***

      — Эй, Сакура, не ешь на ходу! — ругается Мебуки, всплёскивает руками и недовольно смотрит на дочь. Та доедает сэндвич, попутно натягивая свитер, мычит в ответ:

      — Но мне ещё в госпиталь нужно и встретиться с Ино, а уже полдень! — тараторит, натягивая сандалии. Вдруг замирает, вспоминает о чём-то, подбегает к столу, хватает остатки небольшого перекуса и заматывает в цветастую ткань.

      — И не только с Ино, да? — злится мать. Сакура тоскливо выдыхает, поворачивается, закатывает глаза с тихим: «Ну ма-ам», быстро целует в правую щёку и пулей вылетает из дома.

      Старшая Харуно молча смотрит ей вслед. Через пару минут оборачивается, сверлит взглядом мужа. Он удивительно спокоен. Сидит на диване, закинув ногу на ногу, читает свежий выпуск газеты.

      — Не волнуйся, милая, в этом нет ничего дурного, — не отрывает взгляда от строк. Знает, в моменты злости на жену лучше не смотреть.

      — Нет ничего дурного? Наша дочь проводит время с мужчиной старше её... на сколько..? — вспыхивает она и зло смотрит на мужа.

      — Что плохого в стремлении общаться со старшими? Ты же знаешь, нашей девочке уже не интересны разговоры со сверстниками.

      — Но это другое… ты же понимаешь, как это выглядит со стороны? Знаешь, на какие вопросы мне приходится отвечать? — Женщина кривится, пытается достучаться до мужа.

      Неужели не понимает, как ей неловко перед подругами? У тех дочери — золото, уже создали семьи, а некоторые даже успели подарить внуков. Ей же приходится наблюдать совершенно иную картину. Дочь её трудолюбива настолько, что света белого не видит. Сначала она тратит юные годы на обучение медицине, совсем забывая о родителях. После — идёт на войну, не понимая чувств матери, что так боится потерять единственного ребёнка. И вот… когда, казалось бы, всё закончилось — сбегает на миссии с бывшим сенсеем. Звучит-то как! Фу! Женщине трудно скрывать отвращение. Заходит на кухню, собирает посуду, кладёт в раковину с громким звуком и начинает усиленно намыливать грязные тарелки.

      На диване громко вздыхает муж.

      Женщина цокает. Не может сдержать негодования:

      — Кизаши, хватит уже вздыхать. Сделай хоть что-нибудь! — ругает она. Мужа не видит, но ей и не надо: она прекрасно его знает.

      Знает, как не любит он подобные разговоры, как любит закатывать глаза на её просьбы. Но ведь речь об их дочери! О её будущем! Как может так легко к этому относиться? Почему так спокоен? Пытаясь унять свою ярость, продолжает уговаривать мужа:

      — Ты разве не видишь, во что превращается наша дочь? — пытается воззвать к его совести, но видит только приподнятую бровь.

      — И во что же? — спокойно переспрашивает он. «Да ты шутишь!» — злится, роняет тарелку с громким стуком, разворачивается и всё-таки смотрит на мужа.

      — В затворницу, вот во что! Ты хоть раз видел её с каким-нибудь мальчиком? А ей скоро двадцать! Вон, Хьюга уже замужем, её подруга, Ино, завела парня…

      Кизаши хмурится от формулировки жены, хочет уйти от разговора, но понимает: когда-нибудь им бы всё равно пришлось об этом поговорить. И, откладывая неизбежное последние два года, мужчина понял, что сделал себе только хуже. Чаша терпения его любимой жены наполнялась капля за каплей и вот, хлынула, смывая собой остатки его терпения. Не хватало ещё поругаться с собственной женой.

      Мужчина вздыхает, закрывает газету, поднимает на неё взгляд.

      — Тебя настолько волнует, как скоро Сакура выйдет замуж? — протягивает недовольно, его эта тема всегда раздражала, а в исполнении Харуно-старшей так вообще… доводила до ручки. Мебуки с её стремлением сделать как лучше для их дочери, не спрашивая последнюю, чаще делала только хуже. И ему надо было бы с этим разобраться. Раньше. А не ждать два года, надеясь на случай. Вот, получи, распишись.

      — Да что плохого в замужестве, дорогой? — вскидывает руки она. И, видя внимательный взгляд мужа, продолжает: — Ты же знаешь, в нашем мире женщина без мужчины — ничто. Разве ты видел хоть одну куноичи, что добилась успеха в жизни без помощи мужа? — уверяет. Видит недовольный взгляд. Спешит продолжить, но Кизаши быстрее:

      — А как же наставница нашей дочери?

      — Брось, Кизаши! Ты хоть видел её? Старая одинокая женщина, без наследия…

      — Уважаемая Хокаге и лучший в мире медик, — перебивает мужчина. Его злит то, что Мебуки так отзывается о Пятой.

      Брошенные так просто слова отдаются болью в душе. Бередят старые воспоминания: их очередной совместный ужин, где Сакура с восхищением рассказывает о её шишоу, на что мать недовольно фыркает. И разговор затихает. Дочь обиженно ковыряет палочками в еде, а Харуно-старший не знает, как помирить его девочек.

      Из-за этого (и не только) Сакура впервые сбегает из дома. Ей четырнадцать, она ночует у Ино, а Кизаши приходится выслушивать упрёки жены. Мол, плохо воспитали. Кого именно, мужчина боится уточнить — жизнь дороже. А после — приходит в квартал Яманака, забирает зарёванную дочь, благодарит Иноичи за помощь и молча ведёт в знакомый им магазинчик. Там он в очередной раз купит для неё моти с клубникой («Полейте сиропом, пожалуйста», — пробурчит она продавцу), посидит с ней на скамейке, гладя по голове, слыша тихие всхлипы. Достанет платок, вытрет сопли, опустится на колени и:

      — Ну что, доченька, пойдём домой?

      И Сакура тихонько кивнёт.

      Но надолго их походов не хватит. Сакура взрослеет. Ссоры происходят чаще, крики становятся громче, а ночевки у подруги — длиннее. Кизаши краснеет перед соседями, идёт по знакомой дороге, пытаясь развеселить дочь глупыми шутками, но та молча плетётся рядом. А в какой-то момент останавливается. Стоит на дороге, смотрит себе под ноги, ковыряя заусенец на пальце, и мужчина впервые не найдёт нужных слов. Раньше всё было проще: вон, купи леденец, развесели, вытри слёзы — и прежняя Сакура улыбнётся, протянет маленькую ручку, воскликнет: «Пап, почитаешь мне потом?» — и он спросит, какую сказку она хочет услышать сегодня. Сейчас же на тихий вопрос: «Пап, а мама правда меня любит?» — ему останется только подойти, обнять крепко-крепко, пытаясь забрать себе все её гнусные мысли, услышать тихий всхлип и выдохнуть в розововолосую макушку:

      — Конечно, солнышко. Ты же наша любимая доченька. Как мама может тебя не любить?

      А после — увидеть, как дочь соберёт вещи, посмотрит извиняющимся взглядом и закроет за собой родительскую дверь. Подумать, что бы мог изменить. Вздохнуть своим мыслям и пойти успокаивать рыдающую жену.

      То-то его радует возвращение младшей Харуно в родительский дом. Происходит это после войны, и нет, они бесконечно счастливы, что девушка вернулась живой, но что ещё больше радует — её частые визиты. Она останется жить в своей съемной квартирке, объясняя это тем, что уже не маленькая и ей пора разбираться со взрослыми вопросами самостоятельно. Кизаши посмотрит на её показательно-взрослый вид с умилением, а после воочию увидит причину подобных изменений.

      Хатаке Какаши уверенно постучит в дверь.

