Она в высшей степени его понимала и изучила, а следственно, знала, чем в него и ударить.

Ф.М. Достоевский, «Идиот»

30 декабря, среда

Росаура ждала, когда кончится ночь. Она верила: с рассветом придёт подтверждение, что они всё ещё принадлежат миру живых и злостный призрак не запер их в Преисподней. Да, она запалила свечу, другую, она ходила по комнатам, ощупывая дерево шкафов и ткань кресел, она выпила три чашки горячего чая, но чувство реальности сложно было вернуть. С тех пор как Руфуса настиг тяжёлый обморок, он так и не пришёл в себя. Несмотря на острое желание добудиться до него и большой страх одиночества, Росаура остереглась насильно приводить его в чувство. Она знала, что в таких случаях душе и телу нужно своё время, чтобы отойти от пережитого ужаса, вмешательство чревато усугублением тягостного, панического состояния. Всё должно пройти само: кровь — оттаять, дыхание — выровняться, глаза — раскрыться в ясном сознании. Но вот уже пришёл рассвет, а румянец так и не вернулся на его щёки. В тусклом утреннем свете Росаура убедилась — у Руфуса был вид тяжело больного человека. И мысль простая и ясная утвердилась в ней, будто кто-то подошёл и сказал ей на ухо: он не справляется.

Руфус Скримджер возложил на себя слишком большую ношу. Росаура не удержалась от соблазна — посмотрела бумаги, документы и карты, которые так и остались лежать на столе, не скрытые чарами секретности. Она немного смогла понять, но было очевидно, что работа велась напряжённая и — увы — непосильная. Нет, он не справится в одиночку. И почему они, его соратники, товарищи, бросили его одного? Что такого ужасного он натворил, что невозможно было найти иного решения, как отстранить его от официального следствия в самый ответственный момент? Росаура помнила о газетах, которые подложила ей мать, но даже сейчас не решилась их прочитать. Она и так узнавала слишком многое, что грозило лечь неподъемным грузом на сердце. Так, среди прочих бумаг на столе нашёлся конверт, в нём — не письмо даже, записка, написанная обыкновенной ручкой.

«…Обсуждать здесь нечего. Если в вас есть хоть капля порядочности, вы вернёте мою дочь в дом её родителей и закроете дверь снаружи».

Если бы не почерк отца, Росауре сложнее было бы поверить, что эти резкие слова принадлежат ему. Но с недавних пор она узнала, на что способен отец, и очередное подтверждение его непримиримости удручало её ещё больше. Она вспомнила, как позавчера Руфус сказал ей, что намерен принести её отцу извинения. Видимо, он это сделал — и, разумеется, безрезультатно. Подумать только, он тратил время и силы ещё и на эти мелочные разборки — просто потому что знал, как саднит её рана от разрыва с отцом. Но что толку?.. 

Росаура и так чувствовала себя выброшенной на необитаемый остров; запасы терпения, точно живой воды, подходили к концу.

Пришла минута, когда он очнулся. Вздохнул судорожно, будто с его груди сняли тяжёлый спуд, попытался подняться на локте, и ей бы броситься к нему, придержать, помочь, но она застыла, недвижима. А он ещё глаз открыть не успел, как позвал:

— Росаура…

— Лежи! Лежи.

Он обернулся на её голос, сощурился. Вялой рукой схватился за голову, дыхание стало поверхностным и частым.

— С тобой всё хорошо?

Росаура подёрнула плечами. Потом поняла, что он плохо различает её рассветной мгле, и сказала ровно:

— Насколько это возможно. Не стоит беспокойства. Лежи. Принести тебе воды?

Она поднялась, чтобы поскорее уйти, а он сказал:

— Прости меня.

Ей бы вернуться к нему, остудить его лоб, утешить лаской, оправить одеяло, потушить все сомнения и страхи одним кротким словом – но вместо этого произнесла с холодом:

— За то, что даже не предупредил, что такое возможно?

Росаура помнила слова призрака и знала вину за собой: её любовь ограждала их от вторжения, но стоило ей остудить своё сердце обидой, как случилось страшное.

Руфус сказал:

— Я думал, что смогу его одолеть.

Эта вина замыкала её сердце на замок.

— Ты совсем ослаб. Поспи ещё лучше.

По одному взгляду она поняла, как глубоко ранила его, но не нашла решимости добавить хоть что-то, чтобы смягчить удар. Не дожидаясь его ответа, она ушла, убеждая себя, что вместо глупых разговоров лучше принести ему какое-нибудь лекарство, но почему же так долго почти вслепую шарила на кухне, бездумно отбрасывая склянки, на которых не потрудилась толком прочесть этикетки? В конце концов она разогрела то зелье, которым он поил её в ту же ночь, благодаря которому так быстро пришло облегчение – почему она вспомнила о нём спустя так много времени?..

Когда она вернулась в спальню, сон уже вновь овладел им – и она вздохнула с облегчением.

Когда она смотрела на Руфуса, всё в ней сжималось. Ей казалось — от жалости. Но если бы она была честна с самой собой, она бы призналась: от страха. Ей было очень страшно рядом с ним. Она не узнавала его и не понимала, что от него ожидать. Она убеждала себя, что должна привыкнуть к нему и такому, принимать и жалеть его и таким, ведь такой он и есть, но страх только возрастал.

Что будет дальше? Как далеко он зайдёт? На что решится в отчаянии? Грозный Глаз Грюм сказал ему: «Иди к своей женщине и успокойся. А не то наломаешь дров, нам же разгребать». Но он не мог успокоиться. Он унижен и опустошён. Он хочет действовать, а его заперли в клетку. Это сведёт его с ума. Какой покой человеку, за которым гонятся демоны? Лучшие друзья, замученные до полусмерти, в его воображении пополнили ряды преследователей. Какими раскалёнными щипцами они крутили его изувеченную совесть? Как он нарочно бередит свою больную ногу, исходя бешенством на свою слабость, так он истязает свою волю и разум, принуждая себя к исполнению долга, который не покроет никакая жертва. Но ведь он не остановится.

Она должна ему помочь. Недостаточно ждать его дома и готовить обед. Одержимость гонит его прочь, с каждым днём они становятся друг другу всё более чужими. Чем больше она упирается, спорит, печалится о родителях, противоборствует ему, не слушается, пререкается или (что, может, в его глазах ещё хуже) пытается беспечно сделать вид, будто жизнь продолжается, тем дальше от неё он становится, и наверняка же ему приходила в голову мысль, что без тех обязательств, которые он взял на себя по отношению к ней, ему дышалось бы легче… Она должна помочь ему, сделать то, в чём он нуждается, иначе стена меж ними обернётся глухим камнем, они уже едва слышат друг друга, а там и вовсе перестанут узнавать.

Росаура вспомнила, как засияли глаза Руфуса, когда она пообещала связаться со Слизнортом в надежде, что найдётся лекарство для увечной ноги. Связи — вот что она может использовать, должна попытаться! Пусть даже он сам её за это осудит. Там, где ему не позволяла действовать предельная честность, она могла ещё извернуться. Кровь бросилась Росауре к лицу, когда она взмахнула палочкой, будто и вправду готовилась совершить нечто постыдное. Но когда в руку легла зачарованная книжечка в чёрном переплёте, всякое сомнение отпало. И всё же Росаура вышла в гостиную, прежде чем взяться за перо и раскрыть книжечку на нужной странице.

«Есть информация. Только личная встреча. Срочно».

Росаура смотрела, как чернила впитываются в гладкий пергамент и испытывала гордость. Она потратила время, чтобы сформулировать своё обращение безапелляционно, под стать самому Краучу. Безысходность и тлеющая злость придали ей сил, сделали дерзкой. Она не будет просить — только требовать. Но что она даст взамен?..

Да что угодно.

Будто изнутри раздавался сухой треск — это в душе что-то курилось, искрило и щёлкало, предвкушая сожжение.

Росаура зашла в спальню, чтобы взять одежду. На Руфуса она поглядела с опаской — если он очнётся раньше, чем она уйдёт, он будет спрашивать, куда она собралась, и придётся лгать, потому что её плана он точно не одобрит, а ложь наверняка раскусит, и так или иначе выйдет препирательство, которое вновь лишит их сил. Но, конечно, он будет волноваться, если придёт в себя и не обнаружит её рядом… Росаура вспомнила записку отца, и странное дело: от мысли, что Руфус может подумать, будто она ушла от него, сломавшись под грузом потрясений и разочарований, ей вдруг стало весело. Гнусное, язвительное веселье встрепенулось в её сердце. «Быть может, тогда он опомнится, что так вести себя с девушкой совершенно нельзя?» Росаура вздрогнула, услышав собственные подлые мысли. Оказывается, она злилась на него. Несмотря на все переживания, страх, жалость и тоску, она злилась, и злоба эта мелочно подсчитывала все промахи, ошибки и грехи, которые он вольно или невольно совершил против неё за минувшие дни. Какая же глупость! Как это возможно, учитывая, что они пережили, памятуя, как они вытаскивали друг друга буквально из ада?.. Росаура встряхнула головой и сосредоточилась на выборе одежды. Вовремя: переплёт книжечки вспыхнул алым. Дрожащей рукой Росаура раскрыла нужную страницу.

«Сегодня в моём кабинете. Секретарю назовёте своё имя. Жду. К.»

Сам без двух дней Министр её «ждёт»! Росаура чуть не подпрыгнула от восторга. «И подождёт», — тут же мелькнуло в голове, и с нарочитой медлительностью она стала натягивать шёлковые чулки.

Спустя полчаса она признала перед зеркалом: так скорее выряжаются в оперу, чем на встречу с начальником. Но на этот раз встреча была особенной, и она знала, что мать одобрила бы её выбор. Она идёт к нему не на ковёр, а с расчётом на мягкое кресло и чашечку кофе, не как подчинённая, а как самостоятельна сторона переговоров. Росаура оттёрла пальчиком лишний штрих помады и с удовлетворением отметила, что макияж и наряд придали ей лишних лет пять, а то и семь. Надоело, что все её держат за несмышлёную девчонку! Стоит признать: так, одетая в броню изящного платья, на тонких каблуках, в маске туши и белил, она нравилась себе гораздо больше, чем заплаканная, простоволосая и растерянная, в домашней юбочке и рубашке с чужого плеча. И кому нужна эта глупая безответная дурочка, когда она может быть молодой, уверенной в себе женщиной, своенравной и остроумной? О, она готова поиграть.

Напоследок она оставила на столе записку, что ушла в Министерство. Это не было неправдой, а Руфус, когда очнётся, решит, что она наконец-то «взялась за ум» и пошла выполнить свой гражданский долг и дать показания по делу Фрэнка и Алисы. Росаура же обрела железную уверенность, что встреча с Краучем, какой бы ни был её исход, точно избавит её от необходимости являться в Мракоборческий отдел. Сладкая иллюзия власти и собственной неотразимости искривила губы Росауры в тонкую усмешку — совсем как у матери. Прощаться она не стала — но не потому, что он бы всё равно не услышал, а потому, что сам он не раз уходил так, не обронив и слова. Что ей мешает ответить ему тем же? 

Какой-то жалкий укол совести?

* * *

Министерство встретило Росауру суетой и колким напряжением в воздухе. Колдуны и ведьмы, снующие по Атриуму, казалось, спешили скорее пересечь открытое пространство и исчезнуть в лифтах или каминах и явно избегали встречаться друг с другом глазами — и при этом панически следили друг за другом исподтишка. Росауре хватило одного взгляда на газетный киоск, чтобы увидеть кричащие параноидальные заголовки. Приглядевшись, она увидела, что на стенах развешаны плакаты с правилами «обеспечения собственной безопасности». По Атриуму, вопреки всеобщей спешке, неспешно вышагивала тройка колдунов в ярко-алой форме патрульных — от них шарахались как от огня. Росаура подумала, что ощущение закрученных донельзя гаек в Министерстве гораздо острее, чем было ещё летом, когда судьба магической Британии висела на волоске, а тот сумасшедший террорист был жив и навевал ужас одним своим именем. Неужели одно только нападение на Фрэнка и Алису напугало людей сильнее, чем годы терактов, облав и диверсий?.. При всём сострадании друзьям Росаура не сомневалась, что то же убийство семьи Боунсов в октябре было ещё более шокирующим. Однако вскоре ответ нашёлся: Росаура увидела большой портрет Бартемиуса Крауча с лозунгом: «Гарантируем безопасность». Положение дел отнюдь не ухудшилось — просто Крауч наконец-то дорвался до власти. И, судя по срокам выборов, которые и так не раз переносились с первого ноября, он был в шаге от того, чтобы заполучить её во всей полноте.

