Сложно обьяснить, чем именно думал Сынмин, упрашивая Чонсу отказаться от пробежки. Он ведь просто избавился от старшего, неубедильно наврав ему и про здоровье, и про сообщение Гу-сомбэниму. Что-то непонятное подталкивало его сделать кое-что непоправимое именно сегодня вечером. Может, полная луна? Или она вовсе не полная, а осколком полумесяца красуется на тёмном небе? Это всё детали и оправдания, Сынмину просто надо было сделать это.

Он никому не звонил, не предупреждал об отмене встречи, нет. Наоборот, придумывал, как обьяснить менеджеру отсутствие Чонсу на пробежке, при этом не заставив мужчину волноваться. Вариант с тошнотой и прочими недомоганиями сразу отметался: Гониль бы сразу сорвался в общежитие и аптеку, как ответственный взрослый человек. Проще всего было в глаза врать на тему "Чонсу просто устал", хоть это и не вписывалось в характер лидера.

Колени мелко дрожали и, как старый механизм, немо поскрипывали, стоило попытаться выпрямить ноги, сидя в одиноком углу мужской раздевалки. Ладони были мокрыми от пота, а челюсть ходуном ходила из стороны в сторону. Каждый сантиметр тела выдавал в Сынмине навязчивую панику. В своей голове он уже во всём признался, стоял на коленях и умолял принять его, будто бы уже всё произошло. Но не смотря на крупицы реализма, О всё ещё глупо грезил о взаимных чувствах. Не могут его раз за разом спасать без какой-либо корысти, встречать с утра без футболки и ласково спрашивать, всё ли в порядке.

Сынмин в таком отчаянии, что просто не знает куда себя деть, потому тихо ждёт, пока сомбэним напишет. Это слишком напоминало состояние отходняка от мефедрона, хотя, наверное, амфетамин больше подходил. Под ним Сынмин в кровь искусывал губы, противно скрипел зубами от нарастающей паники и повреждал и так стёртую вечными отбеливаниями эмаль. Наркоман во всём найдёт наркотик, но Гониля никак не хотелось приписывать к страшным зависимостям, учитывая, что тот был настоящим антидотом. Достаточно было включить его старую музыку, и в голове появлялось навязчивое: "терпеть, терпеть, терпеть".

Звук на телефоне включен, хотя Сынмин никогда его не включает, разве что ночью — вдруг кто-то позвонит. Он ненавидел навязчивую вибрацию или отвратительную мелодию Айфона, но сейчас отключить звук не мог. Он смотрел на открытый КакаоТолк, смахивал любые другие уведомления из общего чата и ждал одного. Сообщения "Я подъехал" или "Выходи, я жду тебя". Второе звучало теплее и желаннее, будто менеджеру было не всё равно, и Сынмин в своей голове продумывал сотни ответов и исходов, каждый из которых кончался поцелуем в тихом углу парка, где свидетелями были лишь одинокие звезды, что находились в миллионах световых лет от крохотных влюбленных людей.

Как только список чатов обновился и контакт "Гониль-сомбэним" занял первую строку, Од вскочил с места и сжал телефон двумя руками, чуть ли не прижимая его к лицу и не ослепляя самого себя.

Сухое "Я на месте". Это, конечно, утрированный эпитет, слишком резкий, но для Сынмина всё звучало именно так: не обычно, по-будничному, а равнодушно. Фантазии уже сейчас начинали сыпаться и разлетаться по ветру, колкой болью задевая широко раскрытые, наивные глаза.

"Я спускаюсь"

"Один?"

"Да, Чонсу устал и пошёл в общежитие"

"Я тебя понял. Стоило попросить подвезти, раз он устал."

"Не подумал"

Дышать становится немного легче: осознание откровенной лжи сдавливало рёбра, но Сынмину даже не пришлось смотреть в тёмные выразительные глаза: всё произошло в тексте, а от этого проще и спокойнее на душе. Только паника никуда не исчезла. Ноги еле ступали, будто бы их связали между собой белыми шнурками кроссовок или мышцы забились, как на следующий день после упорной тренировки. Одновременно хотелось и скорее встретить Сомбэнима, улыбнуться ему и получить такую же теплоту в ответ, и спрятаться от стыда за собственные мысли и желания. Желания сократить расстояние, прижаться и взять за руки, или глупо попытаться соблазнить, сняв футболку вовсе: ночи же сейчас тёплые. Но Сынмин старается не сходить с ума: он покрепче сжимает лямки спортивной сумки, а ткань жжёт руки, только вот боль лишь успокаивает. Странное чувство. Болезненное жжение приводило мысли в порядок, отрезвляло. Может, он просто отвлекался с душевных терзаний на физические? Заменял одно другим? Как тяжёлые наркотики на сигареты и траву.

