Утро приближающейся охоты солнечное и безветренное. Не смотря на воду поблизости, в воздухе ощущается вязкая духота, обещающая скорую грозу. Если погода решит испортиться к вечеру, охотиться под дождем будет не самым приятным и безопасным опытом для юных адептов. Те это понимают, усиленно тренируясь с раннего утра.

Сичэнь просыпается от лязга оружия и коротких выкриков учителей, указывающих на промахи учеников, что долетают до окон его домика с тренировочного поля. И сразу же удивленно осознает, что впервые за много месяцев проспал всю ночь без сновидений. Вот и гадай теперь: от травяного чая из Облачных Глубин такой эффект или от человека, с которым тот был выпит. Тепло разгоняется по организму вместе с воспоминаниями вчерашнего вечера.

Взгляды и тихие разговоры, касания и поцелуи, смешивающееся дыхание и живое присутствие человека рядом. Они оба действуют осторожно и будто бы слегка боязливо, словно подростки, а не взрослые главы больших кланов, но отчего-то Сичэнь чувствует, что так правильно. Что резкость и нечто быстрое, необдуманное, здесь будет лишним. Он совершенно не замечает легкой улыбки, что играет на его губах, пока одевается и готовится к новому дню.

Улица встречает неприятной духотой, но едва ли она способна сейчас испортить настроение. Сичэнь раздумывает недолго прежде, чем повернуть в сторону мостков, проходящих с внутренней стороны домиков, вместо главной широкой дороги, ведущей к центру резиденции. Вероятность встретить Цзян Чэна у себя сейчас небольшая, но она все же есть. Почему-то при мысли увидеть его в самом начале дня становится уютно. Может, они смогут позавтракать вместе и заодно обсудить ход охоты, что должна начаться вечером.

Сичэню также необходимо навестить своих адептов на последней тренировке и еще раз объяснить им правила, которым необходимо следовать. Уточнить у брата, собирается ли он с мужем участвовать и, быть может, предложить свою помощь в патрулировании границ во время охоты. Проверить снаряжение, готовность духовного оружия и сигнальных огней на случай непредвиденных опасных случайностей. Стоит все-таки раздать адептам мешочки с лекарственными травами чисто на всякий случай…

Сичэнь настолько погружается в мысли и планы, что переставляет ноги, не задумываясь и не смотря, куда идёт, поэтому замечает вышедшего из-за ближайшего угла человека только когда они едва не сталкиваются. Мужчина, шедший слишком быстро, не успевает остановиться вовремя и, пытаясь избежать столкновения, по инерции делает шаг в сторону. Сичэнь ловит его за предплечье и дергает на себя до того, как тот грозится впечататься спиной в стену домика. Движение выходит чуть более резким, чем предполагалось, и человек буквально влетает в его грудь лицом, оступившись.

Все это происходит за считанные секунды, но Сичэнь, узнавший главу еще по стремительной походке, улыбается, не спеша убирать свои руки с чужой поясницы. Цзян Чэн, напрягшийся поначалу, поднимает лицо, явно собираясь разразиться отборной бранью, но, увидев, кто перед ним, слегка расслабляется. Будучи прижатым к чужой груди, он явно не знает, куда деть руки и как реагировать, и выглядит настолько неожиданно растерянным, что у Сичэня сжимается что-то внутри в странном щемящем чувстве.

Ох, должно быть, так ощущается нежность.

– Глава Цзян, куда же вы так спешите, – не удержавшись, спрашивает Сичэнь тихим довольным тоном, всматриваясь в немного дезориентированные произошедшим светлые глаза, – неужели так хотели встретиться со мной?

Он понятия не имеет, откуда в нем берется совершенно не свойственное ему желание поддразнивания, но не может удержаться. Крепкое и сильное тело в его руках пышет теплом и жизнью, доверчиво позволяя держать себя. Только услышав подначивающий вопрос, Цзян Чэн, наконец, отмирает, делает шаг назад и молча принимается оправлять одежду в попытках скрыть свою растерянность за этими ненужными движениями. Сичэнь сразу же начинает скучать по ощущению его тепла рядом с собой.

Стены нежилого сейчас домика надежно скрывают их от чужих глаз. С другой стороны – только бескрайняя синь огромного озера, которая никому не выдаст картинку того, как Сичэнь протягивает ладонь, чтобы коснуться легонько и ласково пальцами чужой щеки, огладить подбородок. Надо же, он и не думал, как много в нем скопилось этой потребности чувствовать чужое тепло. Хочется теперь постоянно. Улыбнувшись снова, Сичэнь проговаривает следом:

– Я хотел увидеть тебя утром.

Цзян Чэн, обхвативший его протянутое запястье пальцами, поворачивает голову, чтобы коснуться выпирающей косточки губами. Быстрый и чувственный жест, от которого пульс Сичэня принимается стучать внутри чуть быстрее. Сдвинув второй ладонью широкий рукав белого ханьфу немного ниже, Цзян Чэн оставляет следующий поцелуй в начале предплечья. Отвечает неровно, уделяя все внимание открывшейся бледной коже чужих рук:

– Я шел к тебе.

От этого простого ответа выдержка Сичэня дает сбой и он протягивает вторую руку, чтобы притянуть этого невозможного человека к себе поближе. Губы Цзян Чэня с готовностью подхватывают поцелуй. Мог ли Сичэнь даже представить себе, какими эти губы могут быть нежными? Как этот рот, разбрасывающийся ругательствами и резкой критикой, может податливо позволять делать с собой все, что хочется? Сминать и покусывать слабо, направлять, удерживая ласково за подбородок.

