O, woe is me,

To have seen what I have seen, see what I see!

William Shakespeare, "Hamlet"

(О горе мне, увидеть то, что я увидела, смотреть на то, на что я смотрю. У.Шекспир, «Гамлет», — прим. автора)

 26 декабря, суббота

Росаура очнулась резко, почувствовав движение рядом. Инстинкт подсказал ей не раскрывать глаз, а зажмуриться крепче и совсем не двигаться. Она ощутила холод сквозняка — во сне она всё-таки отбросила с себя покрывало. Бок, на котором она лежала, ныл: она пролежала в одном положении несколько часов, боясь неосторожным движением выдать свое присутствие и хуже — повернуться к человеку, который был с ней рядом, спиной.

Ночью она уже не могла подумать, что лучше уж было вовсе лечь на пол, а теперь оказалась в ловушке — как ей внушала подступившая иррациональная паника. Она расслышала тяжёлый вздох, вновь ощутила движение и решилась: сквозь ресницы посмотрела, что происходит.

Она увидела его со спины: он сидел на кровати, низко опустив голову, может, сжимая её руками — резко ли закружилась? Так он сидел несколько секунд или минут, и всё тело Росауры ныло, требуя хоть малейшего движения, но страх сковал её сильнее. Потом до неё донёсся запах сигаретного дыма.

Он поднялся, нагнулся, взял мундир и повесил его на стул. Подобрав сапоги, он вышел, тяжело опираясь на стены и мебель. Но Росаура позволила себе переменить положение в кровати, только заслышав отдаленный шум воды. В голове роились мысли, одна другой хуже, и Росаура не могла в них разобраться, не могла понять, что с ней творится и что теперь делать. Никогда ещё ей не хотелось, чтобы кто-нибудь обнял её крепко-крепко, но в то же время никогда ещё чужое прикосновение её так не страшило, и это противоречие мучило её, лишая воли, до головной боли. Всё решили инстинкты, когда из коридора донеслись прихрамывающие шаги, тяжёлые — он надел сапоги. Росаура вновь замерла, притворяясь спящей. Когда он вошёл в комнату, сквозь приспущенные ресницы она наблюдала за ним неотрывно.

Лицо его, умытое и чисто выбритое (только на щеке кровил порез), казалось ещё более чужим, чем накануне грязное, искажённое. Что-то неуловимо изменилось в нём, и от этой небольшой разницы холодело в затылке. Мокрые волосы казались чёрными и, как вчера, были непривычно откинуты со лба. Пара прядей упала ему на глаза, когда он нагнулся, поставив ногу в сапоге на стул, чтобы почистить голенище, затем второе. После он достал из шкафа чистую рубашку, надел и стал застёгивать пуговицы, одну за другой, пока не застегнул все, и под горлом, и на манжетах. Потом он накинул на шею галстук и завязал под самым подбородком двойным узлом. Оправил жёсткий воротник. Закрепил подтяжки с характерным щелчком. Затем он надел свой чёрный китель и тоже застегнул его до горла на крупные, блестящие пуговицы (одну он протёр платком). Закончив с этим, он оглянулся в поисках плаща и распознал его в груде дурно пахнущего тряпья на полу у кровати, и единственная эмоция на миг отразилась на его лице — рот в раздражении дёрнулся. Он подошёл к окну, распахнул настежь, вытряхнул плащ и с помощью быстрого колдовства очистил его от грязи. Вернувшись к небольшому зеркалу, которое висело на дверце шкафа, он надел плащ, и снова защёлкали пуговицы об обмётанные серебром петли. Закончив, он провёл рукой по высохшим волосам, надел узкие чёрные перчатки и взял трость, которую тоже обтёр платком. Взгляд его был крайне сосредоточен и блестел, как стекло.

Лишь раз в нём мелькнуло иное чувство — когда Руфус, закрыв шкаф, посмотрел на Росауру. Под его взглядом она, хоть и старалась дышать размеренно и глубоко, как пристало в крепком сне, не смогла сделать ни единого вздоха. Чтобы он не разгадал её, она могла лишь сильнее зажмуриться. Теперь она только чувствовала, как, поглядев на неё ещё несколько мгновений, он шагнул ближе и позвал:

— Росаура.