По лестнице он сбегает быстро, даже не успевает подумать: тело двигается само. Оно покидает зал, быстро прощается, бежит всё по той же лестнице и толкает дверь на улицу. Лёгкие тут же наполняет свежий, немного сырой и прохладный воздух. Сынмин всё сильнее подходит к чувству относительного покоя. Да, грудь его горела нетерпением и страхом, но колени уже не дрожали, а плечи расправляла свобода, свобода зефирного ветра, петляющего по улицам, как самый настоящий одинокий драный пёс.

Сынмин на несколько секунд прикрывает глаза и вдыхает, втягивая воздух носом как можно глубже. Странное ощущение, грудь горит беспокойством, но её тут же обжигает ещё и вечерним холодом. Как бы парень не старался успокоить себя, привести чувства в порядок, с каждым вдохом он делал только хуже. Пора идти, а не томиться на пороге спортивного зала.

Он ступает вниз с небольшого порога, но ему показалось, будто бы он наступал в пустоту: всё внутри тут же сжалось и прошлось по телу непонятными мурашками, пробирающими изнутри, но земля вновь была под ногами.

Быстрые шаги. Он видит знакомую чёрную машину на парковке и немного замедляется. Слюна становится вязкой и встаёт в горле, точно мокрота, и не хочет двигаться даже после трёх-четырёх напряжённых глотков. Но тут дверь машины открывается: Гониль увидел своего подопечного через окно и, покидая авто, приветливо помахал ему. Од, конечно, улыбнулся в ответ, но на деле каждый мускул его лица напряжённо застыл, будто скованный льдом. На это невозможно смотреть: Гу-сомбэним был одет в безрукавку, и его крепкие руки, оттененные далекими уличными фонарями, выглядели так, будто Джунхан лично обрисовал мышцы углём и сангиной.

Сынмин не сокращал расстояния между ними, он только стоял на месте и слабо поднимал руку, чтобы поприветствовать директора. Гониль же быстро обошёл небольшой забор по тротуару, и время вновь поплыло слишком быстро. Парень не уследил, как мужчина оказался перед ним и аккуратно забрал из хрупких рук сумку с одеждой, обувью и бутылкой воды с разведенными в ней протеинами. Сомбэним что-то говорил и широко улыбался, но Од слышал всю ту же рябь, что билась у него в голове ещё в спортивном зале.

— Что? — он лишь слегка разомкнул сухие искусанные губы, подчёркнутые тонким слоем тинта натурального оттенка. Гониль всё так же улыбался, похлопывая рассеянного мембера по плечу.

— Я говорю, ты мог бы пойти домой, если не хочешь бегать без Чонсу. Думаю, вдвоём вам было бы веселее.

— Всё в порядке, думаю, мне будет о чём поговорить и с вами, сомбэним.

— Вы становитесь всё взрослее, а всё ещё зовёте меня так. — тихий смех, будто Гониль сдерживался. Сынмин знал, как он смеялся: широко раскрыв рот, от души и с непонятным гоготом. А сейчас мужчина был аккуратнее, точно не хотел разрушать атмосферу вечера. Сегодня так спокойно и тихо, только ветер завывал, взъерошивая и волосы, и мелкую листву деревьев.

— Это же правильно, Сомбэним. — Сынмин только пожал плечами и медленно поплёлся к машине вслед за Гонилем. Оставив сумку на заднем сидении, мужчина захлопнул дверь и потянулся: разминался к пробежке.

— Я так долго не жил в Корее, что отвык от этого. Заставляете меня вновь приобщаться к культуре.

— Но вы уже пять лет с нами здесь!

