Тревожность с опущенной головой шла за Страхом, на руках у которого сидела Зависть.

Даже не верилось, что двое из них умрут в ближайшие пять минут. Тревожность эгоистично надеялась, что не трое. Радость никогда в жизни её не обманула бы, но она привыкла надеяться на худшее. Сегодняшняя ночь показала, что она очень зря не следовала этой привычке.

Прежде, чем выйти из гардероба, Тревожность наощупь взяла что-то с вешалки. Собственная нагота – не то, о чём нужно было думать в такой момент, но где-то на подкорке сознания это сидело. Проблема была даже не в комплексах из-за своей несуразности и кривых тонких ног.

Тревожность боялась, что Радость могла захотеть её. Из-за ещё двух резких и рьяных убийств перевозбудится настолько, что их, обыкновенно нежная и аккуратная, постельная жизнь превратится в ад.

Это была не Радость. И Тревожность не хотела отдавать ей даже своё уродливое никчёмное тело.

Обычно охотно принимающая ласки и любое внимание, сейчас Тревожность чуть не выбросила из рук платье Радости, которое случайно забрала. Скрипнув зубами и стараясь не ассоциировать себя с кровавым убийцей, Тревожность надела платье, испачкав подол и поправленные лямки в крови. Не жалея уже абсолютно ни о чём, она собрала грязные, воняющие волосы в низкий хвост. Обычно задорная кудрявая причёска, торчащая во все стороны, покорно струились по плечам и спине, слипнувшись в невнятную однородную массу. Их было гораздо проще сбрить, чем отмыть.

Они прошли в общий зал. За пультом стояла Радость, блаженно и довольно наблюдая за сновидениями Райли, в которые никто не лез.

Даже стоя так далеко, Тревожность одно знала наверняка.

Радость наконец-то была спокойна. Она достигла своей идиллии.

Пока Страх и Зависть отвлеклись, Тревожность дрожащими руками подобрала нож, что был рядом с телом Ностальгии. Экран светил слишком ярко, а всё вокруг окрасилось в солнечный жёлтый цвет. А поэтому идущие впереди жертвы не сразу заметили умиротворённую Радость за пультом.

Тревожность была хорошей эмоцией. И сейчас она считала себя милосердной, а не жестокой.

— Простите, — прошептала Тревожность и прежде, чем внимательная зависть успела пролепетать хоть что-то, она вновь подала голос. — Радость!

Она кричала с надрывом, хриплым сорванным голосом. Перехватив Страха, она приставила нож к горлу Зависти, которая тут же начала пищать и вырываться. Она выставила короткие ручонки вперёд, словно пыталась перелезть на руки к кому-то другому, из-за чего Страх только сильнее прижался спиной к Тревожности.

— Ох, милая, умница! — донеслось в ответ словно сквозь вату. Зависть громко закричала, когда рука Тревожности с ножом очень сильно дрогнула из-за общения. — Держи их!

На лице Радости сияла счастливая улыбка.

Она взвалила на плечо топор и быстрым шагом отправилась к ним. У Тревожности уже заложило уши из-за высоких плаксивых визгов и криков Зависти, и проклятий, что во всё горло кричал Страх. Он замер и не шевелился, ведь малейшее движение могло оставаться последним.

Тревожность полоснула ножом по горлу Зависти. Её крики не прекратились, но стали тише. Она булькала кровью и хрипела, пытаясь закрыть рану грязными ладонями, и неосознанно резалась нежной детской кожей о нож. Страх от животного испуга завизжал и выронил её на пол.

На этот раз детский крик оборвался.

Он сменился на болезненные затихающие поскуливания и бульканье. Тревожность выпустила нож и зажала уши ладонями, зажмуриваясь. Она сделала это собственными руками. Она взвыла и упала на колени.

Ностальгию она спасла от долгих часов мук и страданий. Старушка мучилась в бессознательном состоянии, лёжа на полу и крайне медленно истекал кровью. Для неё это продлилось бы слишком долго.

А Зависть была невинным ребёнком, который почти смог убежать отсюда. Но её вернула туда та, кому она доверяла, и кого она пожалела. Та, кого она считала другом.

И прикончила малышку собственными руками.

Страх, неожиданно потеряв точку опоры, тоже упал прямиком на пол. Даже не вскрикнув из-за того, как сильно ударился позвоночником, он начал отползать назад. Он судорожно перебирал ногами, будто жук, упавший на спину, но скорости ему это абсолютно не придавало. Страх лишь шоркал конечностями по полу, больше никак не в силах себе помочь.

