В первый год своего плена Астарион искренне верил, что его злоключениям однажды придет конец. Во всех книжках, что он читал, главный герой, пускай навсегда раненый душой и телом, выскальзывал из лап злодея и жил дальше, не вспоминая о былом. Почему с ним должно быть иначе? Он отчаянно искал способ выбраться — и, к своей вящей радости, нашел.

В год его обращения во дворец Зарров прибыл еще один новичок — ученик зодчего. Его мастер обращался с ним крайне жестоко, платил гроши и заставлял спать со свиньями в хлеву… и оттого перспектива сменить одного хозяина на другого, более «милосердного» и богатого, казалась парню крайне заманчивой. Мальчишка был падок на лесть и секс, но слегка трусоват, из-за чего период соблазнения затянулся на долгие три года. «Терпи, — твердил себе Астарион каждую ночь, каждый день, каждое мгновение, что он вырывал для того, чтобы побыть с учеником наедине. — Еще немного — и свобода. Еще немного — и ты вернешься домой». Вместе они составили план и нашли сообщников; дату побега назначили на день начала нового года, когда дворец Зарров будет содрогаться от огульных празднеств, которые продлятся целые недели. «Под шумок легче скрыться, нас никто не хватится», — говорил ученик зодчего, и Астарион верил ему… Да. Он правда верил. Верил, когда принимал сменную одежду и «еду» (две бутылки крови) в дорогу. Верил, когда в час празднества мальчишка пришел за ним и за руку повел к потайной двери на нижних этажах. Верил, когда мальчишка завел его в одну из каменных сырых комнат, скрытых магической иллюзией — «как, по-твоему, о ней еще не догадались остальные?» Верил, даже когда дверь с тихим шорохом закрылась. Верил, потому что отчаянно хотелось верить…

Вздох, удар по затылку — и темнота.

В себя он пришел, скованный по рукам и ногам. Около него стоял Годи, оскалившийся в вечной зловещей улыбке — и мальчишка-зодчий с лихорадочно-блестящими глазами. «Скребок», — подумал Астарион, глядя на вещь в его руках. И подавился истерическим смехом. Его пытали несколько недель — в два раза дольше, чем собирались: он слишком долго держался. Приходили все участники его «распланированного» побега: поваренок, что отыскал для него кровь, прачка, что нашла ему одежду, ну и, конечно же, сам ученик. Их, жестких и молчаливых, как статуи, не пробирали ни вопли, ни мольбы, ни слезы. День, когда его отпустили, Астарион провел на кровати в комнате отродий, в мучениях ожидая, когда раны хоть немного затянутся, а мышцы и кости перестанут ныть.

Зря. Ночью его вызвал хозяин. Оглядел с головы до ног пылающими красными глазами и произнес тягуче: «Раздевайся». Воля господина — закон; у него не было никакого выбора. Наутро, вдоволь натешившись, Казадор сказал ему: «Я узнал обо всем еще до того, как мальчишка сообщил мне о твоем недостойном поступке, и все равно не мог поверить. Мой драгоценный сын — как ты мог оказаться столь жестокосердным и неблагодарным?! Покинуть меня, ускользнуть, точно крыса, украсть вещи, которые легко получил бы в дар, стоило лишь попросить… Ты разбил отцовское сердце!.. И воистину заслужил тот урок, что тебе преподали мои верные слуги. Льщу себя надеждой, что ты хорошо его усвоил». О, да. Просто великолепно… Бывший ученик зодчего, «верный слуга», дорос до старшего камердинера и издох, выпитый «любимым» хозяином досуха. Всех прочих ожидала примерно такая же участь. Астариону строго-настрого запретили их трогать; быть может, к лучшему: он ни на миг не забывал о том, чего стоит доверие. Больше он не совершал тех же ошибок.

«Я всегда искренне верил моему отцу, — заявил Ретт, услышав эту историю. — И вот я здесь, живой, здоровый и относительно счастливый».

Потому что это твой отец! Астарион тоже верил своему родителю… вероятно.