Сичэнь заставляет себя остановиться, когда понимает, насколько неровное дыхание у них обоих. Открыв глаза, он натыкается взглядом на чужие влажные губы и, сам не понимая, зачем, проводит по ним большим пальцем, словно забирая остатки поцелуя себе. Смотрит на человека перед собой и чувствует, как клубок эмоций внутри бурлит активно, разрастаясь все больше и больше.

На скулах Цзян Чэна цветёт едва видный румянец от жаркого поцелуя. Обычно напряженное и собранное выражение лица уступило место расслабленности, черты смягчились и стали более плавными. Сичэнь смотрит на него и думает, что таким главу Цзян может видеть только он. Лишь он один. И это осознание пьянит лучше всякого алкоголя, что Сичэнь не пьет вот уже сколько лет.

– Хуайсан позвал всех глав на завтрак, – прочистив горло, проговаривает Цзян Чэн чуть хрипловатым голосом, – мы можем не идти, если не хочешь. Я придумаю нам неотложное дело.

Чуть повернувшись, он смотрит в сторону озера, но Сичэнь видит в этом движении скорее попытку взять себя в руки, чем отстраненность. Видимо, настолько неожиданные столкновения и поцелуи с самого утра способны выбить главу Цзян из привычной колеи будничной собранности. Чтобы не напирать на него дальше пристальным взглядом, Сичэнь тоже поворачивается к воде. Втягивает в себя спертый тяжелый воздух и возвращает мысли обратно к насущным делам.

Хуайсан и его инициативность. Раньше Сичэню казалось милым вечное стремление главы Не к утонченному общению и разным безделушкам. Хуайсан всегда любил устраивать совместные трапезы, если ему случалось оказаться в одном месте с кем-то, и Сичэнь без раздумий присоединялся к нему. Сейчас от мысли снова оказаться рядом с главой Не становится неприятно и тягостно. Как от бесполезного груза, который ты обязан нести и не можешь скинуть с плеч хотя бы на минуту.

Предложение Цзян Чэна звучит заманчиво, очень, но Сичэнь не может прятаться ни от своих обязанностей, ни от Хуайсана. К тому же, наверняка в общей трапезной сейчас и представители Гу Су Лань, с которыми нужно побеседовать. Однако от готовности Цзян Чэна придумать какой-нибудь предлог, чтобы не идти, становится чуточку легче принять необходимость этого завтрака. Каким-то образом тот понял еще вчера, что глава Лань не горит желанием подобных взаимодействий с Хуайсаном.

Вновь взглянув на человека рядом, Сичэнь произносит:

– Готов всем солгать из-за меня?

Цзян Чэн фыркает скептично, складывая руки на груди.

– Ну я же не святоша, как ты. “Не врать” – это какое по счету правило из четырех тысяч?

– Одно из первых, – тихо отвечает Сичэнь, думая о том, что, должно быть, это правило одно из самых трудно выполнимых среди всех, что высечены на Стене Послушания, – думаю, нам все же стоит позавтракать со всеми.

Невежливо хозяину резиденции оставлять гостей одних – нет нужды произносить это вслух. Цзян Чэн морщится досадливо и кивает, отворачиваясь от озера, чтобы начать идти в направлении, откуда он так стремительно пришел. Сичэнь подстраивается под его шаг, заводя беседу о грядущей охоте.

Разговор течет плавно и размеренно, они находятся уже на полпути к нужному месту, когда неожиданно со стороны пристани раздается громкий собачий лай и приближающийся звук чего-то быстрого и нетерпеливого. Сичэнь успевает только сделать шаг в сторону прежде, чем несущееся прямо на них животное с радостным скулежом подпрыгивает на задних лапах, ставя передние на грудь чуть пошатнувшегося от такого напора Цзян Чэна. После илистого берега пристани вряд ли лапы собаки будут чистыми, наверняка на ханьфу останутся следы. Учитывая то, насколько глава Цзян любит безукоризненный порядок и строгость, Сичэнь готовится увидеть на его лице раздражение, недовольство или даже злость, но, подняв взгляд, удивленно замирает.

Опустив ладони на пушистую собачью голову, Цзян Чэн отточенным и ласковым жестом принимается чесать мягкие, стоящие торчком уши. И улыбается. Не маленькой ухмылкой, проявляющейся в уголках губ, что он демонстрирует обычно. Нет, это настоящая улыбка. Та самая, которая зажигает в глазах искорки радости и преображает все лицо.

Пушистый хвост бешено виляет из стороны в сторону, собака тянется достать языком до лица человека, по которому соскучилась, чтобы показать всю степень своей радости от встречи. Отпихнув мягко её морду, Цзян Чэн тихо смеётся, пока от этого звука внутри Сичэня что-то вспыхивает и мерцает, переливается всеми цветами, что способны подарить небеса. Глава Лань может просто стоять и впитывать в себя эту картинку – искренне и расслабленно улыбающийся Цзян Чэн, со смехом позволяющий собаке оставлять на своей одежде грязные пятна. Это ощущается как обнаруженное совершенно случайно сокровище, что было утеряно давно и, казалось бы, безвозвратно. Осторожный восторг и что-то еще, чему Сичэнь дать название не может.

– Ну ладно-ладно, я тоже скучал. Угомонись, Фея, – ворчит совершенно беззлобно Цзян Чэн, и собака послушно отступает, чтобы продолжить взбудоражено наворачивать вокруг своего человека круги, – опять убежала от Цзинь Лина?

