Хантер бросил трубку. Он, блять, кинул Сынмина. Это выглядело именно так в глазах человека, в горле которого зависимость встала тонким кинжалом, проглоченным по самую рукоять. Челюсть тупой болью сводило куда-то в бок сильным напряжением, будто кость вот-вот треснет, а зубы ударятся друг об друга и посыпятся на асфальт.
Сынмин не оборачивался и уходил всё дальше: в этой части парка уже не было скамеек, а дорога была протоптана людьми. Никакого асфальта. Отсюда не слышно ни машин, ни городской суеты, точно в лесу. Од чувствовал себя так, словно сбежал в дикую чащу, но ухоженный газон говорил об обратном.
Кости выворачивало. Два месяца борьбы за здоровое тело исчезли, Сынмина откинуло назад, в самое начало, когда он ночами не мог спать от того, что его ребра, по ощущением, выламывало в сторону спины. Просто наизнанку. Сынмин валится на колени от боли, прямо на траву. Он кричит и так протяжно, что каждая мышца его шеи напрягается и тянется. В воздух, с этим же криком, парень задаёт один вопрос за другим, но не ждёт ответа. Почему? Почему Гониль-сомбэним так поступил? Лучше бы он грубо отказал, отрекся и ушёл, но нет, ему надо было успокоить Ода и прочитать эти чертовы нотации. Добрых людей сложно отпускать. Сынмин всё ещё не рыдает: больше не может. Всё слёзы иссохли после того нелепого поцелуя, и парень со стыдом прокручивает этот момент в голове раз за разом. Заевшая плёнка старенькой камеры. Впиваясь в зелень руками, О чувствовал, как загоняет под ногти влажную грязь до такой степени, что становится неприятно.
Ему хочется обдолбаться до кровавой рвоты, до головокружения и жутких глюков, например, мелких тараканов по телу или под кожей. Испытать каждую стадию передозировки, потому что Сынмин сдаётся. Он больше не будет бороться, всё разрушено.
Раз Хантера нет, парню оставалось только опуститься на самый низ, а именно так Одом воспринимались подобные места: где нет ни молекулы чистого кислорода, где окна заперты, а все стены пропитаны особым запахом, какой не выведешь и за годы попыток. Наркопритоны были для Сынмина полнейшим падением и грязью. И именно сейчас, с прилипшими к рукам кусочками земли и сухой травы, он хотел разбиться вдребезги об пик собственной зависимости.
Он знал о том, где это находится, как себя вести и как прятаться. Бездумно блуждая по улицам, О снимает с карты деньги, чтобы их и на такси, и на дозу хватило. Такси он не заказывает в приложении или по номеру, а надеется на удачу и пытается поймать машину с желтым знаком на крыше. Если ловить взглядом всё: и мусор на асфальте, поддеваемый невидимыми лентами ветра, и мелкие камешки в щелях плиток тротуара — время идёт быстрее. Где-то минут десять прошло, наверное, и машину Сынмин поймал. Он не мог точно подсказать, сколько времени провёл у дороги и в дороге. О вообще не понял, как назвал адрес, сунул несколько купюр и прикрыл глаза. Он специально назвал дом за несколько улиц до самого притона. Не хватало ещё сдать его местоположение: не зря же Сынмин отказался светить карту в приложениях и терминалах. Слишком многое надо было просто прятать: изначальное местоположение, кредитки, телефон. Перед тем, как ненадолго задремать, О вовсе отключил телефон. Юфорию ждала веселая ночь, если, конечно, Ода кто-нибудь спохватится.
Ему неймётся, даже в попытках уснуть парню приходилось ёрзать и вертеться, а стопы то и дело начинали постукивать по полу машины. Всем своим видом Сынмин выдавал нестабильное состояние, его тело буквально выкручивало, он тянулся на сидении, но таксист не задавал вопросов, будто бы знал — недалеко от конечной точки поездки есть такое место, где даже в серых прожженных стенах находится место ярким фантазиям. Болезненно промычав, О выгибается в спине и сводит лопатки: не может больше терпеть. Из машины он почти вываливается и, забывшись, оплачивает поездку второй раз. Конечно его не позвали, не предупредили и не всучили деньги обратно. Конечно водитель всё понимал.
