На следующий день Стефан утром так же покинул его, а Милан, взяв из библиотеки книг, расположился в просторной комнате с тремя окнами. Он точно не знал, как её назвать: слово «отдых» не вязалось с соседней частью, где хранились оружие и тренировочный инвентарь, а обозвать её спортивным залом не давал уютный уголок, полный шкафов, столиков, картин и мягких гобеленов на стенах. Поэтому он решил назвать её просто светлой комнатой.

Ближе к обеду, пока Стефан ещё не вернулся, Милан решил спуститься к реке: заодно разомнётся и подышит свежим воздухом! Лишённый каждодневных, заскорузлых на душе забот, он ощущал себя временами растерянным и даже бессмысленным. Никогда он не привык жить так беззаботно, лениво, на правах любимого гостя! Если бы не причина, его сюда приведшая, что зудела в сердце тревогой, он бы решил, будто добрался до сомнительного Рая. Рая, который выглядел вовсе не так роскошно и изящно, как его рисовали в священных книгах, но по-простому душевно и знакомо.

На берегу пахло как прежде: сладким клевером со склонов, влажной землёй, нагретыми мшистыми камнями. Ручей, прелестно живой и игривый, сегодня бликовал от сумрачного неба глубоким синим цветом. Милан, проведший у берега всю жизнь, не припомнил бы и раза, чтобы вода повторила свой вчерашний оттенок. Не только серо-голубой или дымчатый, или чёрный — ночью; а ещё огромная плеяда тех тонких изумительных оттенков, на которые способна лишь природа. Любой поток изменчив, своенравен, прекрасен в своём различии. Милан начинал ощущать далёкое, ещё призрачное сходство между водой и Стефаном, который был наделён способностями управлять ею.

«Одна минута — а кажется, будто в этой душе произошла сотня изменений…» — сонно думал Милан, устраиваясь поудобнее на тёплом валуне. Твёрдый камень буграми неприятно впивался в спину, но тело размякло от ласковых, редких поглаживаний солнца и уступило. Милан неприхотливо относился к месту для сна: изредка ему приходилось ночевать даже в гротах, чтобы переждать бурю…

Впервые во сне Милан стал кем-то другим, не собой. Понял он это не сразу — спустя долгие, вязкие мгновения сна, которые то ли бесконечно тянулись, то ли отщёлкивали, как выстрелы.

Он стоял рядом с деревом в тенистой рощице и что-то упорно вырезал на коре. Ножичек слушался плохо, выскакивал, царапал ладони. Но он, морщась и ойкая, продолжал. В голове летали бури из мыслей, опасений, надежд, страха, желания и горячечных, но таких терпких чувств. Иные пролетали ледяными призраками и заставляли руки стыть на месте, другие — разжигали страсть, раскупоривали пробку на сердце, что сдерживала её, и с усмешкой наблюдали, как этот пенистый безумный фонтан размывал всё самообладание напрочь.

«Я подросток…» — догадался Милан. Подросток, который впервые открыл в себе любовь…

Милан ещё думал, что это эпизод из его прошлого, и судорожно пытался вспомнить, какой. Но от каждой мелочи веяло незнакомым. Вокруг — сияющая зеленью весна в горах. Где-то вдалеке даже слышались людские голоса. Рощица плавно спускалась к речке. А он всё вырезал и вырезал тайные, хоть и кривоватые символы на дереве. Они расплывались в глазах, не давали выцепить ни буковки — по каким-то подлым законам снов.

Он бросал взгляды по сторонам каждые пять секунд, затаив дыхание прислушивался к звукам, при виде любого пятна или ажурной тени бросался за дерево и выжидал. Милан чувствовал, как колотилось его юное, трепетное сердце и как наивно переплеталась надежда с отчаянием. Но наконец, с постыдным — по мнению этого мальчишки — делом было покончено. Он спрятал ножичек в чехол, а его — в карман расцвеченной узорами куртки. Затем обходными тропами, перепрыгивая через выпуклые корневища старых деревьев, он ушёл из леска.

Последний миг перед тем, как картинки переключились, Милан разглядел город Марац — герой даже не покидал его каменных стен.

Следующий кадр был уже другим: берег той самой речки, что текла внизу. Мелкий галечный пляж, скромно расчищенный для купания и с пологим спуском к реке. Но сама вода невероятно холодная — это ощущалось даже издали. Милан всё так же оставался неизвестным подростком, только теперь рядом с ним стоял какой-то другой мальчик.

Взгляд не фокусировался на его лице, оно размывалось, уходило в туман, стоило только приложить усилия; хотя профиль и отдалённые черты просматривались. Ох уж эта особенность сновидений! Милан понял, что юношам не больше четырнадцати лет. У своего героя он обнаружил крепко сцепленные позади ладони, влажные и трясущиеся. Так мальчик пытался скрыть своё крайнее волнение. Ведь в таком возрасте что ни решение, ни поступок — стыд и позор на всю жизнь.

Второй же парень выглядел расслабленно, вальяжно и держался даже с какой-то самоуверенной заносчивостью — поставил одну ногу на валун и, привалившись на колено, выстругивал из веток учебные стрелы. Во рту небрежно перекатывал травинку. Видно, происходящее давно наскучило ему.

— Пойдём в следующий раз до границы Золотого леса? — спросил вдруг парень с воодушевлением, но, не дождавшись ответа, разочарованно прогудел: — А-а, тебя наверно опять не отпустят, кого я спрашиваю…

— Нет, давай сходим! — Милан впервые услыхал голос своего героя — глуховатый, ломающийся, но звенящий от волнения. — Я готов сбежать!

Его друг даже оторвался от выстругивания и посмотрел недоверчиво, а потом — с солидным, чисто мальчишеским уважением и довольно кивнул. Сам Милан это скорее почувствовал, конечно же, чем увидел.

— Что ж, вот будет настоящее приключение. А не эти прогулки по бережку, словно мы две девчонки! — парень даже презрительно сплюнул. Потом вдруг что-то вспомнил, и лицо его исказила явно уродливая, презрительная усмешка. — Кстати, о девчонках! Недавно в лесу наткнулся на дерево, где было вырезано моё имя и обведено в сердце.