Голос его прозвучал глухо, с сухим хрипом. Он сам же осёкся, точно испугавшись, что разбудит её. Она ощутила, что он ступил ещё ближе и, может, чуть склонился над ней, но даже не присел на кровать, тут же отстранился. Она услышала его тяжёлый вздох, и не выдержала — посмотрела сквозь ресницы. А он не смотрел на неё: он наконец-то заметил у кровати стакан воды. Она увидела, как он закусил губу и кратко зажмурился, точно от резкой боли, однако то, что было в его глазах, когда он вновь искоса посмотрел на неё, выдало, что боль эта терзала не тело его, но душу.

Что-то в Росауре толкнулось навстречу этой боли, но опустошённость разъедала ей сердце. Быть может, он и догадался, что она давно проснулась, но она ждала чего-то большего, чем просто тихий оклик и затаённый взгляд. Она не шевельнулась — и через несколько секунд услышала, как он ушёл.

Росаура задышала судорожно, будто вынырнула с большой глубины.

Она села на кровати, и тело, прежде сжатое на пределе напряжения, встрепенулось и напомнило о себе: голова закружилась, во рту пересохло, тянуло затёкшие мышцы, чесались опухшие глаза, из приоткрытого окна сквозило до пронизывающей дрожи, но стоило шевельнуться решительнее, как всё отозвалось болью совсем непривычной, а оттого пугающей.

Росаура заставила себя подняться. Ещё около часа обстоятельства заставляли отринуть любые мысли, кроме того, как привести себя в порядок; она таскалась по квартире, до ванной и обратно в спальню, как полудохлая муха. Её потряхивало, но постепенно становилось легче. Разве что одежда была безнадёжно испорчена: недаром в книжках ведьм и колдунов рисуют в страшных лохмотьях — магия будто в насмешку бессильна починить и порванный носок, всё, что может волшебник — это заколдовать спицы или иголку, чтобы те сработали побыстрее. Росаура только сейчас осознала, что не взяла с собой никаких вещей, даже своей сумочки, где она носила всё самое необходимое. Поэтому, поборов невнятную дрожь, открыла шкаф и убедилась, что тот действительно заполнен одинаковыми рубашками, взяла ту, которая показалась посвободнее, и быстро закрыла дверцу, избегая смотреть в зеркало, куда на рассвете смотрелся он.

Никогда не стоит доверять зеркалам.

Только одно Росаура не смогла себя заставить сделать — позавтракать. Лишь выпила тот самый стакан воды.

По мере того, как зимнее солнце, нынче скрывшееся за серыми облаками, подымалось выше, к Росауре возвращалась способность осознавать саму себя во времени и пространстве. Теперь она понимала, что должна всерьёз подумать обо всём, но ей очень не хотелось. Она всегда боялась ставить вопросы ребром.

Первое, за что зацепилась её мысль, испытав потребность в движении более осмысленном, чем до ванной комнаты, был обрывок пергамента на столе в спальне.

«Не открывай никому, даже мне. Я войду сам. Если что-то покажется тебе подозрительным, сразу же сообщи мне».

Она привыкла к идеально четким линиям его почерка, но теперь вышло неважно: дрожь рук сообщилась неровным штрихам, упала пара клякс. Но нажим пера был твёрд, даже твёрже обычного. Росаура почувствовала, будто её прижали таким вот острым наконечником пера, поймали, как мушку.

Это чувство укоренилось в ней, когда спустя час сомнений и переживаний в судорожной решимости она направилась в чулан со смутным желанием переместиться куда бы то ни было, просто «продышаться» — и не нашла нужной двери. Там, где накануне располагался тайный ход, теперь была голая стена. Росаура испробовала на ней магию — ход был запечатан заклятием, немым, как могильный камень, и ей не под силу было сдвинуть его. Пара яростных попыток привела лишь к тому, что из гостиной залаял Брэди. Росаура подбежала к картине, и пёс сразу завилял хвостом.

— Радуешься! — сорвалась Росаура. Брэди изумлённо осёкся и поник ушами. — А я тут теперь как на привязи?!

Брэди заскулил. Росаура поглядела на входную дверь и вспомнила трижды подчёркнутое «не открывай». Пальто её осталось в чулане, на улице же ударили морозы. Она опустилась на диван и закрыла глаза. И куда бы она пошла, в конце концов? С родителями она порвала. Ведь это было бы хуже всего, вернуться из-за первой же ссоры… Да и было ли это ссорой — это было…

Ужасное.

Всё в совокупности. Ничего нельзя рассматривать в отдельности. То, что он совершил… «Нет, — оборвала саму себя Росаура, — нет, это совершили мы. Ты не была сильно против». Она схватила себя за волосы. Впилась ногтями в голову.