      Стоит, вежливо улыбается под маской, держит в руке неизвестный им свиток.

      — Какаши-сан? — удивится Харуно-старшая. — Чем обязаны?

      Тот вежливо склонит голову:

      — Добрый вечер, Мебуки-сан, Кизаши-сан, — поднимет, посмотрит в глаза, — у меня к вам серьёзный разговор.

***

      — Ч-ч-что? — в сердцах воскликнет его жена, и Кизаши придётся приложить ладонь к уху. Слишком громко.

      Слишком невероятную новость принёс бывший сенсей их дочери. Сидит, выразительно смотрит, крутит в руке чашечку остывшего чая.

      — Какаши-сан, как это понимать? — разозлится женщина. Кинет раздражённо свиток, посмотрит яростно, секунда — сожжёт взглядом. Хатаке его выдержит, продолжит спокойно:

      — Сакуре уже исполнилось семнадцать, и, думаю, она вольна сама принимать решения, но мне важно услышать ваше мнение…

      — То есть вы даже не пришли попросить разрешения? — фыркнет, скрестив руки на груди. Кизаши вздохнёт. Он нутром чуял, что день сегодня неудачный. То-то спина болела, и кости ныли.

      — Вы неправильно меня поняли, Мебуки-сан. Мне важно ваше мнение, и я хочу услышать ваше одобрение… — объясняет Какаши, но его опять перебивают.

      Мебуки в ярости. Вскакивает, хлопает руками по столу. Чашка в руках сенсея дрогнет, чай разольётся по пальцам. Он промолчит.

      — Одобрение? На что именно? Водить непонятно куда с собой юную девушку? Взять… — замолкает, а Кизаши молится, чтоб не продолжала, — под свою опеку?

      Женщина договаривает, с отвращением глядя на Хатаке. И её предположение бьёт его хлыстом по лицу. На секунду он изумляется, но быстро отвечает:

      — Что вы… Мебуки-сан, я бы не посмел, — уверяет и, кажется, впервые за вечер начинает нервничать. Начинает бормотать, не замечая внимательный взгляд Харуно-старшего: — Я бы не посмел! Я всегда относился к Сакуре с уважением, я бы никогда и не подумал… Хотя, может, со стороны так и могло показаться, — тушуется он. Отставляет предложенный чай, начинает тянуть руку к свитку, что неаккуратно лежит на столе. — Вы правы, я не подумал. Наверное, это и вправду была плохая идея, — договаривает уже тише, себе под нос, и Мебуки довольно кивнёт. «То-то же!»

      Но не успевает сенсей забрать открытый свиток, как его останавливает голос Кизаши:

      — Милая, сходи завари нам ещё чаю. Этот уже остыл, видишь? — протягивает спокойно. На жену не смотрит, знает, та сейчас будет в ярости. Готовится.

      — Ч-что… но, — заикается, не понимая, зачем мужу оставаться с этим человеком наедине.

      — Дорогая, — повторяет с нажимом. Разворачивает корпус к ней, улыбается и ещё раз: — Пожалуйста.

      И Мебуки хмыкает. Недовольно уходит на кухню, гремит посудой, оставляя приоткрытой дверь. Хочет слышать. Кизаши тяжело выдохнет, посмотрит на джонина: тот, кажется, думает, что его сейчас будут убивать. Увидит капельку пота на виске. Пытается подавить смешок. Получается плохо, но… помогает разрядить обстановку. Теперь уже копирующий не прощается с жизнью, а смотрит в замешательстве, и Кизаши успокаивает:

      — Не злись на неё. Она просто волнуется, — кивает в сторону кухни, и Хатаке соглашается:

      — Я и не думал, — покрутит головой, заберёт всё-таки чёртов свиток, опустит плечи. Не так он представлял себе этот разговор.

      Кизаши тем временем внимательно осмотрит мужчину, сделает нужные ему выводы, спросит:

      — Так ты общаешься с моей дочерью? — пытался начать дружелюбно. Не получилось. Великий Шаринган Какаши сидит на стуле, трясётся, потеет и неловко отводит глаза. Мужчина вздохнёт. «Боже, дорогая, ты страшная женщина. Умудрилась даже великого копирующего ниндзя довести до истерики», — не выдержит, проведет рукой по лицу и ещё раз: — Да не дёргайся ты так. Я просто интересуюсь, — улыбнётся и через секунду добавит: — Без подтекста.

      Какаши успокоится, вроде как, тихонечко вздохнёт, надеясь побыстрее закончить эту жуткую пытку, ответит:

      — Да, Кизаши-сан, общаюсь.

      — Часто?

      — Ну… — замнётся, опять отведёт взгляд, — иногда.

      — В глаза смотри. — «Дружелюбно, Кизаши, давай. Не хватало ещё тут сенсея откачивать». Хатаке слегка дёрнется, но, увидев в глазах напротив искреннее любопытство, расслабится.

      — Чаще, чем раньше… — вздохнёт с сожалением, — когда она была генином. Думаю… — посмотрит в сторону, туда, где разгневанная Мебуки совсем незаинтересованно по третьему кругу вытирает чистую тарелку. Кивнёт самому себе. — Можно сказать, мы друзья.

      Впервые за весь вечер посмотрит в глаза отцу его бывшей ученицы, встретит немое понимание напротив, удивится.

      — Значит… — неуверенно начнёт Кизаши, — это всё твоё влияние? — спросит, и Какаши удивлённо приподнимет бровь.

      — Что вы имеете в виду, Кизаши-сан?

      «Серьёзно? — теперь удивится уже Харуно-старший. — Этот человек правда не понимает..?»

      Вздохнёт, расслабит плечи и, предвещая громкий скандал, закончит разговор:

      — Забудь. Так уж и быть. Можешь ходить на миссии с моей дочерью. — На кухне разбилась тарелка. «Ну всё…» — обречённо подумал, добавил: — Ты, вроде как, вызываешь доверие.

      Увидит посветлевший неверящий взгляд копирующего, засмеётся, скрывая неловкость разговора и, чтобы Хатаке успел дожить до первой совместной миссии, быстро помашет рукой, мол: «Беги. Я её задержу». И Какаши, не веря своим ушам, поспешно ретируется с помощью шуншина.

      Краснел перед соседями потом Кизаши долго.

      — Это всё твоя вина! — не унимается дорогая жена. Взмахивает руками, нарезает круги по комнате. — Ты знаешь, сколько за нашей девочкой мальчиков ухлёстывает? Видел хоть раз? Даже если этот, как его, Киба…

      — Вечно носится со своей собакой и ведёт себя на уровне школьника, — скучающе отвечает мужчина, не отрывая взгляда от ставшей внезапно интересной газеты. Вот уже два года одно и то же, одно и то же…

      — Или тот паренёк, Ли…

      — Слишком странный, чтобы быть ухажером нашей дочери.

      — Хорошо. А что по поводу того врача, помнишь? — Кизаши замолкает, и Мебуки радостно продолжает: — Умный, воспитанный, родственник Казекаге…

      «А, ясно. Зря надеялся», — хмыкает про себя, но жену не прерывает. Та воодушевленно распинается:

      — И самое главное, знаешь что?

      «Зачем спрашивать, если всё равно сама ответишь?» — хочется закатить глаза, но не решается. Жизнь дороже. Пытается не потерять нить разговора. Харуно-старшая стоит перед ним, сверкая глазами:

      — Оставил свою деревню ради нашей дочурки! Ну разве это не любовь? — умиляется собственным выводам, а Кизаши давит раздражённый вздох. Его этот разговор уже порядком утомил. Опускает ногу на пол, складывает надвое несчастную газету, распрямляется. Смотрит прямо на жену.