Простые прямые улочки превращались в бесконечные лабиринты: каждый дом казался знакомым, будто здесь Сынмин уже проходил. Его начинало тошнить. Если высказываться литературно, то тошнило его от самого себя, хотя на деле нервы и истерики выворачивали желудок наизнанку, и О сгибается над ближайшим мусорным баком, каких на улочках Кореи обычно мало. Он берётся руками за грязную железную тару, сильно наклоняется и избавляется и от ужина, и от белковых коктейлей. Он ведь даже не принимал, а уже лез на стенку, вернувшись в начальную точку — первые дни отказа от тяжёлых наркотиков.
В притоне его никто не ждёт, но никто и не спрашивает, откуда Сынмин, зачем пришёл. Все и так знают, с какой целью оказываются в подобных местах. О только сует мятые купюры, как ему показалось, главному и смутно знакомому парню, а потом шатко заходит вглубь помещения.
Обои здесь ободранные и пожелтевшие от сигаретного дыма, а под потолком таились черные пятна в определённых местах, точно подкоптили. Скорее всего, здесь раз за разом в ложках разогревали вещества, вот и въелись кругами тёмные следы. Сынмину тут душно и мерзко — это же не клуб, не алые огни и такие же люди, как он сам — знаменитости в дорогих платьях и костюмах. В притонах иной контингент: опустившиеся на самое дно больные люди. И больны они не зависимостью: вот у девушки в углу нос медленно проваливался от сифилиса, и она была бы вполне себе красивой, если бы её хрящи не разрушались, оставляя от носа непонятную рыхлую кашу из кожи и мышц. А стоило парню с деньгами раскрыть рот и сказать "проходите", Сынмин тут же почувствовал смрадный запах, а на губах и деснах того виднелись гнойные язвы — вич. Противно и страшно, но парень идёт дальше, ведь его приглашают "к столу". Шприцы с погнутыми иглами, такие же изломанные, почерневшие от копоти ложки, неизвестные порошки и безликие люди. Нет, лица-то у них были, но изморенные зависимостью, в них не было живых людей. Щеки впали, а кожа медленно поплыла вниз, за ней — мелкие складки на лбу. Именно так выглядел парень лет двадцати, закуривший косяк у подоконника. У него выбеленные волосы с тёмно-синими корнями и кончиками, ему точно было двадцать, но он неминуемо старел, молодость в его венах испарялась — вещества просто выдворили её и охватили каждую клеточку крови. Душа без души.
— Чего ты хочешь? — и голос у него прокуренный, дряхлый, но Сынмина не оставляла мысль, что парню всего двадцать. Чертовы двадцать, а он уже идеальное олицетворение зависимости и преследующих её болезней. Од станет таким же? Тоже заразится? Будет ходить с язвами во рту и постепенно начнет разлагаться до костей и связок? Чёрт с ним. Сынмин слишком устал бороться и быть тем, кому всё легко даётся.
— Сигарету. — Сынмин садится на подоконник рядом с ним и находит зажигалку где-то в углу: он случайно зажал её бедром.
— Тебе обычную или..
— Обычную. — тихо пробурчав, Сынмин замечает на себе усмешливый взгляд человека без лица и личности. У таких нет увлечений, нет любви, чувств и семьи. Наркотики забирают всё, даже самые мелкие крупицы того, что делало из человека чёртового человека. Краем глаза глянув в окно, в темноте О заметил отражение собственного лица, и оно тоже такое. Там нет Сынмина.
— Святоша. — парень пихает пачку сигарет Оду чуть ли не в грудь, спрыгивает с окна и уходит в другую часть комнаты. На самом деле, он не выглядел обдолбанным: слишком ровно ходит. И он точно не на отходняках: ещё может чётко показать улыбку, а не расплывшиеся по лицу губы. Имея определённый опыт, О предполагал: парня просто перестало брать что-либо. Он принимал так долго и так много, что ему приходилось раз за разом повышать планку. И к чему это привело?
Крокодил.
И это не экзотическая зверушка, а шприц с кустарно изготовленным веществом. Даже цвет не внушал доверия, если смотреть издалека. Сынмин не рисковал колоться после того, как его поймали в первый раз, поэтому просто смотрел. Голодным взглядом он смотрел, как неизвестный задрал рукав и показал то, во что превратилась его рука: почерневшая, точно обугленная кожа, в одном месте истыканная иглой до мяса, а к кисти расходились чёрные вены. Комнату тут же окутал запах смерти и тухлого мяса, ещё сильнее, чем до этого. Благо, Сынмина вывернуло на улице: его бы не стошнило повторно.
