Когда я смотрел в эти рубиновые глаза, мне казалось, что сейчас же в них утону, настолько они обладали всепоглощающим бесконечным магнетизмом. Я дышал неровно, нервно и слышал, как бьётся моё сердце от пульсирующего волнения. На лице Каору красовалась улыбка, которая заигрывала со мной, с его языка срывался очередной раздражающий бред, который почему-то сейчас меня странно возбуждал, и вместо привычных мне душных фраз по типу: «Замолчи, придурок!» я в такой же игривой, но немного грубоватой манере отвечал на его нелепицу какими-то фразочками, которые только Каору может говорить, но не я. Это всё меня здорово раззадорило, я бы даже сказал, опьянило, и где-то в глубине сознания я испытывал дикий испанский стыд за все свои игривые колкости, которые сейчас позволял себе делиться с Нагисой. Тот с упоением меня слушал, и ему явно нравилось видеть меня в таком крайне необычном для Икари Синдзи расположении духа.
В какой-то момент я совсем сдурел и обнаглел, что, как бы невзначай, толкнул Каору в бок и повалил того на кровать, повиснув на нём сверху. Примерно в таком же положении был и я где-то минут 30-40 назад, когда у меня был приступ гипервентиляции. Я вдруг стал злорадствовать, чувствуя некое превосходство над лежащим подо мной Каору:
— Ну что, Нагиса, — заигрывающе мурлыкал я. — Не ожидал?
Глаза парня засияли, он широко и довольно улыбнулся, а затем ответил, потянувшись слегка ко мне:
— Не ожидал, Стекляшка. Что в твоей шальной голове сейчас творится? Может, поделишься со мной?
— Хм... — я наигранно задумался, слегка отстранившись от Каору, а затем заговорщически улыбнулся, глядя на белоснежное лицо и наклонил голову, оставив расстояние между нашими губами в несколько миллиметров и прошептав, — Обязательно поделюсь...
Я хотел снова ощутить жар его чувств ко мне на своих губах и поделиться им со своим. В моей голове появлялись странные фантазии, построенные на желании не ограничиваться одними лишь поцелуями, хотелось ещё более острых, как бритва, и более горячих, как летний костёр, ярких ощущений от нахождения с этим человеком. Я почувствовал как его ладонь мягко прикоснулась к моей обнажённой груди и скользнула к моей шее, чтобы притянуть к себе настолько близко, насколько это возможно. Моё сердце стало биться интенсивнее, я отчаянно хотел, чтобы Каору впился своими губами в мои, сомкнул меня в свои объятия и не отпускал больше никогда. Я же хотел, чтобы его общество с этого дня никогда меня не покидало, а тепло его тела меня согревало даже в самую сильную декабрьскую стужу. Я готов был ему разрешить сделать всё, что придёт в его дурную голову, лишь бы он был рядом. Наши губы уже встретились друг с другом, обдавая теплом друга, а кончики языков инстинктивно наложились друг на друга. Каору резко перехватил инициативу на себя и очень быстро, что я даже не успел понять, как оказался под ним оторвался от моих губ и скользнул к моей шее.
Однако неожиданный телефонный звонок меня выдернул из моих порочных мыслей и мгновенно отрезвил. Я одним гибким движением выскользнул из-под Каору и потянулся за телефоном, который стоял на зарядке всё это время. Взяв быстро трубку, я был полон волнения и какого-то странного предчувствия. На другом конце провода зазвучал знакомый женский голос.
— Синдзи!
— Мисато-сан!
Я задрожал от волнения и не мог его в себе подавить. Абсолютно не зная причину её звонка, я всё-таки где-то внутри был зол на Кацураги, так как мне пришлось отлучиться от Каору. Но что-то подсказывало, что я просто не мог ей не ответить.
— Ох, слава Богу, ты ответил! — по голосу я понял, что Кацураги была чем-то очень взволнована.
— Что случилось, Мисато-сан?
— Синдзи, у меня чудесная новость! Рей! Она жива! Она сейчас в госпитале NERV!
