На самом деле Лексу удалось найти некоторые документы в архиве и забрать их с собой, но он не рассказал об этом Саше и Сане, даже сам боялся в них заглянуть, и не зря. Там лежали результаты обследований, анализы, анамнез, данные о проведённых операциях и даже фотографии. Сидя в середине своей огромной кровати, обложенный пожелтевшими листами, он чувствовал себя крошечной ракушкой на дне океана, которую искромсали и перешили на своё усмотрение, даже не удосужившись ей сказать, что он и не ракушка вовсе, а просто выброшенный за борт с круизного лайнера мусор. Именно так он себя и ощущал, когда видел в распечатках то, что снилось ему на протяжении всех этих лет, эти кошмары, преследовавшие во снах – вот они все перед глазами. Они не выдумка, не злая сказка, а сокрытая от него правда, из-за которой он резал себе ноги, потому что там не видно, ведь единственное что спасало – боль, даже психотропные вещества не справлялись с этими ужасами, а вот острое лезвие делало чудеса.

Он и сейчас хотел достать острую бритву, чтобы привести себя в чувства, но скованный в плену этой документации не мог пошевелиться. Тело его будто охватил паралич, сердце стало биться медленно-медленно, но работу мозга он становить никак не мог, и это холодило кровь в жилах, замораживая его сильнее и лишая сил. Он продолжал дышать только по инерции, даже не чувствуя, что этот процесс всё ещё продолжается, но ему казалось, что он превратился в камень, и может именно так чувствуют себя те, кто лежит в коме?

Лучше бы он умер, если такова кома, то жить ему не хотелось.

Но вдруг он почувствовал, как его обвили тёплые руки, прижимая к себе, к стучащему громко сердцу, а мокрые тёплые губы стали целовать макушку, виски, глаза, приговаривая: “Очнись, Плюшка, всё хорошо, я с тобой, и всегда буду”, Саня плакала и говорила всё, что приходило на ум, пытаясь успокоить своим голосом, настроить на позитивный лад.

Они ехали с Сашей на первое в её жизни свидание, но вдруг Саня почувствовала, что ей нужно к Лексу. Характер этого внезапно возникшего чувства она объяснить не смогла, и когда они звонили парню, тот не поднимал, что было очень странно, ведь Царёв мог ответить даже когда сидел в туалете, мог даже видео включить в этот момент и пыжиться на камеру, ему до жути нравилось смущать других. Но он не брал трубку, а тревога перекинулась и на Воронова. Они быстро добрались до особняка, и когда ворвались в его комнату, то от увиденной картины защемило сердце.

Её искренняя любовь помогла, и через некоторое время они уложили Лекса под одеяло, но сестра не отходила от него ни на мгновение, держа за руку даже когда он уснул. В это время Саша изучил все бумаги и ругался сквозь зубы:

– Какие же нелюди, как их только земля носит.

– О чём ты?

– Я думаю, лучше пусть Лекс сам тебе расскажет, когда будет в состоянии, – решил Воронов, который не хотел огорчать любимую, сейчас ей нужно было быть сильной ради брата.

Она кивнула, чувствуя, что причина была нетривиальной. В это время Воронов пошёл к Царёву старшему. Он не мог оставить это без должного внимания, поэтому вооружился всеми документами и пришёл на поклон.

– Воронов, проходи. Как сын? Не чудачит? – Кирилл Александрович взглядом предложил подчинённому присесть, но Саша не мог сидеть, у него сердце билось так гулко, будто хотело вырваться из груди и, бросившись к их ногам, разорваться гранатой с выдернутой чекой.

– Чудачит, но для него это норма, – Саша не стал расшаркиваться, а сразу сунул ему под нос всю кипу бумаг. – Вот, наверное, не новое для вас, но знайте, он теперь тоже всё знает.

– Кто знает? – заинтересованно потянулся к бумагам Царёв, на лице было недоумение. – Что знает?

– Всё здесь.

– Да можешь ты сказать, в конце концов, что это такое? – вспылил он, недовольный, что охранник говорит загадками.

– Вся информация об операциях, которым его подвергли из-за того, что вам так нужен был сын!

