В холле университета висит огромный телевизор. Вернее, два: один ближе к правому крылу, другой ближе к левому.

В основном постоянно включен новостной канал. Звук вечно убавлен до нуля, но Хун Умин — тогда его ещё звали так — имел глаза, вполне умел видеть и читать субтитры. Подготовительные курсы проходили после обеда, и, пока он ждал обозначенного времени занятий, периодически крутили новость про «вчерашнее небывалое происшествие в городе Лянси». Ему было бы глубоко наплевать на какое-то там происшествие и какой-то там город, если бы он не знал, что оттуда родом Се Лянь.

Опасные твари, убивающие людей. Больше тридцати жертв за три недели. Сгоревший особняк. Особняк семьи Се.

«Среди населения активно распространяется версия, что группа из нескольких горожан организовала самосуд, — высвечивалось в бегущей строке, белыми буквами на синем фоне, — так как сын погибших в пожаре — заклинатель, который прибыл разобраться с нашествием тварей от университета по справке-вызову, но не справился с этой задачей. В настоящее время его местонахождение неизвестно».

Хун Умин неосторожно стиснул пальцы на бумажном стаканчике и едва не облил кофе скетчбук, лежащий на коленях. Так значит, там что-то пошло не так. И были ещё жертвы. Но почему до этого молчали? Почему новости появились только сейчас, а прежде создавалось впечатление, что всё в порядке? И самосуд… над Се Лянем? Как кто-то вообще может чинить над ним самосуд?

Се Лянь был первым, кто отнёсся к нему, заклеймённому словом «странный», как к обычному человеку.

Конечно же, на самом деле он не был третьим в семье. Он был единственным, но не то чтобы от этого становилось легче. Мать напрямую называла Хун Умина уродцем из-за его черт лица и разных глаз. И ещё — ненормальным ребёнком: «нормальные» дети, тем более мальчики, ведь должны шуметь, беситься, а он был слишком спокойным. А ещё «нормальные» мальчики не должны рисовать, потому что это бессмысленное занятие для девочек.

Мать при этом не говорила, что «нормальные» матери не должны часто прикладываться к алкоголю, чтобы «снять стресс после работы» и каждые выходные приводить в дом нового мужчину и новую бутылку вина. Не говорила, что они не должны предаваться… полупьяным любовным утехам, когда на соседней кровати пытается уснуть пятилетний ребёнок. И при этом так талантливо играть «нормальную» мать перед окружающими, чтобы у тех не возникало претензий.

У Хун Умина были еда и одежда. Он не голодал, не ходил в обносках и не жил в подобии сарая, дома его никто не бил. Он просто видел, как мать почти каждый вечер пьёт вино, становится добрее обычного и даже тянется приласкать его, называя Хун-Хун-эром — а от самой остро тянет запахом алкоголя. Видел, как она с готовностью ложится под разных мужчин, забываясь и забывая о его существовании, а наутро смотрит со слабым выражением вины в глазах.

Хун Умин как уехал из этого кошмара в шесть лет, когда во время ежегодного августовского обхода всех семей с детьми подходящего возраста у него обнаружили заклинательские способности, так ни разу и не возвращался. Школа предоставляла общежитие для заклинателей, ведь они съезжались в Сяньчэн со всей страны. Такой вариант его устраивал немного больше.

Мать, впрочем, не особенно пыталась его вернуть.

В школе, однако, его считать «ненормальным» не перестали. Во-первых, он был довольно маленьким и слабым для своего возраста, ниже всех в классе, даже девочек. Во-вторых, его глаза по-прежнему пугали, а черты лица были резкими и неаккуратными, без обычной детской припухлости, и он знал, что это… отталкивало. Потому что так говорила мать и потому что он умел смотреться в зеркало. В-третьих, он ни с кем не играл, по большей части сидел в уголке и рисовал.

Этих пунктов хватило, чтобы его начали травить.

