет, то придется идти к себе и ожидать лакея с информацией о том, где он может отыскать отца.

И вновь он нервничал из-за своего внешнего вида. Стоило ему только приблизиться к покоям Розали, как он снова замер в нерешительности. А вдруг, узрев его ранение, она сочтет наилучшим решением отозвать свою благосклонность обратно? Нет! Что за глупые мысли лезут в голову? Уж она-то его точно не отвергнет, как и Анриетта, как отец, как мать с сестрой.

Филипп нерешительно постучал в дверь. Открыла фрейлина принцессы и замерла в сильном изумление.

— Я хотел бы увидеть Ее Высочество, - сказал он, потупив взгляд и заведя руки за спину. Его нерешительный вид мог бы вызвать умиление, если бы не то обстоятельство, что он чуть ли не испытывал стыд за полученное ранение.

Фрейлина все так же молча отошла в сторону и пригласила войти, рукой указывая на ту комнату, в которой находилась принцесса. Филипп зашел и снова замер на месте.

Розали сидела на софе со второй фрейлиной и о чем-то щебетала, но стоило ей только заметить неожиданного гостя, как она тут же замолчала. Восторг и ужас в ее взгляде слились воедино. Восторг — от его присутствия, ужас — от его черной глазной повязки.

— Филипп… - тихим голосом произнесла Розали. - Что с Вами?

— Не беспокойтесь. Я совсем не страдаю от этого, - он врал, но ложь была во благо. Никогда бы он не хотел, чтобы его милая Розали так тревожилась о нем. Пусть думает, что он ни в коей мере не унижен отсутствием глаза; что он не думает о реакции сторонних людей; что он вовсе не испытывает дискомфорта, видя хуже, чем обычно. Нет. Ему вовсе не хотелось быть героем в ее глазах, но ему и не хотелось, чтобы она думала, будто гордость его уязвлена. — По крайней мере, благодаря этому я сейчас стою здесь, перед Вами. Меня отправили в увольнение до полной поправки. Стало быть насовсем. Если только я не настою на том, чтобы меня вернули в строй.

— Как же я по Вам скучала, - Розали сорвалась с места и, подскочив к Филиппу, крепко обняла, прижимаясь к его груди. Ее не стесняли фрейлины, которые и без того знали об истинном положении дел и надежно хранили тайну, не выдавая ее никому. При них принцесса могла вести себя так, как ей заблагорассудится. Да и не хотелось ей играть в жеманство, когда на пороге комнаты стоял человек, которого она вот уже который месяц не видела, но очень ждала. Человека, по которому она истосковалась настолько, что готова была бы нарушить правила приличия даже при людно, если бы на то представился случай.

Филипп нежно обнял ее в ответ и погладил по волосам.

— А мне наконец-то есть что Вам рассказать, - с улыбкой произнес он.

Облегчение, испытанное от того, что его приняли, но не отвергли, по-своему окрыляло, и Филипп оттого был счастлив настолько, насколько он мог испытать это чувство.