Что с людьми творит дезоморфин? Отвратительно, но этого никто не видит, не девчонка с тем же шприцом в ноге, ни какой-то мужчина, опрокинувший в свою глотку целую упаковку таблеток. Но к запаху привыкаешь, и Сынмину точно так же становится плевать, взглядом он ищет лсд, он хочет сейчас именно его. Может, если сильно захочется, под этим психотропом он увидит себя и Гониля, или сможет прожить идеальную жизнь, будто бы его не окружают ободранные стены, он не лежит на старом матраце с дырками от потушенных сигарет, а в его ребро не упирается острая хлипкая пружина.
Он глотает лсд и закрывает глаза. Сколько ему ждать? Обычно, приходилось минут десять. Слишком долго, если буквально нуждаешься в этих ярких разводах и буйстве воображения. И они появляются, завладевают всем сознанием и накаляют каждый нерв. Утопая в красках, каких не бывает в природе, Сынмин не замечает, как его тело будто выламывает от судороги. Ему все равно, ведь мир снова яркий, а ощущения снова острые. Старый изорванный матрац уже не кажется таким неприятным, а даже наоборот. Сынмин чувствует себя на своём месте, а его лицо косит в непонятной улыбке. Пугающей, но такой довольной.
Его плечи обдавали тёплые волны тихого океана, а песок медленно ссыпался под ногами, стоило пошевелить стопой хотя бы немного. Чувство невесомости пробивало до приятной дрожи, и Сынмин хотел мечтать о лучшем. Последним с ним разговаривал Гониль, и как же хотелось разглядеть лицо менеджера среди радужной мути, потянуть к нему руки и коснуться мягких щёк. Приблизиться, поцеловать и получить ответ. И его правда несёт. Он запускает руки в жестковатые волосы, путает в них пальцы и требовательно тянет на себя. Туман рассыпается, и они с Гонилем остаются наедине. Сынмин может прикасаться к его телу, где хочет, и делать, что хочет.
Ему так надоела эта белая рубашка, её выглаженный строгий воротник, и Сынмин избавляется от неё, с наслаждением расстегивая одну пуговицу за другой. Сомбэним позволяет слишком многое сейчас: рубашка падает с него на грязный пол, а у Ода глаза горят при виде этого тела. Крепкого, мускулистого. Настоящий мужчина. Хотелось прикасаться, прикасаться и прикасаться, Сынмин оглаживал плечи, сжимал кистями грудь и очерчивал спину длинными следами от ногтей. О чувствовал себя развратной девчонкой в пубертате, но остановиться не мог. Он раздевал глазами и раздевал буквально, стягивая с чужих бёдер черные боксеры.
Такие моменты хочется проживать как можно дольше. Сынмин не собирается отрекаться от своей влюбленности, остывать и отвлекаться, нет. Он погружается в неё с головой, хватает за волосы и целует до неприятных ударов зубов об зубы. Челюсть боль сковывает, кажется, Сынмин даже сдавленно вопит, но отстраняться не хочет. Он только целует, целует до крови и чувствует, как красная жидкость вместе со слюной мажет губы и стекает по подбородку. А Оду плевать, он целуется грубо, с языком и скромничать не собирается. Он был осторожен и терпелив сегодня и имеет право забрать своё: делает, что хочет, чуть давит на мужскую шею и вдохнуть не даёт, продолжая пошло и надменно целоваться ради собственной нужды, незакрытого гештальта.
Он не чувствует себя жертвой, как это было раньше, с Юной. Может, именно из-за неё он и пытается вести сейчас, зубами оттягивая нижнюю губу Гониля. И Сынмину так нравится кусать, он испытывает от ощущения сомкнутой челюсти настоящий кайф, и ему хочется надавить ещё сильнее и просто прокусить чужую губу. Он может делать, что хочет, ради собственного удовольствия.