Милан ощутил, какой безумной молнией страха пронзило тело его героя, и едва не подался панике, почти поверил, что они одно целое. Подростка трясло так, что вибрировали мысли и першило в горле. Только стиснутые сзади руки не дали понять, каким обманом достались ему с виду спокойные, брошенные даже равнодушно слова:

— И что думаешь?

Друг расхохотался — и не было в мире ничего злее, убийственнее этого хохота! Откровенного, издевательского, а потому самого обидного.

— Да я, по-твоему, кто, нежный комнатный цветочек? Меня даже стыдит эта надпись, я поскорее стёр её — изрезал как мог. Жаль, конечно, дерево, но оно вытерпит и вылечится. А вот моя репутация в школе — отнюдь! Но вроде бы никто не успел узнать, кроме нас с тобой… Эй, ты слышал? — друг резко оказался рядом и толкнул его в плечо. — Я тебе, между прочим, самую постыдную тайну доверил, так что смотри, не проговорись!

Милан почувствовал толчок так отдалённо и глухо, будто его тело перестало осязать и воспринимать этот мир. Пока друг говорил, по его мнению, самые безобидные и достойные мужчины слова, главный герой сна ощущал каждое их болезненное врезание в своё сердце. С каждым слогом он глубже закапывался во мрак, тесный и безнадёжный, готовый поглотить его целиком. Внутри опустело — и ядовитый туман, и печальная темнота, и горький свет, всё теперь туда могло проникнуть и заполнить до краёв.

— Как ты думаешь, кто это? — постарался сказать как можно безразличнее, даже попытался состроить усмешку. Но получилось так, будто его скривило от зубовной болезни. Друг поглядел на него с удивлением и приподнял бровь.

— Да я откуда знаю? Какая-нибудь дурочка из соседнего класса, сто процентов! Ты видел, сколько там приставучих девчонок? Наверняка одна из них. Какие же они тупицы, ну правда! — устало вздохнул он и принялся вновь вытачивать стрелу. — Они что, разве не видят, как это тупо и смешно? Ещё и меня чуть не опозорили… Эй, а ты что, завидуешь? — в голосе зазвенела усмешка. Друг растолковал его бледное, омрачённое лицо именно завистью — и Милан облегчённо выдохнул вместе с героем. — Да было б чему, ну подумай сам! Лучше бы завидовал моему обращению с мечом, — друг был весьма горделив, судя по всему, и сейчас самодовольно улыбался. — Я уверен, ещё совсем чуть-чуть и мне дадут убить настоящего зверя!..

— Да кто тебе даст? — тут уже недовольно фыркнул главный герой и отбросил горечь в дальний угол — чуть позже он достанет её и вкусит до конца. Но не теперь. — Я знаю точно, что нет, тебе не разрешат.

Разразился типично мальчишеский спор, на одной стороне которого было знание, на другой — бахвальство силой. Милан уже не расслышал его — слова заглохли, надулись, будто за пузырчатой оболочкой, и растаяли.

Зато он переметнулся к следующему кадру, где его бедный, несчастно, неправильно влюблённый герой плакал около ручья и изливал равнодушной воде все свои сердечные тайны. А вода впитывала, уносила их с собой, и хотелось так же — окунуться в неё и унести своё бренное сознание подальше от тревог…

Милан даже испугался, а не его ли это прошлое: так похожи были мысли, так близки — горечи и так неизлечимы — души. Он так и не узнал, что это за мальчик, но обжёгся об откровение: никого ближе у него в жизни ещё не было… Одиночество, насмешки, презрения. Эта история ужасна по-своему, в ней свой особый, ребячливый сюжет, нисколько не похожий на случившееся с Миланом.

Но какой в этом толк, если конец одинаков?..

— Милан! Милан! А, ты всего лишь заснул… — крик вырвал Милана из мирной дрёмы; над ним навис взволнованный Стефан. В каждом блике глаза, в каждом уголке губ — по тревожной искре, но лицо всё равно так прекрасно, так естественно, так подходит зыбкому на тени ручью, что Милан не сразу сообразил — от него ждут ответа.

Он нехотя привстал и потянулся, давая затёкшим мышцам свободу. Стефан смотрел на него уже мягко, даже улыбался, и след прежней тревоги исчез.

— Прости, я, наверное, пропустил, как ты вошёл… Что-то разморило меня, — Милан сонно зевнул и склонился над ручьём, чтобы ополоснуть лицо водой. Ледяные брызги быстро привели его в чувство.

— Да всё в порядке! Просто Деян пришёл, чтобы посмотреть на твою ногу, и долго стучался в дом. А когда никого не обнаружил, сразу пошёл искать меня. Я уж подумал было, что-то случилось… — Стефан неопределённо дёрнул плечами и скрестил руки на груди — желал скрыть волнение, ещё недавно теребившее ему душу. Милан мгновенно почувствовал себя жутко виноватым — не стоило засыпать так бесконтрольно, даже без будильника, зная, что к тебе придёт лекарь! «Только зря всех всполошил…» — он и так считал, что доставил неудобства Стефану своим соседством, теперь же вообще изводил себя сомнениями.

Но Стефан, едва он начал извиняться, оборвал его резко и настойчиво, будто каждое слово приносило боль:

— Это всё мелочи, Милан! — сказал он, отвернувшись. — Тревоги привычны моему сердцу, таким уж я вырос…

Они поднялись по склону в сад, а оттуда попали в дом, где в гостиной их уже ждал всклокоченный, заскучавший без людей Деян. У двери безмолвной тенью стоял его ученик Андрей.

— Так ты всего лишь заснул? — Деян радостно улыбнулся Милану и крепко пожал его руку. — А мы уж тут все переполошились! Что ж, давай посмотрим на твою ногу. Что-нибудь беспокоило вчера?

Милан не успел вставить слово, а его уже посадили на диван и начали стягивать с ноги ботинок. Он вкратце рассказал о своём самочувствии: стопа почти не болела, они со Стефаном даже погуляли. Пока Деян прощупывал место ушиба, склоняя то вправо, то влево свою взлохмаченную голову с мелкими, выбившимися из пучка кудряшками, Стефан развернулся к двери и объявил:

— Я ненадолго покину вас — должен забрать ящики с продуктами. Торговец сказал, что придержит их только до часу дня.

