***

      Сакуре девятнадцать. Она проходит сквозь ворота деревни уверенным шагом, кивает дежурным, расписывается в журнале и мечтает о тёплой ванне. Перекидывается парочкой фраз с вечно скучающими Изумо и Котецу, громко смеётся и слушает последние сплетни. На человека рядом внимания не обращает.

      — Не Бакаши, а Какаши Хатаке, у тебя здесь ошибка. — Мужская рука ложится рядом, пальцем указывая на имя. Харуно замолкает, кривит губы, мысленно считает до десяти.

      — Где? — отвечает со всей невинностью. Мужчина подходит ближе, проводит по выведенным на бумаге иероглифам.

      — Вот здесь. — Харуно с силой сжимает ручку, сдерживая злость (и как умудряется каждый раз её выводить?), но надолго её не хватает. Разворачивается резко, вскидывает голову, смотрит яростно.

      — А может, капитан Бакаши будет сам расписываться в журнале после миссий? Или писать отчёты? Хоть иногда? У меня на лбу написано «личный секретарь» или как? — Злится, краснеет, пыхтит так, что минута и с ушей пар пойдёт. Напарник на яростный крик пожимает плечами, невинно улыбается, смотрит сверху вниз — несмотря на её рост, ей все равно приходится задирать голову. Бесит.

      — Ну-ну, не ругайся, Сакура-чан, — поднимает руки Хатаке, но в глазах пляшут черти. Кладёт руку на грудь, делает виноватое лицо. — Обещаю исправиться. Что в этот раз? Такояки с шоколадным кремом или моти с клубникой? А может, то мороженое, что мы пробовали…

      — А может, нового капитана? — рявкает она. Делает вид, что не слышит позади себя смешков дежурных. — Ещё раз мне придётся разбирать твои каракули, попрошу о переводе! И я не шучу, Хатаке. Молись, чтобы Цунаде-сама приняла отчёт! — кидает, не даёт ему ответить, отворачивается, хлещет волосами о жилет и направляется вглубь деревни.

      — И какой это по счёту..? — спрашивает Котецу, и все молча понимают суть вопроса.

      — Ма-а. — Какаши поднимает глаза к небу, вспоминая, сколько раз Сакура обещала перевестись с их маленькой команды. — Тридцать шестой… кажется, — отвечает неуверенно и добавляет: — На самом деле, я сбился ещё после двадцатого. — Чешет затылок и глупо смеётся под сочувствующие взгляды дежурных.

Прощается, идёт дальше, не слыша тихих переговоров Изумо и Котецу.

      — Эй, а ты помнишь великого и грозного Шарингана Какаши? — тихо спрашивает напарника.

      — Ага. Думаешь, она убила его на миссии, а к нам вернулась подделка? — тот пытается пошутить, но… кто знает.

      — Точно. Бр-р… жуть берёт.

      — Ага. Сакура-чан — страшная женщина.

      — И не говори.

***

      Её шаг размашистый, бойкий, длинные волосы собраны в хвост, красное ципао заменил джонинский жилет вместе с невзрачной формой, но Сакуре подобные изменения нравятся: теперь в ней видят не только милую куноичи, а сильную женщину и опытного шиноби. Проходит по пыльным улицам, здоровается со знакомыми, слышит смех небольшой группы детей, видит вдалеке двор Академии — улыбается. Мир меняется, и, казалось бы, вот недавно они приходили в себя после тяжёлой войны, как вот — подрастает новое поколение, что имеет возможность жить в мире. И ей хочется продлить этот миг как можно дольше.

      — Ой, это же Сакура-чан! Давно вернулась? — зовёт старик Теучи, и девушка заглядывает под шторку раменной. Иногда ей кажется, что повара не тронуло время совсем, но седые волосы, выглядывая из-под шапки, отвергают её мысли: время течёт. И она плывет вместе с ним.

      — Да, Теучи-сан. Только что. Вот, иду к Цунаде-сама. — Садится на высокий стул. На предложение пообедать вынуждена ответить отказом. Мысли о ванной греют больше, чем тарелка свежего рамена.

      — Вот как. А Какаши-сан не с тобой? — выглядывает из-за прилавка, ищет глазами её напарника. Харуно фыркает.

      — Нет. Он наказан. Никакой еды за мой счёт. — Поднимает взгляд на улыбающего старика. Удивляется. — Что? Когда-нибудь ему придётся стать серьёзней. Цунаде-сама каждый раз грозится назначением. Как он с документацией будет работать, если элементарный отчёт заполнить не в силах?

      Теучи скептично рассматривает девушку, но свои мысли оставляет при себе. Только перед уходом не удерживается от вопроса:

      — Так ты на него злишься или волнуешься?

      Сакура ещё раз фыркнет, попрощается и поспешит к Резиденции. Не хватало ещё и за опоздание люлей получить.

***

      — Босс, нам ведь нужно быть у хокаге сейчас, разве нет? — Паккун запрыгивает джонину на грудь, смотрит пару минут, а после вздыхает и ложится рядом. Какаши лежит на диване, закинув ноги. Книга привычно в руке, только взгляд полчаса как не опускался ниже одной строки.

      — Если увижу Цунаде, придётся опять выслушивать, — тянет лениво, переворачивая страницу. Кажется, это он уже читал. Смотрит на скучающего нинкена, вздыхает. — Сакура с ней лучше справляется.

      — Нет ничего плохого в её желании сбагрить тебе пост. Женщина она старая, одинокая…

      — Паккун, если ляпнешь такое при ней, до назначения мы можем и не дожить, — хмурится он, и мопс замолкает, кладёт мордочку на лапы, закрывает глаза.

      — Но серьёзно, Какаши, может, хватит прятаться? — спрашивает тихо, и Хатаке закрывает книгу, поднимает глаза к потолку, думает, но в итоге отвечает.

      — Я не прячусь, просто… — кривится, вслух признаться ему тяжело. — Просто хочу продлить время.