Гавкнув словно в согласии, Фея отходит от Цзян Чэна и оглядывается. Наверное, хочет отвести к хозяину. Сичэнь прекрасно видел все эти дни, насколько присутствие уехавшего в другой клан племянника для Цзян Чэна важно и долгожданно, поэтому решает избавить его от выбора: остаться с ним или идти встречать гостя. Без третьего лишнего дядя с племянником встретятся друг с другом без ненужных формальностей.

– Иди, я подожду вас со всеми в трапезной.

В светлых глазах Цзян Чэна возникшая было радость гасится опасливым волнением. Подняв руку, он неловко пытается оттереть с одежды оставленный лапами след, и тот поддается, благо земля, давно не видевшая дождя, сухая, больше напоминающая пыль. Слышится осторожное:

– Не хочу бросать тебя здесь посреди дороги.

Сичэнь мягко улыбается, ощущая внутри жгучую и веселую нежность.

– Ты не бросаешь, а просто идешь встретить племянника. Я же не щенок, чтобы быть брошенным.

Цзян Чэн ворчит в ответ что-то, звучащее как “немного похож”, но Сичэнь специально первым делает шаг в сторону, чтобы развеять его сомнения. От картинки произошедшего даже место, в которое он направляется, уже не кажется таким беспросветно тягостным. Весь спектр внимания Сичэня смещается на совершенно другое.

Оказывается, улыбка Цзян Чэна может быть такой широкой, такой радостной. И такой красивой.

Не сдержавшись, Сичэнь оглядывается, чтобы увидеть удаляющуюся в сторону пристани фигуру в фиолетовом. Интересно, обнимет ли Цзян Чэн племянника?

В их с Лань Чжанем семье, будто бы являющейся олицетворением самих Облачных Глубин – холодных и далеких – ласковое прикосновение дарила только мама. Ни отец, ни тем более дядя и другие родственники не имеют привычку показывать привязанность через касания. Ванцзи давал тактильному Сичэню выказывать любовь через объятия только лет до семи. Примерно тогда же умерла мама, и возможности как-то реализовать свою частую потребность в чужом тепле закончились. Сичэнь настолько привык закрывать в себе это, что сейчас, найдя человека, который его касаний ждет и хочет, он ощущает, как начинает прорывать внутри него плотина. Отступают в сторону годы сдержанности, уступая место постоянному желанию чувствовать чужую кожу под пальцами.

Цзян Чэна сдержанным не назовешь. Раньше Сичэнь мог бы сказать, что и ласковым главу Цзян назвать сложно, но не теперь. Не когда он узнал, прочувствовал на себе, насколько это суждение ложно. Теперь Сичэнь может представить, как за закрытыми дверьми Цзян Чэн осторожно укачивал плачущего ребенка, недавно лишившегося родителей. Как протягивал ладонь, чтобы малыш имел поддержку, делая свои первые шаги. И как с каждым годом становился все строже и требовательнее с одним лишь желанием – уберечь единственную свою оставшуюся семью от жестокого мира.

Сложно предугадать, насколько близкие у них отношения сейчас, когда Цзинь Лин покинул Пристань Лотосов. Остается только надеяться, что наедине они все же семья, а не главы орденов. Сичэню отчего-то нравится думать об их теплой встрече. Цзян Чэну пойдет на пользу нахождение кого-то родного рядом.

Сичэнь продолжает витать в своих мыслях, когда появляется в трапезной. Он здоровается со всеми по привычке, усаживаясь на свое место, и даже отвечает что-то общее тут же начавшему щебетать Хуайсану, благо того на себя быстро берёт один из глав другого, небольшого ордена. Чужая болтовня раздается на периферии сознания, пока Сичэнь принимает от слуг чайник с заваренными травами.

– Сичэнь-гэ, ты будешь участвовать в охоте?

Подняв взгляд, он натыкается на несколько пар глаз, смотрящих на него с изрядной долей заинтересованности. Глава Лань давно не выходил в мир, погрузившись в уединение, и теперь все ждут, должно быть, его триумфального возвращения с самыми ценными трофеями из этой охоты. Или хотят узнать, не растерял ли прославленный Цзэу-цзюнь своих навыков за месяцы добровольной изоляции.

– Эта охота – возможность для юных адептов проявить себя, – спокойно отвечает Сичэнь, – я здесь, чтобы помочь им в непредвиденной ситуации.

– Цзэу-цзюнь не хочет растрачивать свои умения, соревнуясь с детьми, – кивнув в одобрении, говорит Хуайсан, и что-то в его тоне заставляет Сичэня напрячься, – благородно с его стороны так много помогать главе Цзян.

В чужом голосе и взгляде нет ни намека на издевку, но все же есть что-то. И это что-то пробуждает сидящее глубоко внутри Сичэня желание защитить. Обезопасить от возможной угрозы, которая неявно, но ощутимо для него самого принимается витать в воздухе наравне с ароматами трав и горького чая. Чуть прищурившись, Сичэнь отвечает так же миролюбиво, как и всегда:

– Конечно, мы с главой Цзян – близкие товарищи еще со времен “Аннигиляции Солнца”, Хуайсан.

Потому что это так. Совместные трудности, проведенные за военными советами бессонные ночи и нависшая над каждым угроза расправы – это не может не сблизить. Сичэнь помнит Цзян Чэна из тех времен мрачным, острым и резким парнишкой, который был вынужден стать мужчиной слишком быстро. Стать человеком, потерявшим в одночасье всё.

Новоиспеченный глава ордена Цзян бросался тогда в бой с рвением сумасшедшего и мстительного духа, из-за чего многие их соратники относились к нему с легкой опаской. Многие, но не Сичэнь.

