Вэй Усянь со временем довольно неплохо научился определять настроение Лань Ванцзи, хотя поначалу подобное представлялось почти невыполнимой задачей. Оказалось, смысл в том, что, даже если не меняется лицо, меняются глаза. Когда Вэй Усянь впервые осознал это, его даже ошеломило, как много эмоций на самом деле можно в них прочитать. Куча правил в Гусу Лань и воспитание Лань Цижэня явно сказались не лучшим образом: где ж такое видано, чувствовать столько и никак не показывать?

Когда Лань Сичэнь только-только ушёл в уединение и запретил приходить всем, кроме Лань Цижэня, в этих самых глазах плескались беспокойство и страх. Непонимание. Беспомощность, от которой сердце сжималось в крохотный болезненный комочек, потому что с точно таким же взглядом Вэй Усяня когда-то звали вернуться в Гусу, встречая неизменный отказ. Но тогда он не понимал.

Порой, когда память услужливо подсовывает картинки, которые раньше не осознавались толком, хочется вернуться в прошлое и согласиться наконец. Лишь бы только выгорело без остатка это выражение в глубине чужих зрачков ещё в те дни. Но с собственными ошибками прошлой жизни Вэй Усянь уже более-менее разобрался. Теперь он может просто не допускать, чтобы Лань Ванцзи снова чувствовал себя подобным образом из-за него.

Но что касается Лань Сичэня — разумеется, Вэй Усянь оказался бессилен. Он ведь не вправе отменить запрет, в конце концов, чем бы тот ни был вызван.

И понимать это во сто крат невыносимее.

Лань Ванцзи, казалось, готов был поселиться прямо возле ханьши и упрямо дожидаться, пока брат его наконец впустит. Когда на третий день он действительно едва не встал на колени у порога, Вэй Усянь содрогнулся, вспомнив рассказ Лань Сичэня об их матери. И под первым же предлогом увëл Лань Ванцзи обратно в цзинши. А потом насильно начал вытаскивать его на ночные охоты. Желательно, подальше от Облачных глубин. Желательно, на несколько дней как минимум.

Первое время было сложно. Лань Ванцзи — это Лань Ванцзи, он не позволяет себе что-то делать плохо, особенно когда от него зависит чужая безопасность. Да он даже когда пьян был, всё равно сражался как божество, сошедшее на землю! Но, сколь бы точны и выверены ни оставались его движения, сколь бы легко ни двигался клинок, разумом Лань Ванцзи явно был не здесь.

Потому что в его затуманенном взгляде читались страх и тоска.

Вэй Усянь не сдавался. Они задерживались на ночных охотах на несколько суток, сражались бок о бок, останавливались в случайных гостиницах или ночевали прямо под открытым небом, общались с другими людьми. А в Облачные глубины каждый раз возвращались всего на день. Потому что Лань Сичэнь по-прежнему пускал к себе только дядю, Лань Ванцзи по-прежнему не понимал, почему оказался лишён права навещать брата, и Вэй Усянь быстро находил очередной повод, чтобы снова выдернуть его куда-нибудь.

Конечно, Лань Цижэнь рвал и метал, потому что у Ханьгуан-цзюня были занятия с адептами и ещё какие-то там дела, но Вэй Усяню было откровенно плевать. Он, вообще-то, пытался отвлечь Лань Ванцзи. И в дороге то болтал без умолку, любые глупости, какие только придут в голову, лишь бы просто говорить что-то, то молчал по несколько часов подряд, когда замечал в глазах Лань Ванцзи тень усталости, чтобы позволить ему немного побыть наедине с собой.

В итоге это, кажется, начало работать. Спустя недели две. Может, чуть больше. Тревога из глаз Лань Ванцзи никуда не исчезла, но свернулась в глубине, спрятанная за другими, более привычными эмоциями. Если раньше Вэй Усянь, окликая, каждый раз вынужден был вытаскивать его из тех бесконечных далей, куда он уносился сознанием, то теперь разговаривать стало намного проще: Лань Ванцзи реагировал и поворачивался сразу. И из линии его плеч, из едва уловимого излома губ почти исчезло напряжение.