Ему писали слова, самыми безобидными из которых были «урод» и «малявка». Сначала на парте — но учитель быстро заметил, и их оставили после уроков отмывать, так что они переключились на обложки тетрадей. Хун Умин превращал надписи в рисунки или закрывал другой обложкой, сделанной из двойного листка. И то, и другое было запрещено, поэтому из наказаний он не вылезал. К счастью, мыть полы в кабинете или убираться в санузле не было для него чем-то смертельным.

Его тетрадь с рисунками рвали и топили в унитазе. Как и пачки талисманов. Его меч — выданный из школьного фонда, потому что собственный он смог позволить себе купить только в пятнадцать лет на накопленные деньги, в том числе из социальных выплат — специально затупляли. Его обзывали, а когда стали чуть старше — избивали за школой. С соседями по комнате ему относительно повезло, они не участвовали в этом напрямую, но прекрасно знали, что он изгой, и поэтому… игнорировали.

Но Хун Умин был хорошим учеником. Он усердно тренировался и не менее усердно осваивал школьную программу, в том числе то, что касалось заклинательства.

И со временем научился давать сдачи.

Нелюдимый волчонок, сорная трава, растущая сама по себе на краю обочины — он отрастил колючки и обнажил клыки, и те, кого эти колючки и клыки ранили, благополучно отставали от него. Оказалось, что причинять боль с помощью тёмной ци довольно легко, и сделать это можно незаметно, не оставляя следов. В его классе больше не было тёмных заклинателей. Только трое светлых. А с параллельными классами он не общался вообще.

Перед теми, кто делал ему плохо, Хун Умин превращался в маленького монстра. Перед остальными изображал саму невинность, но к нему всё равно относились настороженно. Учителя, другие работники школы, прохожие, кто угодно. Казалось, в самой его ауре было что-то такое, что указывало на его уродство и ненормальность для мира.

Даже когда Хун Умин вытянулся и стал выше всех в классе, то продолжал выглядеть слишком худым и слабым для своего возраста. Иллюзорно худым и слабым — но ведь далеко не каждый видел, как легко он управляется с тяжёлым мечом. Он пробовал купить цветные линзы, но, во-первых, это было слишком дорого, а во-вторых, не то чтобы хоть какой-нибудь цвет мог перекрыть его радужку. Так что ему пришлось мириться с навечно приклеившимися к нему ярлыками.

Странный.

Демонёнок.

Уродец.

Лет в семнадцать, когда он стал ходить на подготовительные курсы для поступления в университет, его стали навязчиво посещать мысли о том, чтобы… перестать существовать. Он был не нужен абсолютно никому, даже матери, которая не вспоминала про него. Он не имел друзей, только кучку людей, которые ненавидели его, но трусливо поджимали теперь хвосты и боялись подойти и навредить снова. Он не знал, чего хочет в жизни и куда собирается поступать.

Его существование явно было лишним.

А потом появился Се Лянь. Сказал «ничего страшного» после того, как Хун Умин уронил его на лестнице, споткнувшись. Он не хотел, правда не хотел, он вообще старался лишний раз не контактировать с людьми, поэтому по-настоящему испугался. Се Лянь поймал его, защитил от удара, сам рассёк локоть о ступеньку, но всё равно широко, искренне улыбнулся в ответ на извинения и легонько потрепал по макушке. Спросил, как его зовут, и охотно представился сам.

Хун Умину не нравилось, когда до него дотрагивались, но это прикосновение к волосам, мягкое и непринуждённое, он запомнил, кажется, на всю оставшуюся жизнь.

Потом каждый раз при встрече Се Лянь улыбался и приветливо махал ему рукой. Угощал в буфете булочками. Расспрашивал, как проходят подготовительные курсы, рассказывал про свою учёбу, когда Хун Умин осторожно задавал вопросы. Двое друзей Се Ляня, которые вечно ходили с ним, как две тени, относились к Хун Умину с той же настороженностью, что и все остальные люди, но Се Лянь от их слов и взглядов только отмахивался. И продолжал проводить с ним время.