Нынче Росауру это более чем устраивало.

Когда она шла к лифтам, она знала, что на неё смотрят не только с подозрением, и ей это нравилось. Дома она ещё переживала, как бы не столкнуться ненароком с бывшими коллегами, ведь начнутся расспросы, но теперь ей даже хотелось встретить кого-нибудь между прочим, чтоб потом у сплетников язык отсох от одной мысли, что-де стать учителем значит похоронить себя заживо! Самолюбивые мысли и чужие взгляды кружили ей голову. Она вспомнила, как дрожала, точно осиновый лист, летом, когда шла по тому же коридору к кабинету главы Департамента магического правопорядка, и теперь казалась самой себе глупой девочкой, достойной лишь насмешливого снисхождения. Она вспомнила слова матери: «Женщину, которая живёт с мужчиной, видно издалека», и это необычайно приободрило её; если б у неё был птичий хвост, непременно бы его распушила. Она ожидала, что возникнет недопонимание с секретаршей Крауча, ведь нигде в списках её визит не значился, и уже заранее готовилась выплеснуть всю скопившуюся желчь в самых остроумных пассажах. И вот пропела, чуть облокотившись о высокий стол, даже не взглянув на человека за ним:

— Уведомите мистера Крауча, что Росаура Вэйл здесь. Это срочно.

— Росаура Вэйл здесь... И она сногсшибательна.

Росаура резко обернулась и даже рот открыла от удивления. Человек, на которого она так демонстративно не желала обращать внимания, теперь завладел им всецело. Откинувшись в кресле, секретарь Бартемиуса Крауча без всякого смущения улыбался ей и не спускал блестящего взгляда светлых глаз.

— Мне повезло, что я сидел, когда ты подошла, — сказал он и развёл руками, будто признавая своё полное поражение.

— Барти!

Росаура чуть не подпрыгнула от радостного изумления. Единственный и ненаглядный сын Крауча, её бывший однокурсник, с которыми они столько лет делили первую парту и до полуночи корпели над домашним заданием, с которым победоносно прорывались через экзамены и даже станцевали на выпускном… от одной его ласковой улыбки Росаура ощутила теперь прилив тепла, точно это был добрый привет из безоблачной поры юности.

— Прости, я ужасно банален, — улыбался Барти, — но ты правда потрясающая. Считай, что я почти потерял дар речи. Если бы ты не назвала своё имя, я бы тебя не узнал. В Хогвартсе теперь все учителя такие? Я напомню отцу, что завалил Астрономию на «Выше ожидаемого», и он вынужден будет отправить меня на второй год.

Росаура покачала головой и рассмеялась, прикрыв рот ладошкой.

— Прости, ты сидишь, а я-то стою, хотя сейчас грохнуть в обморок. Не могу поверить своим глазам, Барти! Ты… ты же уехал в кругосветное путешествие…

— Да, убедился, что Земля круглая, когда снова оказался в Лондоне, ты подумай… А ведь я надеялся поймать хотя бы одного кита на удочку!

— Тебе бы удалось.

— Только если бы у меня была наживка вроде тебя.

Росаура качала головой, ощутив глупое и на редкость приятное смущение. Она удивлялась Барти. Он всегда был обаятельным, огромным фантазёром, а его мечтательность со временем подёрнулась пеленой разочарованности, но это не мешало ему быть самым целеустремленным человеком, которого Росаура когда-либо знала. С одной стороны, его тяготило, что отец — высокопоставленный чиновник, а потому окружающие могут подумать, что ему всё даётся задаром, и тем самым зарабатывал себе репутацию самого старательного и блестящего студента — однако известно было, что сам отец спуску ему не давал, и великолепные результаты были в их семье необходимым минимумом для ребёнка столь выдающегося человека, как Бартемиус Крауч-старший. Младший Крауч, при всём его честолюбии, всё же оставался ребёнком, потому надрывался, и на последних курсах Росаура запомнила его вечно утомлённым до изнеможения, собранным до замкнутости и почти озлобленным на весь мир, но прежде всего — на родного отца. То, что Барти обманул всеобщие ожидания и вскоре после школы уехал за границу, а не перешёл под отцовскую пяту делать строго заданную карьеру, встретило больше понимания, чем можно было предположить. Те, кто не завидовал Барти, в глубине души жалели его. И вот теперь видеть его в служебной мантии с иголочки в рабочем кресле на месте секретаря Крауча-старшего было полнейшей неожиданностью для Росауры. Она пригляделась к Барти пристальнее.

Посадка головы, вся поза его казались гораздо расслабленней и оттого уверенней. Его белокурые, от матери пшеничные волосы, были тщательно уложены, оставляя кокетливый завиток у виска, и свет ложился на них ровным кругом, точно нимб у херувимов Ренессанса. Щёки порозовели и чуть пополнели, ямочка на подбородке определилась чётче, исполнившись невыносимого очарования, аккуратные губы налились глубоким манким цветом, и Росаура поймала себе на дикой мысли, что ведь сидела с ним семь лет за одной партой и почему-то не разу не обращала внимания на то, как красиво очерчены эти губы… Она тут же заставила себя поднять взгляд и увидела, как блестят его глаза: из них ушли утомление, затаённая обида, теперь в них плескалось озорство и грелась сытая, до поры ленивая сила, которая приходит к человеку, который знает, на что он способен, который испытал себя.

— Ну и как тебе в преподавании?

— Признаться, как на чёртовой карусели. Но это держит в тонусе.

— О, несомненно.

Барти подмигнул ей совсем уж озорно, чего за ним обыкновенно не водилось — он вообще был весьма застенчив, и Росаура не могла вспомнить, чтобы он хоть одной из воздыхательниц ответил взаимностью или хотя бы дал шанс; как и всякого отличника его душили приступы неуверенности в себе и страх отверженности. Но теперь этот Барти — новый Барти… повзрослевший Барти — оказался тем ещё обаятельным повесой. Да, Росаура встряхнула головой, почувствовав, как волосы мягкой волной коснулись шеи, они оба уже взрослые люди, не угловатые подростки, которых приступ тошноты накрывает от переживаний из-за экзаменов или косого взгляда однокурсника, они оба сделали свои первые, но поглядите, сколь решительные и успешные шаги в большой жизни!

— Значит, ты вернулся, чтобы помогать отцу…

— У старика жёсткий аврал, да? — усмехнулся Барти, и в глазах его на миг проступило ожесточение. Росаура смутилась, подумав, что Барти, наверное, по возвращении все это говорят, и он порядком досадует, что в нём видят лишь тень родителя.

— Я хотела сказать, что это крайне ответственная работа. Это очень хорошо, что мистер Крауч может на тебя положиться. Ему нужны только самые проверенные люди для таких сложных государственных дел. В текущей ситуации…

— Текущая ситуация так печальна, Росаура, — сказал Барти, чуть закатив глаза. — Ты правда хочешь омрачить нашу встречу разговором об этом?

Росаура замялась, растерянная. И вдруг сказала:

— А я ни с кем об этом толком и не говорила, знаешь.

Барти выпрямился в кресле и пристально посмотрел на Росауру. Из его взгляда исчезло озорство.

— Так часто бывает, да? — медленно заговорил он. — Все об этом только и говорят, но всерьёз поговорить не с кем. И мы… уже не можем позволить себе остаться в стороне, игнорировать это, правда? Извини, наверное, из-за того, что я все эти годы провёл вдали от родины, у меня сейчас более незамутнённый взгляд. Я смотрю на всю эту панику со стороны… Да, конечно, это кошмар. Но ощущение, что вы все тут слишком зациклились на прошлом. На страхе, на боли, а отец, вся его политика сводится к тому, чтобы ковырять ржавым гвоздём во всеобщих потерях, чтобы раздувать из страхов новых чудовищ. Потому что он борется с чудовищами. Он говорит: я их одолею! Выберите меня! — Барти покривился.

— Но он правда, кажется, один из немногих, кто может с этим справиться, — тихо сказала Росаура.

Барти тут же кивнул.

— Разумеется. Отец не ест, не спит, заботится о благополучии граждан! — в уголке губ Барти дёрнулась усмешка. — Я ничуть не умаляю его заслуг. И даже не будь я его сыном, я бы поддержал мнение, что он, может, лучше всех справляется с ситуацией. Но я о другом. О том, что жизнь продолжается, не так ли? Есть что-то важное помимо этой вечной боли, мук, преследований и страха, правда, Росаура?

У Росауры потеплело на сердце. Сколько раз она проговаривала эти слова про себя, сколько раз хотела — и не могла сказать это человеку, которого пыталась спасти! «Быть может, для того, чтобы двигаться дальше, и правда нужно быть молодым? — подумала Росаура, глядя на румяные щёки и блестящие глаза Барти Крауча. — Нужно верить и видеть мир вокруг не чёрной дырой, а полем новых возможностей, не застревать в прошлом, в потерях и бессмысленных угрызениях совести!»

— Что-то в этом роде я пытаюсь донести до детей, — улыбнулась Росаура. — Но сложно учить тому, во что с трудом веришь сам. Когда такое происходит… это выбивает почву из-под ног.

Лицо Барти стало серьёзным. Вместо игривого блеска в глазах — пытливый ум, неистовое желание добраться до сути. Он поднялся и обошёл стол, чтобы стать ближе к Росауре. Мимолётно она подумала, как грациозно и быстро он двигается, будто молодой ягуар. Когда он остановился за шаг перед ней, она поймала себя на мысли, не дотронется ли он до её локтя, чтобы поддержать и утешить не только словами?..

— Ты всегда была очень добра к людям, Росаура. И так искренне принимала всё близко к сердцу. Я всегда восхищался твоей чуткостью.

— Не знаю, — Росаура ощутила дрожь в груди, — мне кажется, сейчас я совсем не чуткая. Мне кажется, я думаю о чем угодно, только не о Фрэнке и Алисе, понимаешь? Я знаю, что все вокруг только об этом и трезвонят, а человек, с которым я… мой… мой близкий человек, для него это ещё большая потеря, чем для меня, но всё равно, я будто думаю только о себе, о своих переживаниях, а не о том, что случилось. Я очень плохой друг…

Она прижала руку ко рту, изумлённая, сколько лишних, нелепых слов вырвалось наружу, стоило другому человеку проявить в ней крохотное участие. Как так вышло, что вот они с Барти не виделись три года, никогда не были уж закадычными друзьями, скорее товарищами по учебе, вдруг встретились нечаянно, и вместо того, чтобы дежурно поговорить о его путешествии по Тибету, или где там его носило, она ему душу изливать вздумала? Неужели она так одичала за последнюю неделю, что бросается, как хищник, на первого человека, который был с ней вежлив и сказал приятные слова?

Она вконец смутилась и хотела отступить на шаг, но в этот момент Барти всё-таки коснулся её локтя. Это прикосновение было очень успокаивающее, и Росаура не могла не заглянуть в его глаза — сколько там оказалось сочувствия и внимания…

— Не может быть, Росаура!.. Ты, выходит, знала пострадавших?..

— Да. Совсем недолго, мы только осенью познакомились, виделись пару раз, но они пригласили меня встретить вместе Рождество, и, понимаешь, мы сидели в ту ночь за одним столом, а потом гуляли вместе, а наутро всё так…

Она ощутила, что Барти сжал её локоть сильнее. Надёжнее. И ей очень захотелось, чтобы он накрыл её руку своей рукой.

— Росаура, мне так жаль… Это такое потрясение… Ты великолепно держишься. Я бы и не заподозрил, что ты носишь в себе такие переживания… Я не хочу быть навязчивым, но если тебе нужно, мы можем поговорить об этом после работы. Погуляем где-нибудь… посидим. Ты всё мне расскажешь.

Ей почудилось, или последняя фраза была сказана с каким-то затаённым жаром… Она вновь подняла глаза и увидела, что взгляд Барти Крауча-младшего так и горит. На миг это пламя внушило ей страх — и он почувствовал это тут же, хоть она уже разозлилась на саму себя за такую глупость и принялась твердить себе, что в пламени том единственно сочувствие и неравнодушие. Но Барти отпустил её локоть, отступил на полшага, опустил голову, потупил взор. Щёки его залились румянцем смущения, когда он сказал тихо, кротко:

— Прости. Я скучал. Только сейчас понял, как сильно. С тех пор как вернулся, так и не с кем было толком поговорить. Так, чтобы мы друг друга понимали, знаешь.

