Сичэнь просыпается от того, что ему очень жарко. Настолько, что влажные волосы прилипают к вискам, а воздуха не хватает. Мир все еще погружен в ночь – только слышится стук капель по крыше дома. Значит, прошло совсем немного времени. Может, пара часов. Дождь так и не кончился, лишь ушла гроза. Свечи в покоях погашены, только едва-едва освещают пространство тлеющие угольки очага, что недавно, должно быть, горел в полную силу. Мало того, что в комнате сильно натоплено, Сичэнь еще и укрыт двумя одеялами. Наверное, Цзян Чэн пытался согреть его всеми возможными способами.

Последняя мысль запускает цепочку воспоминаний, и Сичэнь испытывает жгучий прилив неловкости. Боги, он вправду просил Цзян Чэна лечь с ним в одну постель? Еще и цеплялся за него в попытках согреться, не давая даже встать с кровати. Повернув голову, Сичэнь моргает, привыкая к полутьме, и видит очертания лежащего рядом с ним теплого тела.

Цзян Чэн устроился на боку в удивительно уязвимой позе. Ноги поджаты почти вплотную к груди, одной рукой он обхватывает себя за ребра, когда другая раскрыта ладонью вверх и чуть вытянута в сторону. Сичэнь понимает, что держался в лихорадке именно за неё. Так странно. Почему-то Сичэнь думал, что Цзян Чэн должен обязательно спать на спине, выпрямившись, как солдат, которым он всегда был. Очередное несовпадение реальности с ожиданием.

Осторожно сместившись вбок, чтобы не разбудить случайным касанием, Сичэнь принимается скидывать с себя одеяла. Наконец-то становится свободнее дышать. Оставшись только с тонкой накидкой поверх среднего одеяния, он тянется поправить налобную ленту, чтобы привести волосы в хоть какой-то порядок. Однако, стоит поднять руку вверх, как она тут же напоминает о ранах острой вспышкой боли. Сичэнь морщится, опуская её медленно обратно. Да, жар спал, но порезы и не собираются заживать так же быстро. Все как говорил Цзян Чэн. Откуда ему известны такие подробности?

Обернувшись, Сичэнь снова смотрит на едва различимый во тьме силуэт. Широкие плечи плавно опускаются и поднимаются, обозначая ровное дыхание. Очень хотелось бы сейчас больше света, чтобы рассмотреть такого Цзян Чэна лучше. Увидеть расслабленные черты и распущенные волосы. Не сдержавшись, Сичэнь осторожно ложится на свое прежнее место. Придвигается в желании оказаться максимально близко и чувствует, как его кожи легонько касается чужое размеренное дыхание.

Может, ему стоит уйти к себе, раз он проснулся. Не давать основу слухам о совместно проведенной ночи глав орденов. Может, Сичэнь должен быть благодарен за помощь достаточно, чтобы уйти и не испытывать их обоих неловким совместным пробуждением на утро. Это было бы правильно. И одновременно с этим неправильно тоже.

Цзян Чэн заботился со всем находящимся в нем рвением. Уйти тихо и незаметно после подобного будет низко.

Да и не хочет Сичэнь уходить.

Сглотнув, он поднимает здоровую ладонь, сам не зная, что собирается делать. Нестерпимо хочется придвинуться еще ближе. Положить руку на теплое плечо, прижать к груди и укрыть собой надежно и бережно. Но в таком случае он точно разбудит его, а Цзян Чэну явно требуется отдых после всех этих сумасшедших дней кутерьмы.

Пальцы касаются в итоге осторожно чужой раскрытой ладони. Обхватывают её полностью, заключая в мягкий капкан, и чувствуют у запястья бьющийся пульс. Цзян Чэн, привыкший, должно быть, что Сичэнь хватается за него все это время, не просыпается. Только вздыхает чуть глубже и теснее обхватывает себя второй рукой. Можно бы было подумать, что ему холодно, но в покоях слишком натоплено для подобного допущения. Значит, это просто поза, в которой глава Цзян спит часто.

Даже во сне он закрывает уязвимые части тела. Будто бы пытается стать меньше и незаметнее, сохранить внутри крупицы тепла. Сичэню до легкой дрожи в ладонях хочется, чтобы рядом с ним Цзян Чэн чувствовал себя в безопасности. Чтобы мог развалиться на постели, раскинув руки в стороны, а не сжимался в маленький неприглядный комок. И сила этого желания, возникшего в груди неожиданно, даже не пугает. Сичэнь спокойно принимает её в себе, легонько поглаживая чужую теплую кожу и ощущая дыхание.