Милан кивнул ему, а вот Деян, увлёкшийся содержимым своей чудо-сумки, даже не услышал. Входная дверь захлопнулась, и они остались втроём. Андрей, грустный худощавый подросток с тонким лицом, продолжал стоять молча и недвижно, как самая послушная статуя. Только по мелкому дыханию и закрывающимся векам Милан верил, что он — живой человек. Насколько горестна должна быть его судьба! Бледно-синие глаза смотрели равнодушно и печально, оживая только когда на их пути появлялась фигура Деяна.

Пока лекарь не вспомнил что-нибудь из своих будней, что могло бы растянуться на добрую получасовую беседу, Милан подтолкнул его к интересующей теме:

— Деян, а как ты сюда попал? Ведь ты же не чистокровный местный житель…

Юноша очнулся, выплыл из рабочего забытия и посмотрел на Милана задумчиво, меланхолично — что никак с ним не вязалось. Но то — лишь миг, на секунду приоткрывший сокровенный уголок души. Вскоре Деян уже добродушно улыбался и беззаботно рассказывал свою историю:

— В Марац мы с Андреем пришли пять лет назад. Он помог мне выжить в горах, а я полечил его от всяких болячек — до встречи со мной он жил почти как Маугли. А родился я в Будве, в семье… назовём её мало благополучной, вот так, — Деян тряхнул головой и грустно улыбнулся; даже в красивой зелени глаз проступили серые проплешины тоски. — Мой отец был из защитников, но я никогда его не видел. А где он сейчас — без понятия. Вполне вероятно, что живёт где-то вне Мараца… Постой, тебе Стефан ещё не рассказывал, что Марац — не единственное поселение? — Деян верно расценил изумлённо вскочившие брови Милана и благосклонно улыбнулся, готовый обо всём поведать. — Ну и дела! Я-то думал, вы уже успели обговорить всё. Честно признаюсь, видел вас вчера издалека на площади — впервые на моей памяти Стефан казался таким… — Деян осёкся, искреннее слово так и осталось в его мыслях, — таким радостным, что ли! Ох, если бы он меня сейчас услышал, то убил бы… — вздохнул лекарь и покачал головой. — Не пойми неправильно, просто настоящих друзей ему здесь не хватает. Мы с ним неплохо ладим, но да что с меня взять? Я вечно в работе или в поисках лекарств! К тому же, знаю, что слишком напорист и говорлив — меня только Андрей и терпит, остальным я надоедаю спустя пять минут разговора… Короче, это я к чему, — Деян кое-как усмирил поток слов и вновь взглянул исподлобья на Милана; руки его одновременно перевязывали ногу, — твоё появление здесь всем во благо. Не только Стефану, я имею в виду; возможно, мы наконец-то раскроем тайны Владыки…

Он не дал развить тему дальше и обратился к Андрею:

— Запиши, пожалуйста, что лечение идёт по плану и отёк почти спал. Теперь можем встретиться через два-три дня, — говорил он уже Милану. — По моим расчётам, через неделю-полторы ты сможешь заниматься хоть бегом, хоть прыжками — стопа окрепнет достаточно. Но если вдруг что-то понадобится или просто решишь заскочить — приходи ко мне домой, это на втором этаже. Только застать меня точно получится лишь в выходные…

Деян вовремя сообразил, что Милан без понятия, где находится его лекарский закуток, и показал прямо на карте, свёрток которой лежал на одной из полок. Милан запомнил, что это недалеко от рынка — только по другую сторону от того пути, которым они шли вчера. Итого выходило, что Деян жил почти на окраине — странно для лекаря, но, видимо, всех это устраивало.

— Где ты обучился делу? — Милан подумал, что Драган бы не взял в лекари первого попавшегося человека, пусть он и был сыном одного из защитников и в нём текла местная кровь. Да ещё такого молодого!

— О, в своё время, когда я жил в Будве, мне, скажем так, на практике пришлось изучить, как зашивать некоторые раны, как обрабатывать порезы, чем обезболивать… — Деян собирал сумку, повернувшись спиной, и голос его слегка хрипел и садился, стоило коснуться прошлого. — Учился я быстро, — горькая усмешка только больше убедила Милана, что жизнь в Будве далась слишком дорого. — А когда мы пришли в Марац, то поняли: или остаёмся здесь, или уже никогда не надеемся на хорошую жизнь. Драган принял нас благосклонно, хотя, надо сказать, к чужакам здесь относятся с пренебрежением, особенно к тем, кто смешанных кровей. Коренные жители уверены, что такие полукровки переселяются к ним намеренно, как только родители ведают им о происхождении, и знают, что жизнь здесь гораздо сытнее и лучше, чем внизу, в убогих деревнях и посёлках. Нам с Андреем не повезло попасть в то время, когда местный народ взбунтовался от десятков людей, что рванули в Марац и потеснили защитников. На площадях даже висели плакаты: «Они отбирают у нас честно заработанные дома и еду, живут вольготно и почти не работают! Всех нахлебников — на выход!». Поэтому Драган вводил нас в общество с осторожностью. Сразу же нашлось дело: местный лекарь планировал переезд к своей семье и всё оттягивал, поскольку достойной замены ему не находилось. Нас с Андреем он взял в ученики только потому, что я пообещал схватывать налету и потом, в свободное время, которое выпадало на ночь, подтягивать Андрея. Обучение и впрямь было молниеносным, — Деян повернулся сначала к Милану, потом к Андрею и улыбнулся — доверчиво, ласково, выдавая одним движением всю нежную глубину их отношений. Юноша под его тёплым взглядом смутился и дёрнул губами в робкой, слабой пародии на улыбку. Но даже эти эмоции — уже хоть что-то на его бледном, мрачном лице!

— Но ужасней обучения было только то, что последовало за ним, — продолжил Деян, вновь глядя на Милана. — Защитники долго не могли принять меня, как своего, и намеренно не ходили ко мне. При этом я старался сделаться лучше, изучал новое. Конечно, тут мало хорошего оборудования, в тяжёлых случаях приходится отправлять больных к людям… Но сейчас моя приёмная устроена так, что я могу проводить даже несложные операции! Ну, и к пятому году защитники всё-таки попривыкли ко мне; к тому же, другого выбора у них нет, кроме как спуститься с горы и прийти всё к тем же людям…

В этот момент входная дверь снова хлопнула, и на пороге появился Стефан с двумя ящиками в руках. Он быстро оглядел всех и сразу понял, что прервал их на каком-то важном разговоре. Ребячливая ревность вырвалась наружу:

— Деян, опять ты надоедаешь Милану своими лекарскими байками? Лучше помоги мне перенести ящик в кухню!