Ужасное. Грязное. Постыдное.

Можно сказать, он был пьян, он был страшен, и, конечно, он сильнее её, а она так испугалась и не умеет ещё ему отказать, но… Она-то была трезва, она всё понимала. И Росаура перед Богом бы отвечала: если бы она прямо сказала «нет», он бы отступил. Ведь отступил бы?.. Да, она уступила ему, но он её не принуждал. Значит, и в ней эта мерзкая, постыдная грязь, ещё хуже, чем в нём, она полностью осознавала, что происходит. Что в ту ночь, когда их друзья при смерти, их ребёнок — одно что сирота, и весь мир содрогнулся от ужаса, она только и смогла что… развлекаться.

Росаура обнаружила, что вырвала с себя клок волос. Ей показалось мало. Со стоном она повалилась на диван. Да, да, он был не в себе от горя и боли, и прежде всего она хотела утешить его. Но потом он отшатнулся от неё, как от змеи, не сказал ни слова, а наутро ушёл, как чужой. Росаура никогда не чувствовала себя одновременно настолько и униженной, и оскорбленной.

Да, эта мерзость — лишь конец длинной цепи потрясений и тревог, которые за считанные часы изодрали их души в клочья. Беда в том, что по волшебству не заштопать не только чулок, но и сердце.

А то ныло, ныло глухо, до зубного скрежета.

— Мама, забери меня отсюда.

Слова вырвались безвольные, глупые. Нет, она не собиралась возвращаться к родителям. Гордость не позволила бы ей обратиться к ним за помощью. Признать, что отец может быть хотя бы отчасти прав? Признать, что ей вскружило голову, а на самом деле она и представить не могла, с чем ей придется столкнуться? Опустить руки, пойти на попятную, сбежать под родительское крыло, услышать их снисходительное «мы же говорили»?.. Нет! Она ещё повоюет. И за свои ошибки и наивность будет отвечать перед самой собой, но не перед ханжеством отца и и высокомерием матери. Если бы сейчас родители ступили на порог, она бы встала и сделала бы всё, чтобы убедить их, как безоблачно её счастье.

Росаура закусила кулак и глухо рассмеялась. «Счастье»! Быть может, она так и не узнала, что это такое, а теперь и не смела надеяться, что оно вообще возможно в её жизни.

Она понимала, что если сама не может сладить с человеком, который ей дорог, то разве её саму успокоит чьё-то участие? Если бы перед ней сейчас возникла мать и раскрыла объятья, Росаура едва ли кинулась бы ей на шею: это дало бы краткий миг душевного, почти чувственного облегчения, и только. Росаура нуждалась в большем, в утешении свыше, в защите совершенной, которая навсегда отвела бы от неё все печали. Не было такой уж разницы, уходить ли именно из этой квартиры, с этого дивана, сбросив клетчатый плед: «отсюда» значило земную юдоль скорби; от этого никуда не деться, и каждому надлежит пройти своё поприще, а если идти с кем бок о бок, то придётся идти все два. Подготовиться к этому никак нельзя; тяжесть пути оглушает, сбивает с ног. Слёзы — это боль, которую не выразить словами, а Росауре и поговорить было не с кем, а даже если бы рядом оказался такой человек, разве она сумела бы сказать хоть что-то осмысленное? Разве она поняла бы, что он говорит ей в ответ? Кто бы ни оказался сейчас рядом с нею, они говорили бы на разных языках.

* * *

Сколько она ещё просидела так, скрючившись на диване, не ощущая ни голода, ни холода?.. Росаура была уже в полудрёме, когда за окном мелькнула тень, и тут же раздался настойчивый стук. Росаура, изумлённая, подняла взгляд.

— Афина!

Росаура могла лишь догадываться, насколько мощная защита наложена на эту неприметную квартирку, затерянную в маггловском квартале, но одной из главных особенностей сов, которых выводили волшебники, была невосприимчивость к магическим барьерам. Сова могла отыскать путь к любому человеку, в каком бы защищённом убежище он ни скрывался, сова узнавала адресата, даже если он менял внешность и документы. К тому же, Афина, судя по тому, как ловко она влетела в форточку, уже не раз здесь бывала.

Росаура прижала Афину к груди. Афина клюнула её в щёку и ухнула укоризненно: «Разбойница! И тебе не стыдно! Что ты вчера устроила! Бедные твои родители!»