В его голосе переливалась серебристая робость. Барти кратко взглянул на Росауру, и она подумала, какие длинные у него ресницы, природа часто не знает меры в своих дарах, которые преподносит красивым мальчикам…

— Да, — произнесла Росаура, — да, конечно. Я понимаю. Это ты прости. Я так рада тебя видеть! Да, нам обязательно нужно…

— Отлично! — его взгляд вспыхнул торжеством, и Росаура подумала, что некоторые аспекты жизни, в школе принесенные в жертву усердной учебе, теперь вызывают в Барти почти ребячливый восторг, он чувствует себя первооткрывателем, и это, право, так мило, особенно, что он доверяет это ей… — Я скажу отцу, чтобы мне уйти после обеда. У тебя же нет никаких дел?.. Стой, ведь ты пришла на аудиенцию к Его Величеству! — он рассмеялся.

— Да, — опомнилась Росаура. — И, между прочим, срочно, — она шутливо нахмурилась. — Мистер Крауч, будьте любезны, доложите мистеру Краучу, что мисс Вэйл…

— Явилась озарить наши серые будни своим блеском и великолепием, — подхватил Барти, — ах, я опять хватил через край. Ничего не могу поделать, сердце поёт, Росаура…

— А ты столько лет держал его под замком.

Улыбка на лице Барти стала ещё шире, а вот глаза странно потемнели.

— Да. Да, будто всю жизнь.

И сама фраза предполагала, что теперь-то всё иначе. «Он повзрослел», — еще раз сказала себе Росаура и поглядела на Барти с чувством, близким к гордости. Он всё-таки не сломался, не сошёл с дистанции, как загнанная лошадка, на которую был возложен груз непомерных родительских амбиций! И убитые под учёбу годы адского напряжения не подорвали его здоровья, не сделали навек замкнутым одиночкой. Он что-то превозмог, что-то отбросил, быть может, увидел настоящую цену чужим ожиданиям и научился ценить себя и почувствовал вкус молодости, расправил крылья — и это чертовски ему шло. Да, он и вправду был далёк от бед и тревог, которые терзали их всех минувшие годы. Страх не иссушил его, взгляд не помутился от вечных подозрений. Барти Крауч-младший весь излучал свежесть, молодость и силу, его фотографию можно было бы поместить на плакат и подписать «Вперёд, в будущее». Как Росауре нравилось это! Последние полгода, особенно — предшествующие дни она жила с постоянной мыслью о смерти и страданиях, и во многом это было связано с человеком, который стал ей так близок и дорог. Это разрывало ей сердце — и помимо боли её начала гнести усталость. Хотелось отвлечься. Вспомнить о хорошем, светлом и радостном, вырваться из мрака. Быть может, это малодушно, быть может, ей надлежит «испить чашу страданий» до дна, потому что в этом и заключается любовь, но она понимала, что ещё капля — и она швырнёт этот кубок об пол. Она пришла сюда, чтобы хоть как-то остановить это мучительное падение, и она сделает то, что в её силах, но разве так она виновата, что она устала посыпать голову пеплом и ходить в рубище? Ей хочется вдохнуть свежий воздух полной грудью! И вот она встретила человека, который делал это без всякого стеснения и у точно не стал бы укорять её, что желание свободы и счастья — преступно.

Росаура улыбнулась Барти. Эта его привычка проводить рукой по чёлке, чтобы она лежала на левый пробор, в школе говорившая о застенчивости, теперь в меру небрежности жеста обрела особый шарм. Когда такой обаятельный молодой человек признаётся, что скучал, и приглашает на обед, невозможно не быть растроганной хотя бы пару минут. Но дольше Росаура была польщена. И когда Барти вернулся и предложил ей пройти в кабинет главы Департамента отдела магического правопорядка, она никак не могла прогнать крохотную усмешку удовольствия из уголка своих губ.

* * *

— Я жду вас уже два часа, — вместо приветствия бросил Росауре Бартемиус Крауч-старший.

— Благодарю вас, сэр, — Росауре дорого стоила эта спокойная улыбка и вежливый тон. Резкость собеседника всегда выбивала её из колеи, а колючий взгляд Крауча пронизывал до костей, но она знала: чем дольше будет сохранять невозмутимость, тем больше выиграет. Чуть качнув головой, она прошла вглубь кабинета и остановилась у кресла: — Я присяду?

Крауч вздёрнул бровь.

— Неужели сведения, которые вы принесли, столь объёмны, что вы утомитесь передавать их стоя?

— Я пришла не отрапортоваться, сэр, а серьёзно поговорить.

Росаура, держа улыбку, медленно опустилась в кресло, потянулась придержать шляпку, которой позволила кокетливо съехать набок — и тут же напоролась на окрик:

— Хватит паясничать.

Краска бросилась Росауре в лицо, и она поблагодарила мать, которая передала ей достаточно пудры. Сморгнула и медленно подняла взгляд на Крауча, но предусмотрительно не стала глядеть ему в глаза.

Удивительно, несмотря на совершенную несхожесть двух Краучей, в старшем произошли те же перемены, что и в младшем: он выглядел свежее и бодрее, и дело явно было не в очередной чашке чёрного кофе, которую он неизменно держал на столе. Черты его сухопарого лица были словно очерчены углём, в чёрных глазах горели энергичные искры, а начавшие седеть волосы лежали по бокам головы, как вороновы крылья, зачёсанные до блеска. В его резких движениях появился некий степенный, торжественный размах, и голова с большим белым лбом не падала больше ниже сутулых плеч, а была откинута назад почти по-королевски.

«Теперь он уверен в своей власти», — подумала Росаура. Бартемиус Крауч походил теперь на большого чёрного паука, прочно сидящего в центре любовно сотканной паутины и напившегося крови залётных мушек. Стать одной из них Росауре категорически не хотелось.

— Серьёзный разговор с вами?.. Не тратьте моё время, — отрезал Крауч.

Росаура оправила складку мантии на колене и пожала плечами:

— Я полагала, вы не брезгуете шансом узнать больше о планах и возможностях Альбуса Дамблдора. Учитывая нынешние обстоятельства…

Она оставила в воздухе эту фразу; чуть приподняла бровь, смакуя паузу.

— У вас есть сведения о Дамблдоре? — тихо произнёс Крауч; видимо, он тоже рассматривал её лицо, отмечая перемены, и остался скорее удовлетворён, чем впечатлён.

 «Вот, что ему важнее всего», — убедилась Росаура. Даже не дело Лонгботтомов, нет. Даже не дети террористов, за которыми ей было поручено следить. Теперь, когда Волан-де-Морт пал, главным врагом Бартемиуса Крауча остался Альбус Дамблдор. А может, всегда был именно он. Потому что у Директора Хогвартса всегда было больше возможностей и народной любви, чтобы занять место Министра, чем у взявшегося из ниоткуда маньяка с претенциозным именем.

— Возможно, — Росаура принудила себя принять наиболее расслабленную позу в кресле и продолжать беспечно улыбаться. — Возможно, мне есть, что сказать вам о Дамблдоре. Всё-таки, я провела подле него полгода, когда в школе творились самые паршивые дела. А, возможно, я расскажу вам что-то ещё весьма занятное. О детях, которые плохо себя ведут. А ещё кое-что о Фрэнке и Алисе Лонгботтом, ведь, если я не ошибаюсь, успешное расследование нападения на них вы объявили делом чести?.. Почитала на досуге газеты… что-то не заметно, чтобы следствие куда-то продвинулось.

Крауч глядел на неё, сощурившись. Махнул рукой, и перед Росаурой возник пергамент и чёрное перо.

— В таком случае, напишите мне имена членов Ордена Феникса.

Росаура не могла бы дать Краучу много. Что она знала наверняка? Фрэнк и Алиса были членами Ордена. В их дом пришли на Рождество и другие: Гестия Джонс, Ремус Люпин, это стало очевидно по их разговорам и степени знакомства. Конечно же, Аластор Грюм. Ещё Росаура вспомнила давний разговор Алисы и Сириуса Блэка, и поняла, что примерно такое и вынюхивает Крауч: чтобы в рядах Ордена оказались маргиналы, а то и преступники... Одни Блэк с Люпином чего стоят... Там и недолго при должной риторике приравнять Орденовцев к Пожирателям, провернул же Черчилль в Фултоне такой фокус с коммунистами... Подмена понятий на лицо, как и подлая игра Крауча. Вот только... Росауре был важен лишь один человек (который, к слову, относился к организации и политике Дамблдора крайне нетерпимо), и если она своими действиями сможет улучшить его положение...

Росаура взялась за перо и посмотрела на Крауча. Всё это время он, откинувшись в кресле, неотрывно следил за ней. Росаура отзеркалила его усмешку. Когда она шла сюда, то понимала, что у неё нет особо крупных козырей, чтобы Крауч потерял голову от восторга. Но кое с чем она готова была поиграть.

— Назначьте Руфуса Скримджера главой Мракоборческого отдела, — сказала Росаура.

Крауч миг глядел на неё с непроницаемым лицом, и Росаура трактовала это как некоторую степень удивления. Потом он перестукнул пальцами по столу и сказал:

— Исключено.

Росаура глубоко вздохнула, убеждая себя, что это было ожидаемо. Но Крауч молчал и не сводил с неё взгляда, и она поняла, что категоричный ответ вовсе не означает конец дискуссии. Чуть подавшись вперёд, она заговорила:

— А вам так удобен Аластор Грюм, который целиком и полностью человек Дамблдора? Вы же понимаете, что если Дамблдор скажет ему закрыть дело, он это сделает.

Складка у рта Крауча чуть дёрнулась: он был уязвлен.

— Руфус Скримджер — первоклассный специалист, — сказал Крауч сухо, — но он потерял форму.

— Вы имеете в виду его ногу? — воскликнула Росаура, не скрывая усмешки. — У Грюма вообще ноги нет!

— Это камень в огород Дамблдора. Если я выбираю человека на должность, он должен быть безупречен.

— Пока вы глава Департамента магического правопорядка, назначение шефа Мракоборческого отдела – ваша ответственность. Когда Дамблдор несколько лет назад продавил кандидатуру Грюма, вы ещё не были так влиятельны, но теперь – неужели вы планируете оставить на столь ответственном посту человека, который на побегушках у вашего конкурента?

Взгляд Крауча метнулся. Росаура медленно кивнула, настраивая себя на сладкую ложь:

— Да, он рассматривает возможность стать Министром, сэр. На людях он говорит обратное, отнекивается, но в школе среди педагогического состава у него крепкая опора, а ещё этот Орден Феникса… — Росаура делала всё, чтобы показать свою осведомлённость, и ей казалось, что это вполне удаётся. — Для Дамблдора всё зависит от успешной поимки преступников, которые напали на Лонгботтомов. Они были его протеже, он просто так это не оставит. Пока Аластор Грюм – глава мракоборцев, расследование будет вестись так, как это выгодно Дамблдору.

— Вы полагаете, мне невыгоден успех расследования? — холодно осведомился Крауч.

Росаура совершила усилие воли, чтобы не выдать судорогу, которая пробежала по спине.

— Я полагаю, вам будет невыгодно, если все заслуги припишет себе Дамблдор. А что он отвергнет по скромности, то возложат на него обожатели. Тогда его на руках внесут в кабинет Министра и усадят в кресло. Если Дамблдор прикажет, Грюм закроет дело, а его подпольщики сами выйдут на преступников, перекупленные газетчики раздуют сенсацию, ещё обвинят официальные власти в недееспособности, и дело в шляпе.

Складка у рта Крауча вновь дёрнулась. Росаура подалась вперёд, придавая глубины своему голосу:

— Вам нужен этот успех, сэр. От вас ждут решительных мер. И вы знаете человека, который лучше справится с этим. Так дайте ему карт-бланш.

Крауч медленно обошёл свой стол, не сводя с Росауры пристального взгляда; лицо его было подобно гипсовой маске. Росауре понадобилась вся выдержка, чтобы не отвести глаз. Крауч не попытался проникнуть в её сознание с помощью легилименции, но и без того взгляд его был тяжёл, как свинец.

— Для Руфуса Скримджера это слишком личное дело, — произнес наконец Крауч.