      Он не уточняет, что имеет в виду, но его собаки умеют понимать без слов. Вот и Паккун с тихим «ясно» остаётся лежать рядом. Но в воздухе витает молчаливый вопрос: «Тогда ты не сможешь проводить столько времени с Сакурой?»

      И Какаши закрывает глаза. Пытается выбросить с головы грустные мысли, ведь он принял решение ещё полгода назад, во время одной из многочисленных миссий, выполненных их маленькой командой. Команда. Напарник. Хатаке, который работал в команде по принуждению, но чаще старался брать одиночные миссии никогда бы не думал, что будет работать с кем-нибудь в паре. Скажите это ему-молодому-двадцатилетнему-парню, посмеётся над несчастным. Но вот…знакомые, видя его, прогуливающегося на улицах родной деревни первым спрашивают: «Где потерял Сакуру?» — а уже после здороваются. И Какаши рад бы понять, когда их вопрос стал привычным, но не может. Не понимает, не помнит, когда так случилось, что вот, они поодиночке, а сейчас — как единое целое. И мысль эта греет его израненное сердце, но вместе с этим… Сковывает цепями страха.

***

      То, что великий копирующий ниндзя Конохи Какаши Хатаке решил взять кого-то в напарники, шокирует его друзей и знакомых. Но… когда узнают личность счастливчика, успокаиваются, а некоторые даже радуются.

      «Ну, может, хоть она угомонит твоё желание умереть», — шутит Генма, и оба почему-то не смеются.

      «Эй, а почему это вы будете ходить на миссии вдвоем, а не со всей командой?» — ругается Наруто, и Какаши приходится объяснять:

      — Потому что тебе, Наруто, нужно учиться и участвовать в дипломатических миссиях с Цунаде-сама, набираться опыта. Потому что Саю так же нужно готовиться к должности руководителя Анбу. Потому что Ямато переводят в личную охрану хокаге.

      — Но всё равно, это странно! Команда должна состоять из четырёх человек! — не унимается Узумаки, и копирующему требуется всё его терпение, чтобы не заткнуть молодое поколение твёрдым: «Я так решил». Но на помощь неожиданно приходит Ямато:

      — Наруто-кун, не думаешь, что так будет лучше? В конце концов, кто сможет побороть инфантильность и лень семпая, как не Сакура-чан? — отвечает тот, и Какаши жалеет, что обрадовался поддержке. — Ты же знаешь, у Какаши-семпая, несмотря на его преклонный возраст, полное отсутствие дисциплины, несоблюдение правил и наплевательское отношение к рамкам приличия. Чего только стоит использование доброты его учеников во время ваших обедов? — отвечает капитан, а Хатаке хочет провалиться под землю. «Чёртов Ямато и это уважение к своему семпаю».

      — Кроме того… — «Да хватит уже!» — молится копирующий. — Ты ведь знаешь, как хороши методы перевоспитания Сакуры-чан, — подмигивает он, и Наруто дёргается, вспоминает количество тумаков, полученных от девушки, сглатывает. — Думаю, пора вашему сенсею оценить их в полной мере, — заканчивает, улыбаясь своей фирменной улыбкой, и к нему присоединяется такая же, широкая, полная веселья.

      — Да-а, Какаши-сенсей. Это действительно хорошее решение, — хихикает тот. Ямато, подойдя ближе, кладёт руку ему на плечо, и Какаши слышит тихий шёпот своего кохая:

      — Удачи.

      И не знает, радоваться ему или молиться.

      Первые миссии невероятно скучные. Хокаге пользуется их известностью, отправляется на миссии с низким рангом, но большой оплатой. Небольшая пометка «Герой войны», и вот… Здесь Какаши приходится развлекать дочерей даймё рассказами о геройском (нет) прошлом под тихое фырканье его молодой напарницы. Здесь уже Какаши давится смешком, видя, как Сакуре приходится мять бока дряхлого феодала. И девушка зло зыркает, а после отмывает усиленно руки под уже не скрывающейся смех копирующего.

      Так они вместе вздыхают под палящим солнцем, сопровождая огромный торговый караван, и девушка, видя, как тяжело дышит Хатаке под маской, решает сделать привал. Так, видя, что Сакура отдала последние припасы мимо проходящим бродягам, Хатаке делится половиной своих. Они работают молча, болтают о всякой ерунде, иногда препираются, шутят, редко вспоминают о прошедшей войне. А когда вспоминают… пытаются говорить о чём-то другом. Но иногда возвращаются к болезненной теме, пытаясь залечить раны друг друга.

      Чаще всего это происходит под покровом ночи. Тогда в лагере тихо, тогда вокруг нет остального мира. Остаются здесь только два человека. Потерянные в своих мыслях, в своих ожиданиях и сожалениях.

      Так, в один вечер Какаши спрашивает, почему Сакура отказалась от должности главы больницы. Сначала она ссылается на юный возраст, но через какое-то время признаётся: жутко боится ответственности за чужую жизнь. Да, она должна была бы уже привыкнуть, с её-то профессий, только вот… И Какаши отвечает, что к подобному никогда не привыкнешь. Ему тоже страшно и даже сейчас… Он не договаривает, и она не переспрашивает. После он спросит её, есть ли ещё какая-нибудь причина её страхов, и девушка отведёт взгляд, замнётся, и эта реакция выдаст её с головой. Какаши поймёт, с удивлением для самого себя, отступит, переведёт тему. Понимает: на неё лучше не давить, видит в отражении её мыслей свои и не захочет об этом думать. То, что они похожи больше, чем он предполагал, не становится секретом, скорее теперь это ещё один факт его биографии. Смешно, в этом мире даже таким, как он, судьба подарила родственную душу. Да, Сакура для него — ценный подарок. Он бережет её, лелеет и восхищается, видя, как она отвечает тем же.