Деян с пониманием отнёсся к тираде в свою сторону, лукаво улыбнулся и без вопросов принял второй ящик. Пока они несли продукты, Милан на время остался с Андреем наедине. Тот что-то упорно пытался написать в блокноте, но отчего-то выводил буквы повторно и недовольно хмурил лоб. Милан натянул ботинок и поднялся. Теперь Андрей, уже не скрывая злости, расписывал ручку в уголке листка, но та никак не поддавалась.

— Возьми, не мучайся! — Милан протянул ему первый попавшийся карандаш со стола и улыбнулся в ответ на недоверчиво нахмурившееся лицо. — Ну же, не стесняйся! Думаю, если ты заберёшь такую мелочь навсегда, Стефан будет только рад, что помог тебе…

Робко, как запуганный зверёк, привыкший только к обману, Андрей взял карандаш, тут же склонился над листком и быстро дописал предложение. Милан взглянул лишь краем глаза и не смог промолчать:

— Первое слово пишется через «о»… Извини, вовсе не хотел лезть! — примирительно добавил он и взмахнул ладонями, когда Андрей обратил к нему мрачный, тяжёлый взгляд. — Просто хотел помочь! Ты же… только учишься писать, верно?

Догадка уже давно вертелась в голове Милана, ещё с первого визита лекаря с его учеником. Тогда Деян похвалил Андрея за написанное, и уж сильно это напоминало поощрение человека, который только освоил грамматику… Казалось странным, что такой взрослый юноша писал так плохо! Правда, Деян упомянул его сложное прошлое — вероятно, оно и оставило весомый отпечаток.

Андрей проигнорировал вопрос, однако ошибку с усердием терпеливого ученика поправил. Затем склонился над тетрадью так, что Милан понял: разговор окончен, вопросами парнишку лучше не доставать. К счастью, в комнату вернулся говорливый Деян, уже успевший поспорить со Стефаном о качестве рыбы, и неловкость разлетелась светлыми искрами под потолком. Стефан предложил лекарю и его ученику остаться на чай, но те, сославшись на дела, поблагодарили и ушли. Милан затылком ощутил на себе внимательный, колючий взгляд Андрея и даже не знал, пришёлся ли по душе нелюдимому мальчику или, наоборот, только раздражил своим участием.

За ставшей традиционной вечерней партией в шахматы Милан вспомнил свою дрёму у ручья и интересное сновидение и спросил у Стефана:

— Что-то необычное в твоём посёлке и окрестностях всё же есть! Я то неожиданно достаю из памяти уже позабытые, казалось, обрывки детства, то вижу длинные захватывающие сны… Что это может быть?

Стефан задумался и покрутил в пальцах уже выбывшую из игры пешку.

— Может быть, так влияет местный воздух, не знаю… Кажется, Деян говорил о чём-то подобном несколько лет назад, когда сам пришёл вместе с Андреем. Не забывай, это место довольно древнее, — Стефан многозначительно потряс чёрной фигуркой. — Сам Создатель, вероятно, и указал на него защитникам, чтобы они здесь жили. Тут каждый клочок пропитан природной стихией и, если хочешь так думать — особым волшебством. Хотя, на мой вкус, слово очень дешёвое и мало отражает то, что здесь происходит… — Стефан отложил пешку и передвинул коня. Его ход ставил Милана в опасное положение — а вот нечего было бездумно идти в контратаку, надеясь, что Стефан его не раскусит!

— И что это за волшебство? Почему его нельзя так называть? — Милан задумался. — Это то, что ты показывал мне вчера, когда я закрыл глаза?

— Да, можно и так сказать, — кивнул Стефан и расслабленно откинулся на спинку стула, уже догадавшись, что своим ходом ввёл соперника в ступор. — Это ведь никакое не волшебство по сути — только для человека, никогда не встречавшегося с ним, оно таким покажется… Это простые, естественные стихии, особые потоки энергии, которые были в природе с самого начала. Только люди не способны их увидеть и прочувствовать. Лишь защитники. Вот Марац и пропитан стихиями, как самой чистейшей субстанцией. Откровенно говоря, на разум они действуют положительно: мысли становятся яснее, а всю серость как будто вычищает метлой!

Милан до сих пор не услышал в его словах ответ на вопрос, отчего же ему вдруг приснились чужая жизнь, чужие воспоминания. Стефан как будто понял это и ненавязчиво поинтересовался:

— А что за сны? Приятные хотя бы?

Милан, чувствуя ответственность перед неизвестным защитником, в интимную тайну которого он попал без спроса, не стал говорить о дневном мираже и только вкратце признался, что видел своё прошлое — разные моменты, грустные и светлые. Стефан, вроде бы, поверил — да и требовать искренности в таких вещах было бы совсем нечестно. Милан взялся за королеву и пошёл вперёд — игра очевидно кренилась не в его пользу, и если уж проигрывать, то с торжеством и смелостью!

Следующие несколько дней прошли в разнеженном для Милана темпе. Как и обещал, он готовил еду для вечно занятого Стефана, хотя тот часто спрашивал, не обременяет ли этим гостя. «Если бы я ещё и не готовил, то обленился бы в край!» — шутливо отвечал он Стефану и на время успокаивал его. Он и так чувствовал себя как на отдыхе, иногда даже забывал, какая горькая цель привела его сюда, в Марац… Стефан умел отвлекать от мрачных мыслей — то водил по городу, то играл с ним в шахматы и терпеливо относился к его неопытным промахам, то советовал лучшие книги из своей библиотеки.

Милан уже не знал, как благодарить его за поддержку. Юноша возился с ним так, будто они дружили много лет до настоящей встречи, и в самое сердце поражали его искренность и неравнодушие. Так сильно отвыкший от добра в своей хмурой, настороженной деревне, Милан теперь метался между трусливой растерянностью и пламенной благодарностью.

Жизнь в таинственном поселении, скрытом от глаз обычных людей, становилась ему чуть-чуть понятнее. На одни вопросы он нашёл ответы, на другие — нет, а иные вообще не созрели в его голове. Жители всё ещё посматривали на него с подозрением и любопытством, но уже потихоньку привыкали к нему: продавцы на рынках уже помнили, сколько и чего он любил брать, а в скобяной лавке, куда он заходил за крючками, владелец даже тепло поприветствовал его и услужливо помог с выбором.