Животным быть отвратительно — это грязно, жестоко и непростительно, но именно сейчас Сынмин был таким по собственному желанию, даже когда чувствовал ноющую боль в зубах, искусывал собственные губы и до боли под ногтями впивается в широкую мужскую спину. Он открывает глаза, лишь бы насладиться этим зрелищем: зацелованным лицом Гониля в собственной крови, глаза, полные любовного измора, но видит Сынмин нечто иное. Казалось, это лицо он вовсе забыл. Милое личико в форме сердца с двумя большими глазами, пышными ресницами и пухлыми, но небольшими губами. Юна. Откуда здесь взялась Юна?
Сынмину голову просто прошибает, и желание утонуть в приятных ощущениях сменяется желанием умереть, вскрыться и никому не мешать. Он смотрит в эти глаза с отвращением. Они красивы, безусловно, но настолько же ужасны и мерзотны. В них невозможно смотреть. Ода вот-вот стошнит. Он сильно жмурится, начинает рыдать сквозь зубы и горестно стонать. Он целовал её? Эту отвратительную девчонку?
Под ногтями не кожа, под ногтями мелкие щепки и кровоточащие ранки: занозы дошли до самой чувствительной части. Руки начинают дрожать от боли, и Сынмин, теряя контроль, ударяет кулаком по хрупкой двери в подобие ванной, даже не из цельного дерева. Снова воет, сгибается и плачет: теперь кровоточат и костяшки. Почти падает на пол, наклоняясь к коленям. Все шорты в побелке и мелком мусоре, кроссовки в пыли, а руки и губы в крови. Что от него настоящего осталось? Даже потребность в веществе это не часть Сынмина, а его злобное второе я.
Действие ЛСД только прекратилось, по ощущениям, прошло всего минут десять с того, как парень только принял, но краем глаза он заметил сквозь драные белые шторы, как солнце начинало вновь заходить. Вечер следующего дня. Прошёл чертов день. Столько времени он валялся в мечтах и прижимал нечто к двери. А прижимал ли вообще? Юна уже смылась. Ни верхней одежды, ни обуви. Её нет. Сынмин даже прошёлся до соседней комнаты, хотя сил у него особо не было.
Не отпускали мысли, что прошли уже сутки. Телефон почти разряжен, а дисплей разбит. Парень тихо шипит и тихо садится на тот самый матрац, откуда он начал. Тихо прошипев, он прижался виском к холодной стене: голова гудела, хотелось принять ещё. Телефон дрожит в обмякших руках, но дисплей тускло загорается. На экране: 124 пропущенных от Хёнджуна, 143 от Гониля-сомбэнима, были и от остальных парней из Юфории. Чёрт. Огибая длинную полосу на дисплее взглядом, Сынмин видит заряд: 12 процентов. И что ему делать? Из вещей только карта, мелочь и сам телефон.
Он не хочет в общежитие, но и здесь оставаться не собирается, и ещё не совсем трезвое сознание говорит ему идти просить прощения. Осознание ошибки, вот что отличает его от типичного наркомана. Наконец-то пришло это осознание, как старый забытый миф. Сынмину нужно встать, доехать и умолять Гониля простить.
Но на матраце он сидит ещё долго, минут десять или пятнадцать. Если быть честным, его голова абсолютно пуста: в ней не находится ни единой мысли, плохой или хорошей. Невольно Од ищет дозу взглядом, пусть и терпит: глазами он петляет по полу, забирается в самые пыльные углы. Пробегаясь языком под губой, Сынмин вдруг натыкается на что-то острое — зуб на самом деле откололся. Не передний, а чуть позади едва выраженных клыков. Ещё и десна кровоточат, будто все зубы решили разом начать шататься, как в раннем детстве. Не хватало ещё и челюстью где-то проехаться. У боли был лишь один плюс — она отрезвляет и напоминает, что пора заканчивать.
Колени с тихим скрипом разгибаются, и Сынмин встаёт на ноги. На своём пути он опирается на каждую стену, а кровавые пятна на губах и шее утирает рукавом. Оглянувшись напоследок, О замечает: тот парень с гниющей рукой пропал, как и мерзкий запах от него.
Поймав в коридоре одного из местных наркоманов, Сынмин прямо задаёт вопрос:
— Где пацан, который крокодилом долбится?