— Так разве это не преимущество? В данных обстоятельствах?

Во взгляде Крауча что-то переменилось: всполох удивления, насмешка… У Росауры не было времени, чтобы задуматься об этом перемене в противнике; она продолжала с запалом:

— Все перепуганы. Нападение на Фрэнка Лонгботтома, одного из лучших мракоборцев, деморализует. Никто не хочет таскать каштаны из огня...

— Кроме Скримджера? — Крауч усмехнулся. — Он может быть единственным для вас, мисс Вэйл, но незаменимых людей не бывает. Практика показала, что в нем недостаточно хладнокровия. Он все ещё считает каждого солдата человеком, а так нельзя на высоком посту. Солдат — это расчетная единица и только.

— Да, — Росаура вскинула голову, не желая показать дрожи омерзения, которая охватила её, когда стало ясно, что Крауч прекрасно осведомлён  о её личной жизни, — им руководят доблесть и понятия чести. Фрэнк был его лучшим другом, и он это так не оставит.

Крауч чуть пожал плечами.

— Его человеческие качества отлично подходят для офицера, который жертвует собой на поле боя, подавая пример беззаветной храбрости другим, но для руководящей должности он слишком пристрастен.

— Вы хотели сказать, самостоятелен. Понимаю, почему вам невыгоден такой глава мракоборцев. Грюм стелется под Дамблдора. Скримджер Дамблдора не любит, но и под вас он стелиться не будет.

Крауч развёл руками.

— Беда в том, мисс Вэйл, что Руфус Скримджер — честный человек.

— А вам нужны подлецы?

— Вот с вами мы находим общий язык, — если бы Крауч умел улыбаться, в изгибе его губ можно было бы найти глумливую улыбку. — С подлецами можно договориться. У них всегда есть своя корысть. А честный человек... Чёрт знает, что от него ожидать. Так, в ответственный момент Руфус Скримджер повел отряд в бой, не дождавшись моего приказа. Этот рыцарский жест поставил под угрозу государственную безопасность. Мне нужны верные люди, мисс Вэйл.

— Скримджер верен закону.

— Законы меняются, — Крауч провел рукой по бумагам на своем столе, — а люди, особенно такие, как Скримджер, нет. По крайней мере, недостаточно быстро.

— Вам не нужен ещё один сильный человек с большой властью, с которым придется считаться, — ухмыльнулась Росаура и, бесстрашно подняв взгляд, посмотрела Краучу прямо в глаза: — Он ещё станет Министром.

Крауч медленно покачал головой.

— Поистине, леди Макбет училась на нашем факультете… В вас бездна честолюбия, мисс Вэйл, и вы готовы толкнуть к краю объект ваших амбиций, сами того не понимая. Руфус Скримджер привычен держать в руках не портфель, но оружие. Он на своем месте, поверьте.

— Отстраненный от официального следствия, связанный ограничениями по рукам и ногам, в изоляции? Да правоохранительные органы сами выстрелили себе в колено! Я не верю, что вы не понимаете, насколько ценного сотрудника лишились. Но неужели вам выгодно таким образом обескровить целый отдел? — теперь Росаура пожала плечами. — Ладно, к черту пост главы мракоборцев — дайте ему сверхполномочия и людей в подчинение.

В глазах Крауча вспыхнул интерес.

— Я прекрасно осведомлён, что Руфус Скримджер не сидит сложа руки. Он ведёт собственное расследование…

— На свой страх и риск!

— И это очень на руку, что он действует как частное лицо. Все его поступки на его совести. Если он преуспеет, это будет прекрасно. Если же он допустит ошибку, наш Департамент не будет скомпрометирован.

Росаура не знала, что шокировало её больше: ровный тон или равнодушный вид Крауча.

— Вы им пользуетесь!

Крауч отпил кофе.

— Полезно выпустить льва из клетки.

Росауре потребовалось три секунды, чтобы обрести дар речи.

— Если вы откажете ему в поддержке, он пойдет на крайние меры!

И тут же осеклась: очевидно, именно крайние меры Краучу и нужны. И нужен человек, который зайдет так далеко, что при неудаче на него можно будет повесить всех собак, а при успехе присвоить себе его лавры.

Крауч между тем медленно, почти с издёвкой, спросил:

— Интересно, что вы подразумеваете под «крайними мерами», мисс?

— Не знаю, что-нибудь ужасное! — зло выплюнула Росаура . — Убьет кого-нибудь... — «или себя»...

Крауч миг глядел на Росауру, будто подавляя в себе желание расхохотаться.

— Мисс Вэйл, позвольте вам растолковать, что убивать преступников в положении военного времени — это прямая служебная обязанность всякого правозащитника. Почти год назад я успешно провёл закон о даровании мракоборцам лицензии на убийство. Разумеется, в таком деле как преследование мучителей Фрэнка и Алисы Лонгботтом право стрелять на поражение не просто неотъемлемо — оно необходимо! Более того, это не право, это долг!

— А как же суд?.. — выдохнула Росаура.

Крауч покривил рот.

— О, если мерзавцы доживут до суда, я сделаю всё, чтобы даже хлопоты этого гуманиста Дамблдора не избавили их от смертной казни.

Было известно, что последние два месяца Дамблдор усердно ратовал за отмену смертной казни и замену её пожизненным заключением — и весьма успешно, он нашёл активную поддержку среди либералов, и особенно его обласкала зарубежная пресса.

— И неважно, какими жертвами будет обеспечено торжество правосудия? — проговорила Росаура, вцепившись в подлокотник кресла. — Вы-то наденете судейскую мантию и будете беспощадны, как и пожелают в этот раз избиратели. А тот, кто доставит вам подсудимых...

— Вполне может рассчитывать на орден Мерлина...

— Посмертно?!

Росаура сорвалась; она даже встала с кресла и шагнула к Краучу, который наоборот сел и демонстративно оправил мантию, будто ничуть не тронутый её пылкостью.

— Что тоже престижно. Если вы узаконите ваши отношения, мисс Вэйл, вам причитается полная сумма премии... С преподаванием сможете завязать.

Грудь Росауры обожгло пламя гнева. В лютой ненависти она смотрела на Бартемиуса Крауча, а он встречал её немое признание в худших чувствах абсолютно бесстрастно, разве что с лёгкой усмешкой.

— Вы не можете бросить человека, который готов умереть за справедливость, — прошептала Росаура.

— Такие обычно сами бросаются. В огонь, — Крауч разгладил перед собой пергамент, точно уже занятый совсем другими делами. — Хорошая попытка, может выгореть, — тут он поднял на Росауру тяжёлый, властный взгляд и пресёк: — Но я не собираюсь быть причастным к операции, успех которой не гарантирован. В конце концов, умирать надо не за высокие идеалы, а за дело.

Росаура поняла, что разговор окончен. Ей оставалось только взять шляпку, которая не удержалась на её голове в превратностях дипломатической миссии, и уйти, держа спину прямо. Однако она забыла о главном законе джунглей: не поворачиваться спиной к хищнику. Голос Крауча настиг её, как удар обухом:

— Вы не назвали мне ни одного имени, мисс Вэйл.

Росаура посмотрела на чистый пергамент, на который ей предложено было выписать имена членов Ордена Феникса. Да, поистине, больше всего Бартемиус Крауч боялся и ненавидел Альбуса Дамблдора. И нападение на Фрэнка и Алису Крауч видел выгодной позицией в долгой партии, которую вёл в борьбе за власть. Фрэнк и Алиса были близки к Дамблдору, они были членами его подпольной организации, и Крауч хотел использовать произошедшее с ними как то, что компрометирует Дамблдора. И затягивание расследование, как бы он ни отнекивался, тоже было выгодно Краучу. Чем дольше он держал общественность в страхе перед неизвестными палачами, чем больше копал под Дамблдора, обвиняя его в том, что это из-за связи с ним пострадали люди, тем реальнее становилась власть Крауча. Тем явственнее перед ним вырисовывалось кресло Министра. Люди устали от войны — а Крауч строил свою политику для военного времени. Нападение на Лонгботтомов после двух месяцев затишья, когда Крауч резко потерял в популярности, стало шансом вновь возвыситься, и он воспользовался им незамедлительно. Теперь его первым врагом был Дамблдор, а не шайка неуловимых маньяков. И Крауч намеревался сокрушить своего врага. Быть может, даже выдав происшествие с Лонгботтомами за внутренние разборки Ордена Феникса.

Росаура взяла пергамент и протянула его Краучу.

— Боюсь, у меня беды с памятью, сэр. Ни за что не могу ручаться.

Крауч забрал у неё пергамент. В его лице ничего не изменилось.

— В таком случае, я полагаю, вам следует пройти в Мракоборческий отдел для дачи показаний по делу Лонгботтомов. Вы же получили повестку? Насколько я помню, сегодня-завтра – крайний срок, чтобы исполнить свой гражданский долг добровольно. Мой секретарь вас сопроводит.

Росаура не успела и рта раскрыть, как Крауч дёрнул за серебристый шнур звонка. У неё оставалась пара секунд, и она потратила их, чтобы подняться, сохраняя остатки достоинства, одёрнуть мантию и поправить шляпку.

— Я знал, что он быстро вас перевербует, — сказал ей Крауч с явным разочарованием.

— Это выбор совести, — сказала Росаура, лишь бы не отдать ему последнее слово.

Дверь раскрылась, на пороге возник Барти Крауч-младший. Он вопросительно поглядел на отца и тут же одарил Росауру обаятельной улыбкой.

— В том-то и беда, мисс Вэйл, — сказал Крауч-старший с нарочитой расстановкой, чтобы сын тоже услышал и понял, к чему разрешилась ситуация, даже без знания подробностей. — Прощайте.

Он вернулся к своим бумагам и ни разу не посмотрел на Росауру, пока за ней не закрылась дверь. Больше Росаура никогда с ним не встречалась. 

* * *

Барти смотрел на неё удивлённо:

— В Мракоборческий отдел? Зачем? В чём отец вздумал тебя обвинять?

— В покушении на его чопорную мину – боюсь, я потрепала его нервы.

Складка у рта Барти дёрнулась, совсем как у отца. Он тут же улыбнулся, скрывая свою растерянность, и пошутил:

— А ты опасная леди, Росаура Вэйл!

— И в каблуках у меня потайные лезвия. Когда я устану, сниму их и дам тебе подержать. Не порежься!

— Уже порезался о твою улыбку. Нет, и всё-таки, — он обогнал её так, что теперь шёл на полшага впереди и тем самым определял направление их движения.

— Я должна дать показания по делу Лонгботтомов, — Росаура прилагала все усилия, чтобы сохранить беспечную улыбку и лёгкий тон, хотя внутри всё похолодело. — Я же говорила, что была у них на Рождество, а наутро их похитили и…

— Неужели тебе известно что-то сверх того, что может сказать любой непричастный к этому кошмару человек? «Ничего не видел, ничего не знаю»? Росаура, ты что-то от меня скрываешь?

— Говорю же, Барти, я главная подозреваемая, — Росаура рассмеялась, и лишь спустя секунду спохватилась, как ужасно это прозвучало. Господи, как она может шутить об этом! Да что ж это с ней делается? Неужели одна только лукавая улыбка Барти Крауча так её развращает?.. — Я же со Слизерина, ты забыл? — она постаралась взять серьёзный тон, и ведь это правда было то, что доводило её до дикого волнения. Да, она то смеётся, то плакать готова, не потому, что она вдруг растеряла все понятия о допустимом, но потому что её трясёт от мысли, что явка на допрос стала неизбежностью. И всё по вине Бартемиуса Крауча! Отправил её туда как на арену ко львам! Перестал испытывать в ней нужду, не остался удовлетворён её стараниями! Чёрта с два. Чёрта с два! — Все слизеринцы – тайные Пожиратели и вообще подонки, — грустно усмехнулась Росаура. — Привыкай. Боюсь, статус сына завтрашнего Министра магии тебя не убережёт от нападок со стороны особенно двинутых патриотов. Меня так уже раз чуть не арестовали…

Барти вдруг перехватил её руку. Его миловидное лицо оказалось совсем близко, омрачённое тяжёлым переживанием. И сердце Росауры дрогнуло, когда она подумала, что это переживание связано с её судьбой.