— Это детали. — поворачивая Сынмина за плечи к себе спиной, менеджер подтолкнул его вперёд, на отделённую полосой дорожку для ценителей пробежек на свежем воздухе. Парню не давали что-либо ещё сказать: О одним затылком чувствовал, как мужчина тихо смеялся над ним, как над настырным подростком.

Слишком близко. Его руки на лопатках Сынмина, пусть это и всего лишь невинный жест, попытка подтолкнуть на дорожку. Это всего лишь считанные секунды, но на месте прикосновений Оду будто оборвали крылья. И так изломанные и плешивые.

Гониль обошёл его, поправил футболку, потянув её за ткань на груди, и побежал. Его силуэт и преданная тень отдалялись вглубь парка, оставляя за собой деревья с распустившимися почками и скрючившиеся фонари. В таких всегда свет желтовато-оранжевый, приятный. Он не резал глаза, но и путь толком не освещал, на самом деле.

Сынмин сглатывает в последний раз, и мокрота наконец-то уходит. Каждый его шаг ускоряется постепенно: всё те же фонари и деревья, пушистые кусты и пустые лавочки оставались за его спиной. Зато Гониль всё ближе.

Од невесомо касается его плеча и, будто играя в догонялки, бежит вперёд всё быстрее.

— Ах ты. — Гониль, сбивчиво и придыхая, усмехается. Ему точно бросили вызов, так хитро глянув через плечо. Лиса, что с неё взять. Стоило поравняться с сомбэнимом, как Сынмин побежал ещё быстрее. Всё-таки их пробежка с самого начала уже была странной: никакого Чонсу рядом, неловкость Ода в каждом движении. Но Гониль этого не видел, просто вёлся на чужое игривое настроение и поочередно сменял одну ногу другой всё быстрее, пока ладонь не легла на тощую спину.

Од старался прогнуться, лишь бы увернуться и не попасться, но вот уже внушительных размеров ладонь накрывает его спину меж лопаток. Парень смеётся, почти запинается и тормозит, глотая воздух ртом, только бы насытиться кислородом. Наверное, он бежал слишком быстро. Сомбэним тоже останавливается и наклоняется, упираясь руками в колени. На мгновение становится тревожно, всё таки Гонилю уже сорок два года, но ему просто нужна была передышка. Спустя минуту он выпрямляется и со смешинкой в глазах смотрит на Сынмина. Им обоим нравился этот вечер, полный ребячества. У Ода в груди уже не пылает сердце, выжигая всё живое. Ему спокойнее, он будто на своём вместе. Он чувствует себя любимым и видит, как человек перед ним доволен компанией. Всё так, как он и думал перед сном или сегодня в раздевалке. У него есть все шансы, стоит только поддаться, нежно улыбнуться и протянуть руку. Между ними нет и метра. Вот он, Гониль, стоит перед ним и тяжело дышит, он только что прикасался к его спине, пусть и играючи. Это что-то да значит.

— Я больше не могу бежать. — вытирая лоб плотным чёрным напульсником на руке, Сынмин в последний раз глубоко вдохнул и выпрямился. Дыхание более менее восстановилось, но стоило продолжить медленно идти: организму не на пользу такие перепады нагрузки.

Гониль тоже пришёл в себя и растрепал волосы Ода, запустив в них ладонь. Он делал это без стыда и совести, но в глаза не смотрел, скорее разглядывал отросшие корни.

— Тебе бы покраситься. А как же айдоловский имидж? — это явно была шутка, но Од только хмыкнул, аккуратно отклоняя голову в сторону от чужой руки.

— Я не айдол, ни к чему.

— Не ты ли настаивал, что вас всё ещё можно звать айдолами. — Гониль начинал медленно идти полубоком, лишь бы не потерять парня из виду.

— Это в прошлом. Мне бы на сцену вернуться. — Сынмин не спешил двигаться с места. Он снова обтёр взмокший лоб и пригладил растрёпанные волосы. С таким тусклым цветом он чувствовал себя угасшим, неспособным к жизни. Наверное, внешний вид как-то сказывался на восприятии, ведь с яркими волосами он был, пожалуй, очень даже самоуверенным.

— Я думаю, у тебя всё получится. Ты хорошо справляешься, Сынмин, и я горжусь, что ты так хорошо держишься сейчас. Не всем даётся бросить так легко. Кто-то и вовсе никогда не отойдёт от этого.