— Так его на скорой забрали. Всё, отлетел пацанчик. Или на тот свет, или в ментовку. — Сынмин хотел бросить бесчувственное "спасибо" в ответ, но будто бы ему было дело до обитателей этого места. К чему играть в сочувствующего рыцаря, если он пришёл сюда просто обдолбаться, а в итоге подзадержался? Всё равно все они — ходячие трупы, мешки с костями. Но если он на самом деле умер? Сынмин тоже умрёт? Дойдёт до той стадии, когда его не возьмёт излюбленный амфетамин, и ему придётся идти дальше? От таких мыслей грудь начинает ломить от слёз, и Сынмин медленно покидает это место. Все его эмоции накалены до предела, будто бы двадцать минут назад ему не было так хорошо. Ему казалось, что он только что смотрел смерти в глаза, пусть она и пришла к другому человеку. Самому Оду она лишь намекнула: пора завязывать. Пока ты выбиваешь только зубы, но дальше я заберу и тебя.
Вновь уходя за две улицы от притона, Сынмин заказывает такси и вбивает адрес далеко не общежития. Конечная точка вообще находилась в другом районе: бизнес центре, где квартиры стоят дороже, чем вся дискография некогда существующей группы, ныне с названием Youphoria. С огромным трудом, но О запомнил адрес нужной ему квартиры, этаж, но никак не сам номер нужной двери. Ещё и консьерж наверняка не пустит его: растрёпанный, грязный и пьяный парень будет убеждать его, что пришел к своему знакомому, ну и смех. Такси долго не подъезжает: становится холодно. В карманы шорт руки толком не спрятать, а под футболку ветер забирается с особой наглостью. Серые тяжёлые облака совсем заволокли небо и опускали на город некий черно-белый фильтр. Начинался противный мелкий дождь, так ещё и холодный. Сынмин проводит руками по плечам, а на них мелкие светлые волосы встали дыбом от холода. Даже фонари сейчас светили как-то тускло и едва ли поблескивали на мокром асфальте. Этот райончик Сынмину не нравился: и света мало, и всяких закоулков огромное множество, где тени были похожи на невиданных существ. Кажется, воображение ещё играло. Поэтому в нужную машину он садится пулей и запирает дверь: он нуждался в том, чтобы спрятаться и от теней, и от дождя, так ещё и запах смерти оставался гнилым привкусом на корне языка, как воспоминание.
Хочется спрятаться под футболку с головой, а кожа неистово чешется. Будь в Сынмине чуть меньше воли, он бы разодрал руки и спину в кровь, но ногти и так кровоточили. Слишком больно. У него колени стерты об голый бетонный пол, зуб сколот и кончики пальцев в занозах, что говорить о разбитых костяшках и том, как искажённо парень воспринимал мир. Ему плохо, очень плохо. Оставалось надеяться, чтобы его не стошнило в чужой машине. Не было желания даже смотреть на таксиста: просто страшно. Будь рядом знакомый родной человек, от которого пахнет кофе, пыльными бумагами и работой, Сынмину было бы в разы спокойнее.
На телефоне заряда всё меньше, но путь быстро сокращался от той самой тёмной улицы до нужного дома и виды за окном казались знакомыми, пусть Сынмин и был вусмерть пьян, когда проезжал здесь в первый и второй разы. Гониль не говорил свой адрес, наоборот, даже скрывал ради личного пространства, но О в наглую просто запомнил нужный дом и решил заявиться в полночь. Поступок плохой, бесспорно, но ему это сейчас необходимо. Необходимо как доза, как то глупое признание в любви и место в общежитии рядом с лучшими друзьями.
Таксист отпускает его молча. Да этот мужик даже музыку не включал и не задавал надоедливых вопросов, типа: а что случилось? За это он определённо получит пять звезд в приложении, но позже. Кажется, на карте даже на чаевые денег уже не было, а на телефоне экран стал совсем тусклым, напоминая: осталось пять процентов. В дом Ода точно не пустят, поэтому он огибает шлагбаум и шатается по подземной парковке в поисках нужной машины. Где же ты, чёрное авто, ценой, как вся жизнь Сынмина?
Фары не горят, мотор не гудит, О просто садится рядом на асфальт, прижимаясь спиной к колесу с налипшей к нему пылью. Он ждёт считанные секунды, вдыхает запах бензина и резины, а потом звонит. Номер занят. Болтает с дочерью? В Америке утро. Должно быть, он опять проводил с ней время, как в то утро, только good enough не напевал, скорее "просыпайся, солнышко" или что-то в этом роде.