Хун Умин был шокирован. Ему казалось, что перед ним взошло солнце, большое яркое солнце, впервые за семнадцать лет его никчёмной, никому не нужной жизни. Он был кому-то интересен, кому-то не противен, и этот кто-то не обращал внимания даже на его глаза. Улыбался, разговаривал, как ни в чём не бывало, излучал свет, море света, в которое Хун Умин мог погрузиться с головой. И даже не захлебнуться.

Собравшись с силами и потратив на этот поступок чуть ли не всю свою решимость, он подарил Се Ляню рисунок, который тот принял с восторгом. Занятия на подготовительных курсах были не каждый день, но каждого из них Хун Умин теперь ждал с нетерпением, потому что они становились возможностью встретиться с Се Лянем.

Он передумал умирать.

Вместо этого он решил, ради какого человека будет продолжать жить.

А теперь, спустя почти полгода после той судьбоносной встречи, по телевизору говорили, что Се Лянь исчез, а его родители сгорели в пожаре, который, возможно, был самосудом. Хун Умин сжимал стаканчик с кофе, уже раз в третий читая одни и те же субтитры, и чувствовал, как внутри него разрастаются кристаллы льда, а дышать становится всё тяжелее, потому что лёгкие тоже покрываются изнутри изморозью.

Хун Умин встал, выкинул недопитый кофе и направился в сторону дверей. Ему срочно надо было оказаться на улице. Он на ходу запихнул скетчбук в сумку и вылетел из университета, как ошпаренный. И, оказавшись на непривычно пустом крыльце, часто-часто задышал, пытаясь хоть немного пустить в собственное тело кислород.

Се Лянь не мог тоже умереть.

Не мог.

— Эй, мелкий! — окликнул его кто-то.

Хун Умин медленно повернул голову. К нему подходили двое молодых мужчин, один с короткой стрижкой, неприятно доброжелательным выражением лица и в дорогой на вид серой спортивной куртке, а другой с собранными в тонкий хвостик волосами, угрюмо нахмуренными бровями и в чёрном пальто. Хун Умин весь подобрался и заранее заставил ци прилить к пальцам. Ему всё ещё было тяжело дышать, но пока это могло подождать.

Доверия эти мужчины не внушали. Хун Умину вообще мало кто внушал доверие, а они — тем более. Узнавания его мозг тоже не проявлял. Ни малейшего. Им точно что-то было надо, и, что бы это ни было, он это давать с вероятностью девяносто девять процентов не собирался.

— Здравствуй. Ты же новости видел, наверное? — спросил один из мужчин, подойдя к нему. — Не знаешь, случайно, где Се Лянь? Мы родственники его, волнуемся, с ног сбились искать. Как испарился. Подумали, может, в университет свой уехал.

Жизнь научила Хун Умина великолепно различать ложь. И сейчас ему лгали. Причём так, что человек доверчивый и незнающий, скорее всего, купился бы.

Вот только Хун Умин был в курсе, что у Се Ляня никаких родственников, кроме родителейво вселенной этой работы Ци Жуна не существует, I am sorry, не было. Он сам об этом однажды говорил.

По всему телу волоски встали дыбом, прогнав волну мелкой дрожи вдоль спины. И сильнее застучало сердце. Хун Умин чувствовал кожей, что этим людям нельзя ничего говорить. То есть, он и так не мог ничего сказать. Но нельзя было даже признаваться, что они с Се Лянем в принципе знакомы.

— Простите, — ответил он со всей убедительностью, на которую был способен — а способен он был на многое, — но я даже не знаю, кто такой Се Лянь. Я не учусь тут. Только хожу на подготовительные курсы.

— А-а-а, — протянул мужчина. — Школьник, значит. Ну ладно, извиняй за беспокойство тогда.

И они отошли в сторону, о чём-то перешёптываясь между собой.

Хун Умин, чтобы не вызывать подозрений, не смотрел в их сторону. Достал из кармана телефон, прислонился к стене и сделал вид, что листает что-то на экране, на самом деле даже не глядя, что там происходит. А потом как можно более непринуждённо вернулся в здание, хотя внутри его едва ли не трясло от тревоги.

По крайней мере, если Се Ляня искали, значит, скорее всего, он всё ещё был жив. Эти люди не были похожи на убийц, способных поджечь дом или что-то в этом роде, но убийцы никогда не похожи на убийц. А у Хун Умина даже не было контактов Се Ляня, чтобы убедиться, что он в порядке. Чтобы предупредить, что его ищут и ему не надо приезжать обратно в университет.

У этих двух его друзей наверняка был хотя бы номер телефона.

Но Хун Умин не мог к ним пойти.

Он пропустил занятия на подготовительных курсах, бродя по университету и осторожно наблюдая из окон за этими мужчинами, но вскоре они исчезли. И не появлялись больше до конца дня.

А ещё он наблюдал за друзьями Се Ляня. Они бегали по всему университету, как ужаленные, но, кажется, это мало им помогало: мельком уловив куски их фраз (фактически, подслушав), Хун Умин понял, что Се Лянь на звонки и сообщения не отвечает. Даже от ректора. Остальным — с кем он общался и кому постоянно помогал — резко стало либо плевать, либо очень хорошо.

Хун Умину, когда он видел злорадство на чужих лицах, связанное с Се Лянем, очень хотелось плюнуть лицемерам в лицо. Но он сдерживался.

Вот так, значит, они отплачивали за доброту, с которой Се Лянь всегда ко всем относился. Хун Умин был уверен: подойди те мужчины к кому-то из них, им выложили бы всё как на духу.

Сам Хун Умин был весь как на иголках. В тот день он забыл поесть от нервов и вспомнил почти под ночь, только услышав урчание собственного живота. С трудом сосредотачивался на домашнем задании, постоянно отвлекался и с невообразимой частотой проверял новости в ленте на телефоне, чтобы не пропустить хоть какую-нибудь информацию о Се Ляне, если она появится. Больше он ничего сделать не мог. Кто он такой, чтобы быть в состоянии что-то сделать?

И вот, утром следующего дня, он наконец увидел: «В городе Лянси, о котором мы говорили совсем недавно, появился таинственный заклинатель в белом. Он прячет лицо, ни с кем не общается, и нам не удалось взять у него интервью, но известно, что он был прислан для исправления сложившейся ситуации. Жители надеются, что хотя бы ему это удастся».

Хун Умин в тот же день сдал коменданту школьного общежития и директору по очередной объяснительной, что ему срочно нужно уехать домой по семейным обстоятельствам (клятвенно пообещав обратно привезти листок с подписью матери, которую, конечно же, собирался просто подделать). И сорвался в Лянси.

Тем заклинателем был Се Лянь.

Им точно был Се Лянь. Хун Умин чувствовал это.

На автовокзале ему посоветовали отказаться от поездки, ведь «в Лянси сейчас неспокойно и бродят твари». Он покивал, всё-таки купил билет и сел в почти пустой автобус. Его разум уже был далеко отсюда, он рвался, рвался, рвался за десятки километров от Сяньчэна, гораздо быстрее, чем мог двигаться транспорт. Хун Умин, кажется, превратил губы в сплошное кровавое месиво, пока ехал, настолько сильно искусал их.

Лянси ударил по нему таким скоплением тёмной ци, что удивительно, как здесь ещё кто-то жил. Хун Умину было нормально, более того, ему было прекрасно, но Се Лянь ведь светлый заклинатель, как он вообще находился здесь? У кого-то из местных Хун Умин спросил, где находится сгоревший особняк семьи Се: что-то подсказывало, что надо идти именно туда. На него посмотрели, как на идиота, наградили презрительным «ещё один нарисовался», но дорогу показали.

Когда в одном из окон на первом этаже (от второго, впрочем, почти ничего не осталось) мелькнул белый силуэт, Хун Умин рванул внутрь так быстро, что сам удивился собственной скорости, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди, бьётся где-то в горле — казалось, он мог сплюнуть его себе прямо под ноги.