Афина вытянула лапку, к которой был примотан внушительного размера конверт. Росаура сразу узнала острый почерк матери и почувствовала, будто ей к горлу приставили нож. Она посмотрела Афине в глаза и сказала:

— На Фрэнка и Алису напали, они при смерти. А Руфус ушёл. Я не знаю, где он. И не знаю… что делать, когда он вернётся. Если… вернётся.

И, неожиданно сама для себя, расплакалась.

Она осела на пол, где стояла, утыкаясь лицом в колени. Афина встревожено загулила, захлопала крыльями, пытаясь пробиться к хозяйке.

«Что с тобой? Да что с тобой, бедовая ты моя?»

— Вот только ты мне ничего не говори! Боже, ну почему так, ну почему так всё…

Афина царапала её ноги своими цепкими лапками, тыкалась в лицо, а Росаура тряслась и скулила. Афина толкнулась под локоть, к самому сердцу. Росаура взвыла.

— Ну пожалей меня, пожалей хоть ты…

Афина в ответ курлыкала, тёрлась о грудь. Мудрая птица знала правду: Росаура плакала больше от страха, чем от горя, скорее от потрясения, чем от утраты.

— Только ты меня понимаешь, — тихо сказала Росаура, лежа на полу, и заглянула в золотые глаза Афины. Та клювом нежно-нежно убирала мокрые пряди с её опухшего лица. Они смотрели друг на друга, Росаура дрожащей рукой приглаживала пёрышки Афины. Когда дыхание Росауры почти выровнялось, Афина покачала головой и возвела суровый взгляд, обещающий возмездие в духе древней богини:

«Я ему сердце выклюю».

— Даже не думай! — Росаура резко села. Афина смотрела скорбно:

«Ты решила быть с ним, и вот, ты снова плачешь, Росаура».

Росаура прикрыла глаза и сказала, скорее себе:

— Да, плачу. А он даже плакать не может. Быть может, ему ещё хуже, чем мне.

«Но это не значит, что тебе от этого лучше».

— Он сам не знает, что делать. И что со мной ему теперь делать — тоже не знает. Мы вообще ничего не знаем, видишь ли. Как дальше жить — а кто-нибудь знает?

Афина вытянула лапку, на которой всё ещё моталось материнское письмо. Росаура поморщилась.

— Мне обязательно это читать? Я не могу. Можно не сейчас?

Афина сменила суровость на ласку.

«Ну что же ты, душенька… Разве тебе самой со всем этим разобраться? Разве тебе эту кашу расхлебывать? Вернись к родителям и подожди, пока эта буря стихнет. Дай ему во всём разобраться, раз уж на то пошло, он не может же разорваться!»

— Пожалуйста, перестань. Господи, я такая голодная.

Направившись на кухню, Росаура поняла, что всё это время боялась туда заглянуть. Но чтобы не показывать своего страха перед бдительной Афиной, толкнула дверь. Однако всё было чисто и на своих местах, только холодно — форточка открыта. Росаура передёрнула плечами: так легко было бы убедить себя, что вчера всё это был кошмар, какие приходят в самую чёрную ночь…

Она налила себе чаю и достала скудный запас еды от вчерашнего набега на булочную. Насыпала Афине семечек и под её сощуренным взглядом, беззаботно закусывая яблоком, распечатала письмо матери.

«Милая Росаура,

Твоя выходка совершенно меня поразила. Впрочем, я подозревала, что твои дела сердечные рано или поздно доставят нам беспокойства и седых волос, но ты поистине преподнесла нам рождественский сюрприз! Я много смеялась, когда Редьярд рассказал мне о вчерашнем представлении, которое ты со своим кавалером здесь разыграла… Вот только, боюсь, твой отец совсем не намерен принять всё за шутку. Признаюсь, я редко когда видела его настолько расстроенным. Я, конечно, предполагала, что когда дойдёт до таких перемен, Редьярд откроет в себе бездну отцовской ревности, что будет неприятным откровением прежде всего для него самого, но ревность, увы, делает нас слепцами, и сейчас он едва ли настроен взглянуть на вещи здраво. К тому же, пойми, милая, дело не только лишь в ревности. Здесь есть место весьма основательным опасениям, и я хотела бы, чтобы мы смогли обсудить это tete-a-tete, тогда я буду уверена, что ты действительно выслушаешь меня, а не бросишь это письмо в огонь на первом же непонравившемся тебе слове. Конечно, я бы очень хотела, чтобы ты вернулась домой. В любом случае, нужно обсудить всё на трезвую голову (каюсь, что вы, что я вчера не могли этим похвастаться). И дело больше в твоём отце, чем во всех нас, милая. Всё-таки, я никогда не видела его таким. И если бы он только расстраивался. Но ведь он оскорбился! Вы, кажется, поссорились впервые со дня твоего появления на свет — и для него это оказалось жестоким ударом. Впору волноваться о его здоровье… Он отказался даже от моего ростбифа с клюквенным соусом и целый день молчит, как в рот воды набрав, и никак не отреагировал, когда я напомнила ему, что влюбилась именно в его премудрые разглагольствования! Ну когда ещё такое бывало?.. Росаура, он очень переживает о тебе. Если бы ты вернулась, мы втроём уж вышли бы на конструктивный диалог, тебе не кажется?»