«Знаю, аналогия дрянь. Просто замечу, что доверие не такая уж плохая штука. Это люди, бывает, редкостное дерьмо; само понятие ни при чем».

Тебе легко говорить, моя радость. Это «понятие» удел сильных; Ретту повезло родиться достаточно сильным, чтобы доверять открыто (или хотя бы делать вид). Не всем так везет, милый мой. Далеко не всем. Не то, чтобы он не был силен — Астарион силен, и силен, как никто другой! Просто… Этой силы недостаточно. Ее никогда не будет достаточно. Пока жив Казадор — нет! Личинка могла бы стать неплохим подспорьем. Это воистину великая сила, отказываться от которой преступно. Был бы только шанс… способ… обрести над ней контроль… Полный, абсолютный контроль. В обход монструозных кальмаров-псиоников и их новоиспеченной Богини.

Жаль, его желание разделяют лишь… голоса в голове. Личиночный вопрос — один из немногих, в коем ганза оказалась единодушна. Пф, жалкие посредственности…

«Не нравится мне это место», — заявил Уилл, подозрительно оглядываясь.

«Правда? А как по мне, чудесное», — сладко пропел Астарион.

«Сарай какой-то», — заметила Карлах, почесывая затылок лезвием секиры.

Ретт молча взошел по ступеням и толкнул дверь. В доме витал тошнотно-сладкий запашок гниения, пронизанный острой ноткой спирта и горечью трав. Немудрено: гнилое дерево, пучки засохших растений, пузатые колбы и высокие бутылки — всего этого добра тут было в избытке. Старушка оказалась не так проста… как минимум, потому что не была старушкой. «Карга», — выплюнул Уилл, схватившись за меч, когда иллюзия спала и чудовищное создание ощерило гнилые зубы в широкой улыбке.

И Ретт — естественно! — последовал его примеру.

«Ты можешь хотя бы иногда, в качестве исключения, не строить из себя вшивого героя эпической баллады?! — прошипел Астарион, отплевываясь от грязи, гнили и крови проклятущих красношапников. — У нас есть дела поважнее, чем помогать зареванной девчонке!»

«Мы не можем ее бросить, Ретт, — серьезно произнес Уилл, напрочь его проигнорировав. — Наш долг спасти ее».

Закрой рот! Будь его воля, он бы выцарапал чертовому болвану второй глаз и вставил тот, что собиралась всунуть им карга. Атаман ответил не сразу. Обойдя весь дом вдоль и поперек, заодно порывшись в сундуках и шкафах, они наткнулись на гроб, укрытый магической завесой. Ретт потыкал в нее секирой — и услышал знакомое мерзкое хихиканье: «Прочь культяпки!»

«Под домиком у нее, должно быть, гнездо, — произнес Ретт наконец. — Неплохо бы туда наведаться. Карги — этакая смесь птиц-падальщиков и сорок: тащат с той стороны всякую магическую всячину. Может, что полезное найдем».

«Ох, не лицемерь, моя радость, — холодно хохотнул Астарион, сверкнув глазами. — Тебе не дает покоя судьба несчастной кудрявой девы».

«Не ревнуй, мое солнце, — хмыкнул Ретт, почесывая щеку. — Дело не в деве — точнее, не только в ней. Мне правда любопытно глянуть, что в закромах у доброй старушки. Почему бы не убить сразу двух птичекАналог нашего "двух зайцев". Полностью будет примерно так: "Убить одним камнем двух птиц".? Спасем несчастную и наберем всякой прелести для Книгочея с Миледи. Что думаете?»

«Я — за!» — радостно отозвалась Карлах.

«Мне нравится твоя предприимчивость», — улыбнулся Уилл — а сам выглядит таким благодарным, что тянет блевать.

Астарион отвернулся с коротким «хм!». Впрочем, на него никто не обратил внимание. Еще бы! Куда ему до светоча всех совершенств… Проход обнаружился за камином; уже спускаясь по лестнице, ветеран, точно спохватившись, воскликнула:

«Эй, солдат. Может, все-таки сунешь в меня?»