Заснуть повторно не удается – отвар, что дал ему Цзян Чэн, постепенно перестает действовать, и возвращающаяся боль не дает уплыть в сон полноценно. Вместо этого Сичэнь дремлет, время от времени возвращаясь в реальность от особенно ярких волн болезненного ощущения в руке. Устроить конечность удобнее не выходит – она противно пульсирует жаром в любом положении.

В конце концов, Сичэнь решает помедитировать, чтобы успокоить разум и затолкать болезненные ощущения поглубже в сознание. Он садится на постели и натягивает на продолжающего спать удивительно неподвижно Цзян Чэна одно из одеял – накопленное тепло постепенно уходит из комнаты. Сложив здоровую руку в правильном жесте, а больную – в его подобие, глава Лань погружается в медитацию. Однако долго в ней пробыть ему не приходится.

Из расслабленного состояния вырывает странный звук. Сичэнь открывает глаза с резким выдохом и в первые несколько секунд не может понять, в чем дело. В комнате немного посветлело – начинает заниматься ранний рассвет. Может, около пяти часов утра.

Сичэнь хмурится, пытаясь понять, что выдернуло его из медитации, и замирает, когда за спиной, где все это время продолжал спать Цзян Чэн, снова раздается тихий полузадушенный звук. Сичэнь оборачивается, уже предполагая, что увидит.

Теперь Цзян Чэн обнимает себя уже обеими руками. Сильно, скорее всего, даже до боли стискивает собственные бока, если судить по побелевшим кончикам пальцев, что впиваются в ткань одежд. Лицо его, раньше расслабленное, стало напряженно нахмуренным, с горьким изломом бровей и сжатой челюстью. Что бы ему ни снилось, хорошим сновидением оно не является.

У Сичэня душа ноет болезненно от этого вида. Придвинувшись по постели на коленях ближе, он сначала не знает, что ему делать. Не оставлять же Цзян Чэна наедине с кошмаром. Нужно как-то разбудить, но не резко, чтобы не напугать. Он знает прекрасно по себе, что первые секунды после пробуждения от таких снов неприятны – слишком ярки еще образы, мелькавшие под веками.

Цзян Чэн издает еще один звук сквозь стиснутые зубы и тихо стонет. Сдавливает в одной из ладоней ткань на собственной груди, будто там – сосредоточение его агонии, и пытается сжаться теснее. Как человек, которого повалили на землю и пинают ногами целой толпой, старающийся защитить самые уязвимые части тела.

Не в силах и дальше смотреть на это и бездействовать, Сичэнь осторожно кладет свою руку на чужое сведенное в напряжении плечо. Он готов к бурной реакции, и только поэтому мигом открывший глаза Цзян Чэн, отшатнувшийся прочь от касания, не падает с края кровати. Сичэнь убирает ладонь как только убеждается, что падения не случится, и отступает назад, создавая между ними пространство. Потому что в серых глазах Цзян Чэна искрится настоящий страх. Тот самый животный ужас, от которого внутренности сводит спазмом, а дыхание учащается. Видеть такой взгляд у Цзян Чэна – противоестественно. Неправильно.

Что ж, видимо Сичэнь разгадал тайну ранних пробуждений главы Цзян. Что могло ему сниться? Вариантов слишком много: сожжение Пристани Лотосов, плен у клана Вэнь, смерть сестры, война и еще десятки образов, что могут быть вызваны волнением тревожного сознания. Сценарии осуществившиеся и те, которых никогда не было в действительности.

Приподняв руки ладонями вверх, Сичэнь проговаривает как можно мягче:

– Все хорошо, это только я, – серые глаза обращают свой взгляд к нему, как только слышится голос, и Сичэнь повторяет, – все хорошо, ты дома.

Волосы Цзян Чэна, лишенные строгой заколки и ленты, немного растрепаны. Осознанность постепенно возвращается к нему, Сичэнь понимает это по выражению лица и жестам: снова нахмуренные брови, резкие и грубые касания к собственным глазам, будто бы стирающие влагу, хотя слез в них замечено не было.

– Сичэнь, – хрипло и едва слышно, – ты здесь.

И что-то в этой короткой фразе, во всей уязвимой позе и голосе ломает, заставляет Сичэня протянуть медленно свои руки вперед в приглашающем жесте. Желание утешить бурлит внутри потоком, сносящим все на своем пути.

– Конечно, я здесь, – отвечает мягко, а затем добавляет просяще и ласково, – иди ко мне?

В глазах Цзян Чэна мелькает удивление, затем – настороженность. Он молчит, продолжая рассматривать сидящего напротив Сичэня, и склоняет голову в странном жесте. И не согласие, и не отказ. Руки его продолжают сжимать ткань на груди неосознанно. Комкают материал, оставляют красные полосы от ногтей на коже.