Белый силуэт, вихрем возникнув впереди, наставил на него меч, остриё едва не упёрлось в горло.

А потом испуганно, сдавленно выдохнул:

— Хун Умин?..

Хун Умин едва не расплакался от счастья, потому что узнал голос. Но Се Ляню вряд ли бы понравилось, если бы он расплакался.

Потом они сидели на обгоревшем полу в комнате, где не было ничего кроме голых чёрных стен и кусков обуглившегося дерева с обуглившейся тканью, очевидно, когда-то бывших мебелью. Се Лянь признался, что ему было стыдно с кем-то связываться и к тому же он был в ужасном состоянии после известия о смерти родителей, поэтому не выходил на связь, осел в гостинице в другом городе и никуда из неё не выходил. И на опознание не приехал.

А вчера поздно вечером, когда он выплакал все слёзы и решил выбраться хотя бы поесть, на него напали. Ему с трудом удалось сбежать, и после этого он всё-таки, преодолев себя, в панике связался с ректором и спросил, что же теперь делать. А тот сказал, что с утра оформит Се Ляню академический отпуск на два семестра. И ещё сказал, что сам ещё днём вызвался исправить ситуацию в Лянси. Но с одной маленькой поправкой.

Взрослый заклинатель, внесëнный в базу данных, беря на себя какую-либо миссию, обязан подтвердить свои личные данные перед компанией, регулирующей действия всех заклинателей (работа которой подконтрольна главам важных организаций: образовательных, медицинских и прочих), но не обязан афишировать их перед нуждающимися в помощи, если не хочет. Он может оставаться для всех неизвестным, если желает.

Ректор перед горожанами своего участия в этой проблеме не раскрыл, а сражаться с тварями, пользуясь собственным высоким положением в компании, выбрал Се Ляня в качестве «помощника». Перед ним стояло условие за неделю закончить начатое и хотя бы так предпринять попытку «восстановиться». Ему даже был предоставлен этот комплект одежды, чтобы скрыть личность — ректор оставил его в ячейке на автовокзале Сяньчэна. И довольно мощный артефакт, который помог бы справиться с тварями. Вот и получался таинственный заклинатель.

Теперь ректору предстояло продолжать отслеживать статистику. В случае удачи — спустя неделю — он раскрыл бы личность Се Ляня и честно объявил бы, что взял себе в помощники. Доброе имя восстановлено, Се Лянь оправдан, всем хорошо. Но в случае неудачи таинственный заклинатель был бы представлен как нечто несуществующее, как новый магический приём, «проекция», сам ректор явился бы разобраться лично, а Се Ляня ждало наказание.

Вероятно, касающееся духовных сил.

Хун Умин смотрел на него, пока он рассказывал это тихим надтреснутым голосом, и не мог отделаться от ощущения, что Се Лянь выглядит резко постаревшим. Он не снял маску и капюшон, скрывающие почти всё лицо, были открыты только его глаза — потускневшие, посеревшие глаза с тёмными кругами под ними — и немного лба. Мешковатая многослойная одежда, похожая чем-то не то на древние ханьфу, не то на саван, скрывала его фигуру, но на плечах явно висела.

Слушать откровения было неловко. Хун Умин не чувствовал себя достойным их слушать: кто он такой, он просто приехал убедиться, что с Се Лянем всё в порядке, и помочь ему. Предупреждать уже не было смысла, если на него успели напасть. Эти его двое друзей лучше подошли бы на роль выслушивающих. Они не нравились Хун Умину, но ведь тоже беспокоились, вон, бегали по университету, пытались звонить и писать.

Но Се Ляню явно нужно было выговориться. Разве Хун Умин мог отказать?