— Ты должна мне всё рассказать. Так это продолжаться не может, они замучают тебя! Это нарушение всех прав… Нет, тут какая-то ошибка. Я поговорю с отцом…

— Твой отец сам отправил меня сюда, — они уже остановились у нужной двери: мракоборцы перестали пускать посторонних в штаб-квартиру и выделили отдельное помещение для допросных. — Барти, мне, правда, греет душу, что ты так обо мне переживаешь, но тут ничего страшного… Все, кто был приглашён, должны помочь следствию.

— Неужели это их следствие совсем топчется на месте, что твои показания могут что-то всерьёз изменить?

— Ты же знаешь, я не читаю газет, — Росаура пожала плечами, — откуда мне знать, топчутся они или уже до небес продвинулись. Но судя по всему, у них очень мало зацепок.

— Главное, чтобы они не прицепились к тебе, чтобы выправить статистику! Да, черт возьми, я переживаю, — пылко сказал Барти, и его голубые глаза подёрнулись дымкой тревоги. — Росаура, я приду и спасу тебя, если ты не выйдёшь через четверть часа. Мне это совсем не нравится – и особенно не нравится, что ты до тошноты законопослушная особа!

— Ну, я всегда такой была, иначе нас бы с тобой не сделали старостами, да, мой любезный пай-мальчик? — Росаура глупо хихикнула в последней попытке отогнать панику.

— Мы могли бы сбежать прямо сейчас, — наклонился к ней Барти и заговорщицки подмигнул. — Вон через дымоход…

— И прямиком на Тибет. Ну, пока!

— Я жду здесь за углом. Швырни навозную бомбу, если дело примет крутой оборот.

— Честному человеку нечего бояться, — вспомнила Росаура слова отца.

— Ох, не в наше время… — покачал головой Барти. 

Росауре пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы разорвать пересечение их взглядов. Оно дарило столько уверенности и доброго чувства, что ей безумно хотелось, чтобы он напоследок пожал её руку. Он будто прочитал её мысли и сказал:

— Хочешь, пойдём вместе, и я буду держать тебя за руку?

В сердце Росауры будто вонзилась игла. Она вспомнила, как бросила эти слова в отчаянной насмешке человеку, в чьей поддержке нуждалась до безумия — а вместо того получила жестокий приказ и строгий выговор. Почему он не мог быть так же ласков и добродушен, как хотя бы вот этот Барти Крауч, мимолётный привет из прошлого, товарищ по учёбе и просто чудесный молодой человек?..

— Увидимся, Барти, — быстро сказала Росаура и, отвернувшись, решительно толкнула дверь, лишь бы он не увидел, как предательски заблестели её глаза.

* * *

Росаура прождала в очереди часа четыре, не меньше. Вокруг все сновали, толкались, ругались, а её не пускали дальше узкого коридорчика с железными скамьями. На входе она предъявила палочку, и дежурный забрал её, пообещав, что отдаст на выходе и выдал огромную анкету, где требовалось указать все личные данные, вплоть до девичьей фамилии матери – и Росаура подумала, что это какой-то фарс, ведь наверняка вся эта информация уже имеется у уполномоченных лиц. Ей сказали, что её позовут, но, странное дело, кроме неё было от силы два посетителя, и они очень быстро освободились. По истечению третьего часа наступил обеденный перерыв, и группа сотрудников прошла мимо в Министерский буфет. Росаура, как всегда забыв о завтраке, теперь испытывала большое желание подкрепиться, но стоило ей попытаться выйти, как дежурный быстро преградил ей путь.

— Ожидайте!

Она попыталась спорить, но ей быстро напомнили, что её палочка конфискована – именно такое слово употребил дежурный, отчего сразу стало не по себе – и на что она рассчитывает, пытаясь покинуть присутственное место? Росаура, оробев, вернулась на жёсткую скамью. Здесь было холодно, вечно дул сквозняк, она хотела есть, усталость навалилась на неё, и она поняла, что почти не спала этой ночью: адреналин улетучился, и теперь она задрёмывала сидя, то и дело вздрагивая и мотая головой, как сонная лошадь. Ноги ныли в неудобных туфлях, а платье казалось слишком тесным и липким от холодного пота, который сцеживала из неё паника. Тошнило.

Министерство располагалось под землей, поэтому пейзажи за фальшивыми окнами сменялись в зависимости от прихоти особого отдела, который заведовал погодными условиями. Определить, какое время суток, можно было по часам, но в этом узком тусклом коридоре, как назло, единственные часы располагались в кабинке дежурного. Чтобы посмотреть на них, нужно было подойти почти вплотную, что предполагало очередные косые взгляды и, возможно, перебранку. Росаура рискнула раз, другой – и обнаружила, что часы, скорее всего, сломаны. Так она потеряла счёт времени. В голове то роем взметались мысли, вздымая с глубины самые панические, то наступал мертвый штиль, и приходила тупая боль. И только грудь всё глуше окоченевала. Там разрастались чувство покинутости и огромная, безликая обида.

«Будь всё проклято… Будь ты проклят!»

Она закусила губу, пока слёзы из глаз не брызнули, и подавила желание отхлестать себя по щекам – то ли в наказание за жестокие помыслы, то ли чтобы вернуть чувство реальности. Она увидела, что руки её все побелели и вены выступили омерзительной темно-синей мозаикой, как часто бывало в детстве перед экзаменами. Да, такой она ощущала себя – потерянной маленькой девочкой, которую обругали невесть за что и заперли в тёмной комнате. Чуть поплывший макияж и шикарное платье уже никак не придавали ей мужества. Она вцепилась ногтем в подушечку большого пальца, и когда отчаянное желание подойти к дежурному и, наплевав на всё, закатить скандал, она услышала громкий оклик.

— Эй! Давайте её сюда.

Росаура заслышала ленивые шаги дежурного, только тогда осознав, что речь шла о ней. Она хотела подняться прежде, чем дежурный дойдёт до неё, но оступилась на высоких каблуках, и смогла вернуть себе достойное положение уже под чужим недовольным взглядом.

— Пройдёмте, — сказали ей.

— Скажите куда, я дойду сама.

— Пройдёмте.

Росаура пошла за дежурным, мучаясь от панического незнания, куда деть руки. Она пыталась держать спину прямой и не опускать глаз, но общее утомление давило на плечи и замедляло шаг. Дверь распахнулась, и её ослепил яркий искусственный свет. Кажется, её схватили за локоть и заставили сделать несколько шагов. Раздался жуткий скрежет, и её толкнули за порог, где её обступила тьма. Дверь захлопнулась. Опершись о стену, Росаура заморгала и увидела, что оказалась в небольшой комнате с голыми стенами. Посреди – стол, по обе стороны – по стулу. Комнату едва освещал тусклый жёлтый свет, стоял тяжёлый неприятный запах. На полу было будто что-то разлито, вокруг стола валялись окурки, и Росаура почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она захотела обнять себя руками, но собралась с духом и шагнула к столу. И стол, и стулья были железными, и тут Росауру охватил страх: со спинки стула на пол свисала тяжёлая цепь.

Росаура поняла, что на неё смотрят. Она резко выпрямилась, для чего пришлось опереться о стол, и обернулась. В комнату вела ещё одна дверь, потайная, и вот она отворялась совершенно бесшумно. Неизвестно, сколько человек, стоявший на пороге, смотрел на неё, скрестив руки на груди.

— Здравствуйте, — выговорила Росаура. В ней всё ещё билась глупая надежда, что всё это какая-то дикая ошибка или на крайний случай проверка её стойкости…

— Чего стоишь, садись, — сказал ей человек и щёлкнул пальцами. Под потолком тут же зажёгся ярчайший шар света. Росаура покачнулась: эта вспышка будто выжгла ей мозг. Она сама не заметила, как упала на стул, и чуть пришла в себя, только когда пальцы коснулись звеньев цепи. В ужасе одёрнув руку, Росаура подняла взгляд.

Свет представлял собой даже не шар, а полусферу: её слепил, а человек на противоположном конце комнаты оставался в тени, но стоило ему двинуться ближе, Росаура его узнала по чуть развязной походке, тёмной щетине на раздражённом лице, уничижительному взгляду маленьких, полуприкрытых в презрении глаз. Офицер Сэвидж перекладывал за щекой табак и то и дело почавкивал, не сводя с Росауры надменного, изучающего взгляда.

Это не был взгляд следователя, который рассматривает подозреваемого. Это был сальный взгляд мужчины, который в воображении раздевает женщину.

Росаура испытала почти животное желание оглянуться в поисках выхода, но нечеловеческим усилием поборола его; вместо того заставила себя выпрямиться и откинуть голову назад. Ей нечего бояться. Она честный человек. «Ему не позволят превысить полномочия», — так ей было обещано?..

Сэвидж по-своему оценил её жест. Не спуская с неё взгляда, он усмехнулся и протянул:

— А ты типа дорогая штучка? Какой у нас там оклад замглавы? Теперь может себе и такую позволить. Плюс выплаты по инвалидности на цацки.

Росаура закусила губу, чтобы та не дрожала.

— Вы не имеете права меня оскорблять, — сказала она, собрав все свои силы.

Сэвидж переложил табак из одной щеки за другую, растянул губы в улыбке и вдруг грохнул кулаком по столу. На руке у него был перстень, и грохот оглушил Росауру – она вцепилась в свой стул, лишь бы не упасть на пол, и ощутила страшную слабость в коленях.

— Скажи спасибо, что я предложил тебе присесть, подстилка львиная, — гаркнул Сэвидж и, упиваясь страхом в её глазах, сказал куда тише, с ленцой: — Дочура вся в мамашу, Мерлиновы подтяжки… Нет, это даже забавненько.

Он щёлкнул пальцами, и свет чуть приглушился. Со скрежетом он отодвинул свой стул и медленно опустился напротив Росауры, положив руки на стол.

— Я пришла сюда, чтобы дать показания по делу Лонгботтомов, а не убеждаться в том, какой вы подонок, мистер Сэвидж, — проговорила Росаура. — Если вы не в состоянии вести дело, я требую, чтобы сюда прислали…

— Ну-ну, разошлась, — ухмыльнулся Сэвидж. — Тебя и пальцем не тронули, а мы уже хвост поджали, какие нежные! Ну, давай, ближе к телу! Выкладывай. Всё от и до. Откуда знаешь пострадавших, с какого перепугу они тебя, пигалицу щипаную, себе на порог пустили, чего делала в течение вечера, кого видела, с кем говорила, куда потом девалась…

Под слова Сэвиджа перед ним появился листок пергамента, над которым воспарило перо и тут же ожесточенно заскрипело. Росаура вздохнула, чтобы собраться с мыслями, и Сэвидж тут же усмехнулся, нарочито медленно продиктовал перу:

— Сыкует и судорожно придумывает, как выйти сухой из воды. Вот только, глядишь, уже обмочилась.

Росаура закрыла глаза и повторила про себя: «Я честный человек, мне нечего бояться». Нужно рассказать всё без утайки, подробно, и это кончится. Он просто кретин, которого спустили с поводка, но по-настоящему тяжёлых обвинений у них против меня нет. Я не сделала ничего плохого. А вдруг мои показания действительно помогут? Да, он кретин, но преследует ту же цель: найти преступников. Это главное. Ради Фрэнка и Алисы. Это главное. Господи, помоги…

Она рассказывала. Это оказалось не так трудно, как ожидалось: Сэвидж почти не перебивал, не отпускал грязных комментариев, и Росаура поняла, что эта показная грубость и низость – лишь одна из масок, а, может, слабость натуры, но когда он был занят делом, он мог быть собран и серьёзен. Прошло, быть может, около получаса, и она только-только начала ощущать почву под ногами, как речь зашла о том, где она провела ночь, когда Фрэнка и Алису похитили.

– Я ушла вместе с Руфусом Скримджером, – коротко сказала Росаура. – Мы были у него дома. Всю ночь и всё утро. Потом отправились в дом моих родителей…

– Стоп-стоп, а тут поподробнее, – захлопал в ладоши Сэвидж. – Из твоих слов следует, будто вы оба можете поручиться друг за друга, что всю ночь никто из вас никуда не отлучался?

Росаура сощурилась – свет вспыхнул ярче. Как и румянец на её щеках.

– Да, я могу поручиться, – проговорила она.

– Батюшки! – присвистнул Сэвидж. – Это вы что, значит, всю ночь глаз не смыкали?

Росаура почувствовала, что у неё спёрло дыхание. А Сэвидж облизал губы, не сводя с неё глаз:

– Ясненько, значит, непросто старику. Это он только отчёты шпарит как бешеный, а тут поди группа поддержки нужна. Нет, серьёзно, с учительским жалованьем настолько беда?