Глава Лань всегда старался быть рядом в редкие моменты затишья. Не для жалости или утешения – они не были близки для подобного, но хотя бы для мягкого и теплого сочувствия. Заваренный чай, быстрые взгляды, тихий разговор о чем-то, что не является очередной тактикой боя. Сичэнь, который помнил Цзян Чэна беззлобно ворчащим пареньком, заботящемся об излишне активном брате, просто не мог выносить вида этого сломанного теперь человека. Он не знает до сих пор, удалось ли ему помочь тогда хоть немного. Лишь надеется, что его общество не было для Цзян Чэна слишком навязчивым и ненужным.

Тот Цзян Чэн и этот одновременно различаются и похожи. Взрывная резкость осталась, а ослепленная жаждой мести ярость ушла. Он будто бы по привычке ведет себя, как раньше, но делать это сейчас сложнее. Не когда племянник вырос, а брат вернулся из мертвых.

Возможно, завязавшийся между главами крупных кланов разговор мог бы утечь в весьма опасную и неприятную сторону, но их прерывает прибытие Цзян Чэна и Цзинь Лина. Все присутствующие традиционно складывают ладони в почтительном жесте приветствия, и атмосфера разряжается. Фокус внимания смещается на прибывших.

Цзинь Лин значительно подрос с того момента, как Сичэнь видел его в последний раз. За эти месяцы плечи его стали мощнее, почти лишившись детской худобы, а в глазах появилась серьезность человека, принявшего на себя большую ответственность. Он сравнялся с дядей в росте и, возможно, в будущем даже обгонит его. Одежды золотистого оттенка свободно обрамляют окрепшую фигуру, и на какое-то мгновение Сичэню вспоминается совершенно другой человек, носивший такие же. Он заставляет себя не думать об этом, улыбаясь подошедшим главам. Цзинь Лин – не Гуанъяо, и сравнивать их все равно что сравнивать небо и землю.

Обмен формальными любезностями, затем – завтрак. Сичэнь бросает взгляд Цзян Чэна, более расслабленного и довольного, чем обычно на подобных мероприятиях, и чувствует волну едва заметного тепла.

Водоворот дел, связанных с подготовкой к охоте, затягивает Сичэня сразу же, стоит ему только выйти из-за стола. Указания своим людям и проверка необходимого снаряжения сопровождаются общим шумом и воодушевлением молодых адептов в преддверии их первой охоты. И пусть ученики ордена Гу Су Лань гораздо более сдержаны, им не удается до конца скрыть свое волнение.

Опытные заклинатели часто обращают взор к небу с хмурыми выражениями лиц – громоздкие серые тучи тяжелеют с каждым часом все больше, грозясь пролиться огромным потоком воды на головы людей. Солнца за ними совсем не видно, из-за чего создается ощущение гнетущей атмосферы. Жаль, что охоту отменять нельзя – это считается самым плохим знаком для принимающего ордена из всех возможных. Цзян Чэн не станет подвергать клан даже возможной тени чьего-то осуждения из-за обычного ливня.

– Брат, ты уверен?

Лицо Лань Чжаня привычно бесстрастное, но Сичэнь видит в его светлых глазах спрятавшееся сомнение. Не к месту возникает ощущение, что младший брат боится оставлять его без присмотра как маленького ребенка. От этой мысли становится немного весело. Вэй Усянь стоит неподалеку, удивительно тактично давая им поговорить наедине. Об этом никогда не говорят вслух, но все знают – если супруги идут на ночную охоту, не следует им мешать. Становиться третьим лишним у Сичэня нет никакого желания. Парная охота должна быть только для двоих, и предложение Лань Чжаня присоединиться к ним продиктовано только чувством беспокойства и тревоги. Возможно, брат переживает о нем чуть больше, чем Сичэнь предполагал изначально.

– Я помогу главе Цзян с патрулями, – спокойно и уверенно, – встретимся утром, Лань Чжань.

Брат кивает, больше не настаивая. Оглядывается только напоследок прежде, чем скрыться в густой чаще вместе с мужем. Они – одни из последних. Большинство участников уже разбрелось по лесу в поисках чудовищ и нечисти. Цзян Чэн сейчас наверняка где-то неподалеку отдает последние указания. Наверное, надо бы найти его и решить, как приступить к этой долгой ночи. С самого утра, разделившись каждый к своему клану, они больше не виделись.

Наблюдая за тем, как фигуры последних заклинателей и адептов постепенно исчезают в темнеющем лесу, Сичэнь тихо выдыхает и кладет ладонь на рукоять прикрепленного к поясу меча. Его тяжесть, раньше казавшаяся несущественной, теперь будто бы придавливает к земле. Как приятно было не носить оружие с собой эти пару дней в безопасности резиденции.

Темнеющее небо продолжает клубиться в высоте причудливыми формами. Постепенно поднимается ветер. Сичэнь вдруг вспоминает, как в своей первый день в Пристани Лотосов летел с Цзян Чэном над этим лесом. Большой и густой, по древнему дикий и лишенный человеческого влияния. Здесь наверняка будет достаточно нечисти и духов. Может, стоит вернуться и взять с собой талисманов – последние он отдал группе самых молодых адептов Гу Су в желании защитить их как можно лучше.

– Глава Лань, – раздается неожиданно совсем рядом, и Сичэнь оборачивается, чтобы увидеть бесшумно подошедшего Цзян Чэна с искорками довольства в серых глазах, – я взял на себя смелость предположить, что вы захотите патрулировать границы вместе со мной.