— Нет, мама, не кажется, — вслух сказала Росаура. Ей правда очень хотелось поднести письмо к огню свечи. Афина зорко следила за каждым её движением — перехватила бы тут же, кто бы сомневался. Росаура старалась не выдавать волнения, которое нахлынуло на неё, стоило только прочитать об отце.

— Если и обсуждать что-то, то только нам вчетвером, — сказала Росаура и смело встретила взгляд Афины. Та покачала головой:

«Сейчас это невозможно».

— Вот именно, — жёстко сказала Росаура и отложила письмо. — А значит, нам всем надо «взять паузу».

Афина захлопала крыльями:

«Родители о тебе волнуются, а ты!..»

— Знаешь, я заметила в последнее время, — протянула Росаура, откидываясь на спинку стула, — что после очередного разговора с родителями мне только хуже. А мне уже, честно сказать, осточертело плакать в подушку, пока никто не видит, ведь для всех я должна быть ласковой, покладистой, цветочком-лучиком, как же! Вот кто из вас ещё не пытался мною проманипулировать? А ведь каждый выставляет меня главной виновницей, стоило мне просто захотеть чего-то… и чего! Счастья с любимым человеком. И понеслась: отца я не уважаю, мать я подвожу, ему я досаждаю, из-за меня вы ночами не спите, на стенку лезете, и все вы такие добрые и заботливые, обо мне переживаете, а кто-нибудь вот реально подумал о том, что я чувствую вот прямо сейчас? Или час назад? Или этой ночью? Но нет, все вы лучше меня знаете, что мне нужно, конечно!

До жути захотелось закурить. Беседы с Конрадом Барлоу по декабрю как-то деликатно развеяли это больное пристрастие, и по мере того, как в её душу возвращался покой, всё меньше хотелось травить себя дымом, но теперь!.. Росаура вскочила и понеслась в спальню — за ней, возмущённо ухая, полетела Афина. Росаура распахнула шкаф и обшарила карманы мантий, стала выдвигать ящики письменного стола, но половина была запечатана заклятиями. Выругавшись, она достала палочку и крикнула на всю квартиру:

— Акцио сигареты!

Афина поглядела на неё как на сумасшедшую. Росаура топнула ногой и снова взмахнула палочкой:

— Сигареты, чёрт возьми!

Из-под кровати ей прилетела прямо в лоб смятая пачка.

— Да, да, позорище! — кричала Афине Росаура, кашляя до слёз: какую же всё-таки дрянь он курил… выжигает лёгкие при первой же затяжке. — Давай, скажи, какая я мразь! Ну, скажи, что я потаскуха! Папенька-то, наверное, не поскупился на определения. Не удержал дочь на цепи до свадьбы! Оскорблён до глубины души, вы только подумайте! Пойду теперь в ванне утоплюсь нахрен, Офелия, мать вашу.

Афина поначалу с ней пререкалась, пыталась перекричать, но потом крылом махнула: сидела тихонько и глядела тоскливо, так, как если бы совы умели плакать.

— Вот не надо тут мне, — сказала ей Росаура, — не надо смотреть на меня, как на ту, которая головкой в детстве ударилась. Не надо мне тут вздохов, что я, понимаете ли, «от рук отбилась». Просто оставьте меня в покое, ясно? Да, мне плохо, но с чего вы взяли, что сделаете мне лучше? Заботитесь только о том, как свою совесть успокоить. Что-то когда я полгода была заперта в замке с маньяком, который детишек проклинает, вы особо не чесались — ну да, я же папе нервы не трепала, с мужиком не гуляла, тетрадки проверяла. Да ну вас.