      — Даже если и так… нам-то что до этого? — отвечает с полной серьёзностью, видит раздражение во взгляде напротив.

      — Что значит «что»? Если Сакура продолжит видеться с её бывшем сенсеем, добром это не закончится. Вот вспомнишь мои слова!

      — Даже если и так, нам-то что до этого… — повторяет свои слова, понимая: ступил на опасную почву. Готовится к взрыву. Три, два и…

      — Что значит «даже если и так»? А, Кизаши? Только не говори, что ты это одобряешь? Может, предложишь ему ещё нашу дочурку в жёны взять? В его возрасте мужчины подобное любят… — Она кривится, но мужчина не собирается отступать. Ведь несмотря на всю её доброту и отзывчивость к другим людям, Харуно Мебуки поразительно слепа в отношении собственной дочери.

      — Скажи, дорогая, как сейчас выглядит Сакура? Почему мужчины стали обращать на неё внимание? — закинуть удочку, наблюдать за размышлениями, улыбнуться её выводам.

      — Но это… это ничего не значит, — попытается возразить она, внутри понимая: муж прав. В очередной раз.

      — А по мне как раз-таки значит. — Он отвернётся, посмотрит на дверь, туда, где пару минут видел яркую улыбку, слышал её громкий смех. Сакура цветёт и всё так же любуется ею.

      — Поэтому давай просто доверимся ей, — посмотрит на жену с улыбкой. Та стоит в замешательстве, и Кизаши заканчивает разговор:

      — И пусть всё идёт своим чередом.

***

      Сакура проходит по знакомой тропинке, кивает мимопроходящим пациентам, машет рукой детям, что высматривают её из окна больницы. В руках несколько контейнеров с лечебными травами, собранными вместе с Какаши во время одной из миссий. В сумке свиток с улучшенной техникой мистической ладони (выбросил мелкий карманник, убегая и не понимая его ценности). Проходит вдоль коридора, поднимается на второй этаж. В конце — кабинет главы больницы. На табличке унизительно написано «и.о», но Сакура не обращает внимания: Шизуне на месте нет, но есть её секретарь.

      — Сакура-сан, вы вернулись! — вскакивает из-за стола, глаза сияют. Роняет гору документов и папок, выбегает, хватает девушку за руки. — Я так волновалась, Сакура-сан! Не представляете! И что на этот раз? Миссия по поимке особо опасного преступника? Или проникновение в синдикат? Нет… не говорите, вам нужно было шпионить за семьей самого даймё? — Глаза её горят, болтает без умолку, и Харуно даже не хочется её расстраивать рассказом о ничем не примечательной миссии по сопровождению, и что единственным, что разбавило их скуку, была погоня за мелким воришкой, да и то неудачная.

      Но маленькая куноичи (которая уже совсем не маленькая: «Мне уже шестнадцать! Подруги уже замуж выходят в таком возрасте!» — и Сакура не хочет знать, что это за подруги) слушает любой её рассказ, внимая каждому слову, иногда забывая моргать.

      Что ж… быть чьим-то кумиром приятно, как бы Харуно не хотела этого отрицать.

      — Минору-чан, ты занимаешь серьёзную должность и должна ей соответствовать, — начинает было поучать своего кохая (Боги, у неё есть ученик!), но та договорить не даёт, перебивая:

      — Я сама серьёзность, Сакура-сан. Всё равно с Шизуне-сан поговорить не получается, она ску-учная, — ноет та, и розововолосая не может скрыть смешок. Оставляет коробки и свиток на столе главы больницы, довольно кивает и уводит девчонку с собой.

      — Пойдём, угощу тебя данго. Расскажешь, как вы тут.

      Они проходят по шумным улицам, обсуждая последние новости, и Харуно с удивлением замечает, что её кохай выросла. Та девчонка, что с восхищением внимала каждому её слову (нет, в этом-то плане всё по-прежнему), стала немного выше, сменила неброскую форму на короткие шорты и яркую безрукавку, волосы немного отросли. Вспоминая, как впервые увидела девушку, что с открытых ворот махала ей рукой (Сакура подумала, почудилось, но нет), девушка не может скрыть грустной улыбки. Позже, представляя её своим друзьям, Харуно впервые смутится настолько, что не сможет отделаться от смешков её приятелей ещё несколько дней.

      «Я приехала попросить Сакуру-сан взять меня в ученики и остаться в Конохе под её руководством».

      А после впервые в истории, кажется, жительница Кумогакурэ сменит свой налобный протектор на хитай-ате Листа. Сакуру поздравят с наставничеством, Какаши посмотрит с гордостью, а она, до последнего не веря, что ради неё кто-то зашёл так далеко, искренне улыбнётся, поднимая отёко с громким: «Кампай!»

      Ей не верится, что её, Сакуру, теперь узнают чаще, чем её наставницу. Просто в один момент, во время очередной миссии, к ним направят небольшой отряд. Они спросят её имя и фамилию, сверятся с выданным им портретом, удовлетворённо кивнут и попросят пойти вместе с ними. А позже она изучит болезнь сына одного из феодалов, назначит лечение и, уходя, по привычке ответит:

      — Всегда к вашим услугам. Как ученица Пятой Хокаге, я…

      — Да, Сакура-сан, я хотел уточнить…

      Впервые она осознаёт, что её воспринимают как отдельную личность. Что, при упоминании имени её дорогой шишоу, люди постарше внимательно слушают, а те, что помладше, спрашивают: «Вы о ком?»

      И ей обидно за уходящую славу наставницы. Какаши её переживания умиляют, но он объясняет:

      — Ты же видишь, Сакура. Потихоньку приходит новая эра. Нет ничего плохого в том, чтобы быть её частью. Вот увидишь, пройдёт несколько лет, и легенды будут слагать уже о тебе, — подмигивает, на что она недоверчиво фыркает.

      Поэтому, когда возвращаются, не верит, что Облако отправляет к ним своих ирьенинов на курсы по неотложной помощи (она только заикнулась Цунаде об этом, честно!), позже — ошарашенно смотрит на молодого джонина, что, краснея, протягивает любовное письмо. Ещё погодя — ловит восхищённые взгляды, заглядывая в больницу. Удивляется налаженным отношениям с вечно угрюмым поставщиком лечебных мазей, слыша в ответ: «А, Сатору-сама просил передать привет и спрашивал, когда ждать вас и Какаши-сана в гости».

      Шутка Какаши внезапно перестаёт быть просто шуткой.

      Пока Сакура предаётся воспоминаниям, вполуха слушая болтовню куноичи, мимо проходят несколько чуунинов (или они уже джонины? И вообще, почему она их не узнает?), и один из них совсем не изящно подмигивает сидящей рядом девушке. Харуно давится воздухом и шокированно смотрит на свою ученицу.

      «Это что сейчас было? Он только что… но она же совсем ребёнок… или… Подождите-ка, точно, ей ведь уже шестнадцать. Но всё равно!» — ругается в голове, рассматривая румяные щёки девушки. Та, замечая внимательный взгляд семпая, стремится побыстрее перевести тему. А лучшая защита, как известно — нападение.

      — Знаете, Сакура-сан, — начинает заговорщицки, — столько молодых врачей о вас спрашивают. Вы знаете, что некоторые перевелись с других отделений в отделение интенсивной терапии, чтобы быть поближе к вам? А ещё я слышала… — наклоняется ближе, прикладывает руку к её уху, шепчет: — что один кардиолог специально переехал из Суны. Представляете?

      — Кардиологи чаще всего ста-арые, — тянет Харуно, придавая себе заинтересованный вид.

      — Нет-нет, этот молодой и красивый, — довольно заключает кохай и добавляет: — Серьёзно. Мы с девчонками даём ему десять из десяти.