Тон его несерьезный и шутливый, и Сичэнь кивает в ответ с улыбкой, чувствуя, как щекотно становится в груди от этой картинки. Едва сказав фразу, Цзян Чэн делает шаг в глубину леса, и Сичэнь следует за ним в немом и слабом удивлении – он не рассчитывал, что глава клана появится здесь сам и так быстро приступит к патрулю, даже не объяснив план действий, как делает обычно. Может, Цзян Чэн устал, а может просто доверяет ему достаточно для того, чтобы не рассказывать в подробностях каждый их шаг.

– Глава Цзян, – копируя чужую манеру, отвечает Сичэнь, – ваше предположение себя оправдало.

Раньше главы кланов на подобных планируемых охотах предпочитали отсиживаться в резиденции до утра. Редко кто имел желание бродить по мрачным тропам в опасности наткнуться на какую-то тварь, и обычно патрули выпадали провинившимся адептам или старшим заклинателям. Сичэню трудно представить, как Цзян Чэн сидит в своих покоях в тепле и уюте, пока прибывшие гости и юные адепты его клана охотятся в лесу. Слишком много в нем энергии и потребности в контроле для подобного.

Положив руку на рукоять Саньду, Цзян Чэн расслабленно оглядывается, идя рядом. Что-то во всем его виде Сичэню кажется странным, недостающим, но в темноте ветвей, что низко склоняются почти им на макушки, достаточно сложно разглядеть все в подробностях. Должно быть, глава клана просто сменил что-то в наряде для большего удобства. Тишина, опускающаяся на их прогулку, тоже ощущается как что-то инородное. После утреннего свободного разговора она пустотой звенит в ушах.

Поблизости слышится только шум леса: шуршание веток, стрекот птиц и порывы ветра. Все разошлись по территории в поисках монстров. Мрачные тучи нависают все сильнее, почернев с приходом тяжелых сумерек. Быть может, это погода так действует на них или усталость, но Сичэнь не может не думать о том, что сейчас ему впервые рядом с Цзян Чэном неуютно. Это как внутреннее чутье, которое хочется заткнуть, но оно все равно выплывает наружу. Пробегается мурашками по коже, холодком по загривку.

“Боже, прекрати сходить с ума”, ворчит сам на себя Сичэнь, чуть отстав от идущей впереди фигуры, “он не обязан всегда развлекать тебя разговорами”.

От последней мысли Сичэню становится едва ли не стыдно, и он спешит сказать хоть что-то, будто Цзян Чэн способен прочитать, что творится в чужой голове.

– Как справляется с кланом Цзинь Лин?

Цзян Чэн пожимает плечами, бросив на него взгляд через плечо. Выглядит он странно задумчиво и напряженно. Черты лица словно застывают, плохо различимые в подступающей ночи.

– Хорошо, – отвечает, наконец, спокойным тоном,и продолжает, как в ни в чем не бывало, – в отличие от тебя.

Сичэнь от неожиданности такого ответа пропускает шаг, едва не оступаясь.

– О чем ты?

– Ты знаешь, – тоже остановившись и развернувшись так, чтобы стоять лицом к лицу, – не можешь же не понимать, что глава клана из тебя никудышный. Великий Цзэу-цзюнь! Да ребенка обмануть сложнее, чем тебя. Облажался, а потом сбежал, чтобы не видеть последствий, да?

Нахмурившись, Сичэнь делает шаг вперед, всматриваясь в стоящее напротив существо. Цзян Чэн бы никогда не сказал подобного, в этом он уверен. К тому же, слишком уж топорно произнесены унизительные слова. Теперь, когда тварь начинает раскрывать себя, становится понятным, почему Сичэню было так неуютно. Интуиция чувствовала неладное, но глаза видели безупречную вплоть до каждой складки одеяния, голоса и нахмуренных бровей оболочку. Забавно, раньше Сичэнь доверял больше интуиции и чувствам – и это привело его к краху. Теперь же предпочтение фактам и собственным глазам тоже играет с ним злую шутку.

Неужели Сичэнь настолько отвык быть собранным и внимательным, что пропустил ловушку какого-то духа? Бога ради, да он едва зашел в лес. Так глупо.

Судя по идеальному воплощению образа, это не физический перевертыш – у тех всегда найдется какой-нибудь изъян. Значит, дух играет с его сознанием, беря оттуда все нужные детали и черты. Со стороны Сичэнь наверняка говорит с воздухом или скрывающейся во тьме тварью с получеловеческим обликом.

Рука тянется к Лебин, висящей на поясе, потому что с помощью меча с подобными монстрами бороться не имеет смысла – часто они бесплотны и поразить их оружием физическим сложнее, чем духовным. Да и не уверен Сичэнь, что сейчас хорошая идея пользоваться Шоюэ.

– Не это ищешь? – проговаривает лениво продолжающее стоять напротив существо, достав из-за спины белоснежную флейту. – Для опытного заклинателя ты как-то очень уж рассеян, Лань Хуань.

Сичэнь не может сдержать раздраженного вдоха. Даже стыдно в какой-то мере, что он смог попасться на удочку чего-то подобного. Скорее всего, дух караулил его еще у границы леса, раз действует настолько уверенно. Еще и достаточно разумный, чтобы получить преимущество и понимать, что без своего оружия заклинателю придется сложнее.

– Что, даже не поговоришь со мной? – губы оболочки изгибаются в хищной улыбке. – Тогда давай развлечемся.