Тревожность подняла голову в попытке посмотреть на Зависть, и тут же начала задыхаться. Она схватилась руками за грудь, не понимая, где она находится. Она внимательно смотрела на своего лучшего друга, который пытался убежать от неминуемой гибели, и не могла отвести глаз.

Радость уже занесла над ним топор, но заметила состояние Тревожности краем глаза. Она повернула голову к своей девушке, у которой был молчаливый нервный срыв. Радость жалобно свела брови, и даже рука с топором дрогнула.

— Милая, — сдавленно улыбнулась Радость. У неё родилась, как она думала, замечательная идея. Тревожность никак не отреагировала на прозвище, продолжая с ужасом смотреть на топор.

Когда у Тревожности случались панические атаки, ей помогал один действенный способ. Она крутилась вокруг себя и считала предметы в комнате. Поэтому днём их погасить было проще всего: Тревожность считала десятки и сотни тех воспоминаний, что скапливались за время их работы. Ночью было сложнее пока Радость не оформила стену у их кровати разными милыми мелочами. Там были и бумажные фигурки на полках, и многочисленные полароидные фото с друзьями на стенах, и даже тусклые разноцветные гирлянды, которые хорошо отвлекали на себя внимание.

Радость всегда о ней заботилась.

— Считай удары, милая, — нашла решение Радость. Глаза ничего не понимающей Тревожности ещё сильнее округлились, а в горле моментально пересохло. — Вслух, как обычно. Хорошо?

Это было трудно расслышать сквозь всю толщину проклятий, которые выкрикивал Страх в их адрес. Он запаниковал ещё сильнее, и из-за этого стал беспомощнее. Долговязые руки и ноги двигались так, будто были инородными.

Тревожность слабо кивнула. Радость всё ещё заботилась и пыталась помочь. Только теперь в своей извращённой ипостаси.

Радость тяжело опустила руку с топором, и лезвие почти до обуха вошло в ногу, заставляя Страха завопить. Все его конечности свело судорогой. Он выглядел настолько жутко, распластанный, но ещё живой, на полу, что у Тревожности из глаз брызнули слёзы.

— Один, — еле произнесла она. Радость с одобрением искренне улыбнулась ей.

Вынув топор из ноги Страха, Радость склонила голову к плечу, разглядывая свою работу. Словно давала возможность убежать, но одновременно с этим просчитывала следующее место для удара.

— Два, — тихо сказала Тревожность, схватившись за голову. Удар пришёлся по второй ноге.

В этот раз Радость была быстрее. Вынула оружие почти сразу. Она мотнула пару раз головой, похоже, из-за того, что уши заложило из-за очередного крика боли.

Теперь Страху оставалось отползать на одних лишь руках.

— Три, — Тревожность всхлипнула, когда одна из кистей лучшего друга оказалась отдельно от тела.

Пальцы дёрнулись ещё несколько раз, а затем замерли навсегда. Сам Страх не переставал кричать, уже сорвав голос, и с животным ужасом смотрел на собственную отрубленную руку. Радость отпнула лишнюю часть тела к трупу Печали, угрожающе двигаясь на Страха. Тревожность даже не заметила, что у него на самом деле получалось отодвигаться.

— Четыре.

Вторая ладонь отправилась вслед за первой. Разве что, Радость на неё наступила перед этим, желая сделать как можно больнее. Скопившиеся обиды и разногласия вытекали в то, что происходило сейчас. Во все эти трупы и кровь вокруг.

— Пять.

Тревожность пересилила себя, чтобы не зажмуриться и не зашипеть из-за чужой боли. Лезвие вошло между ног страха. Он попытался, даже почти успел, свести ноги, пока топор опускался, из-за чего топор вошёл только глубже. Страх выгнулся дугой. У него закончились силы кричать.

Слишком много крови утекло. Его глаза медленно закрывались. Тревожность надеялась, что из-за этого Радость остановится.

— Шесть.

Какие-либо чувства покидали голос Тревожности. Она просто продолжала тупо смотреть, не в силах отвести взгляд ни на секунду. Даже зрачки застыли на одном месте.

Она уже не видела, куда приходились удары. Этот, кажется, был в грудь.

— Семь.

Широкие глубокие раны на груди образовали крест. Оголились сломанные кости и пробитое лёгкое, но ненадолго — всё заволокло струящейся тёмной кровью. Дыхание прекратилось единомоментно.

Никаких попыток организма хвататься за жизнь. Он просто сдался.

— Восемь.

В бездыханное тело топор вошёл как по маслу. Горло оказалось раскурочено и вскрыто. Радость, не доставая лезвия, сделала слабый удар ещё раз, силясь отрубить и голову.

— Девять.

