Киётака кладет ладонь на мою щеку, настойчиво обращая лицо к своему. Я смотрю на него сверху вниз, робким потерянным взглядом — веди меня, я знаю, ты все сделаешь правильно — и он ведет, больше не мучая принятием решений.
Временно не мучая.
Кукловод всегда знает лимиты своей пешки и выжимает из нее все, что может и хочет.
Как же это, сука, заводит.
Покерфейс-кун сам не представляет, насколько горячий сейчас его взгляд. Он непритворно воодушевлен. Пусть даже это — не более, чем похоть девственника в пубертате. Похоть, которую он не собирается укрывать или сдерживать.
Киётака грубо разрывает мои скрещенные пальцы, чтобы снова вдавить в клятую стену. Хватая за талию, вовлекает в жадный, отчаянный поцелуй. Эрекция ощущается слишком явно, когда он вжимается в меня, давай, продолжай, и пусть твоя каменная крепость взорвется от грязного влечения, если оно — ко мне.
Я хочу, чтобы главный манипулятор Кодо-Икусэй трахнул меня на обломках собственной крыши.
Киётака отрывается от моих онемевших губ. Напряжение между нами усиливается, и глубокий поцелуй уже не кажется чем-то серьезным. На его лбу — испарина пота, в нем самом — неодолимое намерение зайти дальше. Абсолютно правильное и желанное намерение.
— А-ах!
Шею обжигает легкий, влажный след. Горячие губы мелкими поцелуями рисуют дорожку вниз.
Хочу еще, еще ниже. Господи, убери чертов воротник…
Новый импульс волнения одновременно сковывает и рушит очередной барьер.
Мы понимаем друг друга без слов.
Киётака дергает за ленточку бантика, затем — расстегивает верхнюю пуговицу. Сильно оттягивая край воротника, целует снова — чуть выше плеча. Тело содрогается, покрываясь мурашками.
— Да, да, здесь…
Боже, какой позорный приторный голосок! Заливаюсь краской и рефлекторно сжимаю губы.
Киётака шепчет прямо в ухо:
— Раз ты так просишь, Сузуне.
Самодовольно, с ума сводяще, бесяче, страстно — сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Просто давай уже, не томи, боже, он снова касается того самого места, где было чертовски хорошо, и послушно задерживает ласки. Целует, играет языком — нежно и аккуратно, даже сейчас помня о том, что нельзя оставлять следы. Ведь такое сотрудничество между нами должно оставаться в тайне. Мягкие волосы приятно щекочут мое лицо. Даю себе волю зарыться пальцами в них, наслаждаясь глупой иллюзией контроля, каждая секунда которой — на вес золота. Толкаю голову, задавая направление вниз — Киётака резко перехватывает руку, тут же прекращая ласки, и переводит взгляд на меня.
Вздрагиваю.
Иллюзия с треском рушится.
Своим крепким хватом он быстро дает понять, кто здесь главный. Ну конечно же ты, это всегда ты, Кукловод, давай же, дергай за ниточки, покажи, на что способны твои пальцы… Черт подери. Мое возбуждение снова дает о себе знать.
— О-ох!
Инстинктивно вскрикиваю, мгновение спустя — понимаю, что Киётака берет меня на руки, мгновение — оказываюсь поваленной на кровать.
Как же сильно я его разозлила! Хотя нет. Тут явно не злость. Я смотрю на него в упор, он — оглядывает меня, оценивая, какую позу он заставил принять мое тело.
Имей меня полностью.
Мои руки раскиданы по обе стороны от головы, рубашка — слегка расстегнута, ноги — раздвинуты, прям перед его непоколебимым силуэтом. Разгоряченное тело ноет от жажды прикосновений, приторный, помутненный взгляд провоцирует на непристойные мысли. Делай со мной все, что желаешь, только желай.
Киётака выглядит озадаченным, но довольным — безусловно, сразу все схватывает. Ничего не говоря, он снимает пиджак, а я понимаю, как резко мне становится жарко в своем. Но тело почему-то не хочет двигаться, и я продолжаю наблюдать, как он ослабляет галстук, кидает его куда-то, затем принимается за рубашку.