      Так проходит их первый год. Миссии становятся опасней, несмотря на недавнее перемирие, мир этот хрупок, и им приходится стараться изо всех сил, чтобы его удержать. Так тут и там появляются мелкие банды, иногда объединяются в небольшие организации, и Цунаде бесится бренности их надежды, а Какаши и Сакуру подобный расклад будто бы и не удивляет. Они не Наруто — в них нет столько веры. За свою жизнь повидали разное количество дерьма на пути, он больше, она меньше (хотя он не хочет сравнивать), но мысли у них одни на двоих. Иногда, в один из немногих вечеров, когда вокруг тихо и некому подслушать их сокровенное, Сакура заикается, что, возможно, Саске был не настолько уж и неправ. Хатаке не хочет продолжать разговор, но её мысль не отвергает.

      Тема Саске для Сакуры первое время — табу. Она сокрыта за семью замками, и Какаши понимает. Не спрашивает, только когда видит её грустный взгляд, пытается вытянуть на прогулку или на рынок или «Заказчик просил тебя собрать для него твою фирменную аптечку. Говорит, сможет продать её подороже. Хотя я б на его месте пораскинул мозгами о её истинной ценности», — говорит он, и Харуно улыбается. Занимает руки делом, отвлекается, не думает. И он рад, что умеет её занять. Только на душе кошки скребут от понимания: любовь Сакуры не пустышка, просто не выкинет. И он не знает, что ему со всем этим делать.

      Поэтому в их перерывах между миссиями как-то просит Сакуру сходить с ним в одно место. Ему тяжко даётся это решение, он никогда ряньше добровольно не приходил туда вместе с кем-нибудь. То, что она первая познакомится с Обито (хоть и видела его на войне, но на камне — ни разу) отдаётся непонятным трепетом. Ведь Обито здесь — другой. Там он — запутавшийся мальчик, что вырос в их злейшего врага, убил десятки их союзников и чуть не уничтожил весь мир. Здесь же — память о храбром шиноби, герое деревни Листа, что любил одну добрую девушку и готов был отдать жизнь за друзей. И когда Сакура понимает, куда они пришли, на секунду пугается. Поднимает взгляд, смотрит пронзительно, спрашивает: «Мне можно..?» И он кивает. Они стоят долго, каждый в своих мыслях. Смотрит на неё краем глаза, думает, вздыхает и всё-таки… решается. Говорит тихо, но уверенно. Хватит уже отступать.

      — Я полжизни провёл в сожалениях, Сакура. — Она удивляется, но перебивать не смеет. И он говорит дальше. — Сначала думал, что мог сделать для спасения дорогих мне людей, потом — винил себя в молчаливом наблюдении, позже — пытался повлиять на исход событий, но все повторялось опять. И я сдался, решил, что в этом мире для меня нет места. Что моя судьба — обретать людей только для того, чтобы потерять их. Я думал, что проклят, что заслуживаю всегда быть одиноким, что все это — расплата за мои грехи прошлого.

      Поднимает взгляд в небо, собирается с мыслями, пытается донести к ней. Девушка слушает, скрывает удивление внезапной откровенности сенсея, не дышит даже.

      — Но вот… посмотри на меня, — хмыкает он. — Все люди, которых я отталкивал, когда закрывался в себе, проделали брешь в моей броне, вскрыли, как будто все мои опасения не стоили ничего, и вот, у меня есть с кем выпить на выходных, мне откладывают последнюю книгу в новой коллекции, поздравляют с днём рождения, могут прикрыть спину в бою и подать руку, когда упаду. И знаешь… может быть, ты тоже сожалеешь о многом, и я не смогу убрать даже часть твоих мыслей, но всё, что я хочу тебе сказать… спасибо, Сакура.

      Он смотрит на неё открыто, улыбаясь глазами, ветер играет в его волосах, поднимает опавшие листья, и ей кажется, что в жизни она не видела ничего прекрасней.

      — Спасибо, что была тем маленьким винтиком в изменениях моей жизни. Ты, наверное, не замечаешь, но твои слова, поддержка, действия — они меняют людей. Поэтому, когда снова начнешь сожалеть о чем-нибудь, вспоминай мои слова. И даже если ты забудешь или не захочешь мне верить, каждый раз, когда ты будешь сожалеть — смотри на меня. Я буду повторять их столько раз, сколько потребуется, — выдыхает, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

      Поднимает взгляд, смотрит в её глаза и ещё раз:

      — Спасибо, Сакура.

      Видит её слезы, но сейчас они его не пугают. Сакура смотрит на него с благодарностью, выплакивая всю свою боль, и слёз своих больше не стыдится. Они оба знают — в них её сила, её возможность чувствовать, сопереживать. И Какаши рад видеть её рядом. Он благодарен судьбе за подобный подарок.

      Поэтому, когда Сакура сама рассказывает о событиях на войне, он злится. Злится, что не узнал раньше, не защитил. Она уверяет его, что сейчас все хорошо, даже тогда он был рядом, сам того не зная, и Какаши не уточняет её ответ. И когда позже видит разгневанный взгляд после её разговора с Генмой (тот искреннее извиняется, говорит, был пьян и не помнит, что именно рассказал Шизуне), вздыхает и отвечает:

      «Ты всегда видишь честность в глазах других, почему же в меня не веришь? Стал бы я рассказывать кому-то больше, чем нужно было? Но людям нужно брать ответственность за свои поступки. В данном случае, за свой длинный язык».

      И Сакура соглашается, спрашивает, не говорил ли он (из лучших побуждений, конечно же) с Шизуне, на что Какаши отвечает: «Это то, что тебе нужно решить самой. Но молчать, позволяя себя оговаривать — не лучшая тактика, ты и сама это понимаешь».

      И Сакура знает. По возвращению в деревню направляется прямиком к семпаю и, на полный замешательства взгляд, говорит: «Я пытаюсь понять ваши чувства, Шизуне-семпай, но подобного отношения к себе терпеть не намерена. Поэтому, если узнаю о чём-то, выходящем за профессиональное отношение — сразу же доложу хокаге. Надеюсь на понимание».