Я почувствовал огромное облегчение, когда услышал эту новость. Мне казалось, что я сейчас расплачусь от счастья. Это действительно была самая чудесная новость за последние несколько дней. Я просиял и уже забыл, что позади меня сидит Каору, который не был рад этой новости.
— Синдзи, ты сейчас у Каору? — спросила Мисато.
Я развернулся лицом к Каору, к которому до этого всё время сидел спиной, и по нему было явно видно, что он находится в небольшом замешательстве. На моём лице была счастливая улыбка, я не мог поверить тому, что чудо случилось.
— Да, — я одобрительно кивнул.
— Три дня прошло, как ты ушёл из дома... Возвращайся скорее. Пожалуйста.
В её голосе я ощутил какую-то тоску и лёгкую тревогу, и мне стало жаль майора. Если бы она была рядом, я бы, наверное, в этот момент подошёл бы и обнял её, как обычно обнимают сыновья своих мам, чтобы утешить их. Я знал, что Кацураги неидеальная, а её попытки домогаться до меня — это не что иное, как нелепый и единственный известный ей способ утешения мужчин, потому что по-другому, к сожалению, она не умеет успокаивать других. Но это не делает её плохим человеком — ни в коем случае! Я знаю, чтобы самом деле она очень добрая и хорошая женщина, которая старается как лучше.
— Мисато-сан, — уверенно начал я. — Я скоро буду. Ждите и не волнуйтесь за меня. Со мной всё хорошо.
— Хорошо, Синдзи, — с облегчением выдохнула женщина. — Увидимся.
— На связи!
Я на полном энтузиазме положил трубку, и мне хотелось прыгать от счастья. Радостно посмотрев на Каору, который был абсолютно спокоен и даже равнодушен, я пытался найти в его глазах хоть каплю того, что он разделяет мой настрой.
Безуспешно.
В другой ситуации я бы мог упрекнуть парня в его чёрствости, но меня настолько переполняло от одной лишь мысли, что Аянами жива, и мы скоро с ней увидимся, что я, не сказав ни слова Нагисе, стал срочно собирать все свои вещи. Мне потребовалось пятнадцать минут на сборы, и в тот момент, когда я был готов покинуть эти стены, которые слишком много видели и слышали за эти дни и особенно за эту ночь, я окинул взглядом кровать, на которой лежал Нагиса, уткнувшись в журнал.
Он лениво отвлёкся от "интересного" чтива, которое зачем-то читал задом наперёд (почему я раньше не замечал за ним этой странной привычки?), а когда я почувствовал его взгляд на себе, то парень как-то грубо бросил:
— Идёшь домой, да?
Я отвернулся от него, чтобы не смотреть в его пронзительные кошачьи глаза, и подошёл к входной двери.
— Угу, — прогудел я, и потянулся к дверной ручке. — Извини, что столько дней обременял тебя.
Я услышал скрип кровати и понял, что после моих слов Каору отложил журнал в сторону и, приняв сидячее положение, сверлил мне спину взглядом, ухмыляясь: — «Извини, что обременял», — театрально спародировал он, слегка наклонив голову в бок, как это иногда делают собаки, когда чем-то заинтересованы. — Хэй, Стекляшка, на самом же деле ты ничего этого не думаешь. Я прав?
«Чёрт, и тут ты прав», — мысленно ответил ему я, прекрасно понимая, что последнее больше являлось риторическим вопросом, и очень хотел бы свои мысли озвучить вживую, но, шумно вздохнув и уверенно повернув ручку двери, сказал совершенно другое довольно равнодушным тоном:
— Я благодарен тебе, Каору. Увидимся.