В знакомых серых глазах зажигается потусторонний огонек, после чего обстановка вокруг моментально и резко меняется. Сичэнь знает, что сейчас произойдет – очередная обманка, галлюцинация, сотворенная духом для получения самого желанного – страха. Подобные существа всегда питаются горем и агонией.

Сичэнь понимает, что должен выставить барьер и не воспринимать происходящее. Что он должен абстрагироваться, сознанием отойти в сторону и сконцентрироваться на заклинании. Он знает это, но, когда меняющаяся картинка обретает четкие черты, все заложенные в голову правила ломаются как тонкие крылья соломенной бабочки от удара неосторожного с игрушкой ребенка.

Потому что его руки – в крови. Его меч – в чужой груди. А на его лице – полный агонии взгляд знакомых глаз.

Дыхание замирает, пока сердце принимается панически биться в груди. Рациональная часть сознания, знающая, что это только мираж, отступает куда-то далеко и не слышится. Затихает за громким воем раненого зверя внутри. Сичэнь сглатывает, чувствуя, как принимаются дрожать руки, против воли продолжающие сжимать рукоять меча.

– Это…– голос сипит и ломается, когда он пытается образумить сам себя, – это только воспоминание. Только воспоминание.

– Правда, Сичэнь? – хрипит Гуанъяо со стекающей с уголка рта струйкой крови. – А мертв я по-настоящему. Ты меня убил.

– Нет.

– Я же всегда любил тебя, брат. Почему?

– Прекрати!

Мертвец в ответ только насаживается на лезвие сильнее, чтобы оказаться ближе. Этому движению вторит звук разрываемой плоти, ломающихся костей. С обрубка, оставшегося от руки, продолжает течь кровь, ладонь Гуанъяо с силой вцепляется в ткань белого ханьфу, пачкая её багровыми пятнами. Сичэнь задыхается, не в силах отвести от него взгляд.

– Ты приведешь их всех к смерти, – с булькающем где-то в глотке звуком хрипит Гуанъяо, и картинка вокруг сменяется на Облачные Глубины, полыхающие огнем, – такой слабый лидер, как ты, способен только на это. Посмотри!

Огонь, еще секунду назад освещающий пространство вокруг, неожиданно гаснет, и на его месте остаются только руины. Тлеющие балки от места, где была библиотека. Разрушенный храм предков. Обгоревшие стволы мертвых деревьев и лежащие повсюду тела с яркими пятнами на белых одеждах. Сичэнь видит брата с валяющимся рядом разломанным гуцинем. Дядю с чужим мечом в груди. Усяня, лежащего рядом с Сычжуем в защищающей позе, которая никого не спасла.

Это неправда. Это все – искусная ложь и страх, что достали из темной глубины сознания и вынесли на свет. Только ужас, не имеющий ничего общего с действительностью. Ему нужно прийти в себя.

Выдохнув, Сичэнь делает спотыкающийся шаг назад. Пытается сложить бешено трясущиеся руки в нужную для заклинания комбинацию, но неожиданно сзади раздается крик, полный агонии. Сичэнь знает этот голос. И он не будет поворачиваться, чтобы посмотреть, что тварь еще решила показать ему. Но крики не прекращаются, только набирая обороты, становясь почти оглушительными.

Сичэнь не хочет знать, почему Цзян Чэн может так кричать. Он не будет смотреть.

Ему срочно нужно успокоиться. Нужно взять себя в руки.

Но эти крики.

Он не может сосредоточиться, пока они звенят в ушах. Ему нужно что-то, что поможет почувствовать реальность. Что-то отрезвляющее. Резкое.

Боль.

Не раздумывая, Сичэнь резким движением вынимает Шоюэ из ножен и полосует себя по ладони размашистым жестом. Острая вспышка боли пробегается по сознанию, в голове немного яснеет, пока тварь, увидевшая оружие, отшатывается назад. Резко вдохнув, Сичэнь делает второй взмах, оставляя более глубокую рану на предплечье. Кровь принимается быстро пропитывать белоснежную ткань рукава, но ему плевать, потому что боль реальная заглушает навеянный морок, заставляя его поблекнуть.

Подняв меч здоровой рукой, Сичэнь делает выпад, вкладывая в него духовную силу, и тварь теряет принятый облик, чтобы стать более подвижной и увернуться. Морок тает, возвращая реальность – темный лес, полный шума деревьев и стрекота птиц. Издав нечто среднее между шипением и рыком, дух рвется вперед, намереваясь напасть, и Сичэнь готовится к схватке, но неожиданно откуда-то сбоку раздается громкий треск. Через мгновение небольшая полянка освещается фиолетовыми всполохами молний.

Для Цзыдяня, способного выбивать души, подобная тварь – дело пары сильных ударов. Издав последний вой, неупокоенный мстительный дух разрывается на сотни мелких частиц, тут же растворяющихся в воздухе. Цзян Чэн, теперь настоящий, выходит из темной чащи с немного обеспокоенным видом.

– Сичэнь, – начинает он чуть нервно и оттого резковато, – не думал, что ты пойдешь на охоту один.

– Я не собирался, – устало улыбнувшись, отвечает Сичэнь и облегченно выдыхает, опуская зажатый в ладони меч, – это вышло случайно.

В темноте ночи Цзян Чэн явно не может сразу увидеть раны. Не то, чтобы Сичэнь этого хотел. Он только надеется, что длинный рукав прикроет их, а после удастся с ними разобраться самостоятельно. А еще ему нужно найти Лебин. Она наверняка валяется где-то здесь, оброненная духом.

– По тебе даже монстры соскучились, м? – продолжая подходить, проговаривает Цзян Чэн. – Сами бегут навстречу.