Перед Сичэнем сидит человек, которого всю жизнь обнимал только он сам. И теперь, получив предложение от кого-то другого, он не знает, как реагировать.

– Пожалуйста, А-Чэн – терпеливо и осторожно проговаривает Сичэнь после нескольких мгновений тишины, сам не замечая, какую форму имени он использует, – иди ко мне.

Проходит мгновение, затем еще одно. А потом, немного неуклюже приподнявшись на коленях, Цзян Чэн делает усталый рывок вперед, попадая прямиком в подставленные руки. Сичэнь смыкает ладони, чувствуя, как обнимают его крепко поперек груди, и оставляет легкий поцелуй в темных растрепанных волосах. Выдохнув тихо, Цзян Чэн прячет лицо в чужой теплой шее. Плечи его медленно расслабляются, дыхание выравнивается.

Сичэнь устраивается удобнее, откинувшись спиной на подушки, и тянет Цзян Чэна за собой. От этого движения тот немного смещается, оказавшись лежащим почти что сверху. Ощущая теплую тяжесть на своей груди, Сичэнь принимается здоровой ладонью мерно поглаживать чужую спину, пропускать через пальцы пряди волос. Тишина опускается на них плотным полотном с легким налетом невысказанных слов. Цзян Чэн продолжает лежать безмолвно, будто бы прячась от взгляда Сичэня на его же груди. Видна только темноволосая макушка и руки, обхватывающие чужую талию.

Чувствуя потребность показать ему, что все действительно хорошо, Сичэнь проговаривает тихо:

– Мне они тоже снятся.

– Я знаю.

Такой же едва слышный ответ. Выходит, тогда в беседке взгляд Цзян Чэна, который показался Сичэню странным, был полон не только тревоги, но и понимания. Глава Цзян слишком хорошо знает, как кошмары ощущаются, и наверняка может определить, когда они снятся другим. Забавно, Сичэнь вот до недавнего времени имел об этом понятие очень расплывчатое.

Помолчав пару мгновений, Цзян Чэн вдруг отстраняет одну из рук, чтобы опять коснуться ей своей груди. Неосознанный, привычный жест, который он даже не замечает.

– Я все жду, что со временем их станет меньше, – неровным и сиплым голосом, оседающим на ключице Сичэня, – я устал.

Последние слова сказаны настолько тихо, что Сичэнь едва слышит их. К нему сразу приходит понимание, что Цзян Чэн, скорее всего, впервые в жизни произнес подобное. Позволил себе открыться настолько, чтобы показать истинное свое состояние. Мягкое уязвимое нутро с огромным грузом усталости, потерь и страхов. И все это – прямо перед Сичэнем. Доверчиво и открыто.

Ощутив мощный прилив нежной привязанности, Сичэнь сжимает объятья сильнее. Вжимается щекой в чужую макушку, игнорируя вспыхнувшую от активного движения боль в руке, и хочет остаться в таком положении если не навсегда, то хотя бы надолго.

Сичэнь не знает, как избавить Цзян Чэна от кошмаров. Он и себя-то от них спасти не в состоянии. Но ему хочется сделать все возможное. Хочется дать понять, что он здесь, что он готов быть рядом, чтобы протянуть руку и вытянуть из тягучей ловушки сознания.

Коснувшись губами темных волос, Сичэнь проговаривает ласково:

– Я держу тебя.

Цзян Чэн резко выдыхает, на мгновение замерев, после чего неожиданно опирается на локти, приподнимаясь над Сичэнем. Пряди черных волос падают ему на щеки, серые глаза пристально вглядываются в лицо лежащего под ним человека. Лучи поднимающегося солнца окрашивают стены комнаты в нежный персиковый цвет. В этом мягком свете Цзян Чэн выглядит одновременно разбито и умиротворенно. Он выглядит таким красивым.

Подняв ладонь, Сичэнь поправляет мешающие пряди, спускается взглядом к губам. Сглатывает непроизвольно, проводит пальцами по подбородку и задерживает дыхание, когда Цзян Чэн склоняется ниже. Их губам не хватает друг до друга нескольких миллиметров, но Сичэнь не сокращает это расстояние, не уверенный, что сейчас подходящий момент. Он должен быть уверен в том, что Цзян Чэн действительно хочет этого, а не отдает часть себя ради желаний другого.

– Сичэнь, – сдавленно выдыхает Цзян Чэн над ним и жмурится, прикрыв глаза, – ты просто невозможный.

