— Так чего же ты хочешь, Сузуне? — повторяет он горячим шепотом в мое ухо. И я клянусь, внутри него сейчас язвительно хихикает дьявол.

Черта с два я скажу это вслух, черта с два…

Кукловод добивается, чтобы я просто об этом думала.

«Тебя». — Он наслаждается, видя меня такой, но я знаю: ему нужно больше.

И мне тоже.

Что-то внутри ворчит, что надо бы покончить с этим издевательством и оттолкнуть наглеца, ударив по щеке. Бить, бить, кричать много матерных и ноль — по существу, ведь — конечно, продолжай изводить меня, любимый, продолжай вжимать меня в чертову стенку, сводя с ума взглядом, дыханием, существованием, я буду посылать тебя и течь как последняя…

Защитный механизм нуждается в ремонте.

Защитный механизм летит на хуй.

Больше всего я боюсь, что Киётака может уйти.

Мое запястье болит, сжатое над головой сильными мужскими пальцами, но обездвижено все тело, способное разве что позорно дрожать.

Отпустишь меня — пожалеешь.

Уйдешь — не прощу.

Сердце колотится так, что кружится голова. Шум тяжелого дыхания уже нельзя ни на что списать. Я чувствую щекой тепло его кожи, чувствую ровное дыхание из тонких губ, отчего желание их коснуться усиливается до предела. Он делает все, чтобы разжечь мои поганые желания, но не дает поводов их воплотить.

О чем ты думаешь, долбаный Киётака? Почему столько эмоций, и все они — лишь у меня?

Я устала тебя забавлять. Устала, устала…

Сжимаю губы от злости — прекрасного, справедливого чувства, которое придает мне смелости для рискованных действий. Рука, которую я тяну к Киётаке, дрожит, как при наркотической ломке, но все же удается обхватить ладонью его затылок и резко сжать пучок волос пятерней.

Закусываю губу от странного чувства предвкушения, затем оттягиваю его волосы назад, вынуждая отстраниться от моего лица и посмотреть в упор.

Взгляд, как обычно… Стоп, нет. Его лицо определенно выказывает что-то новое. Какая-то эмоция, которую я еще не видела, проскальзывает — возможно, даже в тайне от него.

Я хочу разжечь ее до предела.

Есть только один вариант, дающий хотя бы процент успеха — это на процент больше, чем все остальные. И безусловный повод отдаться на произвол своим порочным желаниям.

Как же страшно. Волнительно. Чертовски радостно и самонадеянно. Я резко дергаю его волосы, накручиваю на пальцы, не в силах держать в себе свои горячие эмоциональные пляски.

О господи, его губы так неудачно подставились под мой взгляд. Они едва, но напряжены. Ч-черт. Если я потеряла контроль над собой, то почему я все еще держусь?

Киётака переводит взгляд, я — тут же отворачиваюсь, краснея.

Боже, нет, ты все неправильно понял, я вовсе не пялилась на твои губы, думая о неприличных вещах, я не хочу ничего такого, мне просто…

Просто дьявольски это нужно.

Сильная, независимая Хорикита складывает оружие и исчезает под обломками собственной крыши. На сцену выходит глупая Сузуне, опасная тем, что потеряла рассудок. Влюбленная сумасшедшая девочка, для которой последствия — пустой звук. Бракованная кукла.

Это ее лицо обращается к зачинщику хаоса, а во взгляде нет и толики страха, как и других намеков на здравый смысл. Это она притягивает лицо Киётаки к себе и чувствует себя способной подчинить мир, когда прислоняется своими губами к его.

Щелк — в голове. Предсмертный вопль рассудка доносится максимально некстати. Он приказывает отстраниться и беспощадно стыдит, заставляя отвернуться и по уши залиться краской.

Я только что его… он же мой первый… я сделала это САМА…

А-а-ах.

Моя рука, до этого держащая его голову, ослабленно падает. Вторая, сжатая за запястье, — и она тоже.

Что? Киётака решил меня отпустить?

Почему?

Что в его голове?

Что будет дальше?

Отпустишь меня — пожалеешь.

Теперь рассудок окончательно сдох.

Глупая Сузуне должна была оставаться в клетке, а не смотреть сейчас дико, словно вот-вот набросится — впрочем, зачем это лишнее «словно»…

Я обхватываю его лицо ладонями и резко прижимаюсь, завлекая в новый, настоящий, поцелуй.

Больше ничего не мешает сигануть в давно расставленную ловушку.

Уверен ли ты, Кукловод, что эта ловушка сможет меня сдержать?