На самом деле, Од так любил детей, а с дочкой менеджера Солой познакомиться просто мечтал, но не в таком состоянии точно.
Он не хотел мешать досугу с ребёнком, поэтому позвонил повторно спустя пять минут, когда батарея показывала двухпроцентный заряд. Паршиво.
— Гониль-сомбэним, спуститесь к машине, пожалуйста. — он не отвечал на звонки целые сутки, исчез из общежития, поцеловал менеджера, а потом убежал от него в глубь парка среди ночи. Конечно Гониль был зол. Сынмин не слышал ничего такого, но буквально чувствовал, как тот напряженно сглатывает и сжимает челюсти, лишь бы не вымолвить что-то обидное. Если захочет отругать — пожалуйста, Од выслушает, но прежде всего хочет извиниться и попросить кое о чем. Он точно готов — он это чувствует, поэтому медленно встаёт и наконец-то отряхивается от пыли.
Гониля и минуты ждать не стоило. Сынмин издалека увидел, как мужчина вышел из лифта и беспокойно огляделся. Видимо, из головы вылетело, где стоит собственная машина. Зашагав между рядами дорогих авто, О махнул ему рукой, а вторую руку увел за спину и сжал в кулаке: он просто хочет быть уверенным в себе. Хочет быть сильным. Но чем ближе Гониль подходил к нему и чем четче становилось обеспокоенное лицо директора, тем сильнее у Ода в груди всё тоскливо сжималось. Он не выдержит, точно не выдержит.
Как только Гу подошёл достаточно близко, чтобы разглядеть все ссадины на теле Сынмина, он разомкнул губы и тихо вдохнул через рот: он в шоке. Что ему сейчас делать? Успокаивать мембера? Вызывать скорую? Пока он только ускоряет шаг и хватает Сынмина за плечи, возможно, немного сильнее, чем планировал. У клавишника кожа холодная, под носом высохшая кровь, а глаза полны дури. Зрачки широкие.
— Что случилось? Где ты был? Сынмин? Отвечай сейчас же!
— Простите меня. — его трясут, как куклу, выпытывают, что он натворил, а О только глупо улыбается и утирает нос. Он пытается чётко смотреть в глаза напротив, но его смех превращается в град слёз. Мелкие капли пробивают себе путь сквозь пыль и грязь, оставляя за собой следы чистой влажной кожи. — Я идиот. Я сорвался. — Гониль теряет дар речи. Кажется, он окончательно разочарован, как разочаровался когда-то в участнике собственной группы. Прощения и помощь бесполезны. Даже прикасаться не хочется: Гу убирает руки и медленно отходит, а голову в бок отворачивает, будто не хочет не то что прикасаться к Сынмину, но и видеть его. — Гониль. — слёз становится только больше, а грудь дрожит от каждой неудачной попытки вдохнуть. — Не уходи, пожалуйста. — как резко он начал говорить на "ты", так же резко, как упал на колени и, болезненно простонав, схватился за край чужой футболки и потянул обратно. В и без того измученные колени впивались мелкие камешки в асфальте, а Од ёрзал, пытался подползти ближе и делал себе только большее. — Не уходи. Я прошу тебя. Только об одном. Послушай!
— Это третий раз, Сынмин. Ты уже показал, как хорошо ты бросаешь. Молодец. Видимо, не зря вы ещё не подписали новые контракты.
— Нет! — Сынмин держится за Гониля обеими руками, рыдает и громко всхлипывает, но Гониль не ведётся и пытается убрать чужие руки, отступая всё дальше. — Я на коленях прошу, закрой меня в рехаб. Я хочу избавиться от этого. Отправь меня в рехаб! — каждая гласная дрожит и проваливается в глотку вместе с истерикой. Где это видано, чтобы наркоман сам просил закрыть его? — Я видел.. Тот парень.. Он умер! — Сынмин нёс несвязный бред, опускался на асфальт всё ниже, пока вовсе на него не сел. Руки ослабли и перестали надрывать одежду менеджера. Прикасаясь к заплаканному лицу, Сынмин осознал: он не хочет умирать.
— Выдохни. Всё будет нормально. — снова сдаётся. Гