В один из вечеров между злополучным днем на скале и встречей с караваном на Всхожей тропе они с Реттом напились. Не настолько, чтобы любоваться чертями, отплясывающими в ритме вальса, но достаточно, чтобы язык стал на несколько дюймов (а, быть может, и футов) длиннее. Астарион выболтал атаману давнишнюю историю про неудавшийся побег, а взамен получил рассказ о бывшем «почти что муже».

«…И теперь лишь один вопрос не дает мне спокойно спать по ночам, — вещал он нарочито помпезно. Помимо того, когда за мной явится дражайший хозяин. — Кем же был твой жестокий воздыхатель с ледяным сердцем?»

«Дроу, — ответствовал Ретт — в пику ему абсолютно спокойно, почти сухо. — И он не «был», он все еще «есть». Считает себя приверженцем Селдарина, хотя рожден в Подземье. Долгое время служил в государственной канцелярии Ллурт Дрейера. Сейчас, насколько я знаю, пребывает в одном из городов Побережья с дипломатической миссией».

«Ах, вот как, — протянул Астарион, слегка сощурившись. Чиновник? Советник? Посол?.. А вы скрываете немало тайн, атаман. — И каково же имя нашего темноликого сиятельства?»

Ретт не колебался ни мгновения.

«Риз’з, — прозрачно-голубые глаза странно блеснули. — Рарззан Риз’з».

Пф. Уродское.

«М-м-м. Роскошное».

«Ему под стать, — хмыкнул Ретт и вновь наполнил их кубки. — Ризз всегда был падок на роскошь».

Ах, что за вечер! Вино как никогда чудесное, атаман как никогда красноречивый. Не сказать, что он поведал так уж много о своем драгоценном бывшем, однако и этого хватило, чтобы составить достаточно яркую картинку. О нем, а также о весьма… специфических взглядах Ретта относительно эльфийского подземного народа. Последнее, надо заметить, удалось из него вытянуть не без определенных трудностей.

«Остерегись, солнце, — выдал наконец Ретт. — Ты просишь человека, что едва не упился до смерти, рассказать, каким было его похмелье. И дело даже не в воспоминаниях — очевидно, не слишком приятных. Дело, очевидно, в предвзятости. Люди, в отличие от вас, костенеют быстро. Для многих, как я знаю, дроу — фетиш; красивая эротическая фантазия, мрачная и пленительная, под стать их паучьей госпоже. Синоним наслаждения. Для меня это синоним рутины, монотонной, пошлой и бесконечно нудной».

За этим шло довольно невнятное перечисление трудновыговариваемых титулов, имен, топонимов и прочей шелухи околополитической жизни подземных городов, а также пространные описания балов, приемов и банкетов. От одного лишь упоминания последнего прекрасное лицо атамана превратилось в гротескную маску. «Отчаянная скука с примесью панического ужаса», масло, автор-аноним. Насчет самих дроу Ретт высказался категорично:

«Уверен, не выгляди они так экзотично и живи не так далеко от поверхности, от них трепетали бы не больше, чем от любого другого рода остроухих… без обид, солнце».

Брось, мой милый. Теплая грудь так приятно греет щеку…

«Разве высшие эльфы не пользуются хитростью? Разве лесные не жестоки к чужакам? Разве все они не могут поклоняться богам, пострашнее самой Ллос? Знаменитая Тройка, насколько я знаю, принимает к себе любого, кто докажет свою полезность, вне зависимости от расы».

Определенно, мой дорогой. От волос пахнет пылью, цветочной пыльцой и старым мылом. От шеи — потом, оружейной смазкой и кровью…

«Да, главные у них матриархи — но на поверхности женщины тоже часто правят политический бал. Да, они держат рабов — но на поверхности слуги в богатых домах нередко живут почти в тех же условиях. Да, их культура отличается своеобразием — но какая культура какого народа этим не отличается? Это же эссенция конкретной человеческой общности. У дроу она вот такая: темная, острая и холодная. Для меня, честно, довольно унылая, хотя и по-своему притягательная».

До чего метко сказано, моя радость. Не то чтобы Астарион не слушал — совсем наоборот! — однако его так разморило, а Ретт говорил о таких далеких для него вещах, что мысли сами собой обращались к вечности…

И тут его как следует тряхнули.