Одна, вторая… С пуговицей на моем воротнике он справился гораздо быстрее. Я наблюдаю за его пальцами, словно зомбированная. Минус пуговица — приоткрывается рельефная грудь, минус пуговица — и вертикальная линия пресса… Изумительное начало. Еще, еще, расстегивай дальше. Вот-вот… Я должна увидеть картину полностью. Все мускулы прекрасно сложенного мужского тела, которые раньше я могла увидеть лишь через ткань. Господи. Нельзя так издеваться над моим воображением…
Его руки резко затормаживаются. Я пошутила, можно, только сними уже треклятую рубашку.
— С тобой все в порядке, Сузуне? — внезапно интересуется он.
Тьфу.
Резко возвращаясь в реальность, с ужасом понимаю, насколько жадным взглядом я смаковала, как он раздевается. Хорошо хоть, слюни изо рта не потекли.
— Выглядишь, будто у тебя жар, — добавляет Киётака без тени улыбки, хотя ясно, этот поганец не просто иронизирует, он откровенно ржет.
Ну конечно, мать вашу, в порядке, меня просто уложил на кровать мой одноклассник, который раздевается, чтобы заняться со мной сексом.
Со мной все в порядке, это с тобой что-то не так.
С тобой всегда было что-то не так.
И именно поэтому я лежу сейчас перед тобой, вся такая размякшая и томная влюбленная дурочка.
— Ага, мне жарко, — первое, что приходит в голову. — Ты очень наблюдательный, Киётака, — добавляю с сарказмом.
Бесит, неужели нельзя даже сейчас обойтись без гребаных провокаций? Он всегда это делает, и только сейчас — так очевидно.
— Мне жарко, — повторяю зачем-то снова. — И поэтому я сниму пиджак.
Очевидно, черт возьми, однако от осознания проблемы мои ответы не становятся менее идиотскими.
Но, какую бы ахинею я ни сморозила, за сказанное нужно нести ответственность.
Приподнимаюсь, садясь напротив него, хватаюсь за пуговицу на пиджаке — успокойся, Сузуне, это пока еще просто пиджак — расстегиваю ее, другую, остальные.
Выгляжу даже… не жалко. Браво, черт возьми, испытание пройдено.
— Фу-ух, — выдыхаю облегченно, отбрасывая пиджак, и поднимаю взгляд на Киётаку. Вернее, пытаюсь поднять. Но взгляд упрямо соскальзывает туда, где раньше была рубашка.
Черт, черт, черт. Снова — на те же грабли. Миссия провалена. И нет, я не собираюсь исправляться. Телу становится еще жарче, чем было до этого. Всплеск паники заставляет бегать взглядом по разным точкам — какая интересная, блять, комната, не то, что полуголый идеальный бессовестный ты.
Обеим рубашкам сейчас не место на наших телах. Но не могу же я оголиться раньше него?
Что делать, что делать…
— Давай ты первый снимешь рубашку, — о да, конечно, прямота — лучший выход. — И вообще, мне некомфортно, что ты стоишь там далеко, сядь рядом на кровать.
Некомфортно, да? По-настоящему некомфортно становится после этого неказистого предложения. Оно похоже на самое идиотское признание, а признаваться — страшно и стыдно. Пока я схватываю тысячный бесполезный нервяк, Киётака преспокойно садится на кровать, напротив меня, и, удерживая свой гребаный покерфейс, избавляется от рубашки полностью.
«Ну как?» — говорит его пронизывающий взгляд, либо это я своими эмоциями искажаю реальность. Но даже без эмоций эта совсем-никакого-спорта фигура обречена ловить пожирающие взгляды девушек и зависть парней. Его живот — не тощий, но ни намека на лишний жир. Четко прорисованные линии пресса, складывающиеся в аккуратные кубики.
Я не могу оторвать взгляд, каким бы мерзким он ни был. Нравится, да? Прагматичная показушница течет как сучка. Давай, скажи подобную гадость, чтобы снова заставить краснеть. За то, что неумолимо хочется приблизиться, прижаться, погладить. Почувствовать жар кожи, изучить каждый сантиметр — руками, губами, собственным телом. Косые мышцы видны лишь наполовину, скрываясь за поясом штанов, я ведь могу увидеть их полностью, если только…
— Твоя очередь.