Это был ещё один удар по шее, но гораздо сильнее предыдущего. У неё появилась идея-фикс, и Тревожность видела это невооружённым взглядом. Голова должна была оказаться в руке у Радости.

— Десять.

Тревожность шумно выдохнула и опала на пол. Она легла на бок и свернулась калачиком.

Голова покатилась по полу в противоположную от Тревожности сторону. Она успела увидеть только то, что Радость подняла его за волосы. Тревожность закрылась руками, зажимая уши запястьями.

Она даже не пыталась размеренно дышать, просто потому что это было бесполезно. Очевидно, что устный счёт не помог побороть нервный срыв от слова совсем.

То, что надо было считать, довело Тревожность до  края. Она могла только лежать и скулить. Она желала находиться где угодно, но только не здесь. Даже на дне озера Убеждений, без единого пузырька кислорода, было гораздо лучше. Спокойнее и умиротворённее. Плескаясь и задыхаясь, Тревожность чувствовала бы себя гораздо лучше.

Сквозь толщу воды она слышала голос Радости, но не смогла понять ни слова. Сжалась только сильнее, будто это могло как-то спасти Тревожность от того, чтобы не запачкаться в грязи. Но в этом плане была слишком явная ошибка: руки и так были в крови по самый локоть.

Кажется, поняв, что её не слышали, Радость села рядом. Она хотела обнять и утешить Тревожность, и уже даже дотронулась до её плеч. Она ожидала чего угодно, но не той реакции, которая последовала.

— Не трогай меня! — завизжала во всю глотку Тревожность, ударив её по рукам. Она села, пытаясь отползти хотя бы на пару сантиметров. — Не трогай! Чудовище!

Последнее слово было сказано тихим, хриплым и низким голосом. Оно звучало как приговор.

Тревожность ошалело глядела на растерянную Радость. Вторая так и осталась сидеть, не делая и даже не предпринимая никаких резких движений. Лишь смотрела в ответ, пытаясь понять больным безрассудным перевозбуждённым воспалённым мозгом, что она сделала не так.

В её представлении у них были одни и те же цели и ценности. Тревожность не стала бы делать то, что считала чудовищным варварством, если бы сама не хотела этого.

Радость это поняла бы и приняла. В любом случае, она не тронула бы Тревожность ни при каких обстоятельствах.

Поэтому и переспрашивала, сделает ли Тревожность для неё что-то. Не согласись она привести Страха и Зависть, Радость только кивнула бы и сделала всё сама. Просто она рассчитывала на добровольную помощь.

Тревожность шокированно проморгалась и жалобно нахмурилась. Она поняла, что только что сотворила.

Ей точно конец.

— Милая, — заговорила Радость, и Тревожность подавила в себе рвотный рефлекс. — Я думала, что ты тоже этого хотела, — обречённо сказала она. К Тревожности она не прикасалась, и даже не думала этого делать. Хотя та так держала руки на собственных плечах, как когда хотела, чтобы её прижали к себе и приголубили. — Милая моя.

— Не зови меня так, — прошептала Тревожность, и по спине Радости пробежала крупная дрожь.

Радость послушно опустила глаза и кивнула, оставляя Тревожность в покое. Её хотелось крепко обнять и успокоить, заверить, что всё будет хорошо, и всё происходящее — единственный правильный выбор. Райли для полного счастья и нормальной жизни не нужны были другие эмоции. Радость бы помогала ей улыбаться и не чувствовать огорчений и боли, а Тревожность своими гениальными планами привела бы их девочку к успеху во всём, чего бы она только захотела.

Остальные только мешались.

Она ещё пару раз кивнула, будто что-то поняла для себя. Поднявшись на ноги, Радость безразлично отряхнула платье и молча ушла к пульту. Райли всё ещё снился сон, а поэтому нужно было за ней присмотреть. Чтобы с утра у неё не было плохого настроения.

Хотя, теперь его никогда не будет.

Тревожность проводила её взглядом и окончательно осела на пол. Она закрыла глаза ладонью, силясь перестать плакать и скулить хотя бы на минуту. Ей раньше было неведомо чувство жалости к себе, но теперь Тревожность его познала.

Она взглянула на самосознание Райли, что было совсем рядом. Теперь оно не менялось и не издавало звуки так часто, как раньше.

В нём сменялось всего два тезиса. И оба были крайностями, с которыми Райли будет вынуждена жить. “Я хороший человек” — голос умиротворённый, линии самосознания плавные, нежно-голубого цвета. Олицетворение Радости. И злополучное “я никуда не гожусь” — интонация отчаянная, грани ломанные, цвет чересчур уж грязный даже для такого ничтожества, как Тревожность.