      — Вот как, — бурчит Харуно, доедает десерт и облизывает пальцы.

      — Кто это у нас тут десять из десяти? — Сакура слышит тихий шепот возле уха, дёргается от раздражения и резко отталкивает нарушительницу их спокойствия.

      Та стоит, упирая руки в бока. Взгляд весёлый, в глазах искры, длинные волосы струятся по плечам. Взрослая Ино, первая красавица деревни (заслуженно), смотрит насмешливо, вытягивает губы трубочкой, наклоняется, уточняет:

      — Ну, Лобастая, кто это у нас десять из десяти? Хару-кун, что ли? — играет выразительно бровями, переглядывается с Минору, и обе одинаково ухмыляются. Сакура хочет провалиться сквозь землю.

      Молодой кардиолог, о котором сначала мать прожужжала все уши («Вечно ты со со своим сенсеем водишься! Нет, чтобы по сторонам посмотреть!»), подруга, что при каждом удобном моменте не стеснялась подкалывать. Друзья, что тактично удалялись, видя на горизонте знакомую фигуру. В какой-то момент Сакура настолько устала от подобного внимания, что попросилась на длинную миссию с группой Анбу (на что Цунаде молча закрыла перед ней дверь). Неважно куда и с кем, всё равно, что её способности не соответствуют их миссиям — лишь бы подальше от близких, что, видимо, всеми силами решили устроить её личную жизнь.

      Спасибо, увольте.

      Встанет, раздражённо кинет:

      — Уймись, Свинина. Мне это не интересно.

      Быстрым шагом пройдёт улицу (нет, она не убегает, просто уже темнеет), надеясь не услышать позади чужих шагов. Успокоится, услышав вдалеке говор кохая. А в следующую секунду испуганно подпрыгнет, повернёт голову влево, слыша ехидный смешок лучшей подруги:

      — Серьёзно, Сакура, что тебя не устраивает?

      — Не подкрадывайся так, Ино! — рявкнет, намереваясь продолжить путь. Услышит тихий смешок, развернётся, посмотрит со злостью:

      — Что?

      — Ни-че-го, — протянет подруга и пойдёт следом. — Это не я подкрадываюсь, а ты вечно в своих мыслях. Не поделишься?

      Ино смотрит спокойно, с надеждой. Видит, Сакуру что-то волнует, хочет помочь, но при каждом подобном разговоре девушка будто прячется под глыбой льда. Делает скучающий вид, показательно поднимает бровь, вздыхает — Ино знает все её приёмы наизусть, то-то же Сакура убегает при каждом удобном случае. И Яманака горько от осознания: вместе со взрослением приходит не только опыт, но и новые тайны. Харуно волнения подруги понимает, но… она в жизни не сможет произнести это вслух. Признать, что не видит чужих взглядов. Что не волнуют девичье сердце тайные письма и красивые букеты на её столе. Что не краснеет, видя её названого жениха (серьезно, мама с этим перегибает), потому что в груди тихо. Сердце не сбивается с ритма, дыхание ровное, даже слишком спокойное. И молодой человек, усиленно оказывающий ей знаки внимания, в этом не виноват.

      Он просто не тот.

      Она не может сказать об этом Ино, да что уж там, ей, чтобы признаться себе, потребовалось столько времени. Да даже сейчас…

      Вздыхает, поднимает взгляд к небу.

      «Смеёшься?» — спрашивает у него.

      Ответа она не услышит.

***

      То, что их отношения изменились, поняли оба. Отрицать решили тоже вместе. Полгода спустя, после её девятнадцатого дня рождения всеми силами пытались сохранить баланс дружбы. И временами казалось — получилось.

      Вместе смотрели на мир, бывали в новых местах, открывали явления и знакомились с людьми. Послушные писаки пёстрыми заголовками в газетах до сих пор восхваляли победу, на деле же — послевоенное время потрясло и без этого уязвлённое общество. Им пришлось оказаться в эпицентре событий: то выполняя миссию по поимке очередного наёмника, то разнимая пьяных хулиганов по пути к дому заказчика, что подрались из-за очередного проигрыша. То, когда Сакуре пришлось лечить целую семью от инфекции, пытаясь не осматривать их скудное жилище и давить слёзы жалости. А после — отказаться от оплаты за миссию, принести детишкам новые чистые вещи и несколько мешков продуктов. Не думать, надолго ли хватит припасов. Вычислить небольшую банду, грабящую и так обнищавшие посёлки. Впервые почувствовать в себе крупицы жестокости. И стараться не вспоминать чувство отчаяния, что преследовало всю войну. Ведь сейчас мирное время. Сейчас всё должно быть хорошо.

      Сакура видела: с каждой покинутой деревней, с каждым столкновением, с бедностью и горем людей в Какаши что-то менялось. Но не давила, знала: расскажет, когда будет готов. И в один из их обычных вечеров, сидя у костра с чашечкой тёплого какао (Хатаке решил раскошелиться, зная, как девушка его любит), она услышала его мысли по поводу предложенного ему поста. Что изначально он видел в этом ничто иное, как последнее желание Обито, но сейчас… стал чаще задумываться о будущем и своём участии в жизни собственной деревни. Думал, может ли поменять что-то в этом чёрством мире. И что ему странно слышать от себя подобные рассуждения, ведь он не из тех людей, что живёт завтрашним днём.

      И Сакура ему улыбнётся, повторит свои давние слова и дополнит:

      — Думаю, из тебя выйдет отличный Хокаге, Какаши. Я верю в это.

      — Но ты не можешь знать наверняка, — попытается возразить.

      — Могу. Ведь ты… замечательный, — ответит с улыбкой и спрячет краснеющие щёки, делая глоток остывшего напитка.

      Он посмотрит на неё, неземную, красивую в обрамлении свежей листвы, в бликах догорающего огня и впервые задумается о чём-то… возможно.

      — Тебя случаем не подговорила Хокаге меня вдохновить? — прервёт свои мысли шуткой.

      — Ну, вообще-то… — потянет девушка, напрягая копирующего. «Что, действительно?» — не поверит, что всё, что она ему говорила, — притворство ради одобрения её шишоу. Но, услышав её смех, успокоится. — Боже, ты бы видел своё лицо, Какаши.

      Она засмеётся, неуклюже разлив какао, поругается себе под нос.

      — По правде говоря, когда я пришла к Цунаде-сама просить об отсрочке, — вспомнит, — я не знала, что ты будешь просить о том же! Серьёзно! — рявкнет она и продолжит: — Она попросила меня поговорить с тобой. Думала, что коллективные речи помогут тебе быстрее принять пост.

      Хатаке слушает, вспоминая, что примерно то же самое Пятая говорила ему, но промолчит.

      — И я ответила, что не смогу выполнить её просьбу. Ведь для меня низко — пытаться манипулировать чувствами друзей.

      — Вот как. — Замолчит, пытаясь переварить треклятое «друг», что приклеилось к ним. «В чём дело? Ты же сам стремился стать другом? Так вот — сидит перед тобой, называет тебя им, что теперь-то не устраивает?» — ругается внутренний голос, и Какаши не хочет отвечать на собственные вопросы. Так проще. Ему снова приходится надеть маску перед ней, что его огорчает. Но если такова цена их близости, их нерушимого спокойствия — пусть. Он будет тем, кем она скажет, только бы была рядом. Поэтому улыбается глазами, смотрит на неё.

      — Я рад быть твоим другом, Сакура, — отворачивается и смотрит вдаль.

      Они оба могут хорошо притворяться. Только не перед друг другом.

***

      Впервые маски слетают, когда на очередной миссии у Сакуры умирает пациент. Хатаке понимает: что-то не так.