      Кланяется, чтоб не смотреть на открытый рот семпая. Ответить не даёт, поднимается, разворачивается и с облегчённой улыбкой покидает больницу.

      Поэтому в следующую встречу с Наруто говорит с ним долго. Объясняет, что до сих пор винит себя за их разговор в стране Железа и в каком состоянии была на тот момент. Узумаки отвечает, что никогда её не винил, вместо этого спрашивая о столкновении с Саске и насколько ей было больно. И Сакура снова рыдает. Они обнимаются крепко, остаются в уютном молчании, и Наруто обещает, что больше не позволит кому-нибудь причинить ей боль. Даже будь это Саске. И Харуно отстраняется, говоря взглядом: «Это в прошлом. Мы с Саске уже все решили». И Узумаки улыбается широко, ярко, и она улыбается в ответ.

      Они становятся ближе. И Какаши это действительно радует. У них появляются собственные шутки, непонятные другим. В общей компании садятся рядом, а когда сенсей привычно опаздывает, Сакура придерживает место возле себя и никого это не удивляет. Кажется, в их большом мире существует ещё один — маленький, личный, открытый только для них двоих. Он соткан из крупиц их прошлой боли и тоненьких, серебристо-розовых нитей новых чувств. Иногда, во времена прежних сомнений, в их укрытие проскальзывают жуткие эмоции: страх, волнение, боязнь довериться, открыться другому человеку. Но фундамент их надежды крепкий, устойчивый, и они кирпичик за кирпичиком строят свою новую жизнь.

***

      — Если закончим пораньше, успеем к началу Ханами, — между разговором бросает Какаши. Сакура собирает вещи, складывает в рюкзак, закрывает.

      — Нам нужно на фестиваль? — уточняет, не понимает предложения капитана.

      — Ну, мы так и не отпраздновали твой день рождения, — улыбается, и Харуно смущается. По правде говоря, в прошлом году, во время восемнадцатилетия, её руки были по локоть в крови неизвестного нукенина, что пытался украсть секретные свитки из Облака. Коноха отправила своих лучших джонинов на помощь в поимке, но приказа по устранению не поступало, поэтому, когда команда Какаши увидела окровавленного врага на плечах союзных шиноби, усиленно старалась не заматериться. Не лучшее празднование дня рождения.

      Видя задумчивый взгляд девушки, Хатаке добавляет:

      — Возможно, я тебя даже угощу. В честь праздника, — подмигивает.

      — С чего вдруг такая щедрость, Какаши-сенсей? Вы должны убить меня до рассвета или продать тому торговцу-извращенцу, что мы встретили в Кумо?

      — Ну-ну, я не настолько жесток, Сакура. И откуда такие гнусные мысли? — притворно удивляется он. — Где же твоё доверие к старому сенсею..? — расстроенно спрашивает, и девушка ощетинивается, хочет ответить, но Какаши вдруг её останавливает:

      — Кстати, ты до сих пор зовёшь меня сенсеем, Сакура. Не кажется, что подобное обращение уже устарело? — хмыкает, и девушка задумывается. Они вместе спускаются со второго этажа небольшой гостиницы, отдают ключи от номера и выходят на улицу.

      — Эм, по правде говоря, я никогда об этом не задумывалась. Просто приелось, — пожимает плечами.

      — Хм-м… но Генму, например, ты зовёшь без суффиксов… — протягивает он, но договорить ему не дают:

      — Не сравнивайте себя с ним, — с отвращением машет рукой девушка, и Какаши удивляется. Поясняет: — Генма, хоть я и называла его первое время семпаем, сделал всё для того, чтобы потерять моё уважение. Нет, как шиноби он отличный, но я не припомню ни единого момента, когда бы мне не хотелось его ударить, — морщится она. — Думаю, иногда он делал это специально. «Никаких званий в команде», — вспоминает нравоучения джонина. Но Какаши цепляется за другое.

      — А меня ты уважает, значит? — Взгляд насмешливый, руки скрещены на груди. Сакура искренне удивляется его неверию.

      — Конечно, сенсей. Несмотря на вашу леность и репутацию старого извращенца… — Какаши старается не обижаться. Правда, старается. Только взгляд, как у побитой собаки.

      — Ой, извините, сенсей. Я имела в виду… — запинается она, — вы всегда вызывали уважение. Считая вас достойным поста хокаге, я не врала вам. И сейчас считаю так же.

      — Но, Сакура, уважение не измеряется званиями или обращениями.

      Сакура не отвечает. Вместе они добираются до небольшой деревни на юге страны Огня. Праздник в самом разгаре, людей много, тут и там видно цветочные кимоно, резвятся дети, торговцы зазывают покупателей. На секунду Какаши неуютно от чувства толпы, но, видя блеск в глазах куноичи он обещает себе потерпеть. Вспоминает, сколько денег осталось с прошлой миссии и смотрит в направлении лавок с красивыми нарядами.

      — Пойдем. — кивает и Сакура не спрашивает куда. Молча идёт следом, доверяет. Приятно.

      Позже, переодетые в новенькие кимоно, оставив вещи в придорожном рёкане и сетуя на потраченные рё, прогуливаются по улицам деревни. Сакура с жадностью смотрит по сторонам, а Какаши смотрит на неё. Он не помнит, когда у него появилось это новое хобби. Просто ему интересно видеть столько эмоций на юном лице. Проведя жизнь под маской, скрываясь под её слоями, показывая небольшие крупицы одними глазами, ему странно видеть подобную искренность. И чем чаще он замечает её, тем больше хочет смотреть. Впитать в себя, запомнить, записать, как раньше шаринганом копировал техники. А когда эта искренность направлена ему… что ж, возможно, и он может быть счастливым человеком. Иногда.