Во время последней, особенно длительной миссии к ним неожиданно присоединился Лань Сычжуй, непонятно по какой счастливой случайности на них наткнувшийся по пути в Гусу. Они потом сидели вместе у костра — как настоящая семья — и, сияя улыбкой, он рассказывал о своём небольшом путешествии с Вэнь Нином. А Лань Ванцзи с каждой фразой понемногу расслаблялся. Чуть приподнимал уголки губ, и во взгляде было столько знакомой мягкой теплоты, что Вэй Усянь наконец облегчённо выдохнул.

— Ты снова со мной, Лань Чжань, — сказал он, когда а-Юань отошёл набрать ещё хвороста. — Я рад.

Лань Ванцзи посмотрел на него почти изумлённо и слегка растерянно, словно не поняв сначала, о чём речь. А потом в глазах его расцвела ослепительная благодарность.

Когда они вернулись в Облачные глубины, Лань Ванцзи вёл себя спокойнее, чем прежде. К тому же, теперь за ним мог в случае чего присмотреть а-Юань. Испытывать терпение Лань Цижэня до бесконечности не стоило, и Вэй Усянь впервые за месяц позволил себе оставить Лань Ванцзи одного, дав ему возможность вернуться к обязанностям учителя, а сам отправился на ночную охоту с небольшой группкой младших адептов. Искренне надеясь, что она не затянется дольше чем на пару дней.

Конечно же, она затянулась. Причём почти на четыре, потому что тварь оказалась сильнее, чем ожидалось, и вообще стоило бы идти далеко не с младшими, потому что они ещё начертание половины нужных талисманов не выучили. Вэй Усяню пришлось объяснять и показывать на ходу, в процессе, и это их значительно замедлило.

А когда он вернулся, то не застал примерно ничего хорошего.

«Брат сегодня утром разрешил навестить его», — ответил Лань Ванцзи, когда Вэй Усянь, ещё ничего не подозревая и не видя лица, с порога спросил, как поживалось во время его отсутствия. И голос был таким… словно Цзэу-цзюнь умер. А когда Вэй Усянь прошёл в комнату и наконец увидел Лань Ванцзи, у него чуть не случилось искажение ци — и обычной, и тёмной, и какая там ещё присутствовала в его теле.

В светлых глазах водоворотом закручивалась всепоглощающая горечь.

Дела у Цзэу-цзюня, судя по всему, обстояли даже хуже, чем они думали. Кажется, если б Лань Ванцзи и дальше не мог приходить в ханьши, ему и то было бы легче. Он ведь так долго ждал, и Вэй Усянь столько времени пытался отвлечь его от упрямого бесконечного беспокойства, вросшего, наверное, в самые кости… но что теперь?

Вэй Усянь не знал, что ему говорить. Слова вообще казались лишними. Он просто обнимал, разделял ужин, проигнорировав отсутствие специй, занимался волосами Лань Ванцзи во время и после омовения, непонятно кого больше этим успокаивая, его или себя самого. Молча — и даже язык не чесался ничего сказать, как обычно. Только перед сном Вэй Усянь позволил себе это «всё будет хорошо». Дурацкое, на самом деле, потому что он-то как может обещать подобное?

Но наутро в глазах Лань Ванцзи затеплилась надежда. И разгорелась ещё немного ярче, когда он вернулся от Цзэу-цзюня и сказал, что тот согласился лично принять главу ордена Цзян, который приедет на несколько дней раньше перед грядущим Собранием кланов. А Вэй Усянь, хотя чувствовал, что это не вполне правильно, что он не должен был своей фразой разжигать столь сильную веру, всё же нашёл в себе достаточно совести, чтобы поддержать.

К брату Лань Ванцзи теперь ходит через день, утром и вечером — вроде бы они так договорились с Лань Цижэнем. Каждый его визит заканчивается всплеском печали во взгляде и коротким «без изменений» на осторожный вопрос Вэй Усяня. Но надежда по-прежнему горит в глазах, кажется, он буквально дышит ею. И Вэй Усянь мысленно молится всем известным богам, чтобы его утешительные слова не провалились в пустоту и Лань Сичэнь в самом деле поправился.

Вэй Усянь, правда, слегка сомневается, что ему способны помочь... родственники. Лань Цижэнь — даже комментировать не надо. А Лань Ванцзи, при всех его неоспоримых достоинствах, из-за неумения толком выражать свои эмоции и мысли вряд ли назовёшь человеком, который умеет вытаскивать из подобного состояния. Единственное, что он может — быть рядом. Это уже много. Но, наверное, недостаточно, если всего два раза в сутки, не каждый день и не вполне умело. А других, увы, Лань Сичэнь к себе не подпускает.

Разве что — внезапно — Цзян Чэна. Который в Облачных глубинах появляется, когда до Собрания кланов остаётся три дня. И его реакция весьма… красноречива.

Может быть, поэтому разговор не клеится. Хотя ему, в принципе, и не с чего клеиться: Цзян Чэн на дух не переносит Лань Ванцзи и, очевидно, всё ещё не лучшим образом относится к Вэй Усяню. Ничего удивительного, что в какой-то момент он молча поворачивается, скривившись, и уходит с таким выражением лица, словно они двое глубоко его оскорбили и он готов в любое мгновение выпустить Цзыдянь.

Лань Ванцзи делает вид, что ни капли не задет, но лицо его накрывает тень.

Вэй Усянь делает вид, что ему безразлично, но между рёбрами болит, обжигая воспоминанием о том, что когда-то давно всё было иначе.

Он предпочитает не думать о Цзян Чэне. Это бесполезно, потому что он уже сделал то, что было в его силах, и больше ничего не исправит, даже если очень сильно захочет. Нет такого заклинания или талисмана, что позволили бы переместиться в прошлое. А если бы и существовало нечто подобное… кто может дать гарантию, что Вэй Усянь не совершил бы каких-нибудь других ошибок, из-за которых всё закончилось бы точно так же.

Кто там говорил, что он ни дня жить не может, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю? Ах да. Кажется, буквально все. Кроме Лань Ванцзи и шицзе, разве что.

Вязкая слюна немного горчит на языке. Лань Ванцзи бросает на него обеспокоенный взгляд, и Вэй Усянь, улыбнувшись, качает головой: ничего страшного. Как бы сильно ему не хотелось прилипнуть к Лань Ванцзи на весь оставшийся день, у того скоро начнутся занятия, и потом ещё предстоит разобрать какие-то бумаги. А злить лишний раз Лань Цижэня конкретно сегодня в планы Вэй Усяня не входило.

Так что он слегка приобнимает Лань Ванцзи, пообещав подождать его до вечера, а потом один возвращается в цзинши. По пути заглянув к кроликам и даже погладив парочку, разумеется. Они слишком мягкие и пушистые, чтобы удержаться, хоть сейчас мех и чуточку влажный от снега. Один из кроликов тычется ему в ладонь, обнюхивая её. Вэй Усянь издаёт короткий смешок и, как бы извиняясь, пожимает плечами: нет, он не принёс ничего вкусненького. Зато потом принесут адепты.

Он не то чтобы собирается засыпать, когда, скинув плащ, устраивается на кровати в цзинши — буквально на чуть-чуть, на одну палочку благовоний, не больше… Но он не спал полночи, а потом ещё пришлось встать всего на несколько (пять, кажется) часов позже колокола, потому что Цзян Чэн странный и приехал даже до обеда, а Вэй Усянь никак не мог это пропустить.

Глаза слипаются почти тут же, как только он ложится. Вэй Усянь искренне пытается держать их открытыми — вдруг Лань Ванцзи вернётся пораньше, а он тут вот так вот — но безуспешно. Его довольно быстро накрывает дымкой дремоты, слишком уютной и мягкой, чтобы из неё хотелось выбираться. Вэй Усянь только закутывается поплотнее в тёплое одеяло, закрываясь от лёгкого сквозняка из окна. А потом сразу же проваливается в сон.