«Не спи, — ухмыльнулся Ретт, когда он зашипел. — Неужели хочешь прослушать все мои грязные секреты?»

«Милый мой, — проворчал Астарион, потягиваясь и позевывая. — Не вгоняй меня в краску. Если ты считаешь грязными свои секреты, то мне даже страшно представить, каким словом ты обзовешь мои».

«Я не хочу проблем, — произнес Ретт спокойно. — А они появятся, если я кое-чем не поделюсь. Особенно относительно дроу. Мы уже видели парочку в храме Селунэ. Скоро нам спускаться под землю, так что шанс встретить их возрастает в разы… Так вот. У меня дроу вызывают ровно два чувства: усталость и тоску. И во многом тому виной Ризз, — он немного помолчал, словно подбирая слова. — Признаю, старик обладает целым рядом достоинств — и ворохом недостатков. Однако главное не в этом. Главное, самая суть, это то, что я осознал слишком поздно и что разочаровало меня до глубины души: он патологически, нестерпимо утомительный. Душу высасывает не хуже вампира. Сотни вампиров».

«М-м, мне уже не терпится с ним познакомиться», — ухмыльнулся Астарион, уловив в тоне Ретта напряженную нотку.

«О, это запросто: он любит внезапно возникать на моем пути в самых неожиданных местах, — невесело хмыкнул Ретт — и приобнял его крепче. — А потому я тебя прошу: не подпускай его слишком близко. Он — достойный человек… эльф, это так. Однако при этом нехороший; жесткий, занудный, с гнильцой. Не дай ему запустить в себя когти».

Как ты дал запустись в себя своему друиду? А до того ему, Астариону. Впрочем, с ним дорогой атаман все еще держится в тонусе, а вот с верховным… Проклятье, неужели он правда не замечает? Любовь так слепит, что невидно ни занудства, ни снобизма, ни недалекости? Вероятно, доброта, богатый опыт и великолепная фигура искупают все это сторицей. Старый медведь невероятно приятный, для невзыскательных и утомленных в особенности. Неудивительно, что Ретт покорился ему целиком и полностью.

Так, что готов в прямом смысле рвать и метать.

События в Роще были ярким тому примером. Возвращались они дольше, чем шли: атаман страдал от крепко вывихнутой лодыжки, болван… кхм… Уилл мучился от побочных эффектов яда, которым его угостила карга. Астарион от любого переутомления сразу ощущал дурноту. Под конец путешествия Шедди так измучилась, что едва могла говорить. Гейл сторожил ее в ночи, Карлах носила ее вещи. Мартышка следила, чтобы она хорошо ела и пила — желательно воду, а не любимое красное. И куда делась старая добрая девичья вражда? Эх, как они были милы, когда жаждали перегрызть друг другу глотки. Впрочем, шаритка как будто не против, это запал Лаэзель куда-то внезапно пропал. «Тяжелый период, — буркнул на это Ретт. — Отстань от нее». Всенепременно, мой дорогой… бе. Наконец-то, подумалось ему, когда показались первые очертания скрытых зеленью и деревьями ворот. Долгожданный отдых.

Какой там. Круговорот завертелся, утягивая в омут все, что оказывалось вблизи. Первое, что сделал Ретт, не успев даже толком лагерь поставить, отправился к Зевлору, а от него — прямиком к капищу. Разумеется, идиоты-друиды решили сотворить очередную идиотию. Разумеется, ответственной за это была любимая ученица верховного. Разумеется, в деле были замешаны древние темные силы, старые знакомые тифли и детишки с их родителями. А ты, атаман, продолжаешь им потакать, зло подумал Астарион, отдавая взвинченным лесовикам оружие и глядя на то, как Гейлу связывают за спиной руки — иначе не пустят в подземные помещения, где вершат суд над тупорогой малявкой! Молюсь, чтобы оно того стоило.

Ну как сказать. Он умудрился в потасовке откусить кусок от друида теней… это считается? Не называть же наградой недосудилище, которое стараниями Ретта превратилось в экстремальный цирк с клоунами, жонглирующими вязанками бомб с подожженными фитилями. Ой-ой-ой — Кага отдалась друидам теней! Ой-ой-ой — Кага поняла, что ошибалась, и ей очень жаль. Ой-ой-ой — друиды теней пробрались в Рощу со стороны едва заметной трещины в скале и послали к капищу своих чудищ… стоп. Что?

«Бегом, — пропыхтел Ретт, вытаскивая секиру из тела теневика-полурослика. — Надо помочь тифлингам».

«Я могу…» — тявкнула было рыжая бестия.

«Мы видели, что ты можешь, Кага, — грозно произнес черный друид и обратился к Ретту: — Я присмотрю за ней, иди».

«Магран, — улыбнулся Ретт, хлопнув дриуда-медведя по плечу — этот тип охранял их оружие — и отдал его, когда началась заварушка, — не хочешь подточить когти?»

Магран криво ухмыльнулся. Впрочем, ничего точить не пришлось: они успели только на последний акт великой битвы с «теневым монстром». Светящийся двуручный меч рассек громадную трехглазую башку, как мясницкий топор рассекает жирную шею коровьей туши. Черная кровь хлынула на цветущую лужайку, и жутковатая лохматая тварь — что это, мать его, вообще такое?! — с грохотом упала на землю. Паладин пружинисто спрыгнул с ее спины наземь, стряхивая лохмотья полосатой кожи с клинка. Оглянулся и вытер пот со лба.

Вокруг лежали еще несколько трупов поменьше; он их оглядел с усталой брезгливостью и оттолкнул один с дороги.

«Что-нибудь нам осталось?» — спросил Ретт, подойдя поближе.

«Только трупы, — хмыкнул Зевлор, убирая влажные волосы со лба. — Половина — не мои. Сержанты хорошо постарались».

«Твои девочки чудесны», — кивнул Ретт с легкой ухмылкой.

«Не то что у Хальсина, верно?» — невесело фыркнул Зевлор.

«Нетти замечательная».

«Чего не скажешь о Каге. Где она сейчас?»

«В темнице».

«Живая?»

«Тебе мало одной мертвой твари? Кстати, о птичках. Где верховный друид?..»

Ты хотел сказать дурид? Потому что ему это слово куда больше подходит. Отправиться черт знает куда искать где-то там какой-то там проход, не посоветовавшись ни с кем… Ретт нарезал круги по залу совета, сверкая глазами. Надо же. Так он все-таки умеет выходить из себя.

«Вас тут сколько, — говорил атаман с едва сдерживаемым гневом, — двадцать? Тридцать? Сорок?»

«Двадцать шесть друидов, пятнадцать послушников и четверо слуг», — невозмутимо перечислил Ратх.

«Немало».

«Да».

«Так какого черты вы отправили его одного?!..»

В ответ на это последовали разномастные блеяния — как со стороны друидов, так и со стороны тифлингского командира (боги великие, старик, не разочаровывай — я только начал тобой очаровываться!) — суть которых можно было свети к следующему среднеарифметическому: так приказал верховный друид. Атамана это нисколько не успокоило, так что пришлось вмешаться человеку более… кхм-кхм… опытному. «Если бы он приказал тебе сидеть здесь, — вкрадчиво прошептал Астарион ему на ухо, — ты бы сел и сидел. И даже не подумал бы спорить. Он же почти как ты — его просьбам очень трудно противиться». Это возымело эффект; Ретт притих, помрачнел — и предложил разработать план. Идеальный способ расслабиться. Совещались до восхода — восхода полной луны. После этого лагерь расставляли на голом энтузиазме и свалились спать мертвым снов, даже не выставив караул. Посреди ночи Астарион проснулся от кошмара с воплем — коротким, будто его окатили холодной водой. Вместо атамана, однако, его успокаивали Гейл с… проклятье… Уиллом. Первый дал воды с какой-то дрянью, второй… ну… кровь.

«Твоя щедрость разрывает мне сердце, милый», — проворковал Астарион с соблазнительной улыбкой.

Впрочем, зареванное лицо, вероятно, немного ее подпортила. Уилл погладил его по плечу и протянул плед.

«Я могу лечь с тобой, если тебе от этого станет лучше», — предложил он, и Астарион содрогнулся.

«Не стоит, мой дорогой, — с нервным смешком прохрипел он. — Не стоит. Правда».

Его трясло. «Лучше ляг», — бросил Гейл, жутко сонный, а оттого жутко неразговорчивый. И проклятущий болван лег. Не в обнимку, конечно, но достаточно, чтобы его тепло чувствовалось даже через плед. Кошмаров больше не было — они начались наутро.