За эти дни Милан успел побывать во многих лавках города, только одно место проходил быстро и потупив взгляд: выкрашенную в тёплый охряный цвет витрину музыкального магазина. Деревянная флейта поблёскивала начищенными боками и взывала к нему. Даже боковое зрение среди всех инструментов давно улавливало нужный — флейта лежала на тёмной бархатной подушечке и ждала, казалось, только его. Милан так страстно отказывался от встречи с магазином, что ненароком исходил ближайшую улицу вдоль и поперёк и уже изучил, что внутри всегда кто-нибудь да был. Стефан как-то упомянул, что местные жители, даже если не были профессионалами, любили развлечься и поиграть на чём-нибудь. Но флейта не пропадала со своего места, хотя та же гитара сменилась другой.

Прошла уже неделя, как Милан поселился в Мараце. Иногда он спрашивал себя, поднял ли кто-нибудь тревогу в Герцег-Нови из-за его пропажи? Может быть, жители поискали его день-два, а потом плюнули… Зачем он цеплялся за приморскую деревушку? Наверное, стоило бы продать дом и искать счастье где-то в больших городах. Или же… он боялся покинуть не столько место, сколько воспоминания? Как раненый старый пёс, который уже не мог двигаться, но всё равно хрипло погавкивал на незнакомцев, он прирос к дому и отказывался покидать его, помня, как когда-то давно был здесь счастлив. Но вот совсем скоро ему двадцать пять — светлые и лучшие годы позади, а он не только разбит и потерян, но ещё и до безумия одинок. Возможно, что-то такое и хранила флейтовая музыка в его исполнении…

К счастью, что сейчас — на короткое время или нет — всю меланхолию развевал Стефан, не давая Милану заскучать и надолго погрузиться в свои мысли.

Впору своей жажде поиграть на флейте, на седьмую ночь ему привиделась странная сцена.

На этот раз он не был главным героем сна, а наблюдал издали. Видение оказалось коротким и только больно чиркнуло по сознанию: красивая девушка бродила по деревне и играла на флейте. Тёмные волосы, сверкающие голубые глаза — и дома вокруг напоминали те, что стояли в Мараце. Милан сразу понял, кто она, но всё ещё не мог поверить и чётко разглядеть. Она ступала легко и даже мелко подпрыгивала, когда то позволяла музыка. Звуки шелестели, несли с собой свежесть апрельских лугов и первых цветов, капали мёдом на тёмные булыжные улицы и, как в сказке, осветляли простой камень золотом. Люди следовали за ней, тихонько подпевая какую-то неразборчивую песенку — но так, чтобы на первом плане была только музыка, нежная и призывно летняя.

Милан разглядел Невену, свою мать, только сквозь расплывчатые рамки сна. Волосы распущены, заплетены только редкие косички, на голове — великолепный венок, сияющий разноцветьем так, будто был сделан из драгоценных камней, а не из луговых бутонов. Одежда — роскошно нарядная, цветная: белое платье с вышитыми цветами и сюжетами, сверху — накидка из плотной ткани, тёмно-лазурного цвета с ажурным орнаментом, какой Милан видел на куртках всех местных жителей.

Праздник, догадался он. Всюду развешены гирлянды, фасады домов разрисованы временной краской в яркие тона, всюду витали сочные лепестки первых цветов, корзинки с нежными крокусами и жёлтыми нарциссами стояли на подоконниках и ступенях. Невена начинала какую-то процессию, и остальной народ шёл за ней.

Милан бы с радостью посмотрел торжество до конца — куда приведёт эта пёстрая музыкальная толпа? Но вдруг он снова оказался в доме Стефана и теперь глядел на улицу со второго этажа. Невена шла внизу, весело играла на флейте, кружилась и перескакивала с булыжника на булыжник. И вдруг, словно что-то почувствовав, остановилась — прямо недалеко от окна, в начале противоположного дома. Музыка продолжала литься из её золочёного инструмента нежным ручейком, но девушка в упор смотрела наверх. На него.

Милан вздрогнул и отшатнулся от окна. Невена послала ему самый хмурый, самый настороженный взгляд из всех. Так он не вязался с её лёгкой музыкой и поступью! Но перед тем, как проснуться, обескураженный Милан осознал: это был взгляд, полный вовсе не презрения к нему самому. Это был взгляд-мольба, взгляд-предупреждение.

Мать из сна о чём-то отчаянно сигналила ему!

Милан очнулся рывком, дыша судорожно, как после долгого кошмара. Сон, начавшийся так приятно и беззаботно, нельзя сказать, что закончился как-то ужасно. Самый изысканный, уточнённый страх, как известно, скрыт в простых, обыденных вещах; вовсе не так нас пугают изуродованные вымышленные монстры, как изувеченные люди или животные, или же их необъяснимо искажённые виды. И ничто не холодит сердце так, как безразличный раскол в реальности, через который веет тайным остерегающим посланием, спрятанным глубоко в родных образах…

Милан перевёл дыхание и поднялся с кровати. За окном ещё стояла глубокая ночь — только блеклый свет редких фонарей мерцал шёлковыми лентами на фасадах зданий. Юноша выпил стакан воды и подошёл к окну — избавиться от паранойи и подышать воздухом.

Ночной Марац был совсем скучным местом. Здесь имелись какие-то клубы для молодых людей, но все их постояльцы разбегались задолго до двух ночи — а именно столько сейчас и было. В доме напротив не горело ни одно окно. Небо перекатывало серый бархат угрюмых туч. Милан вдохнул полной грудью и перевёл взгляд вниз, на улицу.

Воздух так и остался распирать ему лёгкие долгие секунды — выдохнуть он забыл.

Внизу, на улице, в полном одиночестве там, где во сне остановилась его матушка с флейтой, теперь стояла горная лань. Красивая, светлого бежевого цвета, с большими умными глазами, без рогов. И всё в ней было хорошо, если бы взгляд так скоро не наткнулся на её уродства: изглоданные до рёбер бока, свисающие с живота куски кожи, исполосованная рваными ранами спина. И одна пустая глазница. Шею тоже покрывали шрамы — как будто её перерезали или перегрызли, а ещё не хватало носа и половины уха.

