Империя дышала прерывисто, будто запыхавшись.
— Я больше не могу… Надо что-то делать, что-то срочно делать, иначе я начну сходить с ума. — шёпот был тихим, сбивчивым, слишком прерывистым. Было заметно, что проговаривает это вслух она для себя, не думая о том, что кто-то может услышать. — Ненавижу… Ненавижу своё тело… Все проблемы из-за него, если бы не тот дурацкий случай с раной… — на её лице появилась безумная улыбка, раздался высокий, истерический смех, азиатка больше не могла выдерживать скопившееся напряжение, заливисто смеялась, едва не задыхаясь. — Возможно, если я причиню себе боль, порежу, то боль внутри меня станет чуть меньше?.. — она медленно вынула катану из ножен, холодный металл тускло блеснул в свете окна, с довольным прищуром посмотрела на острый клинок. Не торопясь, девушка закатала рукав. Она собиралась сделать задуманное прямо здесь и сейчас. Эта безумная идея не показалась ей ужасной, отчаяние слишком сильно давило на виски, сделав мысли спутанными, хаотичными, она будто впала в какое-то изменённое состояние. Это казалось ей единственным возможным выходом, хотя эта задумка и могла закончиться для неё летально, в случае, если бы она перестаралась. Этот клинок был слишком большим и острым, для нанесения маленьких порезов, одно неосторожное движение и можно серьёзно вспороть себе вену. — Будь проклято это тело… Будь проклят этот мир! Я не хочу, не хочу больше быть девушкой, это слишком больно, слишком сложно, я смертельно устала всё время притворяться…
Сильные мужские ладони стиснули её запястья, прежде чем Японская Империя успела среагировать. Она рванулась, но веса её тела не хватило, чтобы помешать удерживать себя. Пальцы с силой, до боли сжали руку, в которой она держала катану, ладонь дрогнула в спазме, невольно разжалась, оружие упало на пол, звонко ударилось, откатившись в сторону. Сначала девушка хотела вывернуться, заодно ударив схватившего её в лицо, но быстро передумала, замерла, ожидая его дальнейших действий.
— Дурочка. Ты бы просто кровью истекла и всё. — немец. Она болезненно поморщилась, попыталась вырваться, но уже без прежнего рвения. Выждав, пока она немного успокоится, парень сделал хватку мягче, осторожнее, перестав с такой силой стискивать. Тело японки мелко подрагивало от перенапряжения. — Ты только покалечишь себя. Вряд ли ты сможешь добиться чего-то таким способом.
— Рейх-сан, уйдите. Не знаю, зачем вы это делаете, я всё равно уверена, что не нравлюсь вам, да и жалости вашей мне не надо. Не мешайтесь.
— Нравишься! Честное слово, ЯИ, нравишься, только перестань пытаться себя порезать. — Империя заливисто расхохоталась, услышав это, запрокинула голову, ткнувшись затылком в Рейха, посмотрела глаза в глаза, пронзительно, даже, в какой-то мере, враждебно. — Не смотри на меня так…
— Я понимаю, что вам приятно наблюдать за моими страданиями, но я не собираюсь слушать советы. — нацист почувствовал, впервые за всё это время почувствовал, что теряет её. Союзница больше не слушала его, она начала действовать полностью на своё усмотрение, не стала бы подходить к нему с проблемой или предложением, как всегда было раньше. Она больше не доверила бы ему свою жизнь, как и не взяла бы ответственность за его. Она не была больше тихой, но уверенной в себе, под его давлением за этот небольшой промежуток времени она стала затравленной, обесцененной, одинокой и несчастной. — Вы отвернулись от меня, отвернулись и не добили, оставив мучиться. Не расторгли наши договорённости, не попытались сделать со мной что-нибудь, вы просто бросили меня. Забыли, как что-то ненужное, и всё только из-за того, что я девушка. Я скорее сделаю харакири, чем буду слушать ваши советы.
Самым страшным стало осознание, что из стойкой, жёсткой и самодостаточной личности сделал сломленную и нервную именно он сам. Своими грубыми словами, действиями, отношением. Ведь если так подумать, он был единственным действительно важным для неё союзником, единственным, кто мог бы признать, помочь в случае чего, поддержать. Но что он делал? Травил. Просто потому, что слепо верил в какие-то стереотипы, игнорируя реальность. Безжалостно душил любые попытки доказать, что он не прав, обесценивал важные поступки и приложенные усилия.