— Сомбэним, мне не легко. — на этих словах Гониль остановился и окончательно обернулся. Его взгляд так резко поменялся, точно так же, как атмосфера вечера. Жалость в его глазах переполнена желанием позаботиться. Сынмин от этого чувствовал себя плаксивым ребёнком, будто из него вытягивали ответ, почему он такой грустный сегодня. Только он, как в детстве, не порвал куртку, не получил двойку или не потерял сменку, он смотрел в глаза тому, в кого по уши влюблён. — Я месяц каждую ночь рыдал от боли и панических атак. У меня были слуховые галлюцинации и я просто не мог уснуть, пока Джисок не спускался ко мне. Мне не легко. — горький смех, отдающий болью в горле. Глаза Сынмина стали влажными от скопившихся слёз, но эти градины он не пустит по щекам. Он не расплачется. — Ко всему прочему, я чувствую вину перед всеми. Перед парнями, перед фанатами. Перед вами, в конце концов. Я всё испортил и не даю наладить, потому что я грёбаный наркоман. Меня не перевоспитать. — руки опускались в каждом из смыслов. Сынмин уже не мог держать ладони у головы, опуская их по швам, а упоминание зависимости и что всё идет "так просто" вгоняли его в полную безнадёжность. Он полчаса назад рассказывал Чонсу про то, какие наркотики предпочитал, а тут ему говорят, как повезло, мол, легко даётся. — Мне нихрена не легко. После расторжения контракта и отмены в соц сетях, мне, блять, хуже всего. У парней есть запасные варианты. А у меня? Мне сгнить в канаве? Да я держусь только из-за того, что мне до клуба двадцать семь три года осталось. И из-за вас. — "из-за вас". Он это сказал. На Гониле не было лица, он будто метался от одной темы к другой. Хотелось и поддержать, сказать, что он не виноват, хотя то было ложью. Хотелось объясниться: Гу не собирался преуменьшать чужих страданий и стараний, но последние слова прострелили ему грудь, вынуждая поверить в самые смелые и страшные догадки.

В глазах Ода и уважение, и влюблённость, и смятение, но больше всего в них слёз, бесстыдно сбегающих по щекам. Он не мог держать себя, немо рыдая: не издавая ни звука, ни всхлипа. — Простите меня.

Почему-то он посмеялся, кусая нижнюю губу целиком до боли. Сынмин медленными шагами сократил расстояние между ними, и весь парк затих: ветер больше не играл с молодой листвой, машины где-то в далеке исчезли, только одинокий фонтан в самой дальней части парка плакал вместе с Сынмином, роняя хрустальные грозди на беспокойную воду.

— Гониль, я вас люблю. — ответ не последовал, но Од и не хотел его слышать, не хотел смотреть в лицо, поэтому только сомкнул глаза и немного наклонился. Юношеские треснувшие губы накрыли губы Гониля в скромном поцелуе. В нём не было движений, пошлых звуков, Сынмин только ждал, пока его оттолкнут, но этого не случилось. Где-то под клеткой рёбер затаилась смелость, и парень мягко провёл языком по чужим губам, как джентльмен, предлагая разомкнуть их и углубить поцелуй. Но ответ не последовал. Напряженно сводя брови, О лизнул нижнюю губу Гониля и попытался напирать, мягко надавливая губами и завлекая в долгий поцелуй. Снова ничего. Его просто терпели.

Юноша распахнул глаза с мокрыми от слёз ресницами и понял, что Гониль всё это время смотрел на него безотрывно и ждал, когда всё кончится. Он не хотел стать очередной травмой или злодеем в мутных глазах. Сынмин почувствовал, будто его сейчас стошнит. Он согнулся, точно от удара в живот, и попятился назад. Паника подступала, и он не мог остановиться, вытирая губы грубыми движениями, надрывая едва зажившую кожу в кровь.

Гониль схватил его за локти и потянул на себя, пытаясь успокоить.