А-ах. Монотонный, бесчувственный, любимый голос вырывает из горячих фантазий.
— А?
Пытаюсь понять смысл сказанного — получается быстро.
— Снимай рубашку, Сузуне.
Уточнять не нужно, он знает, но мое имя из уст Кукловода звучит как заклинание для повиновения. И чем очевидней моя готовность ему подчиняться, тем сильней хочется выражать нежелание и дерзить.
— Ох, ну если ты так хочешь!.. — закатываю глаза.
— Очень хочу, — отрезает он.
И этот властный тон бьет разрядом по телу. Я знаю, черт возьми. Не нужно было отвечать. На самом деле, охуеть как нужно. Дерзость закончилась, капитулировалась и сдохла.
Р-раз пуговица…
И я понимаю, что на самом деле никогда не буду готова.
Спонтанная паника вновь сводит меня с ума. Руки дико дрожат — черт, Сузуне, успокойся! — отчего преодолеть пуговицу удается с трудом. После пары глубоких приглушенных вздохов я все же начинаю справляться с тяжелым испытанием… Но следующая пуговица открывает вид на белье. Опускаю глаза, но все равно чувствую этот пристальный взгляд, следящий за оголяющимися участками моего тела. Хватит, засранец, отвернись, хотя бы на время, пожалуйста…
Хватит, Сузуне. Твоя трусость — вот, что по-настоящему стыдно.
Сказав себе это, я быстро расстегиваю оставшиеся пуговицы и снимаю рубашку, грубо отбрасывая куда-то. Решаюсь на него посмотреть — пусть и очень испуганным взглядом.
— Сузуне, — говорит он приглушенно. — Мои фантазии насчет тебя сейчас сожрут мозг.
Я заканчиваюсь как homo sapiens, когда ловлю себя на мысли: "Вау, как романтично!" вместо "Какая жалость" (какая жалость). Господи, эта дрожь в его голосе… Ради нее можно свернуть горы и даже раздеться до нижнего. И даже…
Фыркаю напоказ, хотя внутри становится очень жарко. Я и правда ему нравлюсь… такой.
— Твой мозг слишком ценный ресурс! — заявляю первое, что приходит в голову, хватаясь за шанс показаться смелой. Смущенная до максимума Хорикита Сузуне — забавное зрелище, да, Кукловод? Только вот засунь в задницу свои провокации, я не хочу тебя развлекать.
Но он не выглядит разочарованным. И я, вспомнив мгновение ранее, понимаю, что моя «искрометная фраза» на деле — полная ахинея.
Я опять облажалась, пытаясь кого-то из себя построить. И мало успокаивает, что он давно принял меня такой.
Киётака подбирается ближе, толкает, вдавливая в матрас, сам оказывается в горизонтальном положении сверху. Затем — хватает за подбородок, принуждая посмотреть ему в глаза.
— Тогда мне лучше их воплотить.
Смелое заявление. Он словно достает эту банальщину из самого сердца. Ведь как объяснить, что в его невыразительной речи столько страсти, что перехватывает дыхание? А мой организм сковывается тревогой и вместе с тем неудержимой жаждой.
«Делай, что хочешь», — мысль, которую не решаюсь озвучить. Все равно ему побоку. Он завлекает меня в очередной поцелуй, а руками начинает мять мою грудь. Нахально, собственнически, почему-то заставляя грудную клетку вздыматься, а меня саму — радоваться энтузиазму, с которым он предается процессу. Я понимаю, что случится дальше. Не удивляюсь, не противлюсь, когда он скользит пальцами за спину и расстегивает бюстгальтер. Только вздрагиваю с непривычки.
Все, что сейчас происходит — непривычно. И только сегодня это — абсолютно правильно.
Киётака нежно оглаживает мои плечи, затем — стягивает лямки бюстгальтера. Ощущаю, как медленно оголяется моя грудь. Волна смущения вновь пробегает по телу мурашками и заливает щеки румянцем.