      «Что-то чертовски не так!» — Сердце бьётся в тревоге, задевая рёбра, и он впервые за долгое время прислушивается к этому чувству. Смотрит на неё, пытается разгадать, анализирует. Девушка выглядит спокойной, слишком спокойной. Ровным голосом сообщает родственникам о смерти, не слыша их обвинений: «Это ваша вина! Вы не смогли его спасти!» Какаши больно слышать эти слова в сторону его куноичи, ведь знает: сейчас она лучший медик своего поколения. Если у Сакуры не получилось спасти пациента, значит, шансов не было ни у кого. Но так людям проще: обвинить другого в своих неоправданных ожиданиях, выплеснуть горе яростным гневом и почувствовать короткий приступ удовлетворения.

      Молчаливой тенью ступает за девушкой, но, выходя на улицу, не видит её перед собой. Напрягает чувства, пытается почувствовать чакру, успокаивается. Ушла подальше, спряталась недалеко, в небольшом домишке, предоставленным доблестными хозяевами. Хорошо, надо пойти успокоить, но что-то… внутренний голос подталкивает его в спину, гонит, и он ускоряет шаг. Идёт, нет, почти бежит.

      Залетает в гостиную, дверь с громким звуком слетает с петель, ищет взглядом свою маленькую куноичи. Проходит дальше, обходит диван, видит тень в углу, замирает в замешательстве. А в следующую… бросается, как ужаленный, услышав её тихий всхлип.

      — Сакура, что… — садится перед ней, но его руки холодеют от ужаса. «Что происходит? Что, черт возьми..? Что с ней..?» — Мысли путаются. Он пытается думать рационально, но мозг его отключается, и он впервые… нет, он и раньше боялся, но… не думал, что испытает такой сильный страх ещё раз.

      Харуно его не слышит, дышит часто, слёзы текут из глаз, но она их, кажется, не чувствует. И не видит ничего перед собой. В руках зажата (Боже, он уже и забыл про неё!) старая, потрёпанная закладка от его книги, и девушка трясётся, что-то шепчет, и он пытается не начать трястись в ответ.

      — Сакура, ч-что, — заикается, пытается говорить спокойно. — Что мне сделать? — не спрашивает, умоляет. Садится рядом, смотрит на неё и впервые за последнее время хочет зарыдать. «Только бы успокоилась, только бы пришла в себя. Пожалуйста!» — молит про себя. Ему так больно видеть её такой! Нужно помочь, нужно что-то сделать, но… что?

      Вдруг подсознание подкидывает давнее воспоминание: Наруто в стране Железа после новостей о Саске. Его прошибает потом: «Это оно? Оно или нет? Похоже, но… Помочь, надо срочно помочь! Та-ак… спокойно, думай, Какаши. Что тогда говорил Наруто? Что делал?»

      — Сакура, — подходит ближе, касается её ладоней: холодные. — Сакура, смотри на меня. — Берёт её руки в свои, начинает растирать, пытаясь разогнать кровь. Смотрит ей прямо в глаза. — Сакура, дыши со мной. Давай, слышишь? Я здесь, Сакура. — Двигается ближе, садится рядом, касаясь её лба своим. — Давай ещё раз, вдыхай. — Слышит, как она пытается, но вместо этого снова всхлипывает. Отпускает одну руку, другой хватает её за подбородок, не давая отстраниться, заставляет смотреть на себя. — Давай, у тебя получится. Я рядом, видишь? Всегда буду рядом. Только вдохни, прошу, — умоляет, а его собственные глаза наполняются слезами, и сердце едва бьётся. И Сакура через несколько долгих секунд фокусирует на нём взгляд. Вдыхает. — Хорошо. Умница, Сакура. — Он мысленно отсчитывает десять секунд, не сводя с неё взгляда.

      «Один…»

      «Два…»

      «Три…»

      — Теперь выдыхай. Медленно, Сакура. Ты можешь дышать, — и Харуно слушается. Немой куклой выполняет все указания. — Ещё раз. Вдыхай…

      Они просидят так ещё около часа. За окном развернётся буря, ветви деревьев будут стучать об окно, дождь — барабанить по стёклам. Вдалеке будут слышны крики людей, что не успели спрятаться от непогоды. Но в их скромном убежище, в этом маленьком уголке мира, нет ничего, кроме друг друга. И только его рука крепко сжимает её руку.

      О произошедшем вспоминать не будут. Опять. Но Какаши не станет злиться. Просто в их ежедневный график добавится ещё один пункт — медитация. Сакура выразительно поднимет бровь, но, подстёгиваемая любопытством, примет вызов. Просто копирующий будет брать больше миссий, где нужен медик. И Харуно промолчит, попытается обидиться, но, услышав очередной отрывок из извращенной книги отшельника, накричит на него за испорченный аппетит и забудет, о чём хотела спросить. А после…

      — Вы же Харуно Сакура-сан, верно? — окликнет их седой мужчина. Сакура удивлённо обернётся, осмотрит человека, пытаясь вспомнить, где его видела. Какаши подойдёт, тихо шепнёт: «Хозяин рёкана в Амэ», — и девушка вздрогнет, мысленно поблагодарит копирующего и поспешит поздороваться.

      — Когда планируете в наши края? — спросит старик, и Харуно придётся объяснить, что они не планируют заранее маршрут. Старик расстроится, а на вопрос: «Что не так?» — неловко замашет руками.

      — Не волнуйтесь, Сакура-сан. Всё в порядке. Просто после вашей помощи с моей поясницей все мои знакомые о вас спрашивают! И мой брат… у него есть давний недуг, но все врачи разводят руками, вот я и подумал…

      — Болезнь серьёзная? — уточняет Хатаке, мысленно представляя, как объяснит Цунаде их задержку на миссии и какого они делали в Амэ. Но, видимо, девушка его энтузиазма не разделяет. Стоит, тупит взгляд.

      — Нет, что вы. Не стоит внимания Сакуры-сан. Ему тяжело дышать, и он постоянно кашляет, но если у вас не получится…

      — Получится, — отвечает вместо неё. Смотрит на девушку, спрашивая взглядом: — Да, Сакура?

       Та отмирает, всматривается в его глаза, читает мысли. Кивает.

      «Хорошо», — расслабляет плечи Хатаке. Молча кивает счастливому старику, они прибывают на место, а после:

      — Ты представляешь, всё это — последствия обычной аллергии! И как довели до такого состояния? — возмущается девушка, а Какаши пытается скрыть улыбку, видя знакомый блеск в глазах. — Я понимаю, лекарства сейчас дорогие, но всё же…

      — Не просто дорогие, Сакура, — поясняет Хатаке, — их нет. И при таком дефиците есть большой шанс купить пустышку за бешеные деньги. Амэ всё ещё не желает подписывать мирный договор с другими странами, несмотря на прошедшую войну. Сейчас их политика не так жестока, как раньше, но до прогресса остальных деревень им далеко. Кланы разрознены, у власти нет единого курса и… — увлечённо рассказывает он и, видя шокированный взгляд девушки, спрашивает: — Что?

       Сакура тупо моргает пару секунд, говорит, будто сама не верит:

      — А ты хорошо разбираешься в политической ситуации других деревень. — Хатаке на такое замечание дуется.

      — Конечно. Не думала же ты, что в перерывах между миссиями я только Ича-Ича читаю? — спрашивает и открывает в удивлении рот.

      «Вообще-то так она и думала».

      — Обидно, знаешь ли. И где всё твоё хвалёное восхищение? — бурчит, скрывая обиду в голосе. Девушка спешит реабилитироваться.