И с этими словами я, перешагнув порог его квартиры, быстрым шагом отправился в тёмный коридор лабиринта улиц. Когда я стал отдаляться от места, в котором жил Каору, меня стала медленно одолевать тоска по этому дому (точнее по радостным воспоминаниям, которые он теперь будет хранить в этих стенах), а также я почему-то стал ощущать себя несколько паршиво из-за того, что очень холодно попрощался с парнем. Пока я бродил по одиноким улицам, держа путь в сторону квартиры майора Кацураги, я стал анализировать ситуацию, которая произошла до телефонного звонка. Меня одолевали смешанные эмоции: с одной стороны, мне было очень стыдно за свои слова, действия, чувства и даже мысли, которые я в принципе допускал в свою голову, когда находился рядом с Каору в этот, достаточно интимный для нас обоих, момент. А с другой стороны, я был даже рад тому, что сделал, но мне... Было мало? Я вспоминал эти большие и красивые бесстыжие глаза, как они изучали моё лицо, как этот язык игриво щекотал мне нёбо, как мои руки держались за его костлявые плечи, как этот голос пьянил мой рассудок и заражал меня. У меня до сих пор пробегает волна мурашек, когда я вспоминаю его холодные прикосновения рук к моим щекам. И когда я прокручивал все эти недавние события в своей голове, то всё больше и больше чувствовал вину за то, что так бесчувственно попрощался с, наверное, самым дорогим человеком на этой земле.
«Какой я всё-таки эгоист...», — с горечью подумал я, когда поднялся на последнюю лестницу и завернул в сторону входной двери, ведущей в квартиру Кацураги.
• • • • •
Мы сидели за большим круглым деревянным столом друг напротив друга и лениво жевали карамелизированные овсяные хлопья с соевым молоком, потому что было откровенно лень что-либо готовить, как мне, так и тем более Мисато. Собственно, это был один из её любимых завтраков, который она ещё в лучшие времена всегда дополняла баночкой крепкого пива, запах которого я едва на дух переносил. Мы не разговаривали со вчерашней ночи, как я вернулся домой, и никто из нас не решался начинать диалог первым. Однако мне надоело жевать эти пустые хрустяшки и я начал:
— Мисато-сан, — начал я как-то неуверенно. — Когда Вы мне вчера позвонили и сообщили, что Аянами жива, я был рад. Очень рад. Но всё же меня не покидает одна мысль: мне кажется, что это уже не та Аянами, которую я знал всё это время.
Она окинула меня мрачным взглядом тёмно-карих глаз, оторвавшись от тарелки с набухшими хлопьями, и спросила:
— Так ты всё-таки ходил этим утром в госпиталь NERV, и при этом не предупредил меня, да?
— Да, — честно ответил я. — Вообще, я, прежде чем навестить Рей, заходил в палату к Аске и...
Я замолчал и отвёл взгляд в сторону, размышляя о том, стоит ли делиться с Мисато тем, что я подслушал диалог Аянами и Каору. Мисато скрестила руки на груди и поставила локти на стол, отведя взгляд в сторону, и мрачно продолжила:
— Синдзи, я думаю, ты прекрасно понимаешь, что с такими травмами после того страшного взрыва у Рей был шанс выжить фактически один к миллиарду. Ты же не забыл ту нашу тайную встречу с Рицуко и то, что она нам с тобой рассказала? И, смею тебе напомнить, даже показала.
Я серьёзно и с плохо скрываемым отчаянием взглянул на майора и спросил:
— Вы думаете, то, что нам рассказала доктор Акаги — это правда?
— Хотелось бы мне верить в обратное, Синдзи... — Мисато горько вздохнула и покачала головой. — Но перед нами сплошь и рядом факты, доказывающие правоту Рицуко.
Я отодвинул стул и вышел из-за стола. Мисато, провожая меня взглядом, спросила:
— Надолго?
— Мне нужно многое обдумать.
— Ладно.