— Киё… — пытаюсь что-то произнести, когда понимаю, что моя грудь полностью обнажена. Смотрю на затвердевшие соски, ощущая на них чужой пристальный взгляд, а потом — пальцы, зажимающие их и покручивающие до боли. Легкой и невыносимо приятной боли.
— М-м-м…
Стыдливо поджимаю губы, приглушая стон. Тело содрогается, непроизвольно выгибаясь. Откидываю голову назад, прикрываю веки — отчего прикосновения его пальцев ощущаются еще ярче.
Этот неисправимый подлец намеренно заставляет мое тело показывать самую непристойную сторону, а меня саму — внутренне вопить от осознания, как уязвимо я сейчас выгляжу без одежды и самоконтроля.
И хорошо, что с закрытыми глазами я могу забыть его непоколебимую мину. Но не его самого. Как бы неловко ни было, самое ценное в моем удовольствии — то, что его вызывает мой неподражаемый, простигосподи, любимый. Неважно, зачем — он старается это сделать.
Выкусил, Киётака? Здесь и сейчас ты стараешься для меня. Молодец, продолжай в том же духе, я буду покорной ровно столько, сколько ты выдержишь.
Господибоже — головокружительным импульсом, распространяющимся по всему телу, когда ощущаю мокрое скользящее движение языком по ареоле.
— Господибоже… — звучным, томным шепотом, когда сосок обволакивают горячие губы.
Бедра сами прижимаются друг к другу, очень показательно ерзают. Легкие покусывания меняются нежными движениями языком и обратно, а другой сосок Киётака ласкает рукой. Эти ощущения доводят до эйфории настолько же, насколько мучают мое вожделеющее нутро, требующее скорейшей разрядки.
Он реально этого не замечает или просто по-садистски наслаждается?
Так нечестно. Я не могу ничего сделать. Я не посмею ничего сделать.
И поэтому сделаю.
Приподнимаю ногу, напрягаю ступню, проводя кончиками пальцев по эрегированному члену. Аккуратно, но ощутимо.
Ауч.
Он прикусывает сосок до боли, и мой легкий вскрик синхронизируется с его шипением. С видом «ничего такого» продолжаю движения пальцами ноги. И — он резко отрывается от сосков, приподнимается и перехватывает мою ногу.
— Прекрати.
Раздраженно смотрит.
— Неужели тебе так не понравилось? — саркастично спрашиваю, на деле — немного обидно.
— Да, — коротко, четко, бездушно и как-то… неоднозначно. — То есть… — прибавляет внезапно, — не совсем. Понимаешь, если будешь так делать, я могу не… забудь, просто прекрати.
Ну-ну. Как будто у меня есть возможность не прекратить. Но в его голосе вновь зазвучали сладкие нотки неуверенности, и эти божественные запинки… слушать бы и слушать.
Киётака — не промах, почти, и дьявольское «почти» — микрошанс насильно забраться в личное. Если скажет «забудь», то забывать никогда нельзя. Если делает паузы и оговорки — он точно их не планировал. Если «я могу не» — то, о чем я подумала… М-м-м… как мило. Только попробуй вспомнить про термос.
Хитро улыбаюсь. Непроизвольно, но очень кстати. Киётака не в восторге, отчего мое сердце бьется чаще.
— Что случилось? — дразню его, изображая недоумение. — Выглядишь, как…
Обрываюсь, когда Киётака хватается за мои бедра, разводя ноги в стороны, под мое рефлекторное «О-оу!»
Резко. Неожиданно. Странно. Всё, чтоб меня перебить.
«Он теряется, испытывая сильные эмоции», — не утверждение, а пока лишь смутная догадка.
Чувствую, как расстегивается замок на моей юбке.
Задумалась, блин.
— Киё…
Договорить (домямлить) снова не получается. Юбка сползает, в считанные секунды оказываясь где-то не на мне.
— Ты чег…
Хватается за резинку трусиков, стягивая их.
— Да подожди!
Сжимаю ноги. Все идет слишком быстро, а я еще не готова. Но, дьявол, так надо, так хочется…
Он останавливается.
— Какого черта ты остановился? — кричу следом.
Дура.
— А… э… — все, что может выдавить Киётака. Але, ты же у нас гениальный стратег. Или твоя девственность так мешает быть гением?