Нужно было за день перетащить все боеприпасы в Рощу, проводить артиллеристов, выделенных Флоррик, к Зевлору и помочь разместить их со всеми удобствами. Часть тифлингов вооружалась, под ногами путались малявки с мерцающими глазенками — «видел Зевлора? как он ту тварь!.. атаман такой классный!.. а Карлах?!.. а Клинок Фронтира!.. волшебник клевый!.. ох, белый дяденька, какой вы крутой!.. — друиды думали думы над судьбой Каги и выбирали тех, кто отправится на приступ вместе с атаманом. Водоворот крутился и затягивал, затягивал, затягивал. В прозрачно-голубых глазах тлело пламя.

А потом прибыли приключенцы, и оно возгорелось ярче, чем движитель у мамы Кей. Астарион тогда стоял на воротах вместе с атаманом и сержантами Зевлора, считай в самой гуще событий. Ох, как же это было великолепно…

«Открывай ворота!»

«Где друид?»

«Скорее! Они идут, черт бы тебя!..»

«Отвечай».

«Да открывай же! Нас убьют!..»

В ответ — тишина. Ни один мускул не дрогнул на загорелом лице. Ах… Бесподобно. Еще бы бросил их там на растерзание гоблинам. Это было бы настоящее наслаждение! Однако глава авантюристов брякнул что-то про «храм» и «плен», и Ретт все-таки соизволил прийти на выручку.

И наподдать ему хорошенько, когда выяснилась вся правда.

«Тихо, парень, — успокоил его чертов командир — он же только начал! — Не трать время на эту дрянь. Лучше расспроси остальных».

«Что произошло? — грозно произнес Ретт; прозрачно-голубые глаза черные, как мутный агат. — Где Хальсин?»

«В плену, — пролепетал один из авантюристов; двое недобитков из «чертовой дюжины» жались друг к другу под острыми взглядами лазутчиков и стражей. — Гоблины схватили его. Их там были десятки. Мы… У нас не было шанса! М-мастер Хальсин…»

«Помер небось, — сплюнул Арандир или как-там его, вытирая кровь из носа. — На него разом штук двадцать прыгнуло. Кажется, его подожгли… или баграми проткнули. Поделом. Мог хотя бы лианы какие призвать или…»

О, мой милый. Это были неправильные слова. Сунув парню пригоршню припасов и ржавую булаву, вся негодующая орава во главе с атаманом вышвырнули приключенца вон. Его друзья, впрочем, выбили себе местечко в армии — их дружочек, видите ли, попал в плен, и они очень-очень хотели его спасти. Как это мило… спасать труп. В том, что Хальсин жив, Астарион не сомневался — он слишком дурид, чтобы умирать.

Однако для Ретта это, похоже, было не слишком-то очевидно.

«Нужно придумать, как срезать путь, — вещал он на собрании ганзы, и глаза его горели. — А также проложить обратный маршрут. Пойдем одни; мы хорошо друг друга знаем, а с тифлингами будет одна морока. Мы идем только — только! — за Хальсином и пареньком. Быть может, захватим того барда, если он еще жив. Не втягиваемся в местные ссоры — понятно, Уилл? — не лезем с поучениями или наставлениями — Шедди, Гейл? — не взрываемся по пустякам — мам Кей… Нам кровь из носу нужен обратно верховный друид. Пока его не сделали приманкой или, того хуже, предметом шантажа. Я не собираюсь договариваться с этими тварями. Я собираюсь… решить это дело враз».

Ты собираешься их убить, милый. Не надо эвфемизмов.

«Возражения? Предложения?.. Голосуем».

Они выдвинулись ранним утром. Астарион не отходил от Ретта ни на шаг. О святые небеса. О боги… как он был прекрасен. Полный злобы, ненависти, ярости. Ох, как ему нр-равилось это! Как ему нравился такой атаман. Твердая линия челюсти, горящие темные глаза; в каждом жесте, каждом слове сквозит сталь, отблеск на клинке, звон металла о металл. Кажется, я начинаю понимать его бывшего. Это воистину стоило всех героических поз.