Закончив говорить и не получив ответа (потому что Хун Умин не знал, что полагается на такое отвечать), Се Лянь какое-то время посидел, глядя в пустоту. А потом поправил ткань, которой были замотаны рукоять и ножны меча, резко поднялся на ноги — полы его одежды взметнулись белым вихрем — и быстрым шагом направился к выходу. Он был похож на призрака. Призрака, который вот-вот растает в воздухе, и даже протяни руку — не успеешь ухватить.

Хун Умину катастрофически больно было видеть человека, показавшего ему солнце, таким.

— Уезжай, — серьёзно сказал Се Лянь, остановившись в дверном проёме. — Тебе здесь нечего делать. Не подвергай себя опасности.

— Но я хочу тебе помочь! — выпалил Хун Умин. — Мы справимся с этими тварями вдвоём. Я никуда не уеду!

Се Лянь вздрогнул всем телом и медленно, механически обернулся. Как кукла, у которой сломались шарниры.

— Помочь? — едва слышно, бесцветно произнёс он. — Разве кто-то в силах мне помочь?

Но больше гнать не пытался.

У Хун Умина были чёрная одежда, чёрная медицинская маска и купленный два года назад достаточно хороший меч. А ещё он умел убивать. Так как нечисть нападала одновременно в разных концах города, они с Се Лянем разделили «подконтрольные» территории, чтобы успевать с ними справляться раньше, чем они справятся с жителями. Их прозвали чёрным и белым духом. Инь и ян. Наверное, большинство даже не догадывалось, насколько второе близко к правде.

Вряд ли им приходило в голову, что тёмный заклинатель может бороться против тёмных тварей.

Спустя несколько дней Хун Умин начал понимать, почему Се Лянь не сумел победить их. Они нападали помалу, но были нескончаемыми. Сколько ни убивай, всё лезли и лезли из всех щелей. Им вдвоём, да ещё с артефактом, удавалось больше не допускать жертв. Но это выматывало, опустошало без остатка, и Хун Умин искренне не понимал, как Се Лянь выжил в таком ритме две недели во время действия справки-вызова, если ему приходилось делать то же самое одному.

Новости, которые говорили, что жители «надеются», бессовестно лгали. Ни на что жители уже не надеялись. И прибывшим заклинателям не верили, относились настороженно, даже с презрением.

Питаться приходилось мало и теми остатками, что давали горожане. Спать — по паре-тройке часов в день на холодном полу в обгоревших комнатах. Но Хун Умин не жаловался. Голод был почти привычен, обрывочный сон он воспринимал как благословение и поднимался сразу, стоило руке Се Ляня осторожно коснуться его плеча. Сам Се Лянь, создавалось ощущение, не спал вовсе. Круги под его глазами становились всё темнее и темнее.

Хун Умину всё чаще казалось, что он смотрит на белую посмертную тень человека, которого когда-то знал. Если бы только у него было хоть малейшее понимание, что с этим делать… Он отдал бы всю свою жизнь, без сожаления, без остатка, лишь бы заставить Се Ляня ещё хоть раз улыбнуться. Лишь бы в его глазах снова появились свет и жизнь.

Но он не мог.

Тварям Хун Умин не нравился. Очень сильно не нравился. Его, казалось, они хотели прикончить даже больше, чем других людей, и с какой-то стороны это было удобно: заманить на себя, отвлечь, а потом порубить на куски. Учителя не зря говорили, что для своего возраста он показывает небывалые навыки владения оружием и талисманами. А ещё на него, как на тёмного заклинателя, практически не действовали иллюзии.

И то, что ему настойчиво шептали в уши, какое он ничтожество, он слышал много раз и в жизни. С ним подобное не работало.

Они справлялись. Было тяжело, но справлялись. Даже относительно без повреждений — так, лёгкие царапины и ссадины, ничего серьёзного. Однако твари всё появлялись и появлялись, будто стекались в город нескончаемым потоком, и меньше их не становилось ни капли. И пять дней спустя Се Лянь сдался окончательно. Потух, как свеча. Сломался — даже его обычно всегда прямая спина теперь выглядела так, будто из неё вынули все до единой косточки.