«Нет», — тут же отозвался Ретт.

«Ну блин».

«Я все сказал».

«Слушай, у нее тут все деревянное. Буквально, пара искорок…»

«И мы сгорим вместе со всем этим треклятым домом, — Ретт сделал короткую паузу, пока помогал Астариону перепрыгнуть широкую дыру. — Не подумай, моя огненная, я не против спалить эту халупу, но не сейчас, лады?»

«Ага, — Карлах сделала тоже самое для Уилла, немного помолчала и выдала любопытное: — А потом?»

«Нет».

«Да блин!»

«Мы говорили об этом».

«Да все со мной нормально! — Ретт бросил на нее скептический взгляд. — Правда».

«Ни хрена, — буркнул атаман, следуя за Астарионом вдоль стены след в след. — Ты после этих монеток как чокнутая, даже хуже чем от приступов. Надо их Даммону продать, пускай приспособит куда-нибудь».

«Ух. Зануда».

«Все старшие братья такие, — Карлах показала ему язык, и он ухмыльнулся. — Тебе не идет».

«Я знаю, — хмыкнула Карлах и тоже прижалась к стене. — Лады, замочим старушку и бырей в лагерь. Жрать охота».

«Читаешь мои мысли», — тепло рассмеялся Уилл.

«Тихо вы там, — прошипел Астарион, весь взвинченный. — Впереди свет».

Тусклый, едва различимый, он исходил от огня под заросшим корнями котелком. В нем булькала жижа, подозрительно похожая на жидкие испражнения, угх. У старушки явно… своеобразные вкусы. Отрубленные головы, вырванные глаза, каменные истуканы и парень, которые, видимо, пожелал видеть будущее — на свою беду.

«Монстр! — заверещал он, стоило им подойти ближе. — Монстр! Щупальца!..»

«Ой-ой, — проворчал Ретт, постукивая по иллюзорной двери. — Пару недель не брился и все — щупальцы, щупальцы!..»

Пройдя сквозь зыбь живой двери, проскользнув мимо чучел в масках и продравшись сквозь ловушки и облака ядовитого газа, они добрались до святая святых очаровательной старушки. Астарион к тому моменту был готов убивать — неважно кого, лишь бы попался под руку. Уставший, продрогший, жутко голодный, он не был готов к бою. Совершенно.

Видимо, атаман это — каким-то образом! — понял.

«Мы отвлечем, — бросил Ретт через плечо, хватаясь за секиру. — Вытаскивай ее!»

Рискованный трюк — девчонка висела в клетке из плотно переплетенных лиан, как птичка в охотничьей сетке — и все-таки не такой рискованный, как близкий бой. Боевой колдун и два воителя, хорошо знавшие друг друга, казались гораздо эффективнее. Астариону удалось запрыгнуть на шарообразную ловушку, в которой томилась несчастная девица, и даже неплохо разодрать стенку… как тут в дело вступила сама «несчастная». Весьма, надо сказать, бойко.

«Отстань! — возопила она, когда он попытался ее вытащить. — Уйди!»

«Хватайся, — прорычал Астарион и попытался снова схватить ее за рукав, а когда она увернулась, крикнул в ярости: — Я тебя спасу, идиотка!»

«Не надо меня спасать!» — завизжала девка, сверкая глазами.

И изо всех сил толкнула его в грудь. Корни были чуть влажные — Ретт бросил на них воду, когда гребаная карга их подожгла — а его руки ослабшие. Ладонь разжалась сама собой. Короткий миг, беспомощный взмах — и он уцепился за край ущелья, почти вывернув сустав. Затылок обожгло, заныла переносица, и в носу запахло кровью. Что-то подкинуло его вверх, мир перевернулся, и он упал плашмя. Конечности онемели, и в глазах потемнело. Астарион моргнул — свет. Снова моргнул — ощерившаяся клыкастая рожа. «Кто это у нас тут», — приторно-ласковый голос — и в живот вошло три тонких лезвия.

Из груди вырвался воздух и безмолвный крик.

