И эта свадьба гремела с самого начала, когда последние приготовления были ещё в самом разгаре, когда над усадьбой острым шпилем взвивался дым — сколько дичи мариновала Марлена, это же уму непостижимо! — порталы трещали тут и там с противным звуком рвущейся ткани. Цири играла временем как хотела, он только сейчас начал это понимать: парень-кмет, натужно пыхтя, деловито тащил полные вёдра воды на кухню, как вдруг из ниоткуда на тропе взметнулось облако зелёных искр, взметнулось и выплюнуло на его пути три рослые фигуры. Поэтому сейчас Хьялмар, пуще прежнего загорелый, сушил праздничную тунику в жаре юга, разгуливая в одной рубахе и явно наслаждаясь косыми взглядами снующих по двору девушек, то и дело стремительно краснеющих под густой смуглотой. Следом с Цири прибыл допплер, новиградский друг Лютика, не изменивший облику зажиточного низушка, заметно отъевшийся, кстати, с тех пор, как Эскель его в последний раз видел, после — маленькая, почти круглая женщина в одеянии жрицы вместе с долговязым парнем, который рядом с Цири краснел, бледнел и стоять-то нормально не мог. А потом возле ворот загрохотало, бахнуло и заголосило площадной бранью вперемешку с недовольным ржанием, и из арки вывалилась целая телега краснолюдов, ведомых крепким чубатым типом в ярко-красной рубахе и с топором едва ли не больше его самого. Как потом выяснилось, типа звали Ярпен Зигрин, телега была наполовину заполнена отборным, чистейшим, как слеза младенца, махакамским спиртом, а наполовину — чем-то ещё, из чего краснолюды делали страшную тайну под страшные глаза. От тайны разило селитрой и серой, и Эскель только надеялся, что под первую половину они не подорвут вторую вместе со всей винодельней.

Двор бурлил, как варево в закипающем котле — гости цапались и братались, звенел хохот и лилось вино, дел было много, и каждое из дел, кажется, становилось только лучше, если его окропить для верности. Краснолюды колдовали над своими бочками где-то за садом, никого не подпуская, большая часть крестьян неизменно трудилась над лозой, поэтому сам он отправился рубить дрова — кухня сжирала их, как трупоеды падаль. Фолан вызвался ему помочь, и куча рядом неуклонно росла: лучник работал топором отменно, пропоротая гончей рука заросла хорошо. Эскель был этому искренне рад, как и каждому из троих гостей со Скеллиге.

Они дрались отчаянно, очертя голову лезли в ледяное крошево на своих лёгких драккарах, словно туча блох, осаждающих волка. Нагльфар ударил первым, слепящей волной, предупредив нильфгаардскую атаку — второй раз в жизни довелось почувствовать, успел ощутить, как в жилах по-настоящему застывает кровь, как сморщивается сердце, выхаркивая из себя каждый новый удар пульса через боль. Адскую боль. Навигатор, будь он проклят. Он не знал, сколько пробыл так, в стиснутом кулаке смерти, но поднялся один, безуспешно стараясь унять дрожь в ногах, когда колдовство разняло когти. Вокруг были только чёрные пятна трупов в бесполезных доспехах с наляпанными кляксами солнц. Впереди были только призраки, ощетинившиеся ледяными гребнями, и с клыков их пастей капала холодная слюна.

Вот тогда ворвались островитяне, с рёвом, лязгом и пламенем, ударив мертвецов в ответ — когда он почти собрался умереть, дорого продав свою шкуру, проредив свиту Эредина настолько, насколько хватит сил и ненависти. И блохи кусали волка самозабвенно: у них не было Игни, от которого призраки разбегались, захлебно воя и падая в ошмётки спасительного снега, но у них были факелы; их топоры не были смазаны маслом, разъедающим магическую шкуру даже под слоем льда, они отскакивали от гончих, но стрелы лучников нашпиговывали тварям беззащитные глаза; у них не было мутагенов, но дрались и вопили они так, что ледяной воздух под куполом дрожал и грелся от искр и крови.

В тот день среди сынов Скеллиге ни один не умер как трус.

Фолан, вырывая его из воспоминаний, вздохнул и тяжело оперся на колун, утирая пот, как вдруг громыхнуло уже наверху — подозрительно знакомым голосом, и из открытого окна усадьбы со свистом вылетел неопознанный предмет. Предмет, судя по стуку над головой, грохнулся на навес, под которым лежала куча дров, упал в пыль и щепу и оказался белым сапогом. Левым. Эскель устало прикрыл глаза. Гардероб невесты в таком деле грозил куда большим количеством проблем, чем нехватка мест или, упаси боги, даже нехватка выпивки. Однако степенно курящий в теньке Мышовур, то ли не терпевший беспорядок, то ли возжелавший острых ощущений, взметнул сапог лёгким движением кисти, тот белой птицей устремился вверх и начал опасливо постукивать каблучком в захлопнутое прямо перед его носком оконное стекло. Вторым в друида никто не запустил — Эскель искренне считал, что тому повезло.

Да, эта свадьба гремела задолго до начала. Во всех смыслах этого слова.