Его будит мелодия. Осторожно, бережно дотрагивается до сознания, омывает душу, как кристально чистая родниковая вода. Вэй Усяня словно окружают тончайшие сияющие нити, ласково льнут к коже, стоит их случайно коснуться, и сплетаются впереди в пульсирующий яркий клубок. Вэй Усянь тянется к нему, шагает вперёд, ныряя с головой в нежный свет. И просыпается, снова ощущая ткань одеяла под пальцами и прохладный воздух в цзинши, в котором волнами разливается музыка.

Это ведь та самая песня, да?..

«Забыть о сожалениях».

— М-м-м, — протягивает Вэй Усянь, не размыкая век. — Лань Чжань. Ты пришёл.

— Мгм.

Мелодия затихает — не обрывается, просто медленно успокаивается, сходя на нет. Вэй Усянь почти слышит, как в конце Лань Ванцзи аккуратно опускает пальцы на струны, мягко заглушая последние отзвуки. Без неё становится немного неуютно. Как будто потерялось что-то важное.

Вэй Усянь открывает глаза и медленно садится. Одеяло сползает с плеч, и он, ещё слишком расслабленный после сна, невольно вздрагивает. Кожа на мгновение покрывается мелкими мурашками, и Вэй Усянь коротко потирает предплечья, чтобы избавиться от них. В цзинши почти постоянно горят жаровни, но зима есть зима, и от неё никуда не денешься. Только вот каково же тогда Цзэу-цзюню, если он?..

Мотнув головой, Вэй Усянь отгоняет непрошенные мысли. Лань Ванцзи медленно приближается к кровати, протягивает руку, чтобы помочь встать. В его глазах почти что привычное мягкое выражение, и это радует — Вэй Усянь уже откровенно устал бояться, что, вскинув в очередной раз взгляд, снова наткнётся на колкую горечь и тревогу. Поднявшись на ноги, он потягивается до лёгкой приятной дрожи в мышцах. Бросает взгляд на окно: свет, пробивающийся сквозь него, отливает приглушённым розовым.

— Ой. Я что, весь день проспал? — удивляется Вэй Усянь. А потом в голову ему вдруг что-то щёлкает, влетает туда птицей неожиданная мысль, и он тут же высказывает её, чтобы не потерять, не упустить: — Лань Чжань! А давай погуляем.

— Время ужина, — напоминает Лань Ванцзи, кивком головы указывая на поднос, который уже стоит на столике.

— Нет, потом, Лань Чжань, потом! Мы же пропустим закат. Пойдём!

Он хватает Лань Ванцзи за рукав и тянет прочь из цзинши, даже не удосужившись накинуть плащ, стремительно, торопливо, словно это единственное важное, что существует сейчас, словно от того, увидят они закатное небо или нет, зависит вся их дальнейшая жизнь. Лань Ванцзи покорно следует за ним, но при этом у него такое ошеломлённое выражение лица, что Вэй Усянь смеётся, сам поражаясь своему внезапному порыву. Но не думает, зачем и почему ему придумалось что-то подобное.

Чувства на то и чувства, чтобы их невозможно было объяснить логически.

Вечером в Облачных глубинах почти безлюдно и тихо, только снег скрипит под ногами. Бегать запрещено, но они двигаются очень быстрым шагом, дальше, дальше по дорожкам в горы, мимо редких адептов, поразительно талантливо делающих вид, что ничего не происходит. Несмотря на холод, Вэй Усяню кажется, что ему жарко, словно внутри тоже солнце, личное и невероятно горячее, что пылает так ярко от взгляда светлых глаз и ощущения широкой тёплой ладони, крепко зажатой в его собственной.

— Лань Чжань, — окликает Вэй Усянь на ходу, — а ты раньше здесь бывал? Хотя, чего я спрашиваю… Ты же родился в Облачных глубинах, конечно бывал.