– Все его младенческие операции были обоснованы врачебным решением, – Царёв в этом не сомневался. – Так что брось эти свои инсинуации, – бумаги полетели на пол, разлетевшись как конфетти.

– То есть забрать чужого ребёнка, чтобы при иной гендерной предрасположенности прооперировать его под так нужного вам мальчика – это мои инсинуации? А вы тогда кто? Царь и Бог? Извините, – Воронов усмехнулся, источая холод, – но вы ни то, и ни другое, и никакая фамилия вам не даёт такого права.

Кирилл Александрович схватился за сердце. Одной рукой он опёрся о стол и взгляд его бледно-голубых глаз стал туманным, расфокусированным:

– Что ты ска-зал? – кряхтел он и слова давались ему с трудом, поэтому он говорил по слогам. – Ка-ко-го чу-жо-го? Он мой.

– Вы что, не знали?

Воронов быстро метнулся к двери и потребовал вызвать врача, а сам кинулся оказывать первую медицинскую помощь.

– Не знал че-го?

– Потом, потом обсудим, а сейчас мне надо вас спасти.

Воронов уложил его на пол и оказал первую помощь, сам Царёв при этом никак не мог успокоиться и продолжал спрашивать, в комнату влетела обеспокоенная Татьяна Евгеньевна и кинулась к мужу. Она тараторила и спрашивала как он, а муж не мог связать и пары слов, но тут она заметила разлетевшиеся листы, стала их читать, а поняв что на них – собирать, приговаривая: “Нет, он не должен был это видеть, нет, что же это”.

Она так и сидела на полу, прижимая к себе собранные впопыхах документы, когда Царёву стало явно лучше и он сел, хотя Саша не разрешал, до приезда скорой больному полагалось лежать. Только он не мог лежать, ему нужно было знать правду, пусть сердце и не было готово к новым потрясениям.

– Так это правда? Александр не родной нам? – дверь была закрыта, поэтому говорить можно было свободно.

– И это не самое страшное, – Ворон перевёл взгляд на так и не поднявшуюся на ноги женщину, которая в дорогом костюме выглядела жалко.

Царёв приказал ей говорить, она отнекивалась, но у него снова прихватило сердце, и он спросил:

– Неужели ты хочешь, чтобы я умер, так и не узнав всей правды?

Это прозвучало громко и страшно, она стала плакать, подползла к нему и кинулась в ноги:

– Нет, прости меня, любимый, но ты ведь так хотел сына, не умирай, тебе ещё рано покидать меня.

– Перестань, – сказал он строго, но слёзы остановить было непросто.

Воронов сунул ей под нос салфетки, а приехавшую скорую Кирилл Александрович попросил подождать. Он чувствовал, что сначала ему необходимо узнать правду, а потом пусть спасают, если ему захочется.

Саше расклад не нравился, но и врачей допустить он не мог, таких полномочий у него не было, поэтому он уговорил Царёва на первичное обследование и капельницу, и после держал руку на его пульсе, чтобы следить за любым изменением и в случае чего сразу дать отмашку врачам.

Татьяне пришлось говорить, но рассказ её только нагнетал мрачную атмосферу, стоявшую в кабинету.

Та роженица, с которой она в свое время заключила договор, так и не узнала, что у неё родились близнецы. Татьяна Евгеньевна не могла иметь детей, но муж хотел наследника, поэтому получить ребёнка стало для неё важным делом, к выполнению которого она подошла тщательно. Наконец-то она нашла себе будущего ребёнка и заплатила щедрое вознаграждение, встала на учёт как беременная. Сложнее всего было притворяться перед мужем: требовалось ходить с накладным животом и быть очень внимательной, разыгрывая недомогание, изменившееся обоняние и прочее, а также вдруг обострившееся нежелание прикосновений.

К тому же роженица в последнее время была сама не своя и даже просила отменить договор, но Татьяна была непреклонна, и ожидала подвох с её стороны. Но к счастью у девушки, с которой был подписан договор, по УЗИ ожидались близнецы, и один был мальчиком, а значит, если не предупреждать беременную, то второго ребёнка можно забрать без её ведома и избежать в дальнейшем её появления на горизонте их безоблачного будущего.