Я сделаю, как ты хочешь. Попаду в твои сети, чтоб разорвать их к чертям.

Этот поцелуй в тысячи раз смелее прошлого. Я обхватываю щеки Киётаки сильно, собственнически, направляю лицо ближе к себе и крепко впиваюсь в его губы своими. Внутри взрывается ядерная бомба — осторожно, неконтролируемый выброс дофамина! Чувствую «лаконичный» ответ на свою страсть, Киётака скользит по моим губам, невыносимо приятно обжигая их и все тело. Приоткрывает рот, явно провоцируя. Зараза. Конечно, я поведусь.

Голова кружится, будто употребила что-то запрещенное.

Запрещенное.

О да, эта характеристика сейчас подходит как нельзя кстати.

Страх, кажется, еще где-то попискивает, но он не властен над вспыхнувшим азартом.

Я проталкиваю язык меж зубов Киётаки, и он машинально отвечает, касаясь языком моего, наглея в действиях синхронно со мной. Мозг выходит из игры, доведенный до капли очередным надругательством над правилами. Ладони сами соскальзывают от лица к шее, затем — к плечам, оглаживают рельефы рук, спускаясь все ниже.

«Полегче, Хорикита».

Нет.

«Ты только начала, Сузуне».

Говорят, при поцелуях принято закрывать глаза? Киётака не закрывает, я — тоже, я желаю запечатлеть в памяти все, что сейчас творю, все, что получаю в ответ.

Потому что это может не повториться.

Потому что если на его лице дрогнет хоть что-то, я не имею права это упустить.

Хватаю за бедра, подталкивая к себе. Ощущаю громкое, частое биение. Сердце… неужели у него есть? Есть, еще как, и оно, вашу мать, не стучит, а прямо-таки колотится. Господибоже. Я… я пробила эту каменную стену? Самую тонкую, первую из тысячи, но все же.

Киётака крепко хватает меня за талию.

Наконец-то.

Жар от его грубых действий разносится по всему телу.

Что происходит? Почему так страшно?

Я вздрагиваю, останавливая движение губ — будто затормозила перед самым обрывом.

«Ты все испортила, дура!» — ругаю себя, но Киётака, вероятно, воспринимает эту заминку как нелепую случайность (все верно, гений) и без тени сомнений возобновляет поцелуй. Замечаю, какие горячие его губы, когда те вновь обхватывают мои, немеющие от настойчивых движений. Углубляя поцелуй, заставляя наши языки сплетаться, Кукловод отбирает ведущую роль — и в голове проскальзывает надежда, что он тоже теряет контроль…

Киётака закрывает глаза. С прикрытыми веками его спокойное лицо впервые кажется нежным — что с грубостью движений сочетается дьявольски хорошо.

Он накрывает ладонями мои лопатки, толкает бедрами, вжимаясь в меня. Какое нахальство, какой разврат, продолжай! А еще… В низ живота что-то упирается — незнакомое ощущение, но, черт подери, ситуацию не просечет только полная бестолочь.

Тело покрывается мурашками. О-ох. И что делать теперь? А вдруг... это просто что-то в кармане? Боже, не глупи, у него стоит с вероятностью девяносто девять процентов.

Но это все еще не сто. И лучше провалиться под землю, чем не докопаться до истины.

Я скольжу рукой к его паху и, нащупывая, слегка сжимаю.

Мое бледное лицо вмиг заливается краской.

О да. Там тверже любого моего принципа.

Миг спустя машинально одергиваю руку, отстраняюсь и разрываю поцелуй. Затем — робко поднимаю взгляд.

Киётака распахивает глаза. Смотрит как-то… не очень уверенно?

— Ты испугалась? — тихо спрашивает, отпуская меня.

И загоняет в очередную в ловушку.

Испугалась? Определенно. Сказать правду? Нетнетнет…

— Н-ну, — боже, какой изящный, а главное, мудрый ответ. — Н-ну-у-у… — повторяю в доказательство остроты своего ума.

А потом смущенно отворачиваюсь. Зачем-то переплетаю свои дрожащие пальцы.

— Я… — начинаю робким, почти что писклявым голосом. — К-киётака… — Он и так все понимает, что толку молчать. — Я… ну… не против.

Последнее — шепчу, вновь поднимая глаза.

— С-сузуне… — что-то загорается в его голосе.

А все мои слова застревают в глотке. Мысли останавливаются. Тело замирает, и только бешеный стук сердца напоминает о том, что я все еще здесь.

Я… нет, мы в точке невозврата.