Теперь ещё и остро хотелось напиться, но Росаура подозревала, что со вчерашнего в доме просто не осталось ничего подобающего.

— Эгоист.

Она смогла выкурить только одну сигарету и то из принципа, чтобы позлить Афину. Они ещё посидели молча, а потом сова проявила признаки беспокойства.

— Ябедничать полетишь? — усмехнулась Росаура.

«Родители там не знают, в каком морге тебя искать».

— Тебя просто шпионкой сюда направили. Знаешь, может, скатертью дорожка? Маме привет передавай. Папе скажи, что постных дней мы не соблюдаем — не преисполнились ещё.

Афина тяжело вздохнула и клювом пододвинула Росауре недочитанное письмо. Росаура пожала плечами: яду в ней скопилось хоть отбавляй, вот и новый повод сцедить. Вторая половина письма в общем-то повторяла первую, но приписка заставила сердце чуть дрогнуть:

«P.S. Доченька, поверь, я могу понять твои чувства куда лучше, чем ты можешь представить (чем, как знать, тебе бы хотелось). Если ты категорически не хочешь приезжать, мы можем встретиться в любое время, где и когда тебе удобно, только ты и я, просто дай знать».

Росаура прикусила губу. Между ней и матерью пролегло столько раздоров, что представить, будто они перепрыгнут через эту пропасть, сойдясь во взглядах на «дела сердечные», было фантастически нелепо. И тут она увидела вторую приписку, сделанную явно второпях, уже не пером, а обыкновенной ручкой.

«P.P.S. Росаура, до меня только что дошли слухи, что в мире снова творится какой-то ужас. Насколько я поняла со слов Редьярда, вчера твой fiancé (жених, — прим. автора) сбежал от знакомства со мной по уважительной причине — его, вероятно, вызывали на место происшествия?.. Не будем называть имён, но, Росаура, если хотя бы часть слухов верна, это какой-то кошмар. Мерлин, ведь все были уверены, что это безумие уже закончилось, что же за проклятье! Я думаю, тебе пока не стоит возвращаться сюда. Я надеюсь, ты там со своим мракоборцем (как удачно, что он именно мракоборец, всё-таки, чутьё тебе не занимать). В таком случае, я могу быть спокойна хотя бы за тебя. Делай всё, что он скажет, ни в коем случае не выходи никуда одна! И не пытайся пока искать встречи со мной, тем более не назначай дату и место в письме. Если будет острая необходимость, я сама найду тебя, но лучше сейчас всем сидеть тихо. Я очень не желала бы, чтобы ты возвращалась после каникул в школу, но пока не время это обсуждать. Главное: будь в безопасности и ни в коем случае, слышишь, одна никуда не ходи, но и на людях вместе вам лучше не появляться! Уверена, он прекрасно понимает, насколько это опасно, надеюсь, что поймёшь это и ты без лишних скандалов. Если с ним что-то случится, я сразу заберу тебя, но пока та безопасность, которую может гарантировать тебе он, действительно лучше, чем та, которую могу обеспечить я. Прошу тебя, не совершай глупостей и не сердись — сейчас не время для детских обид.

Люблю тебя,

Мама».

Росаура отложила письмо и в растерянности посмотрела на Афину. Та следила за Росаурой с надеждой, что хоть теперь бедовая подопечная её образумится. Но Росаура лишь поднялась, ощущая слабость в ногах, оглянулась на окно и осознала, что давно уже поздний вечер. Посмотрела на часы — и ощутила жгучую тревогу.

«Если что-то покажется тебе подозрительным, сразу же сообщи мне».

Не подозрительно ли, что в такой час он до сих пор не дома?

Как она могла срочно связаться с ним? Но ведь это он подразумевал. Наверняка у мракоборцев есть свой способ оперативной связи, вот только её он ни в какую военную тайну не посвящал. Или что, у него сердце заболит в том же месте, где и у неё?.. Проклятые волшебники, застрявшие в девятнадцатом веке. Нет, чтобы телефон провести…

Телефон!

«Прямая линия с Букингемским дворцом». И это он шутил, буквально вчера?.. Не врите, это было во сне. Сон тот был о лучшей жизни, которой они оказались недостойны.

Пришла железная уверенность, которая идёт от сердца: если она снимет трубку, то услышит его голос. Пока она не собиралась этого делать, но это знание будто укрепило её и угасило тревогу. Если честно, сейчас она не хотела бы говорить с ним, да и о чём? Она слишком уж нарывалась на откровенный разговор вчера и теперь не была уверена, что вовсе решится заговорить с ним первой впредь. Но эта гарантия связи придавала сил.