Но, прежде чем Милан вообще понял, что перед ним опасный црне зверь, в голове, как раскатистым колоколом, забило безумной мыслью. «Разве это не моя матушка?». Какой дуростью веяло от этой догадки! Милан бы даже начал сомневаться в своём рассудке, если бы не взгляд этой лани… Только одним целым глазом животное внимательно смотрело на него — долго, пронзительно долго, а потом, словно убедившись, что он его заметил, легонько качнуло головой и резво бросилось вперёд по улице. Растерзанное, бедное создание — как оно только двигалось в этом ветхом, мёртвом теле?

Точно так же на него смотрела Невена из сна. Могло ли животное обладать такими эмоциями? Милан почувствовал, как трясутся руки. Но времени для слабости не нашлось — где-то вдалеке, в начале улицы, взвыли глухие, хриплые голоса волков. На соседней улице, часть которой открывалась из окна Милана, промелькнули большие тени с распоротыми брюхами и без некоторых конечностей.

«Так вот о чём ты предупреждала…» — Милан думал уже на ходу, потому что бежал в комнату Стефана и всё молил себя проснуться, если это ещё сон — его вложенное продолжение, обманка! Но застывшие от страха ноги бились об углы слишком явственно, слишком больно, чтобы Милан и дальше мог успокаивать себя иллюзией.

— Стефан, проснись! В поселение пробрались чёрные звери! — казалось кощунством разбивать вдребезги такой мирный сон. Стефан заснул на боку, подложив ладонь под подушку, и распущенные волосы рассыпались по белой наволочке. Но очнулся он быстро и в первые мгновения, хотя и послушно встал, понимал мало.

Наконец, его чарующе яркий взгляд прозрел, налился встревоженными искрами и подёрнулся тяжкими мыслями.

— Ты уверен, что это црне звери? Может… просто плохой сон? — хмуро спросил Стефан, но всё равно вскочил с постели и начал искать свою одежду. Накинув футболку и штаны, он рванул к окну и распахнул створки. Милан подошёл к нему: теперь тени на фасадах домов колыхались буйным пламенем. Стефан отпрянул и побледнел.

— О нет… — губы дрогнули в смертельном страхе, и голос прогнулся, осип, но он быстро взял себя в руки, прокашлялся, закрыл окно и повернулся к Милану. — Надо бежать к колокольне, поднимать тревогу! Одевайся! Здесь оставаться опасно…

Милан только что с конфузом понял, что ворвался в комнату Стефана в одном нижнем белье. Но время для неловкости давно ушло: он вернулся к себе, быстро оделся и спустился вниз, на голос Стефана. Тот уже выбирал из своей оружейной клинки, ножи и захватил лук со стрелами. Милану он дал короткий лёгкий кинжал — судя по отчаянному взгляду, без особой надежды, что тот сумеет ловко с ним управиться, но любое оружие — это лучше, чем его отсутствие.

— Всё, выходим! Следуй за мной и ни шагу в сторону! — предупредил Стефан у порога, стиснув пальцы на рукоятке настоящего меча. — Если я скажу бежать — ты должен будешь бежать, что бы ни происходило, — голубые глаза уставились на него в упор, леденили своим жёстким намерением и спрятавшимся ужасом. Милану оставалось только кивнуть.

Стефан повёл его не улицей, а дворами, ловко перелезая через заборы и открывая калитки для Милана. Колокольня находилась всего в пяти минутах ходьбы от дома, но, отделённая зияющими чёрными пастями угрожающих садов, теперь казалась далёкой и мистической. Каждый шорох доводил Милана до исступлённой паники — а он-то считал себя смелым! Звери шуршали где-то совсем рядом, казалось, протянешь руку к синим кустам — и волчья пасть с гнилыми зубами сомкнётся у тебя на кисти. Но Милан понимал: это всего лишь прорехи в его бедном рассудке.

Наконец, они преодолели последний двор и сразу за домом показалась высокая готическая башенка. Метров пятьдесят, если не выше, прикинул Милан. Стефан рванул к маленькой каморке рядом с ней и забарабанил в дверь. Почти сразу им открыл хоть и заспанный, но юркий звонарь — мужичок низкого роста с накаченными ногами, которые позволяли ему быстро добираться до колокола. Он даже не стал расспрашивать Стефана о том, что произошло — ведь если сам племянник главы стучался к нему среди ночи, бледный от страха, значит задавать вопросов совсем не стоило…

Звонарь накинул на себя куртку, взял специальные беруши для ушей и рванул к башне. Стефан побежал за ним, на ходу выясняя, нужна ли помощь. Но поди угонись за ловким жилистым звонарём, который летал по ступеням так же легко, как обычные люди бежали по ровной дороге! Милан не жаждал оставаться один в тёмном дворике и нырнул в сырое, гулкое нутро башни. Винтовая лестница так резко взмывала наверх, что голова закружилась от одного вида. Но уже где-то к середине подъёма он наткнулся на Стефана. Тот остановился на крытой площадке и, взявшись за поручни, смотрел на покатые крыши города.

— Он справится без нас, — бросил через плечо, но мог бы и не говорить: в следующую секунду воздух разрезал надрывный, вибрирующий, хриплый гомон колокола. Вовсе не звон, а плач, взывание, молитва страха! Звонарь выводил какие-то особенные ритмы, неподвластные Милану. Им со Стефаном пришлось закрыть уши руками, чтобы не оглохнуть.

Тревожное колокольное многоголосье вмиг разлетелось по городу разрывной бурей, накрыло дома чёрной волной и всколыхнуло со дна душ самые ужасные картины. Как по щелчку пальцев, окна домов взволнованно зажглись слабым настороженным светом. Город зашумел, проснулся, послышались выкрики, приказы, звон оружия. Милан толком не видел происходящего — отсюда открывался только вид на улицу, но поразился собранности защитников.

Вдруг Стефан рядом подал голос:

— Мне нужно идти, защищать свой город, — голос его звенел от сотни льдистых иголок и грузно хрипел. Милан повернулся к нему, и дыхание перехватило от белого полотна, в которое превратилась его кожа. — А ты пока оставайся здесь, никуда не уходи. Молю.

Стефан повернулся к нему, и глаза, в отличие от железного, бесчувственного голоса, колыхались десятком противоречивых чувств. Он будто и желал справедливости, но законно боялся за свою жизнь: что он против нескольких тварей?

