Туссент на самом деле начинался ощутимо за собственными границами, где бравые гвардейцы, отродясь никем не беспокоемые, протирали начищенные доспехи за гвинтом. Василёк даже вперёд хозяина заинтересованно всхрапнул, когда их обдало встречным ветром — словно лавка травника настежь распахнула двери, расплескав по уличной грязи богатство далёких лесов и болот. Эскель мог поклясться, что от глубокого вдоха у него чуть только волосы на голове не зашевелились. Нетронутый край вина и любви лениво выплывал из-за пригорка, на зависть усталому Северу нежась в закатных лучах, красуясь перед запылённым путником, как сытый трактирщик, что разводит руки в приветственном жесте.

Глядя на дикое многоцветье лугов, розовеющую плеть реки, за которой взмывали к небесам башни королевского замка, верилось, что если ведьмак и может осесть где-то, то точно не здесь, в этом приторно-красивом княжестве. Тем больше он был рад, когда замызганный парнишка вручил ему письмо, от которого шибало вином и дорогими духами, до сих пор не выветрившимися с верхнего этажа Каэр Морхена. Волк Туссент по каким-то своим причинам искренне любил, и немудрено, самому Эскелю же это холеное государство казалось слишком кукольным. Но это совершенно не означало, что событие, о котором говорилось в письме, можно было пропустить. Если Геральт умудрился совместить под одной крышей всё, что было ему дорого, не разделить с ним эту радость было бы попросту подло. Не считая того, разумеется, что посмотреть на винодельню, которой управляют ведьмак и чародейка, само по себе казалось крайне любопытным — надо успеть, пока не разгромили…

Пересекая белокаменный мост, он всматривался под ровный перестук копыт в старые арки, завешенные яркими цветами, и невольно любовался, хоть внутри и покалывало неприятно: да, в Велене сейчас так свадьбу не украсят, как в Туссенте выглядит подъезд к всего лишь придорожной корчме. Сытые кони лениво прядали ушами возле резной коновязи, из раскрытого окна доносились взрывы смеха и переливы флейты, а от мазнувшего по носу аромата чего-то наваристого и мясного живот основательно подвело. Да тут было впору захлебнуться запахами, и Эскель, спешившись и убедившись в надёжности узла, усмехнулся, глядя на подпирающих косяки гуляк — счастливцы здесь надирались Фьорано, Сепременто и прочими названиями, за которые на Севере драли втридорога, как какой-нибудь сивухой, на крысьем дерьме настоянной. Не жизнь, а сказка…

Хорошенькая трактирщица ощупала его лицо внимательным взглядом и успела спрятать испуг с заслуживающей уважение быстротой, профессионально разулыбавшись до ямочек на щеках. От неё же он узнал, что до Корво-Бьянко меньше часа пути, как оказалось, на свою же голову — после вырвавшегося «Корво-Бьянко» на Эскеля полился град немыслимых подробностей: «Куролиск» оказался первой корчмой, где остановился Убийца Бестии, именно здесь он нашёл зацепки, перевернувшие ход всего расследования, и только сюда он приезжает, чтоб отведать похлёбки из раков, такую даже княжеский дворецкий, да не прогневается её милость, не сделает, мастер ведьмак!

Садясь за стол, Эскель с ухмылкой подумал, что не преминет спросить Геральта, в курсе ли тот, что со страниц баллад перешёл на страницы кулинарных книг. Похлёбка и вправду оказалась мировой, если бы не стойкое ощущение, что в неё тоже плеснули вина. Может, действительно плеснули, а может, атмосфера в Туссенте попросту была такой, кто знает, похлёбку-то это никак не портило.

Василёк взбирался по холму легко и пружинисто, вокруг звенели соловьи, начинали поскрипывать цикады, и в прохладе надвигающейся ночи путеводными звездами горели факелы вдали — он видел их огни, змеями поднимающиеся к дому на возвышении, и знал, что там его ждали, поэтому тронул поводья, замедляя отдохнувшего коня, оглядываясь. До горизонта тянулись посадки молодой лозы, и ветер вяло трепал их широкие листья. Пахло розами, назаирским базиликом, каприфоль отдавалась в голове сладким, тяжёлым ароматом — здесь она была едва ли не в рост человека, и где-то внизу тихо шумел ручей, обвивая мостками островки зелени. Чуть в отдалении виднелись аккуратные домики, их было не меньше десятка, отчего Эскель едва не присвистнул и спешился.

Здесь было чертовски красиво.

Он двинулся дальше, услышав, как начинают недовольно брехать просыпающиеся псы. Сама усадьба блистала отделанным фасадом, по которому сверху вниз стекала причудливая цветочная роспись, мешаясь с плющом и вьюнками. Светлый камень под ногами, прожаренный неутомимым туссентским солнцем, был все ещё тёплым, настолько тёплым, что по нему хотелось провести рукой, да чего там, на него хотелось улечься, как коту, и уснуть после долгой дороги.

А потом он услышал шаги и шум. Шаги были лёгкими, женскими, словно почти не касающимися камня, а шум раздавался с той стороны двери, совсем рядом, но всё равно не успел опередить их. Тени, клубящиеся возле факела на увитом лианой столбе, и мотыльки, пляшущие рядом, словно соткали её фигуру в серой накидке из мерцающей мглы, и Эскель сощурился, хотя свет не бил ему по глазам.

Она глядела на него, чуть запрокидывая голову, пряча во взгляде какую-то очень знакомую и очень усталую усмешку, и отблески пламени путались в её волосах, даже в полутьме отсвечивающих негасимым огнём.

— Здравствуй, Эскель, — и одновременно с не успевшим сорваться ответом отворилась тяжёлая дубовая дверь.