— Дыши, пожалуйста. Тебе нужно прийти в себя. — с силой удерживая Сынмина, мужчина глубоко дышал с ним в унисон, стараясь хоть как-то свести на нет эту панику. Он не собирался ругаться, не собирался заставлять всё забыть. Видя в Сынмине молодого неопытного парня, мужчина старался быть понимающим, ведь такое часто бывает: двадцатилетние ребята влюбляются в харизматичных преподавателей, друзей семьи или взрослых людей из своего окружения. Это нормально, как будто он сам таким не был. С этим разберутся потом, сейчас главное — унять истерику, пусть на губах ещё и оставалась влага чужого языка. — Послушай меня, Сынмин, дыши и слушай. Я не буду ругаться на тебя, всё в порядке, мы все ошибаемся.

— Это не ошибка! — процедив сквозь зубы, О рывком попытался выбраться из чужих рук, но его подтолкнули к скамейке, заставляя усесться и замолчать.

— Я тоже влюблялся в преподавательниц в твоём возрасте, и менеджер, знаешь какая красивая менеджер у нас была? Я тебя полностью понимаю и не собираюсь осуждать, в моём отношении к тебе ничего не изменится, ты просто должен послушать. — Гониль медленно сел перед парнем на корточки. Он уже не держал его руки с такой силой, но не позволял уйти. Им обоим был нужен этот разговор, так считал Гониль, пока медленно вытирал от слез раскрасневшиеся щёки и нос. — Мне сорок два года, еще восемь лет, и я стану старым седым дедом, а тебе будет всего тридцать, Сынмин. Ты молод и заслуживаешь большего, чем старик, у которого к тому же ещё и дочь есть. Я не нужен тебе, ты поймёшь это через пару недель, или через месяц. — Сынмин чувствовал унижение от каждой бережно стёртой слезинки. Он старался успокоиться, не шмыгать носом, но прикосновения теплых рук заставляли его мозг плыть. Ему не нужны были эти слова, он уверен: не разлюбит, не отпустит и не пожалеет, но Гониль продолжал. — Ты активный молодой парень, и тебе будет скучно со мной. Давай будем реалистами. Я даже в постели буду стар для тебя через несколько лет. Возраст штука беспощадная, поэтому прислушайся к моим словам. — но в голове Ода звучало только одно: "Почему ты нежен со мной? Почему гладишь и не ругаешь? Почему нельзя просто послать меня, чтобы я замкнулся? Я не могу так отпустить вас". Как бы Гониль не старался и, по сути, не был прав, Сынмин видел только очередной шанс в этой близости, пусть в ней не было и намека на нечто большее.

— Я не хочу слушать. — он звучал надрывисто и болезненно: голос охрип, то резко понижая, то повышая тон. Сынмина разбили вдребезги, как старую вазу, которую ставят на стол лишь по праздникам. Он и так держался еле-еле, склеенный и скотчем, и клеем, лишь бы держался. Но фарфор треснул, не собираясь больше поддаваться чужому желанию прийти в норму. В чем смысл, если единственная мотивация пусть и сидела на коленях перед ним, обласкав тёплыми руками заплаканное лицо, но все равно отказала, опустив Сынмина на землю, если вовсе не зарыв в неё. — Хватит, я не хочу! — Сынмин, хватая чужие запястья, грубо уводит руки от своего лица. Он срывается с места и не даёт даже что-то сказать. Гониль остаётся за спиной и медленно садится на асфальт, виновато и растерянно прижимая ладонь ко лбу. Он не собирается бежать, ведь сделает только хуже, хотя хуже уже некуда.

Ода трясёт, разрывает от истерики и вновь подступившей ломки: той самой боли в ребрах, навязчивых мыслей и слабой судорогой мышц.

Он начинает петлять и запинаться об собственные ноги: тело слишком бессильно, но нечто непонятное заставляло идти быстрее и, будто в невменяемом состоянии, осматривать каждый карман и искать телефон. Сынмин похлопал по ткани шорт, сначала он ничего не почувствовал, но вторая попытка сквозь истерию найти смартфон увенчалась успехом. Он громко дышал через рот, а грудь часто вздымалась. Плакать уже было нечем, щеки высохли, но покрасневшие глаза продолжали рыдать, пока нос забивала скользкая мерзкая влага.

Единственный, кому хочется звонить в таком состоянии — Хантер.

Его контакт находится среди важных, и оставалось только надеяться, что Сынмина не заблокировали, лишь бы окончательно разорвать все связи. Гудок, второй, третий.