      — Нет, я не об этом. Просто… зачем ты начал интересоваться подобными темами, если не хотел быть Хокаге? — спрашивает, и Какаши отводит взгляд. Быстро придумывает отговорку:

      — Спроси у своей шишоу. Это она заставила меня…

      — Врёшь, — перебивает. Какаши тушуется. Иногда её проницательность его действительно пугает.

      — …Вру.

      Так они задерживаются в одной, другой деревне по пути домой, где Сакура помогает обездоленным людям. То залечит разбитую коленку ребёнку, то выведет инфекцию, то организует быстрые курсы по знанию основных групп лекарств, а позже договорится о поставках за полцены и даже пару раз примет роды.

      Хатаке будет усиленно кивать головой на яростные речи Цунаде о просроченных миссиях, объясняя, что за первый год после войны они отпахали на двоих больше, чем три года до этого. Так что им тоже нужна передышка. Пятая на такое заявление только фыркнет, а Какаши опять попросит миссию по лечению.

***

      Второй раз маски ломаются, когда Какаши ранят на пустяковой миссии. Серьёзно так ранят. Их цель — устранение небольшой группы бандитов, и, кажется, волноваться не о чем, как вдруг… Шиден потухает под влиянием стихийной техники («Откуда здесь нукенин?» — не успевает подумать он), Какаши отлетает от удара ногой, Сакура отвлекается, и враг несётся уже на неё, а Хатаке… что сказать, вплетённая в сердце привычка его никогда не подводит. Прикрывает собой, принимая удар, чувствует: рёбра жжёт неистово, во рту металлический вкус. Чертыхается, ругает себя за излишнюю расслабленность, зная уровень миссии, и повторно активирует Шиден. Враг повержен, в ушах гудит, адреналин течёт в венах. Не слышит, не видит ничего вокруг, только ощущает огонёк чакры позади, что трясётся от страха.

      «Не волнуйся, глупая. Что мне один удар…» — не успевает додумать он, теряя сознание.

      Просыпаться больно: в глаза будто песка насыпали, пытается открыть рот, спросить, как всё закончилось — не получается. Чувствует прикосновение влажной ткани к губам, ладонь дрожит на щеке, и ему хочется коснуться её руки, успокоить. Не успевает — сознание окутывает тьма.

      Второй раз уже менее болезненный, но более тревожный. «Как долго пробыл без сознания? Что с Сакурой? Она же не могла всё это время..?»

      Нервничает, хочет встать, убедиться, что цела, но… В глазах мутно, и он пытается, напрягает ослабленное тело, концентрируется на ставшей родной чакре.

      «Цела. Хорошо», — выдыхает. Пытается уловить силуэт девушки, напрягает зрение: та сидит, прислонившись спиной к дереву. Дремает.

      — Са… ку… ра. — Слова даются тяжело, но она слышит. Тут же подрывается, подбегает к нему.

      — Все хорошо, все хорошо, — садится, бегло осматривает его, пытается уложить в постель. — Я здесь, слышишь? Давай, тебе надо лечь.

      Какаши слышит дрожь в голосе и тихо ненавидит себя. Послушно ложится обратно, позволяет укрыть себя одеялом, закрывает глаза. Засыпает.

      Он не знает, что уже второй день подряд бредит во сне. Срывает с себя тонкую ткань, пытается движением руки найти рядом девушку и, если не чувствует её присутствия… начинает неистово кричать.

      И Сакура, слыша из раза в раз своё имя, подходит, ложится рядом и протягивает руку. Держит его ладонь крепко, поглаживает костяшки, повторяя:

      — Я здесь. Я здесь, Какаши. Слышишь? Я рядом.

      И на следующую ночь всё повторяется снова.

      — Сакура, не уходи так далеко.

      — …

      — Сакура, давай поговорим.

      — …

      — Сакура, ну же. — Какаши пытается догнать упрямую фигурку, подстроить шаг, но та с каждым разом всё сильнее ускоряется. Обижена. И Какаши понимает почему, но… злится, потому что думает, что сделал все правильно. Защитил. — Сакура, не веди себя как ребёнок… — вздыхает. Слышит, остановилась. Не успевает забрать свои слова обратно, как она разворачивается, резко — кажется, под ногами раскололась земля. Подходит, вскидывает взгляд и… о боже, в них столько боли, что ему жутко. Чувство вины сдавливает горло. А в следующую секунду она с силой толкает рукой его в грудь. И он позволяет. Сдаётся под её слезящимся взглядом.

      — Это я веду себя, как ребёнок? Я, да? — рычит она. — Я бросаюсь на врага, не подумав? — толкает дальше, и Какаши отступает. — Не проанализировав способности? Без какой-нибудь тактики? — продолжает бить его в грудь, смотрит на джонинский жилет: в глаза не может. Кричит дальше: — Это я валяюсь в бреду целых три дня? Меня надо зашивать на ходу, чтобы не умереть от потери крови? — Голос срывается. Какаши упирается спиной о дерево, а Сакура продолжает бить его по груди. — Это я жутко пугаю напарника, чтобы в следующую секунду вести себя, как ни в чем не бывало? — не сдерживается, всхлипывает.

      А Хатаке хочет дать себе леща. Что заставил волноваться, что не подумал, как ей будет больно, что сам мог спровоцировать приступ, но… просить прощения ему почему-то не хочется. Вместо этого:

      — Да, пугаешь, — посмотрит на неё. Она стоит, упираясь головой о его грудь, и продолжает его бить. Обессиленно, по привычке, заходясь в немой истерике. Подумает спросить: «Какого чёрта ты несёшь?», — но:

      — Я испугался, Сакура. Испугался до смерти, — выдохнет, посмотрит на неё. Рука замрёт в движении.

      — Ты дурак, знаешь это? — Она спросит тихо, почти не слышно.

      — Знаю. Но… я не жалею, — ответит и почувствует ещё один удар. Теперь уже с силой.

      — Не смей так говорить, слышишь? Чёрт возьми… не смей! — Голову поднять не сможет, но голосом накажет полностью. — Ты хоть понимаешь, понимаешь…

      Замолчит, прижмётся к нему ближе. И он не оттолкнёт. Не сегодня точно.

      — Какой смысл во всех твоих стараниях, в желании мне помочь смириться со смертью, если сам погибнешь? Ты хоть понимаешь, почему это вообще началось?

      Он распахнет глаза. Не поверит. Они прямо никогда об этом не говорили, она молча принимала помощь, а он не хотел ей делать больно. Не мог же он, сам того не зная… не мог же?

      — С каких пор? — Голос его не слушается, девушка вжимается сильнее.

      — С вторжения Пейна.

      Нет. Чёрт возьми, нет. Она же не имеет в виду…

      «Имеет, Какаши. Она ответила на твой вопрос».

      Нет, он много думал над её проблемой. Вспоминал, что могло послужить причиной, импульсом, и, когда узнал, что Сакура боится смерти пациента, успокоился. Вот оно. Он поможет, вытянет её из этого, избавит от боли. Но сейчас… зная, что сам стал тому причиной…

      Девушка стоит молча, глотает непрошенные слёзы. Хатаке сжимает руку в кулак, разжимает. Поднимает медленно, боясь спугнуть. Кладёт на макушку в знакомом жесте, но сейчас всё по-другому. Делает маленький шаг вперёд, к ней, притягивает поближе. Она цепляется руками за его жилет, дрожит, и он впервые за всю его проклятую жизнь… обнимает кого-то. Ему страшно, кажется, дрожат колени. От осознания произошедшего, от близости, от того, что девушка, сжимающая ткань его жилета, начинает надрывно рыдать.

      — Прости меня. Прости, пожалуйста, — шепчет, а у самого слёзы на глазах. И она рыдает ещё громче.