«Бабочка на прутике, хлоп-хлоп, — пропела карга, подняла когтистую лапу — опустила, подняла, опустила, приговаривая: — Хлоп. Хлоп. Хло-о-а-агх!..»

Астарион моргнул — занесенная лапа. Моргнул — фонтан крови из культи. Моргнул — свет гаснет. Моргнул и не смог открыть снова: веки отяжелели… В темноте: вопль, скрежет, кряхтение, дыхание, чьи-то руки, чьи-то вопли, гул крови, режущая боль, тяжесть, боль, боль, боль, что-то липкое под ним…

Писклявый плаксивый голосок.

«…Это ты во всем виноват! Это ты! Я не просила меня спасать!.. Ох, Конор, мой малыш… Это все ты! Что мне теперь делать одн…?»

«УЙТИ НАХЕР ОТСЮДА!»

Громогласный звериный рев; веки распахнулись сами собой. Серо-коричневое лицо на грязно-зеленом фоне, огромный огненно-красный глаз, приоткрытые сухие губы. Уилл. Внезапная боль в животе, едкая, резкая. Астарион зашипел и попытался сесть, но теплые рука удержала его на месте.

«Тише, тише, — шепнул рогатый болван, выливая на раны заживляющее из пузатого флакона — второй валялся рядом. — Не двигайся. Ты ранен».

«Р-ретт», — прохрипел Астарион, и изо рта хлынула кровь.

«Тут я, — выпалил знакомый голос, и над ним возникло перевернутое лицо атамана. Бледное, окровавленное. — Не говори, у тебя дырка в кишках».

«Ретт!» — осуждающе воскликнул Уилл.

«Что? Он взрослый мальчик, — произнес Ретт и хмыкнул. Голос был хриплый и какой-то… не его. — Доставай третий. Надо хоть немного его подлатать, еще до лагеря тащить».

«Карлах с Майриной?»

«Ага, — Ретт сплюнул. — Доволен?»

«Я не думал, что она…»

«Дура?»

«Кхм».

«Чего только не бывает на свете, а? Так, вроде бы получше. Держись, Кудряш, — горячая рука слегка похлопала его по плечу. — Сегодня тебя обслуживает господин болван».

«Я буду осторожен», — серьезно произнес Уилл.

О чем вы, подумал Астарион — и пронзительно вскрикнул: «господин болван» взял его на руки. Вдоль позвоночника прошла раскаленная стрела, живот скрутило от тошноты и боли, во рту кровь и не только изнутри — кажется, ему выбили парочку зубов. Главное, что не клыки. Без клыков он станет совсем бесполезен. Марево перед глазами, теплые руки, на удивление, ласковые… «Пошли отсюда. За трофеями потом»… Это была твоя идея, милый атаман… Ретт… «Тут я, Кудряшка, тут. Прости, я бы тебя понес да тоже негоден»… Что с ним? Ранен? Все из-за этой дуры-Манины или как там ее… Все из-за рогатого болвана! Это же надо было такое придумать!.. «Ты прав, Астарион. Я был глуп»… Еще как глуп! Будь его воля, он бы все высказал ему прямо в лицо… «Потом. Дойдем до лагеря, выскажешь все, все, что только захочешь»… Обяза-а… Обяза-а-ательно, ох…

Жгучая боль, хлопок света, мутное марево. Темнота.

***

Реальность и сон перемешались. Ему виделись коридоры дворца, подземелья сворки, оскал Годи, ухмылка Казадора… а за ними болотные комары, вылетающие из воздуховода вместо летучих мышей, Ретт, взбегающий по лестнице, вместо стражника; свет посреди темени, запах прелой воды посреди высыхающей крови. Он плыл меж стен, перелетал с этажа на этаж, видел паутину на потолке и висячий мох на люстрах; слышал, как за троном квакают лягушки и стрекочут цикады. Моргнул — и темнота. Моргнул — и перед ним Далирия, говорящая голосом Шэдоухарт:

«Кладите его сюда».