Утыкаясь носом в зелёную макушку, Хантер вставать не хочет. У него дома душно, а тихое сопение куда-то в шею только сильнее скапливало в теле жар, но он не мог отодвинуться от Сумина и за телефон не брался. Так тесно, даже дышать получалось через раз, просто потому, что мальчишке с ядерными волосами снились плохие сны. Сумин ненавидел работу своего парня, ненавидел его долги и попытки скрыться от всего и вся, но принимал это. А Хантер умел слушать, поэтому всё понимал.

Его пухлые губы касаются горячего лба: Сумину тоже жарко. Он только жмурится, так забавно, жаль, Хантер этого не видит и, сонно щурясь, пытается разглядеть имя на включённом дисплее телефона. На контакте нет фотографии, а из-за сонливости взгляд мутный: букв не разглядеть. Приходится поднять руку со спины Сумина и потянуться за телефоном: парень тут же сквозь сон возмутился, тихо поскрипывая и закидывая на Хантера ногу. Отлично, стало ещё жарче. У тайца футболка задирается, и Чхве нагло прячет под ней свои руки, всё так же не размыкая глаза.

Хантер наконец-то подносит телефон ближе, и свет от экрана сразу же слепит. Но надпись прекрасно видна: "Сынмин (трубку не брать)". Парень молчит и долго смотрит в пустоту, сквозь телефон. В нём боролись равнодушие и статус "временного друга". Их история с Сынмином окончена, он более не должен был появляться на страницах чужой измученной временем книжки, но будто бы стал частью особого эпизода, где ему даётся короткая фоновая роль. Что же, он более не хочет быть массовкой. Он выбирает себя, выбирает своего парня и его благополучный сон в больших объятиях.

— Не звони сюда больше, Сынмин. Никогда. — по ту сторону разговора тихий всхлип и пронизанный отчаянием вопрос, как ткань в круглых пяльцах.

— Почему?

— Не втягивай меня в свои айдоловские игры. Я с этим покончил. — Сумин в тесных объятиях заёрзал и что-то невнятно промычал. Кажется, просил быть потише, он же спит. Смотря на то, как к нему прижимаются, доверяют свой сон и покой, Хантер осознавал, как работа дилера для него перестала быть необходимой. Ещё в тот вечер, когда Сынмина тащили из клуба для селебрити, сидя на холодном пороге, парень всё для себя осознал. Говорят, от наркотиков не уйдёшь, даже если не принимаешь, а торгуешь. И то верно. Не отпустят — слишком много знаешь. Но Хантер всё сделает. Ему просто хотелось, чтобы Сумин спал рядом с ним спокойно. Говорят же, как за каменной стеной.

— Хантер, пожалуйста. — где-то там, в погрязшем в сумраке парке Сынмин чуть ли не падал на колени, лишь бы вымолить у дилера несколько грамм, а Хантер в теплой мятой постели только отводил динамик от уха: слишком громкие всхлипы.

— Нет, заканчивай. Парень, у тебя есть возможность разобраться с зависимостью. Используй это. Всё равно у меня ничего нет. Я чист, и тебе советую.

— Но!

— Пока. — Хантер сбросил вызов и почти сразу нажал на пункт "добавить контакт в чёрный список". Сынмин должен двигаться дальше один, без наркотиков. Но чёрт бы его побрал: Сумин рядом заёрзал и открыл глаза, задрав голову. Сон покидал его лицо, и парень так сильно жмурился от света с экрана. Это мило и забавно, и раздражение Хантера тут же исчезло. Он прикоснулся губами к чужой переносице и потянул одеяло, затаившееся в ногах, вверх.

— Кто тебе звонил?

— Уже никто. Больше не позвонит. Спи дальше. — Хантер сползает ниже, чтобы быть со своим парнем лицом к лицу. От Сумина пахнет сном: немного кисло, может, противно, но таец его целует. Коротко, не размыкая губ. Ему нужно было само касание. Это его мотивация двигаться дальше: мотивация забыть и про Сынмина, и про своё прошлое в Таиланде. Всё позади. Для него есть только Чхве Сумин, который шатко поднялся с кровати, чтобы налить себе воды в кухне их маленькой студии, где есть только раскладной диван, пара стульев, стол, гарнитур и террариум для маленького хамелеона.