      — Ты дурак. Ты такой дурак, — давится всхлипами. Он обнимает крепче.

      — Знаю.

      — Полный придурок.

      — …

      Позже они придут к взаимному соглашению: совместные миссии им выполнять больше не стоит. К назначению Какаши на должность ещё пару месяцев, и, при желании, можно было бы до последнего скрываться от пылкого взора Цунаде, но они возвращаются раньше.

      Впервые заходят в деревню молча. На вопросы дежурных отвечают кратко. Сакура улыбнется фальшиво, Хатаке пройдёт мимо. И все поймут: что-то изменилось.

      Это «что-то» немым вопросом будет висеть в воздухе. Это «что-то» приобретёт свою форму чуть позже и у каждого по-разному. В своё время. Но сейчас они делают то, что умеют лучше всего. Притворяются. Прячутся. Избегают. И страдают от этого ещё больше.

      Так Хатаке с головой зароется в документах, встречая довольный взгляд Цунаде. Так Сакура снова закроется в больнице, иногда выходя на прогулки вместе с Ино.

      Их маленький мир, построенный на взаимном доверии и уважении, в один момент разрушится. Распадётся миллиардами мелких осколков, и иногда им кажется, что осколки эти впиваются в душу и режут изнутри.

***

      — Дяденька, а откуда у вас этот шрам? — протянет маленький мальчик. Какаши, стараясь не высказывать возмущения на подобное обращение, медленно откроет глаза.

      Обведёт взглядом поляну, увидит розовые волосы вдалеке, улыбнётся. Сакура играет с группой детей, стоит, похлопывая в ладоши, что-то им говорит, а Хатаке не может ею налюбоваться. Но вот, один ребёнок всё-таки ускользает, находит его укромное место и смотрит любопытно. Надо позвать Сакуру. Он ещё с детьми на миссиях не разбирался. Но мальчик будто бы и не видит потемневшего взгляда копирующего. Сидит, смотрит на него внимательно, и Хатаке сдаётся.

      — След от большой битвы, — выдохнет, надеясь, что тому скоро надоест компания угрюмого дяденьки.

      — Вы дрались с пиратами? — спросит с надеждой ребёнок. «При чём тут пираты?» — подумает Хатаке. Но додумать не успеет: — Расскажите-расскажите! Они были сильными? Много их было? Вы победили?

      Какаши от такого количества вопросов стушуется, попытается мысленно слиться с деревом. Не сработало. Мальчик всё ещё здесь.

      — Что..? Нет, — ответит он. Но, видя расстроенный взгляд ребёнка, решит подыграть. — Да. С пиратами, — поднимет голову, пытаясь на ходу сочинить историю. — Их было очень много. Целая армия.

      — Ого! И вы всех победили?

      — Ну-у… — задумается он, — нет.

      — А кто их победил?

      — Самый сильный пират в мире.

      — Самый сильный? Правда? И как его звали?

      — А-а… эм, — Какаши почешет затылок, вздохнет, — Саруто.

      — Саруто?.. Какое странное имя, — скривится мальчик, и он согласится. С фантазией у Хатаке всегда было плохо.

      — И как он выглядел? У него была сабля? — загорится малец, а копирующий постарается не взвыть от отчаяния. С детьми он всегда плохо ладил.

      — Да, у него был большой меч, но он совершенно не умел им пользоваться. Размахивал вокруг и пугал им остальную команду…

      — Команда? У него была команда?

      — Да, и чуть позже они стали его семьей, — улыбнётся про себя.

      — О… и что было дальше?

      — Он боялся своей силы и спрятался на большой горе…

      — Почему на горе? Он же пират. И зачем ему там прятаться?

      — А… э-э… кхем, неважно. Итак, встретил он там мудреца-отшельника в виде жабы. И стал он его учеником…

      — И потом вы с ним дрались?

      — Эм, нет.

      — А позже?

      — Тоже нет.

      — Тогда откуда у вас шрам?

      Хатаке замер. Подумал. Вспомнил, о чём начинал историю. Взглядом нашёл Сакуру. Сделал щенячий взгляд. Понял: она всё прекрасно слышала. Стоит, пытается не засмеяться, дует щёки, как хомяк, сдерживаясь. Не выходит.

      — Акиру-кун, иди сюда. Все тебя заждались, — зовёт мальчика, смеясь.

      В глазах чертята, на губах (может поклясться, он отсюда услышал!): «Саруто, серьёзно? У тебя фантазия пятилетки?»

      Пожал плечами, взглядом отвечая: «Что я мог сделать? Он не дал мне времени придумать что-то получше».

      «Боже, ты вырос на книгах Джирайи. И не стыдно позорить память своего наставника?»

      «Чтоб ты знала, без книг уважаемого Саннина Наруто мог бы остаться без имени…»

      Шутливая перепалка глазами прекратилась, стоило Сакуре перевести внимание на детей. Хатаке вздохнул легко, хмыкнул, перевёл взгляд на облака. Эта миссия последняя для них. Загрустил. Больше не будет совместных миссий с Сакурой, не будет их глупых соревнований или спокойных медитаций ранним утром. Он не сможет лениво развалиться под деревом, как сейчас, осматривая природу, не закрываясь в прочитанной столько раз книге. Не сможет так часто смотреть на молодую куноичи, что выросла, превратившись в прекрасный цветок, не сможет постоянно быть рядом. И ему правда хотелось бы, чтобы этот миг продлился подольше.

      Чтобы закрыть глаза и вот, он сидит на небольшой энгаве, вдыхая аромат цветущей вишни. Рядом журчит мелкий ручей, слышен звон цикад. Ветер обдувает его волосы, ласковыми касаниями задевает грудь, поднимается выше, увлекая опавшие листья в причудливый танец. Лепестки Сакуры разносятся по ветру, укрывая землю тёплым полотном, и ему так нравится… он так любит их цвет. Нежный, чистый, светлый. Будь у клана Хатаке хоть крупица этой невообразимой красоты, возможно, их семейное проклятье не так уж бы и бросалось в глаза. И дом, тот старый особняк, пропитанный кровью, смог бы наполниться детским смехом, искренним весельем, новой жизнью.

      «Хех, взглянул бы я на тебя, отец, увидь ты кого-то с розовыми волосами и гербом клана Хатаке», — усмехается про себя, и от осознания собственной мысли его прошибает озноб.

      Резко открывает глаза (он что, уснул?), часто-часто моргает, в замешательстве смотрит вперёд.

      Сакура продолжает забавляться с детьми, рассказывает им какие-то истории, они смеются в ответ, а Какаши тем временем пытается собрать мысли воедино.

      «Он только что… нет. Ему только что… приснилось? Или подумал? Или запрещал себе думать, но над своими снами не властен?»

      «Плохо. Это очень плохо».

      «Мы же договорились, Хатаке. Забудь».

      «Не получается, видишь?»

      «Надо, чтоб получилось. Ты же видишь, что происходит?»

      «…»

      «Всё рушится, Какаши».

      Хатаке посмотрит ещё раз на юную фигурку, и ему снова станет горько от осознания: черту дружбы они давно уже перешагнули. Кроткими взглядами, неловкими касаниями, шутками на пределе. И, пока не поздно, им нужно остановиться. Сделать вид, что всё в порядке. Спрятать глубоко в душе расцветающие чувства, чтоб сохранить остатки их маленького мира.

      Усиленно делать вид, что могут жить друг без друга. Только тихо умирать внутри.

      Но сейчас, сидя под размашистым деревом, он в последний раз позволит себе помечтать. Всего на миг, на секунду подумает, что всё может быть по-другому. Что Сакура всегда будет рядом, всегда будет улыбаться только ему. Так, как только она умеет. Ярко, громко, без фальши. И что он улыбнётся в ответ. Что сможет касаться, не боясь осуждений. Что возьмет её маленькую ладонь в свою руку, согреет, аккуратно переплетёт пальцы и, увидев смущённый взгляд, впервые почувствует себя живым.