— Мгм, — кивает Лань Ванцзи. — А ты?

— Я? Почему?.. — начинает Вэй Усянь и тут же звонко смеётся: — Ты что, думаешь, за несколько месяцев, пока мы учились вместе, я тут всё облазить успел? Ты меня переоцениваешь. Я представления не имею, на самом деле, куда мы идём. Надеюсь, ты проведёшь нас потом обратно.

В конце концов они останавливаются на скалистом уступе. С него открывается головокружительный вид вниз, и Вэй Усянь вдруг думает, как же повезло птицам. Они видят это каждый день. Внутри него так много всего, что, кажется, он может попросту лопнуть, разорваться, поэтому Вэй Усянь несколько мгновений просто стоит, быстро и рвано хватая ртом ледяной воздух, обжигающий горло, надеясь, что это поможет ему немного остыть изнутри.

— Брат снова снял ленту, — вдруг тихо, невпопад говорит Лань Ванцзи, глядя куда-то в неопределимую даль. — Но сам поддерживает огонь в жаровнях. Сказал, ему стало холодно, как и должно быть.

Вэй Усянь разворачивается к нему всем телом. Первый раз. Первый раз Лань Ванцзи сам начал говорить о брате, не дожидаясь вопроса, и первый раз его слова не ограничиваются невыносимо болезненным, сухим и пугающим «без изменений». Только что означает странное «как и должно быть»? Вэй Усянь задумчиво хмурится. Неужели Цзян Чэн что-то такое невероятное умудрился сказать?

Но потом, тряхнув головой, Вэй Усянь сразу же улыбается:

— Ну вот видишь! Я же говорил, что он поправится.

Лань Ванцзи кивает, и очередной всплеск надежды в его глазах накрывает Вэй Усяня с головой. Всё в самом деле, похоже, налаживается. Даже — невероятно — благодаря визиту Цзян Чэна, может быть... но пока неважно, это они выяснят потом. Главное, что обещание Вэй Усяня и правда оказалось не бессмысленным. Цзэу-цзюню понадобилось больше двух месяцев, но сейчас он, похоже, по маленьким шажочкам начинает возвращаться в норму.

Снег уже не идёт. Небо спокойно, почти безоблачно, и закат растекается по нему розовым, сиреневым и немного красноватым. Цвета переливаются, перетекают друг в друга, окутывая пространство вокруг. Горные хребты, облитые этой смесью красок, подсвеченные заходящим солнцем сверху и погружённые в зыбкую тьму снизу, кажутся похожими на беспорядочно вычерченные иероглифы, как если бы кто-то решил использовать тёмную бумагу вместо обычной светлой и писать на ней киноварью.

Или… на следы шрамов.

Вэй Усянь не знает, с чего вдруг ему в голову приходит подобное сравнение. Но, пронзённый неожиданным воспоминанием, как тонкой отравленной стрелой, резко поджимает губы.

— Лань Чжань, — осторожно подаёт он голос. — А ты… с тобой было то же самое?

Лань Ванцзи, прямой, как свеча, едва уловимо вздрагивает. И прикрывает веки, опустив взгляд. Вэй Усяню становится невыносимо стыдно, что он вспомнил то, чего не надо было вспоминать, разрушил такой восхитительный момент, задал такой глупый и неуместный вопрос. На языке снова горчит, а ослепительно яркое прежде солнце внутри медленно гаснет. Лань Ванцзи всё так же не произносит ни слова, и сердце толкается в рёбра сильно, тяжело и почти больно.

«Есть то, о чём он не скажет, даже если вы спросите».

К счастью (или к сожалению), Вэй Усянь научился догадываться.

— Значит, да. — Он нервно прикусывает уголок нижней губы. — Я… я так виноват…

— В том, что умер?