Сичэнь не успевает разобрать, с хорошим ли посылом это было сказано, потому что в следующее мгновение Цзян Чэн склоняется еще ниже, соединяя, наконец, их губы вместе. Этот поцелуй странно непостоянный: то голодно порывистый, похожий на самый первый, то вдруг становящийся медленным и вдумчивым. Словно Цзян Чэн не может решить, как себя вести, но Сичэнь все равно позволяет ему делать, что вздумается.

В какой-то момент они приподнимаются. Сичэнь садится на постели и следом чувствует горячую тяжесть на собственных бедрах – чтобы быть как можно ближе, Цзян Чэн устраивается напротив, вжимаясь своей грудью в чужую. Обхватывает ладонями голову Сичэня, вплетается в волосы и, задев пальцами ленту, тут же убирает их, будто обжегшись.

– Нет, – оборвав поцелуй, хрипло и строго проговаривает Сичэнь, и, взяв чужую руку в свою, направляет её обратно себе на затылок, – сними её.

– Сичэнь…

– Она твоя.

Он ощущает едва заметную дрожь чужой ладони, когда Цзян Чэн, шумно выдохнув, осторожно касается ленты. Учась так долго в Облачных Глубинах и будучи образованным главой клана, он прекрасно знает о её значении и потому медлит, словно готов услышать следом за разрешением жестокий отказ. Но этого не будет.

Волосы, окончательно освобожденные, остаются лежать за плечами. Лента с тихим шуршанием бережно складывается, чтобы быть отложенной куда-то вбок. Цзян Чэн выглядит слишком поглощенным этим действом, и, не сумев сдержать себя, Сичэнь уделяет внимание его маячащей перед глазами шее. Впивается в неё губами, чувствуя стучащий под кожей пульс, и прижимает горячее тело ближе к себе, чтобы прочувствовать каждый изгиб, выдох и дрожь. Руку снова прошивает разряд горячечной боли, но заставить её притихнуть где-то в глубине сознания оказывается удивительно просто. Сейчас совершенно не до неё.

Все внимание сосредоточено на звуках чужого тяжелеющего дыхания и ощущении твердого теплого тела, спрятанного под слоем ткани. Желание коснуться голой кожи вместо этой хлопковой преграды все возрастает и возрастает внутри. Сдвинув немного ворот фиолетового халата, Сичэнь касается губами оголившейся ключицы. От этого движения ткань съезжает, и так расслабленная активными объятиями, и в открывшемся вырезе виднеется верхняя часть груди.

Небольшой участок кожи с едва заметным концом шрама знакомой формы – единственное, что успевает заметить Сичэнь прежде, чем Цзян Чэн под его руками напрягается. Бесшумно вздохнув, он немного отстраняется, принимаясь излишне резкими движениями запахивать свой халат обратно. Осознав, насколько бесстыжими и напористыми были его действия по одному только выражению чужого лица, Сичэнь произносит виновато:

– Прости, мне не стоило.

– Нет, это не-... - Цзян Чэн хмурится сильнее будто бы в досаде на самого себя, и, словно только сейчас осознав, в каком они положении, быстро слезает с чужих бедер к внутреннему неудовольствию Сичэня, лишившегося тепла, – дело не в этом. Я просто-... что с рукой?

Реплика настолько неожиданно звучит в их тихом диалоге, что поначалу Сичэнь не сразу понимает, к чему она сказана. Только проследив за чужим взглядом, он видит на простыне несколько красных пятен. Бинты, крепко обвивающие продолжающую пульсировать болью руку, пропитались свежей кровью. Должно быть, порезы открылись из-за приложенных усилий. Скорее всего, красные следы Сичэнь оставил и на халате Цзян Чэна аккурат на спине. Представив, насколько двусмысленно будет выглядеть отпечаток его ладони на одежде главы ордена, и подумав о его реакции на собственные последние прикосновения, Сичэнь проговаривает сдавленно:

– Я испортил твою постель.

“Может, своим нахождением в ней?”, звучит ехидно в голове, но все подобные мысли выметаются из головы, когда отстранившийся было Цзян Чэн снова садится ближе и тянет ладони к бинтам.

– Плевать мне на это, – отвечает резко, – почему не сказал, что болит?

Чтобы не волновать зазря, Сичэнь совершает попытку солгать.

– Не болит.

И эта попытка с треском проваливается, когда Цзян Чэн поднимает на него неожиданно потяжелевший серый взгляд с застывшими на дне радужек тучами.

– Не ври мне, – серьезно и твердо, – я знаю, что болит.