О, дорогая Дал. Хочешь исправить меня? Снова? «О чем ты?» Ну как же. Ты наш искусный целитель, наш драгоценный ученый, во всем ищущий логику и здравый смысл. Вампиризм — аберрация, которую можно исправить, болезнь, которую можно вылечить. «Ты бредишь, Кудряшка».

Не смей! Не произноси этого слова!

«Он не в себе, Шедди». А! Старина Леон! Как поживает твоя милая дочурка? Дал и Вайли хорошо к ней относятся? «Видишь? Он таким был всю дорогу». Что за уничижительный тон, братишка! Я все еще старше тебя…

«Не обращайте внимание. Будите его. Говорите с ним, как всегда говорили. Зовите… Кудряш. Кудряшка! Как дела, малец?»

Р-рет? Что… Что ты тут… О нет. Нет-нет-нет-нет. Нет! Уходи! Он тебя…

«О, госпожа страданий, Ретт!»

«Тихо-тихо, Кудряшка. Все нормально».

«Его тут нет. — Гейл?! Этот заносчиво-гнусавый, тягучий тон… — Ты в нашем лагере. Мы здесь, с тобой. Ты в безопасности, Астарион».

В безопасности? В безопасности?!

«Книгочей, не дави на больное».

«Эй, солдат! — Карлах. Вне всяких сомнений, но… — Все в норме, ага? Понял? Не боись, мы их всех трахнем. Всех, кто к тебе подойдет. Не бойся. Мама Кей не даст своего малыша в обиду».

«Боже, ветеран…»

«Говори, — о, а вот и Мартышка… — Действует. Он успокаивается».

«Все в порядке, Кудряшка. Ты молодец. Подумаешь, царапинка, пф! Ты ж верткий! Для тебя смыться от смерти, как мне пинту вылакать. Все норма-а-ально. Не дрейфь!..»

«Я почти уже».

«Хорошенько поработай над внутренностями; в особенности над толстой кишкой — это наиболее уязвимое место. Внешние порезы заживут достаточно быстро, если мы будем использовать…»

«Она знает, Гейл».

«Пускай говорит, Лаэзель».

«Он мешает».

«Вовсе нет! Гейл, милый, не сходишь за тем, что мы так хотели использовать?»

«О! Всенепременно, дорогая!»

«…все будет тип-топ. Ты главное не умирай, ладно? Договорились? Я знаю, тебе подыхать не впервой, но… Ты держись, Кудряш, держись…»

«Он мешал».

«Мешал».

«Не понимаю».

«Влюбишься, поймешь»

«Ретт».

«Кайньяк».

«…Не бросай нас, лады? Как мы будем без нашего ловкача? Подорвемся на первой же мине, ну!..»

«Лаз, перевяжи Уилла».

«Я в порядке».

«Нет, у тебя кровь».

«Да брось, просто царапинка».

«Приказ главного лекаря».

«Выполнять, колдун».

«Есть, мэм!»

«Чк».

«…И никакие сундуки не вскроем! Будем ходить с голыми жопами… прикинь, сколько веселья пропустишь!..»

Под веками собралось горячее и жидкое. Чьи-то ладони лежали на его плечах, его голова лежала на чьих-то коленях. Пальцы гладили виски. Еле-еле.

«Р-ретт».

«Тут я. Спи, солнце. Спи. Завтра рано вставать».

«Я принес!..»

«Отлично. Приподними его, Ретт. Сначала красное, потом синее».

«Ему бы поспать».

«Я усыплю его сама. Ты же не против?»

Такой ласковый, участливый голос — это правда ему?.. Астарион дернул подбородком. Хотел сказать «да», но не смог открыть рот. Тело было очень легким и очень тяжелым одновременно. Я совсем плох. Я умираю. Надо бы бороться, попытаться сесть или вскочить. Но тепло, руки, голоса… так хочется спать… спать, спать… и не просыпаться никогда… Его напоили, протерли чем-то лоб, живот и спину, снова напоили; привкус был мерзким. Одни пальцы сменились другими. Прохладное прикосновение ко лбу. Вздох, дрожь.

Темнота, которая высосала из него все сновидения.