It's just a brief smile crossing your face

Elliott Smith — Speed Trials

Петр достаточно долго был один. Теперь каждый день был новой историей, где его ждало озаренное улыбкой лицо Серафимы. Раньше редко хватало сил на прогулку до магазина: затворничество было не только выбором, но и необходимостью. Присутствие Серафимы наделяло невероятной энергией: голова почти не болела, перед глазами перестали плыть пятна. Не оставалось времени на боль и сожаление.

Серафима часто заходила и по вечерам: Петр держал калитку открытой до ее прихода. Присутствие Серафимы наполняло уютом дом, пахнувший деревом и сыростью старой ткани. Петру нравилось невзначай рассказывать девушке обо всем: редко можно было встретить человека, который знал о Цезаре, но не знал, кто такие пчелы. Она и не была человеком. Но чем больше времени Серафима проводила рядом с Петром, тем больше забывала предрассветный сон прежнего существования. В неутолимом любопытстве девушки Петр видел повод поделиться всем, что было особенно дорого. Оставаясь наивной в некоторых вопросах, Серафима внимательно вчитывалась в собрание мистических книг. Она никогда не говорила, насколько правдиво написанное. Может, и сама не знала.

В то утро Серафима заявила, что хочет остаться дома. Прогноз погоды обещал сильную бурю и ураганный ветер. Стремительно наплывающие свинцово-обсидиановые облака грозили пролиться в любую минуту. Петр долго сидел во дворе, разглядывая небо, слушая трепет травы и листьев. Возвышенное в духе Шопенгауэра — природа, готовая к разрушению, концентрированный хаос, бесстрастный, неостановимый. Особым эгоистичным удовольствием было наблюдать за бурей из укрытия. Гордость человека перед лицом стихии лишь прикрывает его беспомощность.

Петр был рад, что им никуда не нужно идти. Сумерки словно наступили с самого утра, мешая ориентироваться в пространстве. Он не хотел показывать Серафиме, что разбит беспричинной усталостью, и все же легче было вынести ее, оставшись дома.

Серафима подошла сзади, опустив руку на его плечо.

— Я давно хотела попросить тебя рассказать о своей семье. У тебя точно есть хотя бы фотографии, — сказала она.

Вернувшись в дом, Петр достал из ящика серванта (предмет мебели, который за ненадобностью свозится на дачу) несколько фотоальбомов.

— Я собирал их сам, — он опустился на широкий диван и жестом пригласил Серафиму присесть.

На старой цветной фотографии стоял отец в брюках и узорчатой рубашке и мать в модном костюме цвета фуксии. Они держали за руки малыша с большими голубыми глазами.

— Это я с родителями, — объяснил Петр. — Тут мне года два, а мои родители еще живы.

Множество снимков ребенка, сделанных с щемящей нежностью к каждому шагу, документы первых шалостей и улыбок. Он показал Серафиме бабушку, воспитавшую его после смерти родителей. На фотографии вся семья собралась возле праздничного торта с семью свечами. Хотел бы он помнить, что загадал тогда. Сбылось ли? Просматривая фотографии, он погрузился в теплую ностальгию по жизни, которую помнил лишь смутно: как бабушка водила его на карусели, отец приносил подарки, а мать каждую ночь читала сказки из большого сборника.

— Вы тут такие счастливые. Это очень хорошие фотографии.

На глазах Петра выступили слезы.

— Редко пересматриваю. Я скучаю по ним. Бабушки не стало всего несколько лет назад. И все же это лучше, чем если бы они пережили меня.

Серафима расспрашивала его о фотографиях, и Петр вспоминал какие-то забавные детали: как ненавидел суп в садике, прыгал с гаража и сломал руку, заставил мать волноваться, убежав гулять с незнакомым мальчиком, когда они отдыхали на юге. Серафима регистрировала все, что слышала, все черточки и точки вечно ускользающей памяти. Восхитительно много сокрыто в человеке.

— А откуда у тебя этот дом? — спросила Серафима.

— Это была дача родителей. Видишь, на этом фото. Там была песочница, тут отец ставил машину. Теперь не узнать, конечно. Бабушка пыталась ухаживать за домом, как могла, но здесь уже много лет никто не жил. А я… Когда узнал, что болен, сдал квартиру и уехал сюда. Мне не хотелось находиться среди людей. Все казалось бессмысленным фарсом. Сейчас я, правда, уже так не думаю.

За окном пошел дождь. Обманчиво тихий, за несколько минут он стал настолько громким, словно был готов проломить крышу и ворваться в дом, похоронив его под водой. Петр внезапно почувствовал, как по телу разлилась свинцовая усталость. Перепад атмосферного давления… Или просто долгая бессонница. Голова, ставшая тяжелой, резко закружилась, в комнате потемнело. Отложив фотоальбом, он захотел лечь. Серафима уверенным жестом положила его голову на свои колени. Петр не возражал. Дождь становился яростнее: ветер свистел, пытаясь стереть дом с лица земли. Монотонный шум в ушах, напоминавший сломанный телевизор, заглушал вой ветра.

Петр посмотрел на Серафиму, в полумраке плохо различая черты. Над головой девушки горела слабая лампа, подсвечивая золотистые волосы. Она действительно была похожа на ангела.

— Ведь ты так и не спросила… — тихо проговорил Петр.

— Да. Я не имею никакого права лишать тебя вечной жизни. Ты, как никто другой, ее достоин, — девушка с нежностью провела рукой по коротким русым волосам Петра, пропуская пряди сквозь пальцы.

Петр, конечно, все понял. Он был благодарен за возрожденные детские воспоминания. От ласковых прикосновений Серафимы становилось спокойнее, на смену тяжести пришла парящая легкость, по телу разлилось тепло. Он вернулся домой: над ним склонилось заботливое и любящее лицо.

— Что ж… Значит, так, — слова давались все труднее: язык не слушался. — Спасибо, что ты была.

— Тебе спасибо, — девушка продолжила гладить по голове, убаюкивая.

Промелькнувшая молния осветила комнату. Небо разразилось оглушительным громом.

Слеза, скатившись по щеке Серафимы, упала на приоткрытые губы Петра.