— Ох, нет-нет-нет, — протараторила она и еле поднялась, опираясь и на ноги, и на одну из рук, чтобы точно не упасть. Тревожность подошла к самосознанию и остановила ладонь в сантиметре от неё. Стоило ли её трогать? — Райли, — выдохнула она и всё же слегка коснулась корней, когда цвет сменился на голубой.

“Я достойный человек”.

Тревожность отшатнулась от самосознания и положила руки себе на грудь. Традиционного и привычного слова “хороший” словно никогда и не было.

И голос Райли звучал столь уверенно, что становилось жутко.

Если главная эмоция так изменилась, что это повлияло даже на самосознание Райли, то было по-настоящему страшно от мысли, как изменилась Радость. Тревожность уже не знала, сможет ли её так называть.

Между людьми, которые считали себя “хорошими” и “достойными” была очень большая разница. Главное, чтобы Райли из-за этого не перевернула свою жизнь с ног на голову. Вероятно, им придётся брать контроль над пультом даже в те моменты, когда Райли не будет их звать.

Тревожность посмотрела в сторону пульта, за которым стояла Радость. Она безинициативно жала какие-то кнопки, изредка поднимая голову к экрану.

Выглядела абсолютно нормальной. Всего лишь какой-то расстроенной. Так случалось, когда они с Тревожностью ссорились из-за неподелённой мелочи, или когда другие эмоции в упор её не воспринимали. Простое разочарование, которое лечилось извинениями или чашкой горячего чая. В самых тяжёлых случаях ей требовалось посидеть в массажном кресле Тревожности.

Она поджала губы и отвернула голову, желая абстрагироваться от стоящего вокруг смрада мёртвых тел. Вся кожа покрывалась мурашками из-за осознания того, что это придётся убирать собственными руками. Перетаскивать все трупы в одну общую кучу, а затем с трудом придумывать, куда их деть. Вряд ли Радость об этом задумывалась — наперёд она никогда и ничего не просчитывала.

— Радость, — тихо позвала Тревожность. Та сразу повернула голову, смотря заискивающим растерянным взглядом. — А… почему ты оставила меня?

— Что ты имеешь в виду? — непонятливо нахмурилась Радость и повернулась уже полностью. — Я бы никогда в жизни не сделала тебе больно, — не сомневаясь, сказала она. Даже голос не дрогнул, как временами, когда она врала или оправдывалась.

— Но ты сделала, — мрачно ответила Тревожность и нахмурилась.

— Чт…

— Не физически, Радость.

Тревожность снова упёрлась взглядом в самосознание Райли. Она предпочитала смотреть на то угодно, кроме Радости.

Вид её девушки в крови, которую она и не думала смыть, пробирал её до костей. Она чересчур спокойно относилась к тому, что этот зал и ближайшую спальню заполняли трупы их друзей. Сама Тревожность дёргалась от того, что могла невзначай посмотреть на свои руки, а Радость, залитая с головы до ног, абсолютно не подавала вида. Только изредка поправляла короткие волосы, слипшиеся из-за чужой высохшей крови. Просто потому что мешали, а не потому что было мерзко или противно.

— Мне… жаль? — не нашлась, что сказать, Радость.

Это звучало и было искренним, но слишком неподготовленным.

Радость никогда не умела извиняться вслух, тем более за такой ужас. Она просила прощения иначе — уютными прикосновениями, маленькими подарками, поцелуями в лоб или скулу, и тем, что целую ночь не перетягивала одеяло на себя.

Тревожность неопределённо качнула головой. Она не знала, как реагировать в этой ситуации на что-либо.

Она не может и мимолётно взглянуть на тела. Что уж говорить о том, чтобы их убирать и куда-либо передвигать. О трупах Зависти и Ностальгии она даже думать боялась, но их образы крайне настойчиво и агрессивно просачивались в голову. Будто червь-паразит, поселившийся там навечно. Въелся и вгрызся в мозг так, что Тревожность ощущала это физически.

— Я пойду в душ, — тихо оповестила Тревожность и провела пальцами по самосознанию, слыша в ответ “я никуда не гожусь”. — Когда я вернусь, я хочу, чтобы здесь было чисто.

— Конечно, милая.

— Больше нет, — бросила она прежде, чем уйти.

Тревожность не чувствовала совершенно ничего. Её отпустило абсолютно всё, что когда-либо держало. Ей просто хотелось в душ. А затем встать у пульта и работать весь день, ведь Райли безоговорочно в ней нуждалась.

Только бы Радость была где-то подальше. Сделала бы уборку, или работала на другой стороне пульта, чтобы Тревожность её даже не видела.