Ах, кто бы говорил.
— А чего же ты хочешь?
И вот опять мы возвращаемся к этому противному вопросу. Но звучит он теперь не язвительно, а с искренним интересом.
— А ты? — все, что могу выдавить я.
Пауза. Киётака запускает пятерню в волосы, будто задумывается. Не над содержимым, точно. Над формулировкой.
— Хмм… ну… — «уверенно» начинает, — наверное… — хмурит брови и буравит меня взглядом, затем выдает:
— Снять с тебя все, кроме этих блядских чулок.
Чего? Шалею от столь внезапного поворота.
— Потому что твоя фигура офигительна, — его слова теперь звучат по-настоящему уверенно и бесцеремонно. — А твое сладкое личико, когда ты стонешь, — кто знал, что Хорикита Сузуне на такое способна?
Сверкает взглядом.
Ах ты ж странный непристойный дьявол! Как омерзительно. Омерзительно считать это комплиментом. Лучшим, какой он когда-либо мне говорил. Глупая, глупая Сузуне… Куда же ты катишься!
Но это ведь искренне, да? Черт, если да — то пусть говорит свои пошлости еще и еще. Ведь подкосить крышу Кукловода, заставив сорваться на такие пылкие откровения — гораздо важнее. Это бесценное удовольствие.
Скромность получает мощный толчок в сторону «нахуй». Принятие собственной порочности пьянит, но не так, как соблазн получить дозу его искренности еще и еще.
И сам он благоволительно идет мне навстречу.
Так мне кажется первые полминуты.
— М-м-м, а учитывая, что при всем этом ты ведешь себя как втрескавшаяся по уши цундере, стоит мне только потрогать тебя за душу…
Да черт тебя дери… в смысле, спасибо за ценное наблюдение. Но я больше не поведусь на провокации. Не поведусь, ни за что, выкуси…
— Заткнись! — не сдерживаюсь, все провалив.
Дерьмо.
Прислушиваясь или же просто игнорируя мой срыв, Киётака проводит пальцами по передней стороне бедра, скользя к внутренней. Чувствительная кожа покрывается мурашками под его рукой, напряжение между ног усиливается — что вынуждает с прерывистыми вздохами раздвинуть их, мол, да, сдаюсь, забирайся дальше…
— Так чего же…
— Тебя, — заявляю почти без стеснения, не сдалась, а перестала бояться. Затем тихо, но требовательно добавляю:
— Продолжай уже.
И пусть слова мои в полной мере долетят до него. Хотел ли он их? Ожидал ли? Неважно.
Кого я обманываю?
Во время признания я намеренно всмотрелась в него и готова поклясться, что Киётака вздрогнул — не только мышцами лица, но и всем телом.
И его легкий румянец подтверждает реакцию.
«Я хочу тебя».
«Сними с меня чертовы трусы».
Так и подмывает сказать, но кто знает, может, этот гений-идиот опять отвлечется на очередную подколку. Он ненормальный. Нормальные не будут так долго тянуть.
Нормальным я бы не отдалась.
— А-ах…
Чувствую нажим пальцами через мокрую ткань трусиков. Вот оно, время пришло… Киётака медленно начинает двигаться вдоль — господи, это божественно… казалось сначала, теперь же — дьявольски мучительно. Нарастающий почти до максимума кайф сводит на ноль это сраное «почти».
Слишком, слишком много ткани.
— Сними их… — шепчу молящим голосом. Уже не до смущения, не до дерзости, я буду самой послушной, лишь бы мой обожаемый сделал то, что сейчас нужно больше, чем вся вселенная.
— Хорошо, — отвечает он, больше не видя смысла меня доводить. Благослови тебя Господь.
Твоя пешка достигла лимита и заслужила награды.
Киётака аккуратно стягивает с меня трусики, а я стараюсь не думать, что моя обильная смазка запачкает постель. И когда я чувствую два пальца, ненавязчиво проводящие меж складок, бедра непроизвольно толкаются, пытаясь повторить и ускорить эти невероятные ощущения.
— А-ах! Еще, да, да… — слышу звучные стоны раньше, чем понимаю, что они срываются с моих губ.