Татьяна со всем справилась и в положенный срок лежала в палате, ожидая, когда ей принесут её мальчика, только малыша привезли к ней в палату в специальной каталке под стеклянным куполом, а на лице доктора читалось раскаяние.

– Что не так? Почему он как цветок в теплице, что с ним?

Врач на это завалил непонятной терминологией, а ей лишь хотелось взять сына на руки и прижать свою тепличную мимозу к пустой груди, молока-то у неё не было.

Врач говорил, что ни один из близнецов не родился мальчиком, первой оказалась девочка, а у второго при первой диагностике были выявлены нарушения формирования пола, и тест показал, что женские гормоны превалируют. У младенца наблюдалась патология в кариотипе и нарушенная работа половых желез. В результатах скрининг-теста на адреногенитальный синдром чёрным по белому было указано, что в силу поломки генов нарушен синтез мужских половых гормонов. Очевидно, что с указанным внутриутробным уровнем андрогенов выбор пола под вопросом даже не стоял, однако в результате экстренной операции по известным причинам ребёнок стал мальчиком – новая мама настояла на этом.

Несмотря на противопоказания сразу после операции счастливые родители забрали его домой, но оказалось что операция не прошла успешно и при формировании мужского полового органа у мальчика развилась гипоспадия, пришлось делать новую операцию, после которой ребёнок, не получавший молока матери, ощутимо ослаб и держался на спасительных системах. В конце концов из него слепили мальчика, но он рос слабым и женоподобным. Но ребёнок переживал эти сложности не в одиночку, она была всё это время с ним и переживала за него так, будто он родной, обещала вырастить его достойным фамилии мужа, сама при этом испытывала постоянные мигрени, и только выбравшись из больниц, смогла выдохнуть.

Но когда сын поставил родителей в известность, что он гей, Татьяна задумалась, стоило ли подвергать его стольким сложностям, чтобы в итоге он заявил им такое, но она смотрела на сына, видела своего мальчика, видела долгожданного потомка, и её не волновало, кто ему нравится, главное, что он у них был – наследник, продолжатель рода и носитель гордой фамилии Царёв.

А сейчас перед ней стояла новая причина головной боли и Татьяна не знала, как поступить, ведь рассказать об их возможности родстве значит лишить семью наследника, а не рассказать – потворствовать греху.

На это Воронов, почувствовал, что пульс босса учащается, признался, что никакого греха нет и брат с сестрой не встречаются, они узнали о том, что родственники и подружились. Татьяна Евгеньевна на это с шумом выдохнула, а Кирилл Александрович уже не знал, что думать.

Получив подтверждение, что рассказ окончен, Воронов позволили ребятам из скорой дальше оказывать помощь Царёву, а сам обратился к несчастной женщине:

– Вы человеку жизнь перечеркнули, нормально вам живётся?

– Нет, это не так, я спасла его от аборта! Она хотела сделать аборт, а я спасла малыша и стала ему настоящей мамой, – горячно заявляла она, веря в свои слова безоговорочно. – Он рос у нас как в тепличке. Моя любимая мимоза.

– Здорово, – пожал он плечами, но в тоне ничего здоровского не прослеживалось. – Спасли и решили, что сами можете распоряжаться его жизнью. Что за игры в Бога?

– Я ничего не решала, нам нужен был мальчик, и он вырос прекрасным мужчиной!

Саше даже сказать на это было нечего. Женщина не чувствовала за собой никакой вины, она считала своё решение единственно-верным и не слышала никого вокруг. Она врала мужу, приёмному сыну, всем знакомым, но якобы из лучших побуждений. Её самоуверенность вызывала лишь желание опорожнить желудок, и Воронов не хотел продолжать разговор, даже не обернулся, когда кричала ему вслед, что уволит его. Смешно, он работал не на неё, и полагал, что уволят скорее её с поста жены.

Когда он подошёл к двери и медленно отворив дверь зашёл внутрь, словно ниндзя на задании, он соблюдал тишину, чтобы ненароком не разбудить Лекса, которому требовался покой, то услышал, как брат с сестрой перешёптываются:

– То есть я мог быть девочкой, как ты, представляешь?

– Но ты такой хорошенький мальчик.

– Я знаю, – отвечал Лекс, голос был слаб, но в нём была толика самодовольства, и это было хорошим знаком. – Но что, если бы…

– Тебе разве хотелось быть девушкой?