– Продолжайте допрос.

– Да это не для протокола, мне правда интересно! Ну когда мужик со школьницей путается, его понять можно. А вот её понять… сложновато.

– Я не школьница.

– Ну конечно, ты не школьница. Это фигура речи, дурында. Скримджер лучше всех знает, какой срок светит за совращение малолетних, он в этом деле аккуратен – ну не придерёшься же!

– Завидуйте молча, – осклабилась Росаура. Чувство омерзения возобладало над душащим стыдом. Ей очень, очень не хватало воздуха, но, может, это было и к лучшему, иначе она начала бы кричать.

– Ой, Мерлин упаси, – Сэвидж напоказ отряхнул руки. – Чтоб я после Пожирателя девку подобрал? Да лучше с зачумлённым за руку поздороваться. О, – он прищурил свои тёмные глаза и смачно проживал табак, – вот он, твой секретик? Да ладно, неужели старик сыграл в рыцаря и не нарыл на тебя досье? А вполне в его духе. Ну а ты бережёшь его сердце от инфаркта? На соплях держится твоё благополучие, солнце, скажу я тебе!

– Оставьте свои инсинуации, – севшим голосом проговорила Росаура.

– Не глупи, – покачал головой Сэвидж, – у нас всё записано, зачем отпираться? Регулус Арктус Блэк, очаровательный мальчик голубых кровей, чёрный принц, все дела, завидный жених, мог себе позволить скандальный брак с маггловыродкой вроде тебя (видно, даёшь ты щедро, раз отбоя от кавалеров у тебя нет). А ещё мог позволить себе стать членом преступной группировки и даже удостоиться получения клейма. Знаешь, за что этот псих клеймил своих ублюдков?

Росаура кусала щёку, надеясь, что вкус крови хотя бы немного заглушит тошноту.

– За ритуальное, мать его, убийство, – прикрикнул Сэвидж. – Всю эту молодёжь, всех ваших змеёнышей принимали в секту только после особо жестокого убийства магглов. Предпочтительно – девственниц с сопутствующим… Ой, да тебе ли краснеть! Или детишек на вертел насадить, а? Главное, чтоб жертва была наиболее беззащитной, чтоб над ней вдоволь можно было надругаться. И вот когда змеёныш доказывал свою «верность идее» чужой кровью, ему ставили торжественное клеймо на ту руку, которой он себя ублажает, и пускали в большое плавание. Что, твой жених тебе этих подробностей не рассказывал? Интересно, что он с тобой делал… Эти чистокровные выродки повёрнуты на ритуалах и церемониях. Лишил тебя девственности на ложе из лепестков лилий под луной? Или пустил тебя по кругу со своими дружками? Или отдал своему Хозяину? Право первой ночи, возвращаемся к традициям!

Росаура сплюнула на пол кровь и желчь. Её трясло.

– Так что нет, голубушка, подбирать падаль не в моих правилах, – жёстко говорил Сэвидж. – Фрэнк всегда слишком был добр к людям и всякому сброду милостыню подавал, мог себе позволить, но чтоб такую дрянь, как ты, на порог пустить? Не вешай мне лапшу на уши, вот что. Каким хреном ты Скримджера приворожила, это отдельный вопрос, да он пару месяцев назад головой сильно стукнулся, ему только посочувствовать можно. Но не вздумай убеждать меня, что после пары случайных встреч ты для Лонгботтомов стала другом семьи. Вот что я тебе скажу, как мне тут кажется дело было: проползла ты, гадюка, в их дом и сдала их своим дружкам, а сама увела и охмурила одного из лучших офицеров, который должен был, между прочим, дежурить в штабе в ту ночь и первым прийти на вызов! Ну, чистенько сработала, ведьма?!

Он возвышался над ней, большой и грозный мужчина, он был совсем близко, и ей некуда было деться, его голос бил по ушам, хлестал по щекам, его взгляд сверлил душу, и Росаура сжалась на стуле, вдавливая ладони в железные прутья, потому что её обуял страх: сейчас он ударит её. По лицу.  

Она зажмурилась.

Ей показалось, что её голову отвинчивают от шеи – от жуткого скрежета, который заглушил даже крики Сэвиджа. По закрытым глазам полоснула вспышка света.

– Немедленно прекратите!

Росаура открыла глаза, но свет из-за распахнувшейся двери ослепил её, и она снова зажмурилась. Она поняла, что кто-то вошёл в комнату, кто-то вмешался… Кто-то взял её за локоть, и она дёрнулась, как ошпаренная. Раздались голоса, перепалка… Тот, кто пришёл, снова коснулся её и, не обращая внимания на крупную дрожь, которая сотрясала Росауру, поднял её со стула и, придерживая за плечи, повёл прочь, к свету. Она шла и почти не чувствовала своих ног. Её колотило, она не могла поднять лица от земли. Она прижала руку ко рту, чтобы её не вывернуло наизнанку прямо на ходу. Они сделали уже много шагов, и мысль промелькнула в сознании:

– Моя палочка… Её забрали…

Тот, кто был рядом, приостановился, снова зазвучали голоса, но он ни на миг не оставлял её без опоры. Постепенно она начала понимать, где находится, увидела чёрно-белую плитку пола под ногами, узнала стены коридора, заметила, что тот, кто вёл её, носит лакированные челси и дорогую мантию с шёлковой отделкой…

– Держи, возьми крепче. Росаура!

Её ладонь сомкнулась вокруг волшебной палочки. Тут же Росаура испытала прилив тепла, с глаз спала мутная пелена… Она вздохнула глубоко, и её даже не стошнило. Она подняла взгляд на Барти Крауча-младшего.

— Присядь, присядь…

Они уже далеко ушли от допросной, они шли по тихому коридору Министерства, явно ведущему к кабинетам высокопоставленных чиновников, потому что пол был устлан коврами, а вдоль стен стояли удобные бархатные банкеточки. Барти взмахнул палочкой и протянул Росауре кубок с чем-то терпким и горячим. Росаура прихлебнула и, ощутив себя живой, расплакалась.

— Ну-ну, Росаура… Ну как же так…

Он, кажется, поглаживал её по спине, чему она никак не могла возразить.

— Это… это ужасно, Барти… Господи, это было ужасно!.. Чёрт возьми, который час?..

— Тише, тише… Уже девять вечера… Я же говорил… Это какое-то варварство!

— Они… Они и про Регулуса раскопали, Барти! Ну зачем… зачем ещё эти кости перебирать, Барти?..

— Мне так жаль, Росаура. Мне так жаль! Ты не обязана ни в чём оправдываться. Бедный Регулус… Знаешь, что бы ни говорили о нём, что он примкнул к Тёмному лорду… А всё-таки он был до ужаса в тебя влюблён, помнишь?

Росаура помнила. Росаура вынуждена была вспоминать об этом последние полчаса, или сколько прошло, пока Барти не вызволил её из застенков… Беспорядочные образы мельтешили перед глазами, слёзы лились ручьём, и она ожесточённо прижимала ладони к щекам, пытаясь заставить себя успокоиться, но ни черта не получалось…

— Столько грязи… столько… Барти, я не понимаю…

— О чём они тебя спрашивали? Они пытались чего-то добиться от тебя? Разве тебе есть что скрывать?

— Нет… Я все говорила, как есть! Они не поверили, что я лишь пару раз встречалась с Фрэнком и Алисой… Они… они хотели свалить всё на меня, понимаешь? Будто это я их предала. Будто из-за того, что у меня было с Регулусом, я повязана с Пожирателями, и привела их в дом к Фрэнку и Алисе…

— Быть не может. Это же абсурд!

— Вот именно! Я не понимаю… Я же работала на твоего отца… А потом полгода в школе, Дамблдор… Дамблдор оставил меня после Хэллоуина, он оказал мне доверие… Мы с Фрэнком спасли ту девочку… Я не понимаю, что такого, что я… Боже, Барти, это ужасно, это так…

— Росаура, мне жаль, мне так жаль!..

Кажется, он перебирал её волосы. Они совсем выбились из прически и все взмокли, и Росауре резко стало стыдно за свой размазанный вид. Она попыталась взять себя в руки и чуть отодвинулась от Барти.

— Прости, — тут же сказал он.

— Нет-нет, что ты… Ты меня спас! — Росаура попыталась улыбнуться и подняла вымученный взгляд на Барти. Она заметила, что он очень бледен. — Как у тебя получилось?..

— Я сказал, что это приказ отца — прекратить допрос.

— Правда?.. — ахнула Росаура.

— Нет, конечно, — пожал плечами Барти. — Но кто будет проверять, если это сказал я?

Властолюбивая нотка проскользнула в голосе Барти, но сейчас Росаура только больше потянулась к нему: он сильный, он её вытащил, он знает, что делает, с ним безопасно.

— Скажи мне, — заговорил он, и эта нотка переросла в мелодию, — почему они пытались всё повесить на тебя? Неужели они не понимают, что для такого свершения нужна поистине жуткая сила? Тот, способен сделать такое с другим человеком, с женщиной на глазах её мужа, должен обладать огромной решимостью... И бесстрашием. Должен уметь ни перед чем не останавливаться. Должен знать, какой платы требует подлинное величие! Это преступление... Она сравнимо с самыми могущественными деяниями Тёмного Лорда... Если не страшнее! Скажи?

Росаура зажмурилась. Рокот незримого ужаса послышался ей на глубинах сладкого голоса Барти Крауча-младшего. Она поняла вдруг, что до сих пор не задумывалась всерьёз о том, что именно произошло с Фрэнком и Алисой. Что это было проявлением зла, которое не оставляет душе ни малейшего шанса.

— Я много думал об этом, — доверительно добавил Барти и подвинулся чуть ближе. — Всё-таки, такое потрясение для общественности. И как эти дуболомы могли подумать, что такое мог совершить кто-то вроде тебя! — кажется, он еле удержался от смешка. — Нет, ну неужели они до сих пор не составили хотя бы приблизительный портрет нападавших?

— О, у них есть серьёзные основания полагать, что это кто-то из верхушки! — со злобой воскликнула Росаура. — Но доказательства… Есть только один шанс — что Фрэнк и Алиса придут в себя и смогут вспомнить нападавших…

— О, это вряд ли, — покачал головой Барти.

— Почему это?

— Росаура, ну если бы ты была ужасным преступником-садистом, — улыбнулся Барти, — разве ты бы не позаботилась о том, чтобы жертва, даже если придёт в себя, никогда бы не вспомнила тебя? К счастью, мы волшебники, и у нас есть замечательное заклятие стирания памяти.

— А может, это такие преступники-садисты, которые хотят, чтобы в конечном счёте все о них узнали? — Росаура вспомнила рассуждения Скримджера. — И они нарочно играют со следствием. Сейчас у них фора в неделю, две, сколько потребуется, чтобы вернуть Фрэнка и Алису к жизни? Наши целители всё-таки тоже волшебники.

Барти продолжал усмехаться. По мнению Росауры, эта усмешка совсем не соответствовала теме разговора, но она сама часто улыбалась, когда дико нервничала, поэтому привыкла не судить за разные гримасы других людей.

— И всё-таки, такое допущение было бы слишком глупым даже для преступников-садистов, подверженных звёздной болезни, не находишь? — сказал Барти.

— Наверное, — Росаура вздохнула. — Так что везде тупик. Именно поэтому им проще свалить всё на какую-нибудь безответную овцу вроде меня, а не нарываться на скандалы, вызывая на допрос тех, кто родился с серебряной ложкой во рту! Им нужны неопровержимые доказательства, чтобы добиться от твоего отца разрешения подвергнуть допросу или обыску то или иное знатное семейство, а твой отец без крайней нужды на такое не пойдёт!

— О да, — Барти мрачно усмехнулся, — папенька очень дорожит хорошими отношениями: всё-таки, даже у Краучей карман не бездонный.

— Среди тех, с кем ты тухнешь на званых вечерах, Барти, до сих пор есть те, кто очень давно и крепко повязан с этой сектой и сейчас решил во всеуслышание заявить, что ничего ещё не кончено.

— Значит, всё это выглядит как ультиматум? — со странным выражением спросил Барти.

— Да, — глухо сказала Росаура, вспоминая всё, что говорил ей Скримджер, вспоминая его взгляд, исполненный бессильной яростью. — И твой отец это прекрасно понимает.

— О, он не может не понимать.