Вэй Усянь замирает с открытым ртом. В голосе Лань Ванцзи слышится искреннее удивление. Вскинув голову, он смотрит прямо на Вэй Усяня, и в глазах его что-то поразительно хрупкое. Что-то, что невозможно прочитать и распознать. Вэй Усянь отводит взгляд, усмехаясь неровно:

— Ну, вообще-то я был в курсе, что, когда уничтожу печать и потеряю контроль, мертвецы накинутся на меня. Я… в принципе, так и планировал. Это в какой-то степени можно считать самоубийством.

— Я знаю, — отзывается Лань Ванцзи. — Догадывался.

— И всё равно…

— Не виноват.

Вэй Усянь судорожно выдыхает, не в силах окончательно принять твёрдую непоколебимую уверенность, которой пропитаны эти слова. Наверху, оказывается, гуляет ветер, которого он прежде не замечал, треплет одежду и пробирается под ткань, слишком легкомысленно тонкую для такой погоды. Вэй Усянь зябко обхватывает себя руками, наверное, пытаясь спастись больше даже не от холода, а от того непонятного, тлеющего внутри. И грустно, неловко улыбается.

— Лань Чжань, — тихо произносит он, — а что бы ты делал, если бы я не вернулся? Ну, то есть, ты же не смог бы всю жизнь оставаться один, и...

— Ты бы вернулся, — говорит Лань Ванцзи. Таким тоном, словно других вариантов у него никогда не существовало и существовать в принципе не могло.

Вэй Усяню кажется, что из лёгких выбили весь воздух. Ветер подхватывает волосы, бросает их на лицо, ледяными касаниями проходится по коже, вызывая озноб. Но Вэй Усянь не замечает, слишком занятый попытками восстановить вмиг сбившееся дыхание. Проходит целая вечность, прежде чем он оказывается в состоянии заговорить снова:

— А если бы это случилось через лет сто? Двести? Ты всё равно ждал бы?

— Мгм.

Приходится крепко зажмуриться, чтобы не дать непрошенным слезам скатиться по щекам. Становится вдруг неимоверно тяжело от слишком большой, переполняющей грудь благодарности, что в любое мгновение может выплеснуться из его слишком маленького тела. И одновременно легко, так легко, что Вэй Усяню кажется, он мог бы прямо сейчас раскинуть руки, сорваться вниз и полететь подобно птице.

Иногда он начинает думать, что не заслужил Лань Ванцзи.

Кого угодно, но не его.

— Вообще-то, — говорит Вэй Усянь, — я имел в виду скорее: виноват в том, что не понимал тебя.

— Я сам не понимал, — признаётся Лань Ванцзи. Голос звучит ровно, но Вэй Усянь догадывается, каких трудов ему стоит сказать нечто подобное. — Это сложно.

— Чувствовать? — Вэй Усянь издаёт короткий смешок — нервный, наверное. — Но ты же раньше как-то справлялся, Лань Чжань.

— Не справлялся. — Тот закрывает глаза. — Не чувствовал. После того, как не стало матери, и пока не появился Вэй Ин.

А вот теперь Вэй Усянь, похоже, точно на несколько мгновений перестаёт дышать. Когда глаза Лань Ванцзи открываются вновь, это так прекрасно, что Вэй Усянь смотрит, смотрит и смотрит. Изящное лицо Лань Ванцзи, будто высеченное из белоснежного нефрита и раскрашенное неровно ложащимися закатными лучами, кажется произведением искусства.

Не в силах выдержать столь великолепное зрелище, Вэй Усянь в конце концов отворачивается. Солнце внутри разгорается заново и становится таким огромным, что заполняет его полностью, затопляя до краёв светом и теплом.

Хотя от ветра, уже успевшего его хорошенько пробрать, оно всё равно, увы, не спасает. Вэй Усянь нахохливается, зябко скрещивает руки на груди и, не сдержавшись, начинает мелко дрожать, теперь уже искренне жалея, что не надел плащ перед тем, как выскочить из цзинши. Но он так хотел привести сюда Лань Ванцзи. Вместе с ним увидеть закатное небо. Нельзя позволить какому-то там глупому холоду им помешать.