      Сакура осматривает украшения и сувениры с разных уголков мира, удивляется причудливости оригами, попутно разговаривая с продавцом. Волосы струятся по ткани, открывая тонкую шею, и Какаши внезапно для себя задерживает взгляд. На секунду тело ему не подчиняется, хочется поднять руку, коснуться гладкой шеи, убрать розовые волосы с плеча. Он задерживает дыхание, слышит гул сердца в ушах, ладонь дёргается, и ему приходится приложить титанические усилия, чтобы оставить её на месте. Сжимает с силой кулак, отводит взгляд. Понять, что произошло, не успевает: Сакура что-то заметила в следующей лавке, побежала вперёд. А он так и остался молчаливым наблюдателем.

      — Хотите что-то приобрести для своей девушки? — роняет продавец, и Какаши умирает от его слов. «Д-девушки?» — проносится в голове. Та-ак, нужно ответить, объяснить.

      — Нет, мы… — Голос не слушается, смотрит на мужчину и, видя его насмешливую улыбку, умирает снова.

      Позже догоняет девушку, старается идти спокойно, не подпрыгивая на любое её обращение к нему. В руке раскалённым углём лежит заколка, а сознание обжигают услышанные ранее слова. Сейчас, без формы шиноби, прогуливаясь по улице могут ли они выглядеть, как… нет, не может быть. Но… со стороны могло показаться…

      «Если так подумать…» — Сумасшедшие мысли прерывает подошедшая девушка. Касается его руки, заглядывает в глаза с немым вопросом, протягивает данго. Хатаке старается не труситься, принимает угощение, хоть и не любит сладкое, и они идут дальше. Выдыхает, обещает больше об этом не думать, вспоминает о заколке.

      — Сакура, — останавливает. Они доходят до свободной скамейки, садятся. Харуно смотрит открыто, и ему снова не хватает воздуха.

      Достаёт украшение, протягивает ей:

      — Вот. С днём рождения.

      Улыбается, а у девушки сердце ходуном. Не от подарка, а от внимания, от того, что не захотел побыстрее вернуться в деревню и, несмотря на усталость, устроил для неё маленький праздник. И ей опять хочется разрыдаться от переполняющих душу эмоций. Как много делает для неё, старается, доверяет, не требуя ничего взамен. Харуно выдыхает, в носу щиплет, смотрит на протянутую ладонь, но ответить не успевает.

      — Развернись, — слышит и в удивлении поднимает взгляд.

      — Что?

      — На волосах будет смотреться лучше, — улыбается Хатаке, поражаясь собственной смелости.

      — А… хорошо. — Сакура отворачивается от сенсея, убирает волосы с плеч и старается унять сошедшее с ритма сердце. Не получается. Вместо этого осознает интимность ситуации и неистово краснеет.

      Какаши проводит рукой по волосам, пытается придумать, как их лучше собрать, вспоминая, как видел подобные прически на других женщинах, но из-за нервозности руки его подводят. Мысли путаются, а девушка, краснеющая всеми оттенками, ни капли ему не помогает. Пытаясь не задеть бордовые уши и надеясь, что собственный румянец скроет маска, заворачивает её волосы в небольшой узел и закалывает заколкой. Смотрит, надеется, что никто из прошедших мимо людей не заметит его отвратительной работы, и ставит пунктик на будущее: выучить всевозможные виды плетения. И не думать о мягких, шёлковых волосах и сладком аромате напарницы. Убирает руки, встаёт (резче, чем хотелось бы), вспоминает о расписании фестиваля, прерывая неловкий момент, и быстро идёт вперед, стараясь не оглядываться.

      «Не думай, Хатаке. Даже не смей! Ты для неё сенсей и всегда им будешь…» — твердит внутренний голос, но чёртово подсознание живо подкидывает картинку одной из главы любимой Ича-Ича.

      «Боже… нет, нет, нет. Не смей так о ней даже думать! Ты выше этого! Ты...»

      — Сен-сей, мы прошли мимо, — врывается тихий голос в его грязные мысли, Какаши поворачивается к девушке и успевает осознать: «Поздно».

      Фестиваль продолжается.

      Они сидят под деревом Сакуры, любуясь цветением. Харуно достаёт онигири, приобретённые на последние на сегодня гроши. Кажется, сегодня она потратила больше, чем за последние несколько месяцев. Но она не жалеет. Впервые она может позволить себе не думать о ждущей её ответственности, очистить голову от надоедливых мыслей, вздохнуть полной грудью и расслабиться. Посмотрит налево — сенсей выглядит так же. Лежит в полудреме с книгой в руке, и ей на секундочку, всего на мгновение хочется, чтобы время прекратило свой ход. Чтоб позволило им здесь остаться вдвоём. Навсегда.

      «Ой-ой, что за мысли, Харуно? Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку?» — отзывается внутренняя Сакура. И она удивляется: не слышала её голоса уже очень давно. Та не унимается.

      «И не стыдно о сенсее думать подобным образом? Вы и так постоянно вместе, если кто-то поймёт...»

      «Знаю я!» — прерывает. Ругается на свои мысли. — «Я ни о чём таком не подумала. Просто момент…»

      «Ну-ну, рассказывай», — усмехается подсознание. Но продолжает: — «Но… даже если захочешь так думать, ты знаешь, тебя нельзя».

      «Знаю… мы слишком его уважаем». — Впервые две грани её личности приходят к согласию.

      «Мы не можем допустить подобного унижения для него», — вздыхает, отводит взгляд. — «И… мы не можем его потерять».

      Вторая личность опять замолкает. А Сакура улыбается грустно, прячет взгляд в складках красивого наряда, не замечая внимательных серых глаз.

      — Сыграем в ханами-уки? — спрашивает Хатаке, и Харуно отвечает удивлённым взглядом.

      — Я не думаю, что это…

      — Брось, всем всё равно, — встаёт копирующий, потягивается, протягивает ей руку. Улыбается. — Но… с условием.