По лицу Барти промелькнула краткая и страшная, как ядовитая змея, улыбка.

Росаура вздрогнула и моргнула, но в следующий миг Барти уже был по обыкновению ласков и мил.

— Давай-ка я провожу тебя домой.

— О, не нужно…

— Нужно-нужно! Кто ещё отвлечёт твоих родителей от лишних расспросов? Я не сомневаюсь, что стоит тебе отлучиться «припудрить носик», как ты вернёшь себе безупречный вид, но, боюсь, ты просто не в состоянии сейчас поддержать непринуждённую беседу. Я должен взять твоих родителей на себя.

— Барти, спасибо, но не нужно. Я… сейчас не с родителями живу.

Отчего-то ей было неловко произнести это вслух. И ещё более неловко ей стало, когда на лице Барти явственно отразилось удивление, скорее неприятное, почти досада…

— О, вот как! — он усмехнулся, но между бровей пролегла мрачная морщинка. — Конечно, извини.

Он посмотрел на потолок, на стены, стараясь уйти от пикантной темы, но потом вдруг будто не выдержал и воскликнул с горячностью:

— Он тебя встречает, конечно же?

— Где?

— Ну, не знаю, где принято встречать подруг, которые подверглись допросу с пристрастием? На входе для посетителей?

— Барти…

— Да, извини. Я лезу не в своё дело, — и снова, спустя пару секунд попыток оставаться в рамках приличий, с юношеским пылом: — Может, мне с ним поговорить?

— О, — Росаура чуть не расхохоталась, и тем самым поняла, что вполне уже пришла в себя, раз её может развеселить такой поворот событий. — Знаешь, будет только хуже. Ты больше преуспеешь, если будешь разговаривать с кирпичной стеной.

— Даже так? — Барти нахмурился. — И тебя это устраивает? Наверное, я лезу не в своё дело, но…

— Он мракоборец, этим всё сказано, — ещё шире улыбнулась Росаура. Она хотела прекратить этот разговор, не потому что он был ей неприятен, а потому что знала: если Барти задаст ещё пару таких неравнодушных вопросов, её попросту прорвёт.

— Мракоборец! — Барти выглядел изумлённым. — Росаура, чего ещё я о тебе не знаю? — он натужно посмеялся. — Это тоже проект отца? Работа под прикрытием? Мерлин, ну прошу, скажи, что отец тебя заставил, в жизни не поверю, что ты по своей воле связалась с кем-то из их братии…

Росаура прикусила губу и поднялась, опираясь на стену, но резко одёрнула руку, потому что хотела убедить и себя, и Барти, что совсем оправилась. Он глядел на неё с сокрушением.

— Не очень-то тебе это помогло, да? — тихо сказал он. — Смотри, осторожнее, у них же там братство, всё общее, в том числе девушки...

Росаура резко вздохнула. Что толку обижаться на такое естественное для слизеринца утверждение: она неверно расставила приоритеты, не смогла извлечь выгоду, хотя, казалось бы, рукой было подать… Поставила не на ту лошадку.

— Прости за эту истерику. Видимо, прорвало за весь учебный год, — она вновь издала сиплый смешок. — Ещё раз спасибо, Барти. Ты просто чудо.

Барти мотнул головой и набрал в грудь воздуха, будто готовясь сказать что-то очень важное. Так и случилось:

— Слушай, я знаю, что серьезно рискую быть понятым превратно, но… может, тебе сегодня лучше переночевать в другом месте? У нас куча комнат для гостей, мама будет только рада…

— Барти, — Росаура попыталась улыбнуться. — Спасибо, но нет.

Она сказала это, потому что почувствовала, как в ответ на его слова сердце впервые за долгий день отмерло и забилось радостно. Да, именно поэтому она должна была отказаться.

Росаура взяла сумочку и сделала пару шагов вдоль по коридору.

— Конечно, нет так нет, — Барти тоже улыбнулся, — но позволь хотя бы проводить тебя до выхода.

— А ты что, вместе с отцом ночуешь на работе?

— Дел и правда невпроворот. Но здесь есть диванчик, чтобы соснуть пару часиков.

— Ты просто незаменимый кадр.

— Меня готовили к этому всю жизнь. Кстати, Росаура, а этот твой мракоборец, он, конечно, тоже сейчас по уши в этом расследовании? С них, наверное, по три шкуры дерут! Он хоть не заставляет тебя тосковать в одиночестве?

— Даже не говори мне об этом…

— Я это к тому, как насчет сходить куда-нибудь? Я театр люблю, но только не сцены ревности…

— Барти, ты ходишь по грани, — тоскливо рассмеялась Росаура. — Поверь, ты заслужишь хотя бы каплю внимания, только если совершишь что-то противозаконное.

— Вот погоди, в следующем указе, который издаст отец, незаконно будет вставать не с той ноги. Ух, страшно представить, в какой бункер с такими настроениями тебя упрятали! — веселился Барти, и Росауру против воли тоже разбирало на подлый, шакалий смех.

— Туда не пробраться даже такому прохвосту как ты, Крауч! Разумеется, это самая высокая башня, куда всяким драконам вроде тебя вход строго запрещён. Так что подумай о встрече на нейтральной территории. Хоть завтра. Я вообще целыми днями свободна до субботы, тогда уже придется возвращаться в школу.

— Итак, у нас в распоряжении целых два дня! Да мы успеем захватить полмира, дорогая. А вторая половина приползет к нам на коленях добровольно. Главное — надень это же платье. 

Они остановились у выхода, и Барти провёл рукой по чёлке, откидывая её на левый пробор. Этот жест показался Росауре таким родным и обещающим облегчение…

— Есть хоть что-то радостное в этом кошмарном дне, — Росаура широко усмехнулась, потому что почувствовала, что внезапно робеет, — встретились два школьных товарища.

— Первая парта, левый ряд, прямо перед учительским столом, — подмигнул ей Барти и вдруг перехватил её запястье; она ощутила, какие тёплые у него руки, а он, должно быть, почувствовал, как она до сих пор мелко дрожит.

— Росаура, — сказал Барти Крауч-младший тихо, и в его голубых глазах цвело подлинное сокрушение. — Мне так жаль, что это случилось с тобой. Бог мой, и кто заставил тебя пройти через это!..

Он выдержал паузу. Неизвестно, нарочно ли — скорее всего, от переизбытка переживаний, оттого, что не мог придумать, что сказать ещё, но Росауре хватило, чтобы его сожаление отозвалось в её рассудке эхом и пробудило воспоминание о жёстких словах, которые были произнесены не как просьба или увещевание, но как приказ. «Ты должна явиться в срок дать показания. Свободное время у тебя есть».

Он знал, он прекрасно знал, видел, как ей страшно, как ей не хочется, как она беззащитна — и не сделал ничего, чтобы уберечь её. Вопреки всем надеждам, именно связь с ним сделала её такой уязвимой сегодня. Именно это стало её болевой точкой — и ведь он это знал.

Росаура подняла взгляд на Барти Крауча-младшего.

— Спишемся.

На прощание она мимолётно поцеловала его в щёку.  

***

Она прошла пешком два квартала до дома. Прогулка на морозе взбодрила её, вернула кристальную ясность рассудку, и Росаура начала осознавать, что с нею произошло. Был уже поздний вечер. Её продержали в застенках больше шести часов. Подумать только, он ведь, наверное, даже не заволновался. Для него-то это всё привычная рутина. Значит, он тоже так делает. Почему она должна допускать, что уж кто-кто, а он, когда допрашивает, никого не унижает, не запугивает, не зажигает слепящий свет, не бьёт кулаком по столу, не угрожает, не бросает в лицо постыдные тайны из личной жизни, не давит на все возможные болевые точки, лишь бы добиться нужного ответа? Почему? Только потому, что она живёт с ним и видит, как он страдает во сне? Нет, она с ним не живет, ну разве это жизнь? Нет-нет. Будем называть вещи своими именами. Она с ним спит. И он был в полном праве не испытывать ни малейших колебаний, отправляя её к шакалам: сам-то, лев, уже позабавился.

Росаура замедлила шаг перед подъездом. Ярость клокотала в ней неистово, и больше ничего. Ушла тошнота, усталость, неудобство, боль – она даже не заметила, как трижды чуть не подвернула ногу на своих каблуках, не чувствовала холода. Что она, собственно, делает? Что будет сейчас, когда она поднимется в квартиру? Зачем… зачем она возвращается?

Потому что она с ним спит. Таково положение дел.

Росаура расхохоталась бы, если б хватило дыхания, пока она взбиралась по ужасно крутой лестнице. Она до последнего не поднимала глаз, потому что предчувствовала – он выйдет её встречать… «Где принято встречать подруг, которые подверглись допросу с пристрастием?» Ха-ха. О, он так любезен, что придерживает ей дверь и готов помочь снять пальто…

Она не смотрела на него. Стоит на ногах – значит, не при смерти. Что-то расспрашивает, и на лице, непривычно разгорячённом, – живая тревога, но у Росауры желания только отвечать коротко, иначе она не может: кривая усмешка исказила её губы, они больше не пропускают сердечных слов.

Пальто она так и не сняла. Её бил озноб.

— Ты устала, тебе лучше лечь, — сказал ей Руфус. Росаура видела, с каким волнением он смотрит на неё, но не желала сделать ничего, чтобы хоть немного его успокоить.

— Я целый день ничего не ела. В этом доме есть хоть что-то съестное или мне с голоду помереть?

Он даже не нашёлся, что и сказать.

Они прошли на кухню. Тут Росауре пришлось забыть о голоде. Её окатила дрожь: на столе стояла бутылка.

— Убери это.

Росаура, сама себя не помня, схватила бутылку, и только потому что Руфус перехватил её за локоть, не успела хорошенько размахнуться, чтобы швырнуть об пол.

— Да бей, раз больно хочется, — сказал Руфус вдруг очень устало, безнадёжно. — В шкафу другая появится, как только эта в расход пойдёт.

Он почти усмехался. Росаура обмерла. Она поняла, что эти два красных пятнышка на его скулах и блеск в глазах разогреты спиртом и только. У неё будто сразу отняли все силы.

— Убери это, — повторила она глухо. — Пожалуйста.

Руфус забрал из её окоченевшей руки бутылку и убрал в шкаф. Росаура опёрлась о стол. Правда колола ей глаза: прощение не даёт никаких гарантий. Прощение не даёт никакой защиты. То, что случалось раньше, может случиться и впредь, сколько бы копий ни будет сломано, сколько бы слёз ни пролито.

— Руфус, ты часто пьёшь?

— Ты знаешь, какая у меня служба.

— Теперь знаю.

Слова сорвались, давно готовые, настоянные в горечи и обиде. Сорвались, как камень, гулко и стремительно. Не понять всего, что крылось под ними, было нельзя. Быть может, поэтому Руфус промолчал. Росаура же опёрлась о стол и откинула волосы назад.

— Ты напивался, — произнесла она и подняла на него тяжёлый взгляд. — Ты знал, что там со мной будет, и сидел тут напивался!

Он молчал и не смотрел на неё. Росаура прикрыла глаза, тяжело привалившись к стене.

— Какой же ты трус.

Она поглядела на него из-под ресниц. Она была готова ко всему: даже ждала, что он ударит её. Мысль о том, что он может поднять на неё руку, с удивительной лёгкостью уместилась в её голове. Однако Руфус всё молчал и не поднимал глаз, и Росаура поняла, что её слова достигли цели, по тому, как он едва заметно вздрогнул, как если бы его стегнули хлыстом. Росаура усмехнулась.

— И как часто ты напиваешься?

Он чуть поморщился. Его рот скривился в паршивой усмешке:

— Не так часто, как хотелось бы.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты вообще это делал.

Он помолчал и кратко сказал:

— Да мне тоже не очень-то это нравится. Но никто ещё не предложил ничего лучше.

— Лучше?.. Терять себя, превращаться в животное, это — лучше?..

Он ничуть не смутился, только наконец посмотрел ей в глаза. В его взгляде тлела тоска.

— Забыться. Хотя бы на пару часов. Не помнить. И не думать.

Росаура задохнулась, то ли от гнева, то ли от бессилия:

— Не думать о том, кто в этот момент рядом с тобой?..

Руфус странно посмотрел на неё.

— И правда, к этому я не привык.

Конечно, он не привык, что рядом с ним кто-то есть. Кто-то, кому это небезразлично.