Как бы он ни был благодарен Мо Сюаньюю, всё-таки немного обидно, что его тело не только с не до конца сформированным золотым ядром (что, впрочем, с другой стороны, отчасти хорошо — с ним меньше конфликтует тёмная ци), но ещё и довольно слабое физически. Кожа да кости. Которые, как известно, не греют ни капельки.

На плечи вдруг что-то мягко опускается. Что-то бело-голубое и пахнущее сандалом.

Верхние одежды Лань Ванцзи.

— Лань Чжань! — восклицает Вэй Усянь, снова поворачиваясь к нему, и закутывается плотнее. — Ты самый замечательный человек на свете, ты знаешь? Это тело такое хрупкое, просто кошмар — всего лишь лёгкий ветерок подул, а я уже продрог до костей.

Лань Ванцзи молча преодолевает оставшийся между ними маленький шаг, обнимает, мягко притягивая к себе и укрывая широкими рукавами. У Мо Сюаньюя до безобразия маленький рост по сравнению с прошлым телом Вэй Усяня, так что ему приходится уткнуться носом Лань Ванцзи в плечо. Но он смеётся, вовсе не чувствуя никакого смущения из-за этого. Иногда быть маленьким и хрупким даже приятно.

— Лань Чжань, — зовёт Вэй Усянь, поудобнее устраиваясь в объятиях.

— Мгм? — откликается тот.

— Эй, ты вообще знаешь другие слова кроме своего «мгм»? — возмущается Вэй Усянь.

— Мгм.

— Лань Чжань!

Ему чудится, что Лань Ванцзи издаёт тот же короткий, едва уловимый звук, что и в храме Гуаньинь. Смех. На этот раз Вэй Усянь почти не удивляется, хотя привыкнуть к тому, что Лань Ванцзи умеет смеяться, пусть и так странно, всё равно никак не может. И просто прикрывает глаза, слушая биение его сердца, почти ощущая каждый удар собственной грудью и… греясь.

— Вэй Ин, — вдруг тихо произносит Лань Ванцзи.

— А всё, а теперь я с тобой не разговариваю. — Вэй Усянь, хмыкнув, демонстративно поворачивает голову в сторону, хоть это и немного неудобно, но вылезать из кольца обнимающих его рук не спешит.

— Вэй Ин, — повторяет Лань Ванцзи почти шёпотом, словно молитву. Убирает одну руку с его спины, осторожно касается пальцами щеки. — Ты холодный. Нужно вернуться в цзинши.

— Нет-нет-нет, всё нормально, честное слово! Твои одежды очень тёплые, и ты меня греешь, так что я не замёрзну. — Он смеётся. — Давай постоим тут ещё немного.

Лань Ванцзи не спорит. Лишь притягивает его ближе, чуть смещает руки, обнимая крепче и укрывая лучше. Вэй Усянь вдруг запоздало думает, что ему, должно быть, теперь самому немного холодно стоять на ветру, даже несмотря на сильное золотое ядро. И прижимается ещё плотнее, и обнимает в ответ. Его рукава не такие широкие, конечно, но спину немного закрыть могут. К тому же, осталось ведь ещё в его заледеневшем теле какое-никакое тепло.

Голову Вэй Усянь всё ещё держит чуть повёрнутой в сторону, чтобы видеть небо. В горах зимой темнеет рано. Солнце заходит, розовато-красный перетекает в лиловый, темнота подкрадывается, подползает зверем, приближение которого заметить практически невозможно. Наверное, скоро им и правда придётся возвращаться, чтобы успеть до девяти часов.

Очередной порыв ветра, особенно сильный и колкий, пробирается даже под руки Лань Ванцзи и его верхние одежды. Вэй Усянь ёжится, жмётся сильнее. Зажмуривается крепко, когда сердце неконтролируемо ускоряет ритм. Горные вершины, ветер, темнота и холод. Одно накладывается на другое, совпадают детали, и его иррационально захлёстывает воспоминанием.

Луаньцзан.