Афина расположилась на письменном столе и взволнованно наблюдала за Росаурой. Та же испытала вдруг облегчение.

— Ну конечно, у него же часто ночное дежурство на выходных, — вспомнила Росаура, подумав, что Афина уселась на толстую папку с бумагами очень уж по-свойски, будто уже не раз коротала так вечера. — Мне только дай распереживаться.

Она нервно рассмеялась. Афина ухнула: «Ты точно уверена, что знаешь, что делаешь?»

Вместо ответа Росаура распахнула окно быстрее, чем сомнения одолели бы её.

Афина покачала головой: «И как мне тебя тут одну оставлять? Покоя с вами нет».

Сердце Росауры сжалось, но она вдруг поняла: если она уйдёт, покоя ей не будет. Она не может просто так разрубить эти узы. Она не могла не думать, каково будет ему, если он вернётся и не найдёт её здесь. Должна ли она думать о том, что его ранит, если он ранил её? Она вспомнила его глаза, залитые кровью, и содрогнулась. В них не было и отблеска разума. Но наутро он не тронул её и пальцем, боялся за неё, пытаясь сделать всё, чтобы она была в безопасности — и ничего лучшего придумать не смог, как запереть её здесь, будто в клетке. Должна ли она бежать без оглядки?

— Пожалуйста, Афина, передай родителям, что всё… в порядке, — Росаура через силу улыбнулась. — И пусть тоже берегут себя. Быть может, это даже хорошо, что мы пока не будем видеться.

Быть может, когда в мире столько страха, который обрушивается с неба, как молния, мы придём в себя быстрее и увидим собственную глупость: как можно вздорить и раскачивать лодку по таким пустякам?..

Афина присела Росауре на плечо и поцеловала в щёку. В этот миг Росаура до боли не хотела отпускать сову. Пусть бы она осталась, пусть бы они пререкались и дальше, потому что в таком состоянии она только и может, что плакать или злиться, но…

Афина выпорхнула из окна, и Росаура осталась одна.

Росаура села на диван. Её снова преследовал механический ход часов. Она задрёмывала, и в полусне ей казалось, что это чеканный шаг его грубых сапог, просыпалась, вскакивала, а потом вспоминала в тишине, что теперь он хромает, и трость его клацает, клацает, как волчьи зубы в ночи.

27 декабря, воскресенье

На следующее утро Росаура не знала, на какую ещё стенку ей залезть. Она барахталась в пучине тревоги и уже несколько раз обшаривала кухню и магией, и вручную в поисках снотворного. Сама варить зелье она опасалась — после двух ночей дурного сна руки мелко дрожали, а перед глазами от резких движений плыли круги. Профессор Слизнорт всегда предостерегал, что первейшее правило безопасности в варке зелий — это бодрость и ясность рассудка зельевара. Достаточно допустить малейшую погрешность в рецепте, и вместо лекарства в котле окажется яд.

Лишь бы занять своё воображение, которое рисовало совсем дикие картины, она порылась в гарнитуре в гостиной, вручную переставила и протерла викторианский фарфор, обнаружила трофейные рога оленя, ящик изящных безделушек, очевидно, убранных с зеркальных полок, чтоб не собирали лишнюю пыль. Все остальные полки и шкафы занимали аккуратно упакованные и заклеенные магией коробки с маленькими ярлыками, подписанные одной-двумя буквами.

У письменного стола ею овладело любопытство от тоски. Она, уже не заботясь о приличиях, рассудила, что уж какой-нибудь ящик, который он открывает чаще всего, не будет заперт на семь печатей, и после некоторых попыток её ждал успех. Поначалу находка её разочаровала: никаких загадочных принадлежностей, никаких изъятых артефактов, ни тайных карт с условными обозначениями, — только две картонные папки, перевязанные узелком, одна потолще, другая худенькая. Росаура раскрыла большую, и ей потребовалось несколько минут, чтобы вникнуть в поток технических терминов и характеристик летательных аппаратов. Конкретно — военных самолётов образца 40-х годов. Подшивки маггловских технических журналов были испещрены карандашными пометками, несколько листов переписаны от руки — судя по всему, из какого-то учебного пособия. Рядом с напечатанными чертежами соседствовали чертежи, сделанные самостоятельно. Затем Росаура взялась за тонкую папку. Она была заполнена вырезками из маггловских газет, в основном — о высадке в Нормандию. Географические объекты, названия вооружённых формирований и некоторые фамилии были подчёркнуты. Напротив пары имён командующих были написаны адреса. В конце папки Росаура нашла увеличенную волшебным образом групповую фотографию человек тридцати в лётной форме. Увы, даже самое искусное волшебство не могло улучшить качество плохой фотографии. Росаура пригляделась и увидела, что по меньшей мере пять фигур едва заметно обведены карандашом.