Росаура стояла, оглушённая. Что ей теперь делать: угрожать или умолять? Требовать или увещевать? Никто не учил её, как вести себя с человеком, чьи скромные домашние привычки внушают дрожь в поджилки, а он (покуда это скрыто от посторонних глаз, а сам он уверен, что всё «в разумных пределах») не видит ни малейшей причины что-то менять. Она вполне была уверена, что если она попросит его никогда не прикасаться к спиртному при ней, он просто в некоторые вечера будет запираться один в спальне, по-джентльменски обойдя молчанием её женский каприз.

— Руфус, не пей. Пожалуйста. Мне очень страшно.

Он молчал. Она посмотрела на него и тихо сказала:

— Тебе тоже страшно, да?

Он не смотрел на неё.

— Руфус, чего ты боишься?

— Почти всё, чего я боюсь, уже произошло.

Его голос был ровен, вид — бесстрастен. В этом была обречённость, и только. Росаура поняла, что не знает, как его утешить. Она заразилась его тоской. Она могла только сесть на стул, так и не сняв пальто, и сказать глухо:

— Ну давай сюда этот твой заговоренный скотч.

Быть может, взгляд Руфуса омрачился, когда он сказал:

— Ну куда тебе…

— Я тебя не спрашиваю.

— Уж лучше хотя бы вина.

— Не лучше. Сейчас выбор между «плохо» и «ужасно», так что давай сюда скотч.

— Росаура…

— Знаешь, я могу пойти в какой-нибудь грязный паб и сделать всё сама.

Она поглядела на него исподлобья, чувствуя себя гадким подростком. Быть взрослой ей осточертело. Почему она должна о нём заботиться, увещевать, руки заламывать? В ответ он будет молчать и делать всё по-своему, а ей, может, тоже тяжело. Ей тоже хочется хотя бы пару часов не думать и не вспоминать ни о чём. У неё уже нет сил преодолевать отчаяние и верить в светлое будущее. Это он должен быть сильным и её утешать. А если не может — пусть хотя бы предложит даме выпить.

И правда: с застывшим лицом, будто сам не веря, что делает это, он поставил перед ней низкий стакан. Росаура лишь вскинула бровь:

— И это всё?

— Тебе хватит.

— А ты взял билеты в оперу?

— Что?..

— У тебя какие-то другие планы на вечер? Не хочешь познакомить меня с твоей матерью?

Он отвёл взгляд от её хищного оскала и взялся за бутылку.

Росаура глядела на мужчину перед собой с мрачным торжеством. Вот она, власть: он делает то, что ей хочется, даже если это совершенно неправильно и по своему почину он никогда бы так не поступил. Она усмехнулась в остервенении: да он ведь свято верит, что есть вещи, которые он никогда ни за что не сотворил бы. Но жизнь показывает, как мало мы знаем самих себя.

Росаура одним махом опрокинула в себя стакан и всё-таки немного испугалась, не умерла ли она вот так разом.

Кажется, Руфус забрал у неё стакан раньше, чем он бы выскользнул из ослабевших пальцев. Когда она чуть пришла в себя, то увидела, что он протягивает ей дольку яблока.

— Ты так и будешь стоять? — огрызнулась Росаура.

Он сел сбоку от стола.

— Мне за тобой поухаживать? — подначила она.

Наверное, если бы он мог, то хотя бы вздохнул. Но, верно, горечь костью встала поперёк горла. Он промолчал и налил и ей, и себе.

Росаура ощутила дьявольское желание расхохотаться.

— Не торопись, — попросил её Руфус. Не просто сказал или посоветовал, а именно попросил.

Вместо того, чтобы рассмеяться ему в лицо, она залпом выпила второй стакан. А потом уже рассмеялась.

— Это отвратительно, — сказала Росаура, когда к ней вернулся голос. Он стал надтреснутым, как будто его забрали и долго били в подворотне, прежде чем вернуть ей.

— Да.

Руфус смотрел на неё в ожидании. Быть может, он ждал, пока её вывернет наизнанку и это ребячество закончится. Но Росаура ответила ему тем же выжидающим взглядом с поволокой скуки. Честно сказать, ей и вправду стало казаться, что она хуже различает обстановку кухни, особенно по тёмным углам. Она отчётливо видела только то, что занимало её внимание: стакан под рукой и мужчину напротив.

Мужчина напротив отвёл взгляд. Всё, на что он был способен, так это сказать тихо:

— Тебе хватит.

— Да я вообще ничего ещё не чувствую!

Пока это не было правдой. Она чувствовала, что в ней разгорается что-то тёмное и выжигает из груди всякое чувство, кроме жестокого удовлетворения, из разума изгоняет всякую мысль, кроме желания большего беспамятства.

Она падала бы так вечно, как Алиса в кроличью нору, наслаждаясь возможностью не иметь в голове ни единой мысли. И как люди могут выносить реальность, не совершая время от времени этот спасительный прыжок в небытие?.. Как она могла осуждать тех, кто к этому особенно пристрастен? Как несчастен человек под гнётом прошлого и страха перед будущим! Как мало он имеет воли жить единственно настоящим моментом! Свобода — в том, чтобы сбросить с себя иго мыслей, терзаний, воспоминаний и надежд. Как жестоко разрывают ежесекундно человека желания, сомнения, размышления и предпочтения, навязанные решения и привычные шаблоны, потому что руководят нами боль и страх! Росауре казалось, что её грудь вместит воздух всего мира, стоит только поглубже вздохнуть.

— Я ничего не чувствую, — повторила она, не зная, секунду или вечность назад говорила до этого. — Как же хорошо. Господи, как же хорошо!

Росаура откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула. От прилившего воздуха вспенилась кровь, зашумела в голове. Росаура закрыла глаза и ощутила себя покинутой в глубоком чёрном море. Но не было ни страха, ни волнения, впрочем, и спокойствием не назвать то, что заполнило её доверху; она будто повисла в невесомости, и на губах сама собой выступила улыбка, как сукровица на порезе.

— Ты же знаешь, что мой первый жених был Пожирателем смерти? Вместо кольца он мне преподнёс свою Тёмную метку. Как это ты не знал? Все твои ребята знают. Я была уверена, что ты выбил на меня досье ещё до нашей первой встречи. Ты же по указке Крауча меня после первого же свидания в постель уложить пытался, да?

Он смотрел на неё, и лицо его было, как из камня. Наверное, если бы он мог, он бы закрыл глаза, заложил уши, но он не мог шевельнуться. Росаура держала его на узде и наматывала на кулак кожаный жгут.

— Знаешь, как он признался мне в любви? Он пригласил меня встретиться у реки и взял с собой томик с трагедиями Шекспира. Он открыл сцену на балконе из «Ромео и Джульетты» и предложил читать по ролям. Реплика за репликой мы дошли до признания. А там – чудесная ремарка, в которой вся суть любви, верно? He kisses her. Так просто. He kisses her.

Её губы приоткрылись, она коснулась их кончиками пальцев, оживляя воспоминание, которое благоухало ароматом тысячи роз. Это драгоценное воспоминание она раскатала по губам, точно жемчужину, она хотела, чтобы вкус, запах, трепет чужого тела, голос реки и шепот ветра, мягкость свежей травы, чтобы всё наполнило её заново, сделало живой, и особенно резко она ощутила, что тогда, в прошлом, она была живее, чище, счастливее и реальнее, чем сейчас. Пьянящая горечь переполнила её, и она потянулась за стаканом. Сколько попрано… сколько растрачено… Сколько уничтожено временем и растрачено в пустой суете… Тогда, давно, на заре её века, ей дано было сокровище, бесценный дар, как бывает только раз во всей свежести и целостности, и что это теперь – прах на губах! Она чувствовала себя обездоленной, обманутой, и тем паче разгоралась в ней ярость.

— Знаешь, как он любил меня? Он меня обожествлял. Я была его богиней. Ни разу, ни разу он не тронул меня и пальцем свыше того, что было дозволено! О, мы блюли чистоту. Мы хранили друг друга до таинства! Я была слабее, конечно… Считается, это мужчинам невмоготу сдерживаться, и в большинстве своем это так, но я говорю не о вас, животных, а о юноше, который любовь почитал святыней. Однажды… мы пришли под нашу иву на берегу озера… Её ветви свисали над самой водой, нас никто не мог видеть… Я отошла к краю берега, потому что солнце светило сквозь листья, и пригласила его посмотреть на меня, и я стала расстегивать своё платье, а он смотрел. Я расстегивала… своё платье… пуговицу за пуговицей, чтобы он видел каждый шаг… Это было всё равно что мучительно медленно заходить в ледяную горную реку…

Её пальцы скользили по вороту платья, обнажая шею, ключицы… Она владела взглядом – поверженным и растерянным, и, растягивая слова и ткань, она ждала, когда же в нём разгорится жажда. Самая низкая, грязная жажда, которую особенно должен презирать в себе человек, обладающий сильной волей и честным нравом. Но как и всякий человек, в конце концов он должен быть слаб и падок на мёд.

— Думаешь, он сорвался с цепи, как пёс? Нет, это твой удел. Помнишь, как ты был вусмерть пьян и овладел мною, как зверь? Конечно, с тех пор ты можешь думать обо мне, что угодно. Я и сама о себе теперь невысокого мнения. Но я пообщалась с твоими приятелями, и они напомнили мне, как один мальчик когда-то любил меня. Уважал. Он целовал мне колени. Думаешь, он преступил черту? Нет, этот мальчик был будто святой Себастьян. Мы умели хранить верность и блюсти чистоту. Но не думал же ты, что ты первый увидел меня без одежды? Не много ли тебе чести?

Так она в сладострастном остервенении топтала всё, что совсем недавно было ей так дорого, предпочтя реальности ускользающую мечту, призрак воспоминания. И платье на ней уже давно было расстёгнуто, и руки блуждали по телу, как в горячке, и она то смеялась, то кусала губы в досаде, и слова выходили рваные, гулкие, как отзвук стакана, что опускался и опускался на стол.

— Да, он запятнал себя. Этими руками, которыми он ласкал меня, он кого-то убил, жестоко убил. Но знаешь, ради чего? Мы были детьми, поэтому, разумеется, ради любви. Он был уверен, что так убережёт меня, укроет от всех невзгод! Видишь, этот мальчик так любил, что готов был убить. Ну, а ты? Что сделал ты? Ты даже никогда не говорил, что меня любишь. Не нужно, не буду тебя смущать; я знаю, всё для тебя так, игра, главное, чтоб без сказок про лебединую верность.

Голова её откинулась так далеко назад, что волосы касались пола. Ей показалось, что она вот-вот захлебнётся восторгом. Резко, до темноты в глазах, она перекинулась вперёд. Она увидела мужчину перед собой, он сидел у стола, опустив голову на руки, и глядел на неё искоса, тоскливо, как побитый пёс.

Она рассмеялась. Он содрогнулся.

— Пей, — сказала она ему, точно бросила кость. — За здоровье жениха и невесты.

Откуда-то она знала, что он будет послушен.

Потом он тоже откинулся на спинку стула. Теперь они оба глядели друг на друга из-под приспущенных век, и с приоткрытых разбережённых губ рвано срывалось дыхание.

Росаура скинула туфельку и положила ногу ему на колено.

Где-то в затухающем сознании промелькнуло опасение, что это его больная нога и даже незначительное прикосновение разбередит рану, но вместе с тем Росауре что-то подсказывало, что он не обратит внимания на боль. Она знала, что на этот раз он гораздо трезвее её, потому и медлит, разглядывая носок её ножки в полупрозрачном чулке.

Боялась ли она его? Ничуть. Любила ли? Любви нет места в чёрном море. Любовь слишком сложна, чтобы жить ею в моменте. Для любви нужно помнить, нужно сожалеть, нужно прощать, нужно смиряться, нужно надеяться, нужно терпеть. Нужно бояться сделать что-то не так. Сейчас это всё стало неважным. Страх ушёл вслед за стыдом. Вместо мыслей и чувств осталось только желание.

Он положил руку ей на щиколотку. Провёл ладонью по мягкой икре. Ухватил под коленом. А потом резко подался вперёд и встал перед ней на колени так, что её нога теперь лежала на его плече. Он припал губами к её бедру там, где кончались чулки, и она сама задрала выше юбку.

Вот и всё. Оказывается, чтобы что-то дикое стало приемлемым, нужно перестать смотреть на это человеческим взглядом. Нынче им разрешалось забыть и собственные имена.