И его ужасное, терпкое, отчаянное «Молю»…

— Ты уверен?.. — начал было Милан — мягко, ненавязчиво, но Стефан вдруг почувствовал в этом укор собственной смелости и рванул к лестнице.

— Конечно же! Я — защитник. То было предначертано моим предкам… Так сказал Создатель! — теперь он звучал раздражённо и уязвлённо. Милан вовсе не хотел его обидеть и остановил за локоть. Где-то на подкорках сознания пролетело совершенно дурацкое: как непривычно прикасаться к чужому, горячему, приятному телу!

— Но ведь мы до сих пор не знаем, в чём был прав Создатель, а в чём — нет! — Милан не стал долго задерживать его руку в своей и отпустил. — Я просто хотел сказать… подумай, Стефан, не опасно ли это? Ты прекрасный воин, но тварей здесь много…

Но Милан знал, что уже ничем его не остановит: он его больно уязвил, глупо задел. Стоило бы догадаться, что племяннику главы, на которого вечно смотрели с пренебрежением и издёвкой, будет неприятно слышать намёки о бессилии в свой адрес.

Стефан буркнул «Я справлюсь, только ты никуда не уходи!» и поспешно сбежал вниз. Милан едва не бросился за ним, но затем подумал: это и правда глупо. Кто он против зверей, которых не убьёшь просто так? Он ведь до сих пор так и не понял, почему тогда Стефан убил волка ударом в ухо… стало быть, в том была какая-то причина.

Он увидел сверху, как тёмная макушка мелькнула во дворе и скрылась за домами. Так и останется между ними эта тонкая недосказанность: импульсивность одного и дикость второго… Недосказанность, из которой фантастически полыхнёт искра, а необъяснимый пламень станет сутью их жизней.

Может, Милан так бы и остался на месте, поражённый, медленный от дурмана сна, напуганный близостью опасных тварей и вконец разобщённый маленькой ссорой со Стефаном. Но, когда грохот колокола стих — звонарь бил долгие пять или семь минут, утихающую вибрацию прорезал тонкий голосок, надрывный всхлип. Милан теперь слышал и другие звуки: целое полотно криков, маленьких схваток и жутких трагедий. Но этот крик врезался в сердце ледяной стрелой запаздывающего осознания: он принадлежал ребёнку.

Затих и снова разорвал остальной гомон искренним ужасом. Милан вздрогнул и напрягся. Кричали где-то совсем рядом, как будто за ближайшим домом… И снова: «На помощь!» горько взывал малыш. Милан стиснул кинжал, но ждать больше не мог: надежда на то, что кто-нибудь из взрослых защитников услышит и побежит спасать, таяла с каждой секундой. Он помнил о просьбе Стефана, о его кротком «Молю». Но таких жестоких обещаний он не давал.

Милан рванул по лестнице и едва не запнулся о высокую ступень. В голове лихорадочно стучало. Руки дрожали, кинжал хлипко держался в ладони. «Господи, как же я буду драться?» — ошарашенно думал он, пока нёсся по двору. От забора налево, во двор, его вновь подтолкнул крик — охрипший, бессильный и… ужасающе предсмертный. Милан едва не упал от кружения перед глазами. В груди будто рассекало ядовитое лезвие.

«Успеть, успеть, только бы успеть! Ну же, малыш, кричи ещё что-нибудь, только дай знать, что ты жив!» — набатом стучало в висках. Милан не запутался в лабиринте дворика только из-за странного бульканья и мокрого хрипа. Он протиснулся между мусорными баками и влетел на площадку, которую дети использовали для игры. Мрак разлился такой густой смолой, точно хотел сокрыть в себе все зверства этой мучительной ночи. Но серый отблеск улицы и тощей луны позволили выловить — скорее зарисовку, чем реальность.

Милан застыл. Горло забили крик, тошнота, негодование. Маленький ребёнок, мальчик, смотрел на него, откинув голову назад. Взгляд, в котором застыли предсмертные муки и короткое, безутешное взросление. Он увидел её — Смерть, и глаза заволокло от боли. Сверху же нависала огромная волчья морда — изодранная, костлявая, без глазниц. Кривые зубы разрывали тоненькую грудную клетку мальчика, дробили рёбра и тщательно выдирали сердце.

Милан знал, что уже поздно. Милан видел, что ребёнок мёртв — умер за мгновение до того, как он здесь появился. Может быть, даже видел тень неудачливого спасителя, и тот остался его последним видением… Но Милан ничего не мог поделать с собой, с яростью, волной вскипевшей внутри. Рождённый у моря, он видел не только ласковую, податливую стихию. Ещё он видел безумную фурию, готовую проглотить любое судно. Он видел гребни могучих волн, ненависть в шёпоте пены, наточенные камни, куда вода охотно насаживала своих жертв. Он понимал, как, в сущности, смешна эта ярость против современных больших кораблей, против законов залива, волнорезов. Но не мог не восхищаться природной гордостью, с какой вода из века в век продолжала пугать своих земных детей.

В тот момент его одолела такая же, морская свирепость. Без желания выигрыша, с одним лишь безумством, он обрушился огненным валом на чёрного зверя. Лишь тогда жгучая отчаянность штормов стала ему как никогда понятна…

Но это всё — только бравада, капля адреналина, мысленная подпитка. Кто он против древней тёмной силы? Зверь дрогнул под его напором, растерялся, опешил. Однако совсем скоро очнулся и бросился на Милана — так любой, попадя под первый сокрушительный удар волны, сначала захлебнётся, повертится под водой, оглохнет от шума и соли, а затем всплывёт на поверхность, сделает вдох обожжённой глоткой и подстроиться под волну, найдёт её скат, плавную верхушку и дорогу к спасению. Милан только почувствовал, что рассёк кинжалом шею и грудь волка — кожа там была дряхлой, рвалась быстро, как бумага. Он не успел запрыгнуть на зверя сверху — как делал Стефан. Когти обагрили плечо и руки, а удар лапы отбросил в сторону. Кинжал звякнул в тёмном небытие. Волна, напугав земных существ первой яростью и грохотом, теперь позорно стелилась по каменному берегу назад — скорее-скорее, обратно в пучину, пока человек не разглядел смешные пузырьки и шапки белой пены на песке…

Когда волк прыгал на него, страх неожиданно испарился — совсем как морская вода, оставлявшая после себя лишь бледные следы соли. Милан вдруг резко отрешился от всего — словно наблюдал не за своей жизнью, а за фильмом ужасов, причём самым пресным и бесчувственным. Кожа горела от рваных ран, одежда на груди превращалась в труху. Волк упорно и терпеливо продирал себе путь к его грудной клетке. С пасти капала свежая кровь — маленькое сердечко ребёнка не удовлетворило большого зверя. Милан знал, что конец неминуем — конец ужасный и мучительный, но ощутил лишь стыд перед матушкой. Как он ей будет смотреть в глаза, когда они встретятся там, откуда земная жизнь кажется такой лёгкой и простой? Сможет ли он стать таким же зыбким сновидением и прийти кому-нибудь во сне? Стефану, например… кому же ещё, кто у него вообще остался?