      — Условием? — возмущается она. — Каким ещё условием? Это традиция, а не соревнование.

      — И когда это тебя останавливало? Или… — делает паузу, прищуривает глаза, — боишься проиграть?

      Харуно ошарашивает откровенная поддёвка, она открывает рот, закрывает, возмущённо поднимает взгляд. В глазах — вызов, на губах — усмешка.

      — Проиграть? Вы, наверное, забыли, с кем имеете дело, сен-сей, — тянет она, и у Хатаке дёргается бровь.

      — Не забыл, конечно. Поэтому вот, моё условие… — делает паузу, и девушка напрягается. — Ты перестаёшь звать меня сенсеем и обращаешься на «ты».

      — А? — ошарашенно смотрит она. — Для вас это принципиально, да?

      — Да, Сакура, — серьёзно отвечает он. — Странно во время совместных миссий слышать подобное обращение. Да и решить этот вопрос мы должны были раньше.

      Девушка замолкает, размышляя. Хатаке тем временем разминается.

      — Ну так как? Готова? Или признаёшь своё поражение заранее? — ухмыляется, и девушка отмирает.

      — Нет! Не дождетесь! Но… — теперь очередь Какаши напрячься. — У меня есть своё.

      — Что?

      — Условие.

      — А… и какое?

      Он смотрит, пытаясь предугадать её мысли, и широкая улыбочка напоминает о временах её генинства, когда…

      — Вы снимете маску! — кидает и улыбается ещё шире. «Ну что, съел?» — не успевает додумать она, как слышит ответ.

      — И это всё? — скептично приподнимает он бровь. — Думал, попросишь что-нибудь посерьёзней.

      — Посерьёзней?

      — Ну, я не знаю… отдавать тебе прибыль с последующих миссий или неделю называть тебя «Моя госпожа». — Теперь Сакуре кажется, что она могла придумать что-нибудь поинтересней. — Но всё, что тебя волнует, — загадка детства? Серьёзно?

      Девушка смущается под смешок Хатаке, не видя его внутреннего напряжения. Ведь маска для него — вторая кожа, без неё он — оголенный нерв, и если она выиграет… Отбрасывает мысли, принимая вызов.

      — По рукам, — кидает она, и они начинают игру.

***

      — Эй-эй, ты видел эту парочку?

      — Ага, мне кажется, они такими темпами соберут все лепестки в округе.

      — О чём это вы?

      — Не веришь? Пойди посмотри.

      — Да, я никогда не видел подобного. Они точно играют? Выглядит, как поединок насмерть.

      — Точно, будто дьяволы танцуют среди лепестков Сакуры.

      — Жуткая парочка.

      Сакура дышит рвано, горло першит, глотает вязкую слюну. Волосы растрёпаны, пот струится по виску, но на лице ухмылка:

      — Сдаётесь? — усмехается ему в лицо. Видит своё отражение в фигуре напротив: кимоно распахнуто наполовину, маска влажная, волосы липкие, но в глазах знакомые чертята.

      — Шутишь? Это теперь дело принципа, — отвечает с ухмылкой.

      То, что Сакура ловкая, он знал. Что быстрая — тоже. Но её выносливость стала для него сюрпризом. Благодарить стаю или нет, он пока не решил. Сначала нужно победить.

      — Сколько у тебя?

      — Сто семьдесят шесть.

      — Ха! Сто семьдесят семь, — кидает он, указывая на плетённую корзину.

      — Врёте! — возникает она. — Я заметила. Последний вы не поймали.

      «Вот блин…» — вдох-выдох. Легкие жжёт неистово, но азарт сильнее. Он уже не помнит, что обещал взамен. Только наслаждается морем её эмоций. Здесь всё — и удивление, смущение и злость, стремление победы и блеск в глазах. И он готов стерпеть что угодно ради этого момента.

      На фоне люди, что столпились по одну и другую сторону. Где-то самые предприимчивые принимают ставки. Потихоньку смеркается. Но всё это неважно, важен взгляд напротив, её улыбка. И он идёт вперёд, как вдруг…

      — Простите, дяденька, — кричат пробежавшие рядом ребятишки, роняя причудливую корзину с собранными лепестками.

      «Дяденька?» — не успевает возмутиться он, как слышит возмущённый вздох толпы.

      — Серьёзно? И как мы теперь узнаем, кто победил? — ругается какой-то человек, и Хатаке переводит взгляд на лепестки Сакуры на земле. Смотрит с немым: «О», а в следующую секунду:

      — Там было сто семьдесят семь, — уверяет.

      — Нет.

      — Мы можем пересчитать.

      — Серьёзно? И как вы себе это представляете? Часть с них уже разлетелась.

      — Ну… — задумывается он, осматривая людей вокруг, что расстроенно уходят по домам. Встречает глазами закат и:

      — Эм, Сакура, мы тут весь день провели.

      — Что?

      — Говорю, придётся на ночь остаться. Темно уже.

      — А… точно, хех. Вот время летит, да? — улыбается про себя. Но улыбка отдаёт грустью, и это приводит его в замешательство.

      Вместе возвращаются в гостиницу, и внезапно Какаши останавливается, из-за чего Сакура врезается в его спину носом. Отходит, потирает ушибленное место, бурчит, и Хатаке давится смешком. Не получается.

      «Чертовски мило», — заглушает свои мысли и смеётся снова. Сакура не понимающе смотрит на него, смущается, переспрашивает, в чём дело, но Хатаке трудно остановиться. Кажется, впервые за всю жизнь он чувствует себя свободным. В неизвестной деревушке, без амплуа устращающего народы ниндзя, без скрытых за маской чувств… точно, маска.

      — Сакура, ты помнишь наши условия? — успокаивается он. На секунду она задумывается, глаза расширяются, вспомнила! Но в следующую…

      — Так какой сейчас смысл в них? Мы же не знаем, кто победил.