Годы, которые он провёл в стылости пещеры, ощущая постоянный озноб и уже не разбирая толком, физический он, из-за отсутствия золотого ядра, или уже почти… душевный. Острая еда и алкоголь давали временное облегчение, фантомное, которое не задерживалось надолго. Рядом с ним были люди, которые, наверное, по-своему любили его. Был маленький а-Юань. Но ничего этого не хватало. Не то, совсем не то.

Когда пришёл Лань Ванцзи, когда они сидели так близко, что почти соприкасались, Вэй Усяню казалось, что холода стало чуть меньше. И мучительно тянуло сойти с ума, подскочить, привалиться плечом к плечу и в привычной манере, полушуткой попросить вот так же укрыть рукавами, как сейчас. Хотя бы на минуточку. А может, и не на минуточку. Может, надолго. Чтобы Лань Ванцзи остался с ним там.

Чтобы поделился этим теплом, которое, как оказалось, уже тогда было не только в его теле, но и в глубине глаз — Вэй Усянь понимает это только теперь, прокручивая в голове воспоминания.

Но он ведь думал, что не нужен такому чистому, такому правильному Второму Нефриту. Он не знал, что Лань Ванцзи впустил в свою душу именно его, Вэй Усяня, которого практически все в мире заклинателей на дух не переносили и которого сам в юности столько раз прогонял, не позволяя приблизиться к себе ни на один лишний шаг. Что готов был быть рядом и так настойчиво просил вернуться в Гусу именно потому, что…

На щеках влажно. Плечи начинают неудержимо сотрясаться, и Вэй Усянь никак не может это остановить, только глотает душащие слёзы, с трудом подавляя рвущийся из горла всхлип. Какой же дурак.

— Вэй Ин?

Лань Ванцзи осторожно отстраняется, чтобы заглянуть ему в лицо — в светлых глазах отчётливо читается беспокойство. Вэй Усянь сглатывает ком в горле, неловко улыбается и вытирает застывающие на ледяном ветру слёзы ребром ладони. Разревелся, как ребёнок, честное слово.

— Всё нормально, Лань Чжань, — говорит он. — Это неважно.

— То, о чём думает Вэй Ин — важно, — возражает Лань Ванцзи, чуть сильнее, чем обычно, поджимая губы. — Ты можешь сказать.

— Ты не захочешь слушать такие глупости.

— Слёзы, — напоминает Лань Ванцзи. — Не глупости.

Вэй Усянь медленно выдыхает, чувствуя мелкую дрожь по всему телу — и уже не может понять, от ветра или от нервов. Лань Ванцзи снова притягивает его ближе, мягко, словно в самом деле ребёнка, одну ладонь положив на спину, а другую на затылок. Это должно успокоить, но он снова начинает плакать. Уже не сдерживаясь, и от слёз ханьфу Лань Ванцзи наверняка становится влажным — потом замёрзнет ещё…

Но Вэй Усянь не отстраняется, потому что так, если не прятать чувства в себе, становится легче. Потому что сейчас Лань Ванцзи рядом, держит его в своих сильных, но бережных руках, защищая и от холода, и от подступающего мрака. Совсем не страшного здесь, в Облачных глубинах.

— Просто… — наконец выдавливает Вэй Усянь, с трудом совладав с голосом, — я вдруг вспомнил Луаньцзан. Там тоже всегда ветер и всегда зябко. И тёмная ци… она совсем не греет, знаешь. И мне иногда очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь обнял. А теперь есть ты, и я… я…

Лань Ванцзи не даёт ему говорить. Крепче прижимает к себе, а потом что-то делает. Может быть, передаёт немного ци или что-то в этом роде, но Вэй Усяню вдруг становится так тепло, как не было никогда в жизни. И он улыбается, стискивая подрагивающими пальцами ткань одежд Лань Ванцзи. Действительно забывая о сожалениях.

Сколько бы боли они ни пережили в прошлом, сейчас у них всё хорошо.

И… у Лань Сичэня тоже рано или поздно будет.