– Нет, – он ответил, не раздумывая ни секунды. – Это же ты хотела быть мальчиком.

– Перестань напоминать, – судя по звуку, она шлёпнула его легонько, – тем более это было помутнение разума.

– Нормальное такое помутнение, что ты даже…

– Всё, тема закрыта, – она закрыла его рот ладонью, а он её облизал и они стали копошиться на кровати, обтирая ладони и щекоча друг друга.

– О, смотрю, пациент пошёл на поправку, – над ними нависла высокая фигура охранника, возникая будто из ниоткуда.

Оба шарахнулись и стали его ругать наперебой:

– Дурак совсем? Чуть сердце из груди не выпрыгнуло!

– Ты что, подслушивал?

– Во-первых, тебе там нечему выпрыгивать, – сказал он Лексу, потом Сане: – и во-вторых, я не подслушивал, а слушал. И что ты говоришь, хотела быть мальчиком.

Лекс только хотел что-то сказать, и Саня не была уверена, что тот не собирался спалить контору, поэтому шикнула на него, призывая молчать.

– Больно надо было, – обиделся тот. – У меня тут вообще жизненный переворот.

– У тебя есть мы, – снова потянула его в объятия сестра и посмотрела большими глазами на Сашу, призывая его сказать что-то хорошее.

– И психотерапевт хороший, – не растерялся он.

– Твоя поддержка просто глоток свежего воздуха, – съязвил Царёв.

– Всегда пожалуйста.

– Спорим, даже на вашей свадьбе, – Царёв повернулся к близняшке, – ты выдашь красивую клятву, а он скажет что-то типа “я тоже” с выражением лица как у Моаи⁸.

– Стоп, какой свадьбы? Мы ещё на наше первое свидание не доехали.

– Будущей, – закатил глаза в стиле Воронова его будущий шурин.

Пока Воронов устраивал кавардак в отношениях его псевдородителей, так и не уснувший Лекс рассказал о том, что узнал из записей, о кошмарах и методах борьбы с ними, и чтобы вытянуть его из мрачных дум Санёк рассказала, как на пороге объявился Саша и как они танцевали, и что майор разрешил им встречаться. Лекс чуть ли не воспарил в эйфории, и если бы не тяжёлые мысли, так и не покидавшие голову, обязательно улетел бы в небо и лопнул там от счастья за них, ведь они заслуживали всех благ мира. Настолько обиженный жизнью Царёв не понимал, как ему удаётся хранить любовь для этих двух людей, но так и было – он обоих ценил и не хотел терять, и очень хотел видеть в их глазах счастье.

Он неожиданно растрогался от собственных мыслей и стал хлюпать носом.

Ну вот, ты его расстроил, бессердечная скотина, – обругала своего парня Саня.

– Ну обними его и шепни там, что он самый лучший.

– Сам шепчи, – насупилась девушка, – прояви заботу.

– Эй, – негромко окликнул он Лекса, который отвернулся к стене, тому не хотелось показывать своих слёз от трогательности момента, – ты лучший.

– М-м, – промычал Лекс, слова Саши трогали его ещё больше, и он никак не мог перестать, глаза накапливали слёзы, а нос был полон соплей.

Саня решила, что Лекс не услышал, поэтому жестами показала, чтобы он прибавил громкости и вообще был более красноречивым.

– Ты самый лучший. Довольна? – девушка благодарно кивнула, а плечи Лекса стали мелко трястись, и он уже не мог сдерживаться. – Ты ржёшь над нами? – не мог поверить глазам Ворон. Но потом Лекс стал всхлипывать сильнее и вконец разревелся, а Саша озвучил очевидное: – О Боги, он ревёт!

Оба стали утешать расклеившегося парня, говорить ему ободряющие слова и этим заставляли его реветь ещё сильнее, и он шептал: “Ненавижу вас, перестаньте меня любить, я не могу остановиться плакать из-за вас,” – чем вызвал дружный смех у пары. Все трое знали, что теперь, когда они есть друг и друга, жизнь не будет прежней, теперь у них была опора с каждой стороны и это было прекрасно.

--

8 – Моаи – каменные монолитные статуи на острове Пасхи