Сичэнь не может не улыбнуться на его забавный тон. Как позорно. Цзян Чэн даже мысли не допускает, что из схватки с таким низкопробным духом прославленный Цзэу-цзюнь может выйти хоть сколько-нибудь покалеченным. Что ж, наверное, Сичэнь действительно опустился достаточно низко за эти месяцы. И в заклинательстве, и в своих навыках общения.

Немного растерянно осмотревшись по сторонам, он замечает белеющую в невысокой траве флейту. Она лежит как раз на пути Цзян Чэна, и тот, тоже увидев инструмент, быстрым и легким жестом поднимает его. Ощутив жгучую благодарность, Сичэнь говорит искренне:

– Я бы предпочел, чтобы навстречу мне бежал только ты.

Цзян Чэн фыркает в ответ почти смущенно, подходя к нему вплотную. Цзыдянь, не чувствуя больше опасности, со вспышкой снова становится кольцом на чужом пальце. Сичэнь пытается развернуться к собеседнику здоровой рукой, думая, как бы взять протянутую флейту. Для начала нужно вернуть Шоюэ в ножны, но меч в крови, и на ярком белом лезвии это будет видно очень хорошо. Должно быть, эти его метания выходят достаточно неестественными, потому что Цзян Чэн рядом мигом напрягается.

– Ты ранен?

– Все в порядке.

– Нихрена, – наполовину зло, наполовину взволнованно огрызается Цзян Чэн и протягивает руки вперед, спрятав перед этим флейту у себя, – покажи.

Сичэнь морщится в досаде и все-таки протягивает конечность, рукав на которой уже наполовину пропитался кровью. Глубокие порезы неприятно горят, но в его жизни были раны и гораздо хуже. Выслушав поток крепкой брани, Сичэнь пытается успокоить коротким:

– Это просто царапины.

– Не дергайся, – звуча резко, отвечает Цзян Чэн и, скользнув взглядом на все еще зажатый во второй ладони Сичэня Шоюэ, делает правильные выводы о природе этих порезов, – просто так кровь не остановится.

В этом и загвоздка. Заклинатель и его оружие – единое целое. Духовная сила, пропитывающая меч, слишком сильна, поэтому раны, нанесенные её же обладателю, заживают гораздо хуже. Ни один заклинатель в своем уме не станет ранить себя своим же оружием. Слишком долгое и болезненное будет лечение, почти как у обычного человека, духовных сил не имеющего. По этой причине многие заклинатели, решившие окончить свой земной путь самостоятельно, выбирают сделать это своим же оружием. Серьезный и смертельный удар в таком случае излечить не выйдет ни одним способом. Оружием заклинателя можно даже рассеять его душу.

Сичэнь почти что кожей чувствует исходящую от Цзян Чэна ауру волнения и ярости. И от этих чужих эмоций внутри отчего-то просыпается вина. Особенно когда Цзян Чэн резким движением отрывает кусок ткани от собственного ханьфу, явно намереваясь использовать его как перевязочный материал до того момента, как они доберутся до чистых бинтов. Сичэнь не может сдержать короткого возгласа:

– Не стоило!

– Что, нужно дать тебе истечь кровью?

– Её не так много.

Руки Цзян Чэна, не смотря на его резкий тон держащие пострадавшую конечность осторожно и бережно, чуть вздрагивают. В темноте не видно чужого лица, но Сичэнь знает, что оно явно сейчас приняло нахмуренное и суровое выражение.

– Не неси чушь, – все же отвечает он после долгой паузы, принимаясь крепко обматывать запястье тканью, – сменим повязки, как только дойдем до резиденции. У меня есть нужные лекарства.

Закончив, Цзян Чэн отпускает его и делает шаг в нужном направлении, явно намереваясь идти вместе с Сичэнем. Шаги его стремительные и резкие, но он то и дело оглядывается, словно проверяя, не завалился ли глава Лань под какой-нибудь куст. Как следящий за нерадивым отпрыском родитель. Стыд опаляет грудь неприятным огнем. Цзян Чэн ведь готовил охоту месяцами, но вынужден сейчас нянчиться с ним только потому, что Сичэнь оказался неспособен самостоятельно разобраться с мелким духом. Небо сверху разражается громом, словно поддерживая настроение главы Цзян. Скоро все-таки будет гроза.

– Я могу справиться сам, – тихо проговаривает Сичэнь, когда впереди появляются первые домики резиденции с горящими вокруг факелами, – ты, наверное, хочешь вернуться к охоте?

Цзян Чэн бросает на него взгляд через плечо, и в свете огней неподалеку, наконец, можно разглядеть его черты нормально. Все как предполагалось – нахмуренные брови, напряженные плечи, сжатые губы. Отвернувшись обратно, Цзян Чэн обрубает коротко:

– Я сейчас там, где хочу быть. Идём.

На удивление Сичэня, они идут не в лазарет и даже не в домик, что был отведен для него. Цзян Чэн приводит его в собственные покои. Усаживает на мягкую подушку, приказывает принести нужные лекарства и чистые бинты. Сидя на своем месте, Сичэнь наблюдает за его приготовлениями, ощущая возрастающую горячечную боль в руке. Она расползается по всей конечности, пульсируя часто вровень с сердцем.

Импровизированные бинты фиолетового цвета продолжают пропитываться кровью. Быть может, легкое головокружение ощущается именно из-за этого. Становится холодно, поэтому, когда чужие руки осторожно тянут с него верхнее ханьфу, Сичэнь осоловело моргает, поднимая лицо. И натыкается на странный взгляд Цзян Чэна, склонившегося над ним.