Когда они вернулись после очередного сражения в их «убежище», чтобы урвать пару часов сна впервые за уже вторые сутки подряд и хоть что-нибудь поесть, он взял телефон, на котором едва-едва теплилось пять процентов зарядки. Сжал его в руке. Сел на пол, сгорбился, такой маленький в своей белой одежде на фоне чёрной комнаты.

Хун Умин видел, как глаза Се Ляня, тусклые и давно покрасневшие от усталости, наполнились слезами. Так и не пролившимися слезами. И у него от этого всё разрывалось внутри. Он пытался уговорить не звонить ректору раньше времени. Или хотя бы позвонить не ему, а друзьям Се Ляня: если приедут, они наверняка справятся за оставшиеся два дня вчетвером, и ничья больше помощь не понадобится. Но Се Лянь лишь упрямо покачал головой:

— Хватит. Я и так достаточно людей подверг опасности. Я не могу больше никого впутывать. — А потом, после паузы, добавил совсем тихо: — И я... так устал.

И позвонил.

Чтобы не слушать, Хун Умин ушёл в другую комнату.

Ректор явился буквально на следующее утро после звонка. Хун Умин до этого дня знал только его имя — Цзюнь У. И пару раз видел в каких-то агитационных роликах, которые показывали в школе. Теперь же узрел практически вблизи: высокого статного мужчину с длинными волосами, убранными по старинной традиции в небольшой пучок на затылке, в начищенных ботинках, светло-сером костюме и светло-сером же пальто. Великий заклинатель, сошедший с картинок, не иначе.

Хун Умину он не понравился. Он сам толком не понимал, чем именно, но не понравился.

Се Лянь велел спрятаться в глубине дома и не высовываться: если Хун Умин соврал в школе, куда уехал, его тоже могут наказать, если увидят здесь. Но это не помешало исподтишка, из-за почти сгоревшего дверного косяка, увидеть, как ректор, чуть ли не несколькими взмахами меча разобравшись со всеми тварями, завёл Се Ляня в первую комнату дома, заставил снять маску и капюшон, опуститься на колени и открыть шею.

Хун Умин впервые увидел что-то кроме глаз Се Ляня, и был поражён тем, насколько болезненно он выглядит. Его кожа была такой бледной, что мало отличалась от цвета ткани, губы потрескались и сплошь покрылись корочками. А ещё, его волосы… они были короткими. Небрежно обрезанными и очень, очень короткими по сравнению с тем, какую длину он носил раньше.

Из Се Ляня как будто выпили всю жизнь.

В качестве наказания — за невыполненное задание, за самонадеянность, за излишние амбиции — Цзюнь У наложил Се Ляню проклятую кангу, ограничивающую духовные силы. Хун Умин раньше слышал о таком, даже знал в теории, как она выглядит, но никогда не видел вживую. Лучше бы и не увидел. Цзюнь У опустил ладони на открывшуюся шею Се Ляня, а потом резко дёрнул руки вверх и на себя, заставив вскрикнуть, а потом тихонько-тихонько заскулить от боли. Хун Умин, прячась, закусил губу и заставил себя не высовываться и не бросаться никуда сломя голову. Се Лянь попросил. Нужно было слушаться Се Ляня.

— Кто тебе помогал? — спросил Цзюнь У.

— Я не знаю, — ответил Се Лянь, держа дрожащие пальцы на шее, где проявился чёрный тонкий обруч. — Он тоже носит маску, появляется и уходит. Мы ни разу не разговаривали с ним. Я не знаю, кто он.

Цзюнь У сощурился и долгим взглядом обвёл помещение. Хун Умин тихо дёрнулся назад, вжался лопатками в стену и замер, беззвучно усмехнувшись. В таком количестве тёмной ци, которая буквально пропитала воздух этого города, почувствовать его было просто невозможно. Он прекрасно знал, что терялся в ней.