— У меня есть всего один вопрос… — прикосновение стало совсем мягким, больше не причиняло дискомфорт, немного поколебавшись, он приобнял её, прижавшись к спине. — Сможешь ли ты простить меня?
На несколько секунд повисло полное молчание. С замиранием внутри она слегка повернула голову, задрала её, пытаясь заглянуть ему в лицо, от агрессии и решимости не осталось и следа, теперь она выглядела просто растерянной и несчастной.
— Нет! Уйдите. Я не сделаю этого. — Хоть она и пыталась казаться злой, это не особо получалось. Нацистская Германия не отпустил, услышав такой ответ. Он только чуть крепче приобнял, понимая, что девушке нужно дать время прийти в себя, отталкивать её сейчас ни в коем случае нельзя. — Никогда… Что бы ни случилось… Я не должна… Нет, нет, нет, нет… Нет… Н…
Она тихо, практически беззвучно заплакала, развернувшись уткнулась в широкую грудную клетку, спрятала лицо, всё ещё пытаясь скрыть свою слабость.
— Мне жаль. Я повёл себя как настоящий эгоист. Я не обращал внимания на то, что ты действительно сделала, веря только в убеждения в своей голове. Сейчас я чувствую себя очень виноватым перед тобой. — он говорил полушёпотом, вкладывая в свои слова эмоции. Он давно заметил, что ЯИ могла игнорировать любые речи, но очень чётко реагировала, если вдруг чувствовала эмоции. Она действительно мгновенно встрепенулась, очень внимательно вслушалась, тем не менее, так и не отстранившись, чтобы заглянуть в лицо. — По правде говоря, только на тебя я действительно могу положиться. Но… То, что ты лгала мне столько времени… Конечно, если бы ты сразу призналась в том, что девушка, я бы вряд ли вообще воспринимал тебя всерьёз, но всё равно. Пойми меня, для меня это был шок не меньше твоего.
Она ничего не ответила. Ему нельзя верить, нельзя прощать, нельзя… Но так хочется. Так безумно хочется верить в то, что он говорит правду, действительно изменил своё мнение. Его руки такие тёплые, нежно сжимаются на лопатках, осторожно, будто боясь сдавить слишком сильно, чуть поглаживая. Он утешает её?.. Рейх испытывал большое облегчение от того, что она попыталась прогнать его только на словах, сама же льнула, принимая объятия. Прикасаться к ней так тесно оказалось на удивление приятно, парень, честно говоря, не мог вспомнить, когда обнимал кого-то в последний раз, не считая сухие, отрывистые объятия, при встрече со старыми знакомыми, в которых не было ни капли чувственности. Её пальцы чуть сжимали рубашку на его груди, через ткань прикасаясь к тёплой коже, неровное дыхание, чуть растрёпанные волосы. Её тело казалось таким хрупким сейчас, подавленные всхлипы, влажные следы слёз. «Как я мог так поступить с ней?.. Она не такая, как остальные бабы, она вовсе не мешается, не требует к себе много внимания, не болтает, не просит всё время помощи. Конечно, более чувствительная, чем если бы была парнем, но это нормально, всё-таки она девушка, к тому же, эмоции ни разу не помешали ей выполнить какое-либо поручение.» — сейчас, после того, как он, наконец, увидел, насколько сильно ранил её своими словами, ледяное сердце фюрера дрогнуло. — «Довёл свою единственную союзницу. Надеюсь, что теперь она хотя бы перестанет избегать меня, а то чтобы встретиться приходится у выхода караулить. Если я признаю её, смогу ли всё исправить? По крайней мере, стоит попытаться, если потеряю её из-за предрассудков, то сильно усложню свою жизнь.». Империя почувствовала прикосновение к макушке, невольно содрогнулась, будто ожидая удара, сильнее сжав ладони. Впервые за долгое время ей было тепло и приятно рядом с арийцем, не хотелось убежать, не хотелось поскорее отдалиться, хоть страх ещё не полностью прошёл.
— Даже если ты не готова простить меня сейчас, я подожду. — понизив голос заговорил он, чувствуя, что не хочет отпускать её. Сжал в руках тонкую, девичью фигуру, уткнулся носом в её макушку. Постояв так ещё немного, наконец решил отстраниться, повернулся к выходу, бросил через плечо: — Готовься, через пару минут выходим, а то я действительно уже никуда не успею сегодня.