Эта ночь была самой тяжёлой в ещё недолгой жизни Линды Джексон. Ночь со 2ого на 3е мая 1998 года.

Юная целитель-стажер уже встречалась со смертью, и не раз. Она хорошо помнила, когда впервые на её руках умер пациент. Как проклятие Пожирателя Смерти утягивало силы из темноволосого мракоборца, как расползалось чернильной кляксой по белой простыне тёмное кровавое пятно под ним. И свою панику и бессилие... Помнила, как её пожилая наставница положила руку на плечо и тихо, но уверенно сказала: "Отпусти его, девочка. Уже слишком поздно. Мы ничего не смогли бы сделать." Линда, наверное, кричала бы в истерике, пыталась бы оживить безнадежно мертвого мужчину, но рядом лежали ещё одни носилки, за ширмой кричал от боли ещё один волшебник, а наставница, бросив жесткое "Соберись! У нас много пострадавших!", уже направилась к другому пациенту.

В тот день она не сумела спасти двоих. Оказавшись в своей маленькой квартире поздно вечером, девушка скинула с себя форменный халат с перекрещенными костью и волшебной палочкой на эмблеме на груди, рухнула на кровать и прорыдала  в подушку почти час, пока сил совсем не осталось. Если бы её товарищ по стажерству в Мунго перед концом смены не влил в нее почти насильно успокаивающую настойку, а потом и непонятно откуда взявшийся стакан огневиски, она вероятно проплакала бы всю ночь.

Линда помнила, как ей впервые пришлось самой сообщать о смерти пациента его близким. Как ей самой были противны эти дежурные фразы "мне жаль" , "я знаю, что это тяжело..." и подобная бессмыслица. Но после эти люди отчего то подходили и благодарили её за поддержку, говорили "спасибо" за нужные слова, за то что целители пытались и это было важно. Это было странно, но наставница снова и снова твердила: "Ты поймёшь, позже. Это тоже наша работа". И Линда поняла, но многое отдала бы лишь за то, чтобы понять по-другому или вовсе никогда не понимать. Поняла, когда сама потеряла близких.

Она помнила, как прибыла с дежурной бригадой целителей к дому родителей. Как увидела сгоревшее здание и черную метку в небе над ним. Как взгляд упал на обугленные тела на земле и сердце пронзило осознанием. Как опустились обессиленно руки и выскользнувшая из них палочка покатилась по мостовой.

- Мне жаль... - эхом повторяла подруга-целитель, оказавшаяся в эту ночь с Линдой на дежурстве, и чуть приобняв за плечи отвела ту в сторону.

От этих слов не было сильно легче, и боль в опустевшем сердце не проходила, но с беспощадностью летящей в лоб Авады приходило горькое понимание и признание утраты, без которого, как оказалось, не получится это прожить и пережить, без которого так легко сдаться зыбучим пескам горя и безнадёжности, позволив им похоронить себя вместе с погибшими.  

Линда Джексон уже встречала смерть, боль и горе. Но сегодня, в день битвы за Хогвартс, их было так много, так слишком...  Может от того, что здесь страдали и умирали не просто пациенты, волшебники, а люди которых она знала, с кем когда то вместе училась, грустила и веселилась, многие такие совсем юные. Может, потому что это происходит в стенах школы, ставшей ей домом. Ставшей последним местом, которое она могла по-настлящему называть Домом после смерти родителей.

Или так тяжело было из-за второй подряд бессонной ночи? Потому что её работа не закончилась после смены в Мунго прошлым вечером, когда она отправилась в Кабанью Голову по зову галеона Отряда Дамблдора. И не закончилась со смертью Того-кого-нельзя-называть и последними звуками атакующих заклятий. Нет, её работа, её битва продолжалась рядом с мадам Помфри, вдвоем с которой они буквально разрывались до прибытия дежурной бригады колдомедиков через камин больничного крыла. Продолжалась весь вечер в классе зельеварения, когда стало ясно, что запасов зелий не хватает. И продолжалась этой ночью, когда она дежурила в большом зале, среди раненых, которым не нашлось места в переполненном больничном крыле. 

В какой-то момент Линда обнаружила себя в том странном состоянии, когда уже невозможно остановиться и ничего не делать. Когда напряжение разрядами молний бьётся внутри и заставляет двигаться, находить себе новое занятие, дело. Ведь если остановиться, та, казалось бы, намертво вьевшаяся в кожу лица маска спокойствия уверенного целителя осыпется на холодный пол под ногами и обнажит её собственные раны. Раны, которые сейчас кажутся такими неважными возле людей всё ещё мучающихся от страшных заклятий и их последствий, истекающих кровью или потерявших близких, а может и всё вместе.

В голове звучит засевшим навсегда в памяти голосом наставницы строгое "Соберись!", и она задвигает поглубже то невозможное чувство вины за всех погибших сегодня, пусть и тысячу раз не могла ничего поделать, тупую боль в груди от вида всех этих страданий, и безрадостные мысли о том, что ничто не будет как прежде после стольких смертей. Она изо всех сил старается не думать о том, что эти лица, мёртвые или изкаженные болью, ей знакомы, и задвигает всё это в самый дальний уголок своего сердца, находит последний флакончик бодрящего зелья, выпивает его и идёт дальше, пообещав себе отправиться спать утром, когда прибудет новая смена из Мунго.

- Я в порядке, - мягко отвечат Линда уже на рассвете знакомому стажёру, предлагающему ей отдохнуть и уверяющему, что справится здесь сам.

Но тот ей видимо не верит, поэтому отправляет проверить больных у входа в зал. И хотя они оба прекрасно знают, что там нет тяжёлых пациентов, и смысл там кого-то проверять, девушка всё же кивает и послушно, как под Империо, отправляется в сторону массивных дверей входа в большой зал.

Взгляд безразлично скользит по наспех трансфигурированным койкам, по нестройно сдвинутым столам и сваленным в кучу у стены обломкам и мусору, пока не натыкается на неподвижные, укрытые простынями тела в углу. Линде нестерпимо хочется отвернуться, быстрее дойти до тех самых  "нетяжелых" больных, но она застывает на месте, увидев сидящего на вплотную придвинутой к телам скамейке парня.