Я покинул кухню, оставив Кацураги одну, и направился в сторону выхода из квартиры. Меньше всего мне хотелось находиться здесь и думать обо всём, что произошло. «Я не такая, как ты», — прозвучала в моей голове фраза Аянами, которая была адресована Каору. Я помню, как Акаги Рицуко открыла мне и Мисато страшную тайну об Аянами Рей, что таких, как она, не один десяток. Сотни, а может даже тысячи клонов Аянами Рей плавают в огромном аквариуме под основной лабораторией NERV. В моей голове плохо укладывалось то, что это может быть правдой, и до сегодняшнего дня я поверить не мог в то, что так оно и есть. Даже по их странному диалогу с Каору я понял, что это была другая Аянами. Когда я смотрел в те глаза, обрамлённые пушистым веером чёрных ресниц, мне казалось, что я смотрю на пустую фарфоровую куклу, у которой был абсолютно безжизненный взгляд. Так она смотрела и в тот день, когда я официально стал пилотом Евангелиона. Больше всего меня убивает безразличие других людей ко мне, которым сейчас щедро одаривали два человека в моей жизни: Икари Гендо и Аянами Рей. Если отца я с каждым днём всё больше и больше ненавижу, то к Рей я не знаю, как буду относиться... Лучше бы она умерла, чем появился бы её бесчувственный клон, жалкое подобие Аянами Рей.
Я стоял на берегу озера и смотрел на солнце, уходящее в водную гладь, и просматривал историю пропущенных звонков и сообщений от своих бывших друзей и одноклассников. После очередной эвакуации и нашей недавно прошедшей битвы с Ангелом жители Токио-3 были вынуждены покинуть город. Увидев аудио аудсообщение от Кенске, которое было оставлено мне на автоответчик, я включил его и поднёс телефон к левому уху:
«Э-э, привет, Синдзи, это Кенске! Я не в совсем в курсе всех событий ваших робозаданий по уничтожению ангельских пришельцев, но ты вроде как живой там, а это, я считаю, довольно неплохо. Э-э-э… Слушай, мы все будем вынуждены покинуть Токио-3. Возможно, навсегда. И я не думаю, что встреться мы вновь, то сможем так же веселиться и дурачиться, как прежде, после всего того, что мы все пережили. Собственно, вот и всё, приятель. Береги себя. Прощай...»
сообщение оставлено 23-его числа, в 14:18
Кенске. Староста.
Все в классе потеряли свои дома и разъехались. Я, продолжая смотреть на уплывающее солнце, отключил телефон и как в замедленной съёмке опустил руку, держащую его. Ощущение покинутости накрыло мои плечи, и я почувствовал, как мне стало холодно. Я понимал, что мои друзья поступили правильно, и был этому рад; мне не придётся вновь переживать то же самое, как со смертью Тодзи, однако...
— Никого не осталось, — неожиданно произнёс я с горечью в голосе. — Никого из тех, кого я мог назвать "друзьями"...
— А как же я? — раздался знакомый голос из-за спины.
Этот голос я бы узнал из тысячи, однако я настолько погрузился в свою тоску, что не услышал шагов.
А может их и вовсе не было?
— Меня ты "другом" назвать не можешь? — настойчиво продолжал голос.
Я молчал, не удосуживаясь повернуться лицом к говорящему, и всматривался в небо, словно пытался найти ответы на свои вопросы.
— Та Первая, — голос продолжал. — Всё-таки погибла, чтобы спасти тебя — какая жалость! Она больше не та Первая , которую ты знал. А Второе дитя всё ещё куклой валяется в отрубе.
Я пропускал всё сказанное мимо ушей. Да, это задевало меня, но внешне я старался сохранять полное спокойствие и даже равнодушие. Однако внутри велась борьба моих чувств и эмоций, которые кричали мне, что я должен, пока ещё не поздно, оборвать все оставшиеся связи и быть одному, как когда-то давно до переезда в Токио-3. Я устал испытывать вину за то, что не смог спасти кого-то, особенно тех, кто мне был небезразличен. Я ненавидел себя за своё безволие, эгоизм и страх перед собственной смертью, я не понимал, зачем родился и сел в этого проклятого робота, если не могу спасать других...
Меня грызло чувство вины и всепоглощающая ненависть к самому себе за то, что я такой мерзкий червяк. Я чувствовал на себе блуждающий испытывающий взгляд, который ждал от меня хоть какой-то реакции. Безуспешно.