До лагеря добрались в рекордные сроки и уже на подходе распределились: трое с атаманом в храм (не считая приключенцев), трое остальных — охранять лагерь. План прост: быстро проникнуть, быстро обследовать, быстро рвать когти. Благо, гоблины тупые, как пробки, и атаман вертел ими, как марионетками. Пробраться в храм было нетрудно… трудно было оттуда уйти.

Проклятущий хобгоблин.

Все, что происходило дальше, слилось в единый кроваво-красный шторм. Все началось с замечания краснорожего урода про медвежью шкуру, а закончилось арбалетным болтом в атаманской груди.

Болт. Арбалетный болт. У Ретта в груди. У бледного замершего Ретта, чьи глаза смотрели в никуда. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет! Астарион не помнил вспышки за спиной, о которой потом ему рассказывала Карлах. Не помнил ни лиан, ни птиц, ни зверей, взявшихся, как будто из ниоткуда. Ничего не помнил. Ему было на это плевать. Он рвал на атамане рубашку, вытаскивал болт, заливал в открытую рану заживляющее, а в стиснутый рот — противоядие. Его руки ходили ходуном, а щеки горели, точно опалило огнем. Червяк в голове вертелся, как бешеный, пока он всматривался в бледно-восковое лицо.

Ретт. Ретт! Великие небеса, Ретт, дорогой мой ублюдок, вставай! Не смей умирать, сволочь! Не уходи, милый! Ну давай же, дыши, дыши!..

Когда изо рта пошла пена, он содрогнулся от ужаса. Когда Ретт перевернулся, и его вырвало, горло сдавило кулаком. А когда атаман вскочил, дико озираясь и хрипло дыша, грудь опалило слепящим восторгом.

«Ретт!» — боги, какой жалкий писк.

«Хватай его! — крикнул Ретт, откашливаясь и отплевываясь. — За руки! Давай!»

Его? Кого?.. Ах, друида. Точно… Книгочей как раз закончил настраивать портал. Им помогла Кей — и Гейл: волшебник буквально зашвырнул их в светящийся водоворот. Их закрутило, свернуло и ударило об землю, выбив дух. Его кишки отозвались жуткой мукой, но выдержали.

Чего не сказать про главного спасенного.

Хальсин выжил — само собой — но выглядел просто отвратительно. Похоже, какой-то неумелый кожевник в паре с забойщиком долго и упорно тренировался на его спине: она превратилась в одно сплошное кровавое месиво, истекающее кровью, сукровицей и, местами, даже гноем. Сейчас Астариону его, бледного, в пыли и грязи, иссушенного и измученного, было даже… немного жаль. Не так жаль, как ребят, себя или Ретта, но…

«Сокол, — прохрипел Барт или как там этого лучника, когда стало понятно, что к ним никто так просто не придет, — нам нужен сокол».

«Лети, сокол», — Ретт хлопнул Астариона по плечу.

И он полетел. Как потом рассказывали, он вихрем пронесся по Роще, вопя «Верховный друид! Атаман!.. К воротам! К порталу! Лекаря! Лекаря туда!..», но сам Астарион плохо это помнил. Его первое настоящее воспоминание за все эти сумасшедшие дни — личинка мозгоеда, плавающая в колбе. А на фоне — сдавленные крики Хальсина, которому меняют повязки в соседней комнате. Темно-фиолетовое тельце резко извивается, точно силится отогнать раздражающий звук. Рядом Ретт; послушник обвязывает ему лысую голову бинтами, пропитанными средством от ожогов. Лицо в подпалинах, царапинах, на шее расцветает синяк; его волосы… о, его прекрасные золотые волосы… Мир вдруг расплывается перед глазами, и следующее воспоминание — темнота, тепло, пахнущие мехом, кровью и сталью. Поцелуй в висок. «Мой спаситель. Кудряшка».

Заткнись! Заткнись, сволочь!

С рая в преисподнюю; следующие несколько дней превратились в кошмар. Изумрудная Роща в ужасе, друиды — в панике и горе. Их дорогой наставник умирает, и драгоценный Сильванус не делает ничего, чтобы его спасти. Несмотря на неумолкающие молитвы. Молились все, даже Кага, даже тифлинги. Однажды Астарион поймал на молитве Зевлора! И, конечно, Ретт. Ретт отстоял на коленях — отлежал плашмя — все службы у капища, как положено. Их атаман… боги… Неужели это их атаман? Это бледное лицо, эти слабые руки, этот взгляд… этот взгляд… Такой был у его младших сестер и братьев. Первое время, первые дни, месяцы, годы после их пленения они пытались бороться. Они думали, что смогут сохранить… достоинство, ха. Гордость. Все они ломались. Рано или поздно. Все. И у всех появлялся примерно вот такой взгляд.