      — Не знаем. Но можем оставить ничью. Согласна?

      Харуно задумывается, руки сложены на груди, решается.

      — Ладно. Но только, чтобы не оскорблять ваш авторитет.

      — Конечно, — улыбается он и не хочет считать, который раз за день. — Но тогда выполняем условия.

      — Что? Почему это?

      — Ну, мы же оба победили.

      — Или проиграли.

      — Тебе хочется думать, что могла проиграть мне? — поддевает, и Харуно злится. Надувает щёки, стучит носком обуви о землю, всем видом излучая раздражение. Но через несколько мгновений сдаётся:

      — Вам так важно, чтобы перестала звать вас сенсеем?

      — Да.

      — Хорошо, но тогда вы тоже выполните своё условие!

      Какаши молчит секунду, другую, делает глубокий вдох:

      — Хорошо, — выдыхает, и глаза девушки загораются снова.

      Вокруг них ни души — улица пустая, люди после бурного празднования разошлись кто по домам, кто по тавернам. Некоторые отправились к небольшой реке запустить фейерверк. Темнеет. Какаши этого не видит. Нервничает. Запоздалое осознание близости Сакуры накрывает его с головой. Та смотрит открыто, чувственно, как всегда, и он тонет в пучине её взгляда, не хочет выплывать на поверхность. Почему так легко согласился? Почему доверил раскрыть его секрет? Почему, стоит сказать ей слово, пойдёт за ней хоть на край света, сделает что угодно, стоит попросить. И это осознание отдаёт ужасом в груди, цепляет за рёбра липким страхом. Что она с ним сделала? Что делает сейчас..?

      Кладёт на его лицо ладонь, слегка поглаживая, и он, кажется, не дышит даже и не слышит её дыхания тоже. Смотрит глаза в глаза, пытается унять бешенный стук сердца, оно готово выпрыгнуть с груди, упасть в маленькую ладошку и вот: «На, бери. Делай с ним что хочешь». И он боится. Боится неизвестности, того, что скрывается за этим водоворотом чувств. Но взгляда оторвать не может. И шаг назад сделать тоже. Он, кажется, прирос к земле, прилип к её руке, послушным псом внимая её взгляду.

      Сакура аккуратно пальцем поддевает край маски, медленно опускает вниз, не успевает отогнать мысль: «Хочу увидеть его улыбку», — и тянет ниже. И после… ох, боги, ей нужно всё её терпение, вся её выдержка шиноби. Сейчас она не рядом с бывшим сенсеем, сейчас — на допросе у Ибики минимум. И ей нужно сохранять хладнокровность, не выдать себя ни одной морщинкой, ни одной крупицей взгляда. Но… разве можно это выдержать?

      — Красивый… — роняет шёпотом и видит расширенные глаза сенсея.

      «Что? Сказала вслух? Шаннаро… Как будешь в глаза ему смотреть? Что он о тебе подумает? Отойди… прямо сейчас отойди от него!» — кричит подсознание. Ругается, пытается достучаться, но Сакура не слышит. Проводит аккуратно по щеке, опускает руку ниже, гладит маленькую родинку над губой, ощущая мягкую кожу, не тронутую загаром, но не менее разгорячённую. «Температура?» — думает, невольно опускается ниже, поглаживая большим пальцем по краю губ, и… чувствует шелест его тихого вздоха. Наваждение прерывается резко, она одёргивает руку, как от удара, разворачивается и спешит, нет, бежит по улице дальше. Какаши остаётся одним быстрым движением вернуть маску обратно, покраснеть до кончиков ушей и прикрыть лицо рукой.

      «Это что сейчас… было?» — Отвести руку, посмотреть на спину уходящей девушки, — та неестественно пряма — и понять, что прямо сейчас они переступили невидимую до сих пор черту. Понять, как ему относится к подобной перемене. А после нагнать и, пытаясь вовлечь в разговор, напомнить о его условии.

      — Сакура, мы договаривались.

      — …

      — Ну Сакура, не думаешь, что так нечестно?

      — …

      — Неужели ты не держишь своё слово? Ты просто хотела меня обмануть, чтобы потом хвастаться перед Наруто и Саске?

      — …

      — Но Сакура, разве…

      — Хорошо, ладно! Я выполню условие, ясно? — рявкает, разворачиваясь к нему. — Никаких уважительных обращений, я поняла.

      — Ну так скажи.

      — Что сказать? — Она злится, и он не понимает, почему его это умиляет.

      — Скажи сейчас, — отвечает спокойно и смотрит на неё. Не хочет упустить момент.

      Сакура замолкает, пытается набраться смелости, удивляясь, как сложно переступить приевшееся имя, но видит: сенсей так просто не отступит, и ей приходится смириться, в последний раз проговорить в голове знакомое сочетание букв, пытаясь не смущаться ещё больше (сколько раз за сегодня?), поднять голову, встречаясь взглядом с бурей серых глаз и:

      — Хорошо, Ка-ка-ши, — выдохнуть тихо, почти неслышно. И несмотря на его ошарашенный вид, через пару долгих секунд пойти дальше. Пока не увидел опять покрасневшее лицо. Не надумал лишнего. После она спишет это всё на атмосферу праздника, на свою сентиментальность, на шутку, что вышла из-под контроля. Постарается не вспоминать. Но подсознание упрямо станет нашёптывать:

      «Вот. Именно сейчас всё изменилось. — И ей захочется ответить: — Разве только сейчас?»

      Какаши же останется стоять истуканом, смотреть перед собой, туда, где только что видел фигурку юной куноичи и пытаться запомнить звук её голоса, вбить себе в голову, впитать — до смерти не забудет. Тихий шёпот, лёгкое движение губ, и вот, он снова самый счастливый человек на Земле. Всего-то услышав своё имя.