      Если он подумает, нет, если он хоть попробует… нет, к чёрту всё. Нет смысла мечтать. Хватит портить уже людям жизнь, умей довольствоваться малым, Хатаке. Неужели ты на что-то рассчитываешь после стольких ошибок? Неужели имеешь смелость задумываться о своём счастье? Цени то, что имеешь, и отплати своей деревне, служа послушным рабом на посту Хокаге.

      — Аргх… — не выдерживает Какаши внутренних противоречий и накрывает глаза руками. Хочется вдавить их в голову, впечатать в мозг, чтобы тот заткнулся хоть на секунду. Ну почему он опять об этом думает?

      Решил же, что не будет развивать мысль. Что похоронит зарождающиеся чувства (это они же? Он всё правильно понял?) в самом тёмном уголке своей души. Он долгое время думал, анализировал, расставлял, как фигуры на доске, проигрывал каждый шаг. Разбирал по кусочкам, со сколькими женщинами… нет, не только.

      Со сколькими людьми сближался настолько, что не мог отличать своего запаха от её. Что без её присутствия рядом казался неполноценным, будто вот, что-то вырвали, отняли у него, а в следующую секунду: «Привет, Какаши, долго ждал?» — и вот, он опять целостное нечто. Ведь без неё он — пустая оболочка, с ней — маленькая вселенная.

      И от понимания куда привела его маленькая авантюра, его желание узнать, может ли такой, как он, стать чьим-то другом, ему хочется рассмеяться вслух. Громко, надрывно, до боли в лёгких. Ибо боги, о, боги всегда были жестоки к нему. Подарить ему человека, прекрасного в своей простоте, дать раскрыться, впитать в себя его чувства только лишь для того, чтобы понять — нельзя. Ему нельзя делать шаг дальше. Ведь сейчас грань настолько размылась, что ему страшно. Миг — и он всё потеряет. Он не может себе этого позволить.

      — Что с тобой? Что-то случилось? Голова болит? — открывает глаза, смотрит на морщинку между её бровями, в глаза цвета зелёной листвы. Она тянет к нему руки, на кончиках пальцев всполохи зелёной лечебной чакры. Волнуется.

      «Ты случилась, Сакура».

      Посмотрит в её глаза: в них вся красота мира, в них целая галактика и, теперь уж окончательно, решит для себя: «Мне нельзя быть к тебе ближе. Больше нет. Я не хочу и тебя потерять».

      Сакура смотрит открыто, хмурится. И Какаши быстро отвечает, прищуриваясь:

      — Конечно же. Навели вы тут шуму.

      Девушка расслабляется, фыркает и выпрямляется. Смотрит на небольшой лагерь вдалеке. Да, хорошо, что это их последняя миссия.

      — Говоришь, как старик. Бедная наша деревня, не хватило ей Хирузена, как вот, встречайте, величайший извращенец Конохи, Хатаке Какаши собственной перс… Ай!

      Легко стукнуть по голове, отпустить очередную шутку, пойти рядом. Сделать вид, что у них всё по-прежнему. Усиленно не замечать грустный блеск в глазах напротив, думать про себя: «Так бывает. И это пройдёт. Обязательно. Нам нельзя, Сакура. Ты мне слишком дорога, чтобы так всё разрушить».

***

      — Как знала, что найду тебя здесь, — улыбается девушка, подходя ближе. Какаши слегка поворачивает голову, кидая взгляд на куноичи, что занимает все его мысли. Она тихо станет рядом, протягивая небольшой сверток: — Вот. — На него не смотрит, взгляд упирается в большой камень напротив. Глаза ищут имя старого друга её бывшего сенсея, капитана и напарника. — Мама просила передать.

      — Не просила. Я ей не нравлюсь, — хмыкает он.

      — Не нравишься. Но когда для меня это было важно? — отвечает с улыбкой. Какаши бросает на неё быстрый взгляд, но тут же уводит глаза.

      — М-м, — поднимает голову к небу, — …сейчас? — отвечает и мысленно ругает себя за несдержанность. Сакура сжимает губы. Молчит. Какаши впервые захочет уйти.

      Сакура переведёт взгляд на камень, посмотрит себе под ноги, сожмёт неуверенно руки на складках юбки. Надо что-то сказать. Как обычно. Пошутить. Сделать вид, что не слышит намека. Почему? Когда успела превратиться в старую себя? Почему она опять стоит, мнётся, не может найти слов? Злится на себя, на мать, что своими словами каждый раз ранит девичье сердце. На отца, что всегда наблюдает и молчит. На подруг, что пытаются всунуть ей ненужное счастье. На Какаши, что решил всё за неё. В очередной раз. Что не видит — она взрослая, она со всем справится. Что пытается отступить, даже не попробовав. Что не видит и шанса…

      — Какаши, я уже не маленькая девочка, так что хватит меня опекать, — пробурчит, пытаясь снять напряженность момента. Хатаке не ответит, молча продолжит стоять.

      — И к чему это?

      — Не знаю, просто захотелось сказать.

      Стоя перед могилой старого друга, оба поймут, что только что возвели ненужную для них стену. И, хоть сейчас она одна, она крепче всех предыдущих. И Сакура внезапно для себя пожалеет, что повзрослела. Зная, что придётся за это отдать, осталась бы маленькой девочкой, что пряталась за спиной отца, выглядывая в поисках красивого мальчика. Осталась бы в мире тёплых грёз и желаний, не встречая на своём пути боли и слёз.

      Она посмотрит опять на Какаши и признает, что да, пора отступить. Отругает себя. Или его. Просто, чтобы не думать.

      — Знаете, Обито-сан… ой, простите, Обито. Ваш друг — неимоверный дурак. Полне-ейший идиот, — протянет она, усмехаясь.

      — А? Ты поругаться решила? — отомрёт Хатаке. Кинет на неё взгляд, увидит улыбку. Только вот… даже теперь, наедине с ним… Он видит, хотя пытался забыть. Ту неестественную, фальшивую улыбку, что надеялся больше никогда не увидеть. Не с ним. Но вот, смотри, к чему всё привело. Нравится?

      «Нет».

      «Не делай ей больно».

      «Больше не буду».

      — Возможно. Настроение хорошее.

      — Чего это?

      — Ну, через месяц инаугурация нового Хокаге, чем не повод для радости?

      — И открытие нового отделения, Госпожа Ирьенин.

      — Тебе так и хочется называть меня Госпожой, да?

      — …

      — А если серьёзно, ты и правда решил?

      — А ты?

      — Эй, не отвечай вопросом на вопрос!

      — Так ты же знаешь мой ответ.

      — Хех… и правда.

      Улыбнётся напоследок их шутливой перепалке. Как будто ничего и не случилось. Но ничего. Всё хорошо, она справится. Всегда справлялась.

      Они останутся вместе возле Мемориала, кажется, на несколько минут. Хоть хочется на несколько часов, дней, лет… или на вечность, если можно было бы.

Но мир меняется, и они меняются вместе с ним. И перемены их пугают, но и… вдохновляют на новые свершения. Поэтому Сакура выдохнет, улыбнётся с оттенком грусти, в последний раз посмотрит на Какаши и, не встречая ответа в его взгляде, пойдёт дальше. Уходя, обернётся, помашет рукой, привлекая его внимание, кинет напоследок:

      — Увидимся, Какаши.

      Он обернётся, посмотрит на неё грустно, и ответит такой же улыбкой:

      — Конечно.

      И оба солгут.