Её тошнило от одного взгляда на Радость, что уж говорить о прикосновениях и поцелуях. Даже работать вместе, похоже, окажется адом.

Тревожность почти успела закрыть за собой дверь в ванную, но её окликнули. И она была бы почти искренне благодарна, что по имени, а не прозвищем. Она нехотя обернулась на голос Радости, смотря на неё затравленным уставшим взглядом.

— Что? — поторопила Тревожность, когда через несколько секунд не последовало продолжения фразы. Было заметно, что Радости невыносимо стыдно продолжать.

— Ты… ты ведь всё ещё любишь меня?

Обе девушки вздрогнули, когда этот вопрос прозвучал.

Тревожность задумалась, опустив взгляд в пол. Она ожидала услышать извинения, оскорбления, раскаивание или хотя бы громкие истеричные отказы от уборки, ведь “она и так сделала всю работу”. Но этот, казалось, простой вопрос, застал её в тупик.

Обычно это спрашивала Тревожность. Малейшая оплошность, промашка — и она уже смотрела на Радость щенячьими глазами, пытаясь разузнать, перешла ли она какую-то черту.

Она в этот раз должна была отвечать. И, что удивительно, у неё не было ни малейшего сомнения, что ответ положительный.

Но видеть Радость, касаться её, целовать, спать в одной постели, есть приготовленную её руками еду или пить заваренный чай, Тревожность категорически не хотела. Что угодно, только не это.

Определённо точно любила. Просто ей надо было об этом подумать.

Она потрясла головой, где-то на подкорке сознания понимая, что это не должно выглядеть, как отказ. Вдобавок она пожала плечами, и только после этого скрылась за дверью.

Сбросив платье и нижнее бельё, Тревожность ступила под горячий душ.

Кровь смывалась с её волос, лица, шеи, нежных веснушчатых ключиц и плеч. Вода, почти кипяток, обдавала её торчащие маленькие кудри, оставляя на них кровоподтёки, но тут же смывала их. Запахи уходили с её тела к её тонким кривым ногам, затем оказываясь в сливе. Больше никакой крови, мочи, дерьма и рвоты.

Впервые за эту ужасную ночь Тревожность смогла вдохнуть полной грудью.

Вода струилась по её телу, даря желанное очищение. Она откинулась спиной на стену душа и закинула голову, позволяя себе просто ни о чём не думать. Разве что о том, что нужно найти в себе силы помыть голову хотя бы без шампуня. Лишь бы смыть всю дрожь и грязь с ярких рыжих кудрей и перебороть желание их отстричь.

Тревожности удалось настолько расслабиться, что она даже не услышала, как дверь открылась.

Когда отодвинулась шторка — она незаинтересованно открыла глаза. Теперь она точно знала, кто это. Больше не осталось вариантов, кто ещё мог нарушить её покой.

Они остались лишь вдвоём.

Обычно, при виде обнажённого тела Радости, Тревожность покрывалась пунцовым румянцем с головы до пят и застенчиво улыбаясь. В этот раз Тревожность только убедилась, что у неё не было оружия, и вновь закрыла глаза. Ей просто нужен был отдых. Моральный и физический.

Когда руки Радости оказались на тощей талии, а губы — на шее, Тревожность откинула голову ещё сильнее, подставляясь. Она не трогала в ответ, но позволяла трогать себя.

Её глаза были закрыты. И под закрытыми веками оно не видела страшного монстра, который завладел её девушкой.

Но когда ладони с талии поползли ниже, а губы оказались уже на груди, целуя один из сосков, Тревожность с громким стоном её остановила. Схватила за запястья, сильно сжимая, и нехотя раскрыла глаза.

Перед дней правда была Радость. Её милая и чудесная Радость.

— Я хочу побыть одна, — прошептала Тревожность без тени злобы. Радость поцеловала её в лоб и коротко кивнула.

Им обеим требовалось успокоиться.

Тревожность никогда её не простит и не сможет воспринимать, как прежде. Это было невыносимо, но она точно любила Радость. И никогда от неё не отвернётся. Сделает всё, чтобы вернуть прежнюю Радость.

Ей могло не хватить на это времени. Ведь вряд ли Райли выдержит долго с ними у пульта.

Ещё один лёгкий поцелуй в губы, и Радость закрыла за собой шторку в душе.

Вряд ли всё будет прибрано к тому моменту, как Тревожность решится отсюда выйти. Она просто надеялась, что это будет так. Она будет рада даже тому, что ей останется только помыть пол от крови. Ей стало уже так всё равно, что она была готова принять в этом участие.

В новых условиях нужно будет как-то жить.

И делать это опустошённой — гораздо проще.