      Ухмыльнётся, посмотрит ещё раз на её спину, расправит плечи, сделает шаг вперёд. В неизвестность.

***

      — Молодые люди, вы внесли только часть оплаты. Мы не можем держать бронь весь день. Сами понимаете, Ханами, людей много, и места нужно бронировать заранее, — терпеливо объясняет мужчина средних лет. Какаши с Сакурой стоят в пропахшем кимоно, держат сумки со снаряжением и понимают, что день в принципе не мог закончится хуже. А когда вежливый мужчина не менее вежливо захлопывает перед ними дверь, одновременно опускают голову в немом отчаянии.

      — Может, где-нибудь ещё есть места..? — в надежде бурчит Харуно.

      — Мы можем поискать, но даже так, — Хатаке сжимает переносицу, — у нас осталось мало денег, на два номера не хватит. А цены сейчас запредельные.

      — Не надо было столько…

      — Спокойно, — прерывает самобичевание девушки. — У нас всё ещё есть спальники, — пытается подбодрить, но, кажется, делает только хуже.

      Девушка перед ним уставшая, лицо обрамляют остатки прически, заколка валяется в кармане, — выпала во время их поединка — кимоно липнет к коже.

      «Красивая», — пронесётся в голове. «Уймись», — ответит себе и кашлянет в кулак.

      — Мне нужно в душ. Срочно, — раздражённо кинет девушка, и вместе они пойдут штудировать оставшиеся гостиницы.

      Номер найдётся один на двоих, на другое и не рассчитывали. Маленький, с потрёпанной кроватью в углу, стол да стул, но им грех жаловаться. Вариант спать на улице их обоих не радовал, а наличие душа в номере так вообще удача.

      Харуно кидает рюкзак на пол, разминает затёкшие плечи, берёт полотенце и запирается в ванной. Какаши молча идёт просить дополнительный футон. Совместные ночёвки никогда не были проблемой. Ещё во времена команды номер семь спать рядом считалось обычным делом. Но, выполняя миссии наедине с девушкой, Какаши себе подобного не позволяет. Если получалось, брали два номера или хотя бы один с раздельными кроватями. Но если приходилось делить одну комнату, как сейчас, Хатаке всегда уступал кровать. По другому и не думал. Сакура сначала препиралась, напоминала о званиях, на что получала один и тот же ответ: «Каким я буду капитаном, позволяя спать женщине на полу?» Ответ на девушку подействовал не полностью и в итоге им пришлось договориться спать на кровати по очереди. «Ну что за сложная женщина», — хмыкнул тогда про себя Хатаке.

      Вскоре они по очереди приняли душ, и копирующий изо всех сил старался не обращать внимание на свои мысли (чёртов Джирайя со своими книгами!), спрашивая себя, почему это вдруг стало его смущать. Не найдя ответа, вздохнул, надел халат и вышел из ванной. Кинул взгляд на девушку, та, кажется, спит, и лёг сам.

      — Почему вы носите маску? — шелестит голосом в тишине. Какаши приоткрывает глаза. Хмыкает.

      — Попробуй ещё раз, Сакура.

      — А? — переспрашивает, пару секунд думает. Хатаке помогает:

      — Мы договорились.

      — А… точно. Почему т-ты носишь маску?

      Он хмурится. Уснуть так и не получилось: пытался найти удобное положение, не тревожа сон девушки, но вскоре понял, что она тоже не спит. Лежит, рассматривает потолок, дышит размеренно. А Какаши думает. Стоит ли рассказывать, не опечалит ли её своим прошлым и что ответит на его историю.

      — Потому что не хочу, чтобы во мне видели моего отца, — выдыхает тихо, но знает — она слышит. И, собрав всю свою волю с кулак, рассказывает.

Говорит об отце и как его уважал. Как брал с него пример, гордился, иногда чересчур. Но не мог ничего с собой поделать. Отец был героем, так ему всегда казалось. И не только ему. Его любили в деревне, восхищались, и Какаши понимал их. Но когда… после той роковой миссии те люди, что превозносили его смелость, в один миг обратились против него. И он тоже… думал, что они правы. Что отец ошибся, подвёл всех. И только после его смерти начал задумываться о трудностях выбора.

      — Я думаю, ваш… твой отец был героем, — отвечает она, и Какаши улыбается глазами.

      — Знаешь… Обито сказал мне то же самое, — заговаривает он, и Сакура давится воздухом. Она не хотела спрашивать, бередить старые раны. Поэтому искренне удивляется, как легко он сейчас отвечает ей: — И мне жаль осознавать, что понял я это только после его слов.

      — Вы… кхем, ты был другом Обито-сама… — неуверенно начинает она, и её ошарашивает его насмешливый ответ:

      — Не называй его «сама», — давит смешок и сам удивляется лёгкости разговора. — Я не хочу представлять его стариком.

      — П-прости. — Сакура смущается, но слушает внимательно. Не хочет нарушить интимность момента.

      — По правде говоря, друзьями мы стали только перед его ложной смертью, — горько улыбается Какаши, и Сакура отвечает:

      — Не только.

      — М-м?

      — Вы были друзьями и на поле боя. Ты говорил, что только близкий человек может понять чувства другого, помнишь? — напоминает ему она, и Хатаке удивляет, что помнит его речь.

      — Да, — соглашается. — Ну, думаю, несмотря на войну, я рад, что смог ещё раз поговорить с ним.

      Они лежат молча, думая о чём-то своём. Какаши — о прошлом и его влиянии на нынешнее, Сакура — о новом кирпичике в их замке доверия. Тихо. Уютно.

      — Когда вернёмся… я могу ещё раз сходить с тобой? — Харуно не уточняет, знает: поймёт без слов. И Какаши отвечает быстрее, чем рассчитывал:

      — Да. Обито будет рад.

      Они засыпают под шум дождя и шелест мокрой листвы, и, кажется, в этом тихом убежище между их сердцами тянется невидимая, но несокрушимая связь.