— Эй! Ответь мне!
Я молчал.
Тогда тот, кто ко мне всё это время обращался, перешёл к решительным действиям: меня грубо схватил за короткий край рукава рубашки, одёрнул вниз и притянул к себе, а затем громкий голос начал мне вещать в ухо:
— Не молчи! Хватит молчать!
Я был безразличен и никак не реагировал на ор. Я продолжал смотреть вдаль и стоять на том же месте где и стоял.
Прошла минута, и я удосужил своего оппонента мрачным, тяжёлым ответом: — Я не стану твоим другом, — я тяжко вздохнул и, понимая, что этого будет недостаточно, предоставил весомые, на мой взгляд, аргументы. — Я не хочу страдать, теряя друзей. Лучше изначально обходиться без друзей, чем переживать эту боль снова и снова. Знай я заранее, чем всё кончится, то никогда бы не сел в Еву. Лучше сразу быть одному, чем вот так терять всех своих друзей.
Я почувствовал, как рука, которая сжимала мой рукав, перешла на мой воротник и злобно начала меня трясти, выпав с агрессивными словами на меня: — ДА ПЛЕВАТЬ МНЕ НА ЭТО!
Говорящий развернул меня лицом к себе и стал трясти за плечи, продолжая свою гневную речь:
— Твои отношения с другими, Синдзи, меня не волнуют! Я хочу знать здесь и сейчас: как ты относишься ко мне?!
Я безжизненно смотрел в красивые и залитые кровью глаза Нагисы Каору, который сгорал от непривычной его натуры, гнева и отчаяния. Я чувствовал, как меня тошнит от внутренней боли, от которой меня трясло, мне хотелось громко и навзрыд разрыдаться, но я прикрыл глаза, тем самым дав себе привычную команду «Не плакать!», а затем сказал то, о чём в будущем буду возможно жалеть:
— Я ведь тебе уже однажды говорил, что ты мне не нравишься, — начал я, холодно глядя кровавые глаза, которые прожигали меня изнутри.
— Лжёшь! — выкрикнул Каору, отчего я даже зажмурился от неожиданности. — Это было раньше! Я хочу знать, что ты думаешь обо мне сейчас?! ГОВОРИ! НЕ МОЛЧИ, СИНДЗИ!
Я положил свою ладонь на его руку, которая крепко сжимала мой воротник, как бы пытаясь остудить его пыл. Я так хотел ему сказать всё то, что думаю о нём, поговорить, высказаться, но страшный водоворот мыслей приказывал мне оттолкнуть Каору от себя, иначе я снова буду испытывать боль, которая сейчас меня кусает. Я уверен, что так будет лучше для меня и для него. Я не хочу испытывать боль от потери кого-либо. Не хочу. Я боюсь. Мне больно. Мне страшно. Мне одиноко.
— Отпусти... — тихо, почти шёпотом попросил я. — Пожалуйста, отпусти...
Мой голос стал дрожать, и губы предательски задрожали, и я понимал, что мне очень сложно сдерживать свои эмоции. Я понимал, что своим молчанием делаю больно Каору, каким бы он не казался внешне бесчувственным и холодным, он был очень чувствительным и даже ранимым существом. Я отвернул взгляд в небо, где расстилалась тёмно-синяя ночная скатерть облаков, дыма и звёзд, в надежде как-то подавить свою боль, которая рвалась наружу.
Каору, понимая всю тщетность ситуации, решил отступить: он отпустил мой воротник, отвернувшись от меня, развернулся и молча удалился. Я понял, что очень задел парня, но считал своим лучшим решением отгородиться от него ради его благополучия. Я громко и глубоко вздохнул, а затем медленно выдохнул, чтобы привести свои мысли и чувства хоть в какую-то норму и отрегулировать свой эмоциональный фон. Мне было очень плохо, и я уже жалел, что оттолкнул от себя Каору, потому что именно в этот момент больше всего хотел бы, чтобы он меня обнял, а затем задушил, и я больше не мучился.