Отрешенный, пустой, безразличный ко всему, что есть в этом мире.

Но это они, это его проклятущие родственнички. Кровавые отродья. Но Ретт! Ретт!.. Когда он на третий день напился, Астарион очень обрадовался — обычно атаман пил, когда чувствовал полный контроль над ситуацией. Когда ничего не предвещало беды… но не в этот раз.

«Милый мой, — заметив, какими глазами Ретт поглядывает на свою секиру, произнес Астарион, — думаю, тебе стоит лечь».

«Каин, отстань», — буркнул в ответ Ретт.

И холодное сердце ухнуло в желудок. Он не в себе. Он совсем не в себе. И пространный монолог о том, как «безрассудно лезть на рожон» мстить каким-то «замшелым матронам», это только подтвердил. Нет. Нет. Нет, нет, нет, нет. Ретт не мог сломаться. Только не сейчас. Это же просто… чертов… друид. Просто… Дорогой. Любимый. Эльф, которому он отдался весь, без остатка. Астарион не знал, что так бывает. Что это может быть… правдой. Он не настолько нормален. Он не Ретт. Увы.

«Кудряшка, — медленно произнес Ретт, закончив бубнеть чушь о прошлом — словно очнулся от долгого сна. — Ох. Дурная голова. Прости».

«Ничего, милый», — не своими губами произнес Астарион.

«Каин… Мой друг, — выдохнул Ретт, мотнув забинтованной головой. — Умер».

После такого люди обычно плачут. Ретта после этого вырвало. Это была просто кошмарная ночь. Астарион попрятал все острые предметы и свернулся у атаманского бока, вцепившись ногтями в грудь. Теплая рука поглаживала его по спине; атаман улыбался улыбкой трупа.

«Хэл умирает, — произнес он уже засыпая. — Может, прямо сейчас. Он не узнаёт меня. Он весь серый. Осталось немного».

В ту ночь ему приснился один из самых худших кошмаров. Что может быть хуже, чем худший день всей твоей жизни?.. Ретт растолкал его. Проклятый ублюдок даже в горе умудряется за ним следить. Зачем? Боги, зачем ты взвалил на себя эту ношу? Зачем тебе, нормальному человеку, такой, как я? Думаешь, я исправлюсь? Думаешь, я избавлюсь от жажды крови? Думаешь, я когда-нибудь стану «таким, как все»? Я ел крыс и трахал самых чистых и невинных существ, чтобы извратить их и привести на убой. Я резал собственных сестер и братьев, таких же несчастных, как я, и не испытывал ничего, кроме радости — я не на их месте. Я ненавижу детей; свернул бы шею каждой мелочи, что мне попадалась на пути. Я ненавижу зверей; они мой корм, и голод, что я чувствую рядом с ними, напоминает мне о том, кто я такой на самом деле. Я пролежал год в закрытом гробу, замурованный, скованный, в кромешной тьме. Голод жрал меня изнутри, личинки извивались под моей кожей; я стесал пальцы до кости, я сорвал горло до немоты, я умолял, я готов был на все, даже убить, зажарить и трахнуть собственного ребенка, только бы меня выпустили, только бы дали хоть каплю крови, хоть отблеск света, прошу, прошу, прошу! Умоляю!.. Все из-за доверия. Все из-за любви. Однажды я доверился — и с меня содрали шкуру. Однажды я полюбил — и меня пытали одиночеством, а моего возлюбленного — этого милого, светлого, нежного мальчика, в чьих объятиях я был так счастлив — превратили в уродливую безмозглую нежить. Казадор смотрел, как я… ласкаю его. Говорил, что теперь я, «должно быть, вне себя от счастья». За его убийство — у меня не было сил на него смотреть! — меня высекли плетьми и держали в кровати две ночи подряд. Все пытки этого мира — ничто в сравнении с ласками хозяина. Я готов был убить тебя, если бы понадобилось. Предать, сломить, продать — легко! Если нужно было выжить!.. Я придумал план, простой, красивый план! Соблазнить тебя, взять тебя, манипулировать твоими чувствами, пока ты не превратишься в покорную марионетку. Я — монстр. Ты не изменишь это. Ты не отменишь это, все это!.. Это всегда будет со мной! Он всегда будет со мной! Я не могу, я не понимаю, Ретт, боги… Я никогда не изменюсь!..