— До зимней сессии у тебя академический отпуск, Сяньлэ, — наконец произнёс Цзюнь У. — Многие горожане хотят твоей смерти, и не все из них довольны работой «белого духа» совместно с «чёрным». Зато крайне довольны моей, и это временно перетянет внимание. Не возвращайся в общежитие и не открывай свою личность: это подвергнет опасности и других студентов. Исчезни. Пережди ещё полгода, пока это не уляжется. Твоим друзьям я могу сказать, что ты в безопасном месте.

Хун Умин снова осторожно высунулся из своего укрытия — чтобы увидеть Се Ляня, коснувшегося лбом пола в земном поклоне, и Цзюнь У, ровной походкой уходящего прочь. Он подождал немного, вышел, бесшумно ступая по несуществующему паркету. Коснулся осторожно плеча Се Ляня, позволил себе такую вольность впервые с момента их знакомства. И, когда тот поднял голову, столкнулся с абсолютно пустым взглядом.

Что-то внутри оборвалось.

За стенами особняка шумел праздник в честь спасителя Цзюнь У и освобождения от тварей. Про них двоих все забыли.

Весь оставшийся день Се Лянь, снова надевший и маску, и капюшон, словно они стали его частью, привидением бродил по дому, не обращая внимания на существование Хун Умина. Касался стен, остатков мебели и предметов. Вечером, найдя какую-то чудом уцелевшую фотографию, и вовсе замер посередине комнаты и долго, долго баюкал её в руках, укутанный в траурно-белое и испачканный в чёрном.

Хун Умин чувствовал себя разбитым. Он никогда не думал, что можно чувствовать себя разбитым из-за состояния другого человека. Се Лянь постоянно касался шеи, морщился, и Хун Умин боялся представить, каково это. Ближе к ночи он перестал ходить неприкаянной душой, но в глазах его по-прежнему было одно сплошное бесконечное ничего.

Отчаянно хотелось вернуть того, прежнего Се Ляня. Хотя бы на мгновение.

Но как это было сделать?

— Умин, — сказал Се Лянь перед сном, — завтра утром садись на автобус и уезжай отсюда. Возвращайся в Сяньчэн. Тебе надо учиться и готовиться к поступлению.

— А как же ты? — спросил Хун Умин.

Се Лянь отмахнулся. Они уже сидели друг рядом с другом на полу и доедали скромный ужин, состоящий из хлеба и половинки яблока, в свете тусклой свечи, которую тоже удалось раздобыть у кого-то из местных. Телефон Се Ляня уже умер, телефон Хун Умина был на последнем издыхании. О фонариках речи не шло вообще. Эта самая свеча делала круги под глазами Се Ляня ещё более тёмными, чем виделось днём, а сами глаза — ещё более запавшими.

— Я не оставлю тебя здесь одного. — Хун Умин упрямо поджал губы.

Очень долго и очень странно Се Лянь смотрел на него, дожёвывая остатки яблока. Сглотнул — тяжело, с трудом. А потом вдруг потянулся, опустил ладони на плечи и заглянул прямо в глаза. Хун Умин застыл, его затрясло мелкой дрожью. Прикосновение должно было быть давящим, но оно едва ощущалось, словно его касался в самом деле дух.

— Ради меня, — проговорил Се Лянь. — Уезжай и продолжай учёбу. Хорошо сдай экзамены и поступи туда, куда ты хочешь. Хотя бы ради меня. Сделаешь, как я сказал?

Хун Умин до боли закусил нижнюю губу и кивнул. Се Лянь после этого ответа сразу, как по щелчку, успокоился, затушил свечу и тихо лёг спать, свернувшись на полу. А он сам всю ночь не мог сомкнуть глаз, окончательно забыв про существование такого явления как сон и пытаясь придумать, что сделать, чтобы не соглашаться. Он был готов на всё ради Се Ляня, но он не хотел оставлять его здесь даже с таким условием.

И он придумал.

Рано утром, ещё до рассвета, под дыхание утихшего празднества, они уехали из Лянси в Сяньчэн вдвоём.

Только не на автобусе, а на такси. На самую окраину города.