Киётака сосредотачивает взгляд меж моих ног, словно изучая подробно отдельные анатомические особенности женского тела. Хватит. Сосредоточься на более важном.
— Быстрее... быстрее... — шепчу с мольбой.
— Да, конечно, — отвечает он с внезапной теплотой, ускоряя пальцы.Движения вдоль сменяются на круговые — дразнящие, но не задевающие клитор.
— Боже, — вырывается томно.
— Так тебе больше нравится?
— Наверное…
На самом деле, я не знаю. Отвечаю «на отвали». Потому что не могу думать. Не хочу думать. Хочу, чтоб безумие накрыло от и до, и ничего не мешало получать самую невероятную форму кайфа.
Пожалуйста, сделай все сам. Почувствуй меня без лишних вопросов. Ты же все-таки гений.
Но так приятно, что ему важно мое удовольствие.
Он задевает клитор.
— А-ах! — вздыхаю гораздо громче, очень понятно намекая задержаться в этом месте. — Да, да, здесь, — умоляюще прибавляю. — Здесь, но понежнее.
Я в шаге от того, чтобы кончить, и если Киётака сейчас будет тупить…
Не будет. Потому что это он. Тот, кого я так полюбила.
Киётака продолжает легкие идеальные движения подушечкой пальца. Ускоряется, синхронно с нарастанием громкости моих стонов.
— Господи, боже, да… — моя бессвязная рваная речь лучший маркер того, что он делает все правильно.
Сердце стучит как бешеное, кулаки со всей силы сжимают простыню, и вскоре я достигаю бурного оргазма.
Волна сумасшедшего кайфа проносится по организму. Ноги приятно покалывает, а кончики пальцев дрожат. Неописуемые ощущения в одной точке постепенно стихают, распространяясь и обволакивая теплотой все тело.
Киётака убирает пальцы. Награждает коротким поцелуем в губы, словно оставляя завершающий штрих. Затем он отрывается от меня и приподнимается до положения сидя.
Трудилась явно не я, но именно мне приходится восстанавливать дыхание и возможность думать.
Голова слегка кружится, послеоргазменное состояние напоминает легкое опьянение — которое, видимо, объясняет, почему сейчас Киётака кажется мне таким близким и родным. Остатки разума лишь позволяют ни в коем случае в этом не признаваться.
Я перевожу взгляд, замечая, как Киётака рассматривает руку, которой меня ласкал. Разводит пальцы, влажные от моих выделений, наблюдая тягучую нить между ними.
— Думаю, тебе очень понравилось, — самодовольно произносит он.
— Да… — выдыхаю на автомате. Я испытываю счастье и благодарность. Однако спасибо ему не скажу.
Иллюзия заботы и теплоты постепенно рассеивается. Я лучше той, что может беспечно расслабиться рядом с ним, а потому собираю свои мысли и выдаю:
— Ты хорошо постарался. Достаточно, чтобы я позволила тебе сделать то, что ты реально хочешь.
Неожиданно, да? Выкусил? Ты ведь не думал, что я навечно останусь мягкой и податливой? Я знаю, зачем ты сейчас старался меня ублажить. Ведь я не какая-то там… Каруизава, чтобы мной просто так пользовались. И вообще, это я все затеяла, так что пользуюсь тобой сейчас именно я. Понял? Похоть, пожалуй, единственное, в чем ты по-настоящему обычный старшеклассник. И если только это чувство тебе знакомо, я буду управлять тобой через него.
И я придумаю еще сто миллионов аргументов отдаться тебе, лишь бы скрыть:
Я просто, без всякого подтекста, этого хочу. Хочу тебя до безумия. Хочу увидеть твой член и почувствовать его в себе.
— Ты очень умная, Сузуне, — констатирует Киётака. — И это одна из причин, почему я вожделею тебя сильнее, чем любую другую.
Сильнее, чем любую другую.
По телу бьет мощнейший разряд. Я вот-вот умру от передоза гормонами счастья. Понимаю, его слова могут быть ложью, но это ничего не меняет.
От бряцания пряжки ремня перехватывает дыхание. Я остаюсь в сознании, лишь чтобы испытать то, за что готова потом вариться в котле Преисподней.