Сичэнь побежденно выдыхает, снова позволяя главе возиться со своей рукой, благо все нужные ингредиенты остались еще с ночи. Рассвет все больше вступает в свои права, озаряя чистое после прошедшей грозы небо яркими оттенками. Скоро конец охоты и объявление результатов. Удивительно, как за все это время ни один подчиненный не прибежал к главе с проблемой, которые точно возникали за ночь.

Раны действительно открылись – свежая и чуть загустевшая по краям порезов яркая кровь принимается сочиться из них, стоит Цзян Чэну осторожно убрать старые влажные бинты. Предчувствуя, что ничего хорошего этот вопрос не принесет, Сичэнь все равно спрашивает:

– Откуда ты так много знаешь об этом?

Цзян Чэн раздраженно дергает плечом, не отрываясь от своего дела. Словно отмахивается от щенка, не вовремя пришедшего поиграть с занятым человеком.

– Неважно.

Сичэнь хмурится от пришедшей в голову дикой догадки.

– …ты делал подобное с собой? – руки Цзян Чэна, взявшие моток чистых бинтов, замирают. – Специально причинял себе боль?

– Нет.

– Надо же, – удивительно спокойно отвечает Сичэнь, – говорил мне, чтобы я не лгал, но сам врешь мне.

Он понимает, что, возможно, сказал лишнее, когда резко выдохнувший Цзян Чэн рывком поднимается на ноги, собираясь, наверное, уйти. Выглядит дико, будто Сичэнь вынуждает человека покинуть собственное жилище. Внутри него тут же рождается сожаление. Сичэнь успевает поймать Цзян Чэня за запястье здоровой рукой, останавливая.

– Я не хотел осуждать или стыдить тебя. Не уходи. Я больше не скажу ни слова об этом, если ты не хочешь, – и, отпустив чужое запястье, – вернешься?..

Постояв неподвижно еще какое-то время, Цзян Чэн снова опускается рядом, возвращаясь к бинтам. Он все еще очень напряжен и, скорее всего, его отменившийся уход связан лишь с тем, что он так и не закончил перевязку. Ощущая себя полным идиотом, испортившим абсолютно все в этом утре, Сичэнь молчит. Он мог бы ожидать от чужих рук грубости после сказанных слов, но Цзян Чэн продолжает касаться так же аккуратно, как и раньше, и от этого только становится паршивее.

– Я позволил себе лишнее, – все же проговаривает Сичэнь пару минут спустя от волнения более формально, чем следовало бы, – и ранее, и сейчас. Приношу свои извинения.

– Произошедшее утром в извинениях не нуждается, – прохладно отвечает Цзян Чэн, – я был весьма… заинтересован в том, чем мы занимались.

Сичэнь поднимает взгляд. Цзян Чэн, заметив это, смотрит в ответ. Напряжение и злость в светлых глазах постепенно сменяются чем-то более теплым. Закрепив бинт, он поднимается и проговаривает твердо:

– Я никогда не захочу говорить на ту тему, Сичэнь.

Посмотрев на его фигуру, ставшую в лучах рассветного солнца будто бы выше и прямее, Сичэнь кивает. Незаметно и будто бы в одно мгновение А-Чэн, доверчиво жавшийся к его груди, снова стал главой Цзян. Возможно, по вине самого Сичэня вместо уютного совместного завтрака они получили вот это. Сухо сглотнув, глава Лань отвечает ровно:

– Хорошо. Я понял.

Через пятнадцать минут Сичэнь уже идет в сторону своего домика по деревянным мосткам. Шаг его медленный, перебинтованная рука прижата к груди, боль постепенно унимается от выпитого отвара. Еще несколько порций Цзян Чэн пришлет ему в покои чуть позже. Мягкое приятное утро окончилось напряженным и скомканным прощанием. Наверняка Цзян Чэн сейчас переодевается и готовится выслушивать отчет по охоте. Сичэню бы тоже перевоплотиться в главу ордена, чтобы узнать об успехах своих адептов.

Прежде, чем зайти в домик, он оборачивается на почти взошедшее солнце. Щурится от ярких солнечных лучей, чувствуя, как ласково они принимаются греть кожу, и вспоминает, что гораздо приятнее ощущать на лице другое тепло. От вполне конкретного человека.

“Соберись”, – строго приказывает себе глава Лань и отворачивается от солнца, чтобы пройти внутрь, “возьми себя в руки и исполняй обязанности, от которых бегал так долго”.

От оставшейся на плечах накидки, отданной ему вчера, чтобы согреться, терпко пахнет травами выпитого лекарства, лотосовым маслом и и чем-то особенным, неповторимым и не имеющим названия. Пахнет Цзян Чэном.

Сичэнь стоит, прижав ткань к лицу, несколько мгновений, и только потом заставляет себя начать этот день.