Мысль о Стефане прорезала боль печалью, что показалось ещё невыносимее. Милан не понимал, почему так цеплялся за юношу, которого знал всего неделю. Он уже сомневался, что между ними одни лишь короткие семь дней и ни часа больше… Два коротких мягких слога, один — свистящий, другой — приглушённый, сорвались с его губ. «Сте-фан». Имя улетело в небо и разбилось. Зверь разодрал одежду на груди, оставив кровавые отметки. Пасть уже приближалась, жаждая углубиться в тёплое сочное нутро.

И тут, словно праведный гром, округу оглушил крик. Крик воина, крик отчаяния и безумства. Но, в отличие от возгласа Милана, когда он бросался в смертельный бой, в этом голосе слышались твёрдость, сила, уверенность. Отнюдь не мягкое шелестение волн, а бурный речной поток, алчущий гибели всех виновных.

Милана этот крик выцепил на поверхность. В пучине предобморочной глубины было хорошо, спокойно, разнежено, но то обман, оцепенение, дорога к гибели. На поверхности боль радостно объяла его тело, но Милан хотел ликовать: он выжил, он до сих пор что-то чувствует!

Волка откинуло в сторону, в грудь поступил воздух, до того перекрытый тяжёлыми лапами. Где-то рядом и сверху развернулась битва — долетали лишь её осколки: хрип, замахи, свист, хлопки. И снова тот крик — грозный от ярости, привлекающий напором и неизмеримо отталкивающий — своей отчаянной преданностью.

Милан поднялся на локтях, затем присел. В голове смазано кружило, тело двигалось неохотно и туго. Он оглядел себя: раны от когтей на груди и всё, больше волк ничего не успел ему сделать. Ещё жгло плечо — от первого удара. Сердце колотилось так же громко и вибрирующе, как колокола недавно — оно тоже било тревогу, только сейчас догадавшись, что могло быть уже раздавлено в чьей-то гнилой пасти. Милан приподнялся на ногах, но тут же упал на колени. Рядом с собой он увидел плотное чёрное облако, из которого вышел Стефан. Руки юноши дрожали и с трудом удерживали тяжёлый меч.

Они бросились друг к другу, хотя Милан даже не мог подняться. Скорее, он рванул к Стефану душой, чем телом. Десятки взволнованных вопросов и просьб усыпали его оглушённое сознание. Он видел только обескровленные губы и почерневшие от безнадёжности глаза. Стефан пытался его поднять, как только понял, что он может идти и не ранен серьёзно. Однако Милан споткнулся о камень и вновь повалился на колени. Руки, минутой назад дрожащие от страха, теперь крепко держали его тело. Сам Милан цеплялся за воротник Стефана и умолял себя очнуться от вязкого морока, обрести контроль над ногами и собрать последние силы для рывка в укромное место.

Он поднял голову и внимательно посмотрел в лицо, прекрасное, но такое расплывчатое и поеденное сумраком.

— …могу понять, почему ты покинул колокольню, но всё равно буду спрашивать: зачем? Что ты мог сделать против монстра? — наверное, Стефан говорил это в который раз, стараясь достучаться до Милана. Тот разобрал слова только сейчас и усмехнулся коротко, горько. В паре метров от них ещё не остыло тело невинного малыша. Стефан, конечно, всё понимал.

— Я думал… как волна… обрушусь быстро и неожиданно, — зачерпнув слова из горячих мыслей, Милан удивился, как ненадёжно и хлипко складывался смысл, как утекало разумное и как жгло — собственное сознание. — Ты знаешь… разве я мог не попробовать… спасти хотя бы его?

Чернота подкатывала к голове и лизнула недолго, но ощутимо. Милан понял, что отключился на пару секунд, а Стефан похлопал его по щекам.

— …я чуть не рехнулся. Чудо, что вообще тебя услышал! Милан, ты ведь понимаешь, что обрекал себя на смерть? — голос доносился урывками, водянистыми и глухими. Милан толком не осознавал ничего, но вопрос как-то нашёл в его душе отклик. Он даже улыбнулся — а бессознание вновь ласково поцеловало его в макушку.

— На смерть… как волна.

— Но ты ведь не волна, Милан! — Стефан воспринял его безумство за чистую монету и раздражился. На щёку легла прохладная ладонь и голубые глаза попытались найти истину в его, замутнённо-грязных. — Волна соберётся снова и обрушится ещё раз. А ты… как соберёшься ты? Кого уничтожишь?

«Меня?» — вопрос-призрак, вопрос-небытие. Милан так и не понял, произнёс это Стефан в реальности или то звучал его больной разум. Но вопрос отрезвил его. Обволакивающая пустота остановилась и дала короткое время.

— Стефан… пообещай мне… — Милан подтянулся к его лицу ближе; как невовремя тело заныло тоской по теплу, ласковым прикосновениям и чьей-нибудь близости. — Пообещай, что научишь меня обращаться с каким-нибудь оружием… неважно с чем. Чтобы в следующий раз… я был кем-то значимым и достойным.

На миг ему показалось, что в глазах дрогнуло нечто сокровенное, жаждущее, тянущееся к нему со всей страстью. Только на секунду ему привиделось, будто они с этим юношей могли быть похожи… По одному лишь колебанию воздуха он прочёл «Обещаю», — то чувственные губы несмело дали клятву и застыли перед броском к следующей исповеди. Но Милан желанно отдал себя темноте — та уже сдавила виски и запустила мягкие пальцы в его мысли.