Росаура закусила губу, аккуратно завязала папки и хотела положить обратно, но они ложились неровно. Она заглянула в ящик и на дне увидела модель военного самолёта, такую маленькую, что умещалась на ладони. На тонких крыльях не было ни капли волшебства — он клеил всё вручную.

Росаура долго сидела на ковре у стола и думала ни о чём и обо всём сразу. Сожаление, сожаление и горечь скреблись в горле. Не лукавя, она бы призналась, что ей хорошо было бы здесь и действительно безопасно, если бы угроза не шла изнутри, если бы одиночество не изнуряло её, но в то же время не страшило бы ещё больше мгновение встречи. И всё же она ждала его — она любила его — она понятия не имела, что будет дальше — и она не знала, сможет ли выдержать это. Кто-нибудь сказал бы ей руководствоваться рассудком, но ею руководило нечто больше и сильнее её.

Потом Росаура скоротала пару часов у книжных полок, но почти все книги были по криминалистике, судебной медицине или вовсе своды законодательных актов и указов. Слабая улыбка тронула её губы, когда она нашла на нижней полке три книги Конан Дойла с закладками в разных местах. Она загадала — и проверила, так и оказалось: в прикроватной тумбочке лежал тот самый томик «Возвращения Шерлока Холмса», который она передала первого сентября через Фрэнка. Росаура пролистала книгу и вновь отметила множество заметок на полях: от «чепуха» и «сказочки» до «интересный ход» и «рабочая схема». На рассказе «Три студента» лежала закладка — Росаура ощутила, как кровь прилила к сердцу, потому что увидела своё имя, написанное чужой рукой.

«Здравствуй, Росаура.

Во-первых, должен признаться в следующем проступке: я всё-таки подкинул Фанни свои сигареты. Полагаю, с педагогической точки зрения я совершил преступление. Если обнаружишь, что от неё несёт дымом, прими меры. Но она не должна. Она пообещала, что это трофейная пачка. Боюсь только, она будет спать с ней под подушкой».

Пара фраз вымарана, и далее:

 «Я подумал, что спустя месяц работы в школе ты бы оценила рассказ «Три студента» в новом качестве. Помнится, на какие только уловки мы не шли, чтобы одурачить учителя, и, конечно, мнили себя гениями, ни разу не догадываясь, что с учительского кресла весь класс виден как на ладони, а наши попытки выискать лазейку попросту смехотворны. Думаю, ты — тот учитель, который посмеётся над такими вот олухами, и это к лучшему. Я бы только больше злился, и если со взрослыми это ещё годится, то с детьми никуда не приведёт. У меня не хватило бы на детей терпения. Я бы стал делать из них взрослых. А дети и так нынче взрослеют слишком рано. Но ещё хуже, когда они просто не успевают вырасти. Что нужно этому проклятому миру, чтобы дети смогли доиграть в свои игры?»

Листок закончился, оборвалось и письмо, что так и не было отправлено. Это черновик, но и здесь дата педантично проставлена: «4 октября, 81». В следующую ночь семью Боунсов, мужа, жену, троих деток, зверски убьют, а с ними сожгут все дома, что в округе, всех спящих мирно людей… Росаура прижала письмо к губам. Потом она принялась за рассказ «Три студента», сама лежала на спине, а книгу задрала высоко над собой, буквы чуть плыли перед глазами, а по вискам, прямо за уши, бежали слёзы.

* * *

На закате она подошла к телефону и сняла трубку. Гудков не было — только белый шум.

— Алло? — сказала Росаура. Собственный голос прозвучал, как чужой.

Ей показалось, что тишина в трубке «прислушалась». Но спустя пару секунд вновь наполнилась плотным шумом.

— Где Руфус Скримджер? — спросила Росаура у тишины.

Тишина промолчала. Молчала и темнота вокруг.

— Пожалуйста, пусть перезвонит, когда будет возможность, — сказала Росаура. — Передайте, что я его жду.

Возможно, она быстро и незаметно сошла с ума. Тишина согласно вздохнула.