– Оно в крови, – удивительно мягко проговаривает тот на контрасте со своим недавним тоном, – нужно снять, я дам тебе другое, хорошо?

Сичэнь кивает, выпутываясь из одежды. Приходится сильно прикусить губу, когда в намерении снять пропитавшийся кровью рукав, он неосторожно касается раненого предплечья. Едва верхнее одеяние исчезает, мелкая дрожь холода прошивает тело, но на плечи сверху сразу же опускается что-то теплое. Сичэнь вцепляется в плотную ткань здоровой рукой, запахивая её сильнее. На разнице с продолжающей полыхать огнем рукой создается неприятное ощущение слишком яркой боли. Странно, она будто бы увеличивается с каждой минутой.

– Сейчас станет легче, – усевшись напротив, говорит Цзян Чэн и тянется к пострадавшей руке, аккуратно принимаясь разматывать повязки, – лекарства приглушат боль.

Глава Цзян сам все еще в прежней одежде с оторванным сбоку куском, но его это будто бы не заботит. Он весь сосредоточен на двух глубоких порезах: для начала дает Сичэню выпить какой-то настой, а затем промывает раны теплым отваром, накладывает горько пахнущие мази и принимается бинтовать уже нормальным материалом. За приоткрытыми окнами начинает шуметь мелкий пока дождь. Совсем скоро он грозит превратиться в настоящий ливень. Сверху громыхает. Значит, где-то в тяжелых тучах сверкают и молнии.

У Сичэня нет ни капли желания смотреть на собственную руку. Вместо этого он разглядывает человека напротив. Смотрит на сосредоточенное серьезное лицо, едва заметные морщинки на лбу и поджатые тонкие губы. Глаза Цзян Чэна омрачены какими-то тяжелыми мыслями. Сичэню очень хочется поцеловать его. Сглотнув, он произносит тихо:

– Я испортил тебе охоту.

– Ты ничего не испортил.

– Но ты злишься.

– Я не… – Цзян Чэн прикрывает на мгновение глаза и выдыхает, словно беря себя в руки, – я злюсь, но не на тебя. А на эту поганую тварь, что заставила тебя сделать это. Надо было убить её медленнее.

Сичэнь не знает, что ответить на это. Он только дожидается, пока Цзян Чэн закончит бинтовать, после чего протягивает здоровую руку и вцепляется ей в ворот фиолетовых одежд. Тянет на себя слабо, готовый к отказу, но Цзян Чэн склоняется к его лицу, чтобы коснуться губами сначала покрасневшей от начинающейся лихорадки щеки, затем – губ. Поцелуй медленный и мягкий. Отстранившись, по мнению Сичэня, слишком быстро, Цзян Чэн касается своей ладонью чужого лба.

– У тебя жар. Так обычно и бывает. Нужно отдохнуть, он спадет через пару часов.

– Ты много знаешь про такие раны, верно?

– Да.

И никаких пояснений. Сичэнь их и не ждет. Только наблюдает, как поднявшийся Цзян Чэн убирает в сторону использованные бинты и мази. Наверное, теперь Сичэню нужно идти к себе, чтобы отлежаться там. При мысли об одинокой пустой комнате становится тоскливо. Оказаться там после этой заботы все равно что быть выкинутым из теплой постели на мороз. Сонно выдохнув, Сичэнь проговаривает тихо:

– Я не хочу уходить, – и, понимая, насколько жалко это может звучать со стороны, – можно побыть с тобой еще немного?

Возня Цзян Чэна затихает на мгновение. Слышится затем ломким голосом:

– Я не собирался выгонять тебя, Сичэнь, – и касание, тянущее наверх, – идём.

Сичэнь понимает, что это постель, когда садится на что-то низкое и мягкое. Затем чужие руки ласково касаются его головы, вынимая заколку, спать на которой было бы крайне неудобно. Освобожденные тяжелые волосы тут же рассыпаются по плечам. Пульсирующим болью вискам становится чуть легче. Опустившийся на корточки рядом Цзян Чэн тянется снять чужие сапоги и Сичэнь выныривает из горячечной сонливости на пару мгновений от того, насколько это действие… слишком.

– Я сам-...

– Не мельтеши, – отрезает Цзян Чэн, быстро избавляя его от обуви так, что Сичэнь не успевает понять, что к чему, – ложись. Скоро станет еще холоднее.

– Ты полежишь со мной?

Это все лихорадка. Только болезнь и алкоголь способны вытянуть из Сичэня подобные фразы. Завтра он наверняка сгорит со стыда от собственной наглости. Но это будет завтра. А сегодня ему хочется только тепла, потому что Цзян Чэн прав – холод проникает все глубже под кожу, заставляя дрожать сильнее. Сичэнь никогда не слышал о подобном эффекте ранений духовным оружием, но не то, чтобы он этим когда-то интересовался. Какое странное действие.

Цзян Чэн, укутывающий его в еще одно большое одеяло, замирает от этих слов. Смотрит долгим взглядом, изучает чужое лицо пристально, после чего коротко кивает. И Сичэнь может немного расслабиться от этого немого согласия. Он ждет, пока Цзян Чэн возится еще с чем-то в покоях, с усилием не проскальзывая в сон, вызванный, должно быть, выпитым отваром. Когда постель прогибается от легшего рядом тела, Сичэнь слепо тянется здоровой рукой и облегченно выдыхает, найдя чужую ладонь. Почему-то именно это касание – то, что дарует ему окончательное успокоение. Он проваливается в вязкий тяжелый сон, чувствуя себя в безопасности.