Когда помешательство отступило, он понял, что лежит в руках Ретта, дрожа с головы до ног. Глаза жжет, щеки мокрые, глотать больно; теплая шершавая ладонь гладила по волосам. Мех, сталь, кровь, ягоды, вино, цветы, масло… Поцелуй в висок. И еще один, и еще, и еще.

«Говори, — шепнул атаман, покрывая поцелуями его голову, и погладил его по спине. — Не молчи. Говори, Кудряш. Говори».

«Н-не могу, — просипел Астарион, еле шевеля губами. — Б-больше… н-нет».

«Ну хорошо, — пробормотал Ретт и глубоко вздохнул. — Все хорошо. Спи, братишка, спи. Не думай ни о чем. Завтра новый день, завтра станет легче».

Нет. Это не может быть. Я не верю. Не верю. Не верю!.. Я боюсь поверить.

Однако день действительно пришел — и обратил кошмар в прах.

Срыв подействовал благотворно — на атамана так точно. Чмокнув Астариона в щеку, Ретт встал и пошел умываться, разбудил остальных и приказал готовиться: сегодня-завтра они выдвигаются. Сам отправился в Рощу — проведать верховного друида и поговорить с командиром. Лагерь утонул в бытовых делах, все были рады хоть немного отвлечься.

Самое время испортить всем настроение.

«Как давно вы знаете?» — сухо спросил Астарион, когда они собрались у костра, чтобы пообедать.

Наступила короткая пауза. Ганза переглянулась, и он глубоко вздохнул.

«Мне сказал Ретт, — солгал Астарион — он догадался сам по реакции Уилла и Гейла в ту, прошлую ночь. — Итак?»

«Недели… две, — прикинув, произнес наконец Гейл. — В одну из ночей, которую мы с тобой посвятили обсуждению изданий… — Астарион бросил на него нетерпеливый взгляд, — кхм, в общем. Помнишь в одну ночь мы обсуждали книги Пеллатуса? Ты тогда заснул в моей палатке. А после, часов через… не знаю… Мы проснулись от… Эм… Мы услышали…»

«Крик, — произнесла Лаэзель. — Ты кричал, как сотня человек, с которых сдирают кожу. Тончайшем слоем, тупым ножом».

Мда. Что же ему такого снилось?

«Кхм. Да. Собственно, — почесав бороду, пробормотал Книгочей. — Так мы и… узнали».

«Ясно», — бросил Астарион.

Странно. Сейчас должна появиться ярость, хотя бы стыд, а он ощущает… ничего. Легкое замешательство, но не более. Взгляд сам собой почему-то упал на руки болвана с рогами.

«У каждого есть свои шрамы, Астарион», — заявил этот добросердечный идиот.

«Во-во! — закивала Карлах. — Не боись, Кудряш — мы ни гу-гу. Честно!»

«Все хорошо, мои дорогие, — ровно произнес Астарион, прочистив горло. — Я так полагаю сегодняшняя ночь была…»

«Мы ничего не слышали», — резко произнес Гейл.

«Да», — кивнула Шэдоухарт.

«Ага-ага», — подхватила Карлах.

«Твои тайны — наши тайны», — произнес Уилл.

Лаэзель молча смотрела на него. Отчего-то именно этот взгляд придал ему сил… не оттого ли, что напоминает ему Ретта? Оба жесткие, как кремень. Просто чудесно. Астарион встал, подхватив клинок, который точил, — и широко улыбнулся. Во все острые зубы.

«До чего мне повезло с… ганзой, ха-ха», — произнес он и удалился.

Куда шел, придумал на ходу. В палатке ждало вино, от него станет легче. К тому моменту, как вернулся атаман, он чувствовал себя много лучше и выглядел много свежее — как и сам Ретт. Хальсин выздоравливает, Зевлор готов к бою, завтра выходим. Снова на пути, снова готовые бороться с неизвестностью. Бок о бок. Ничто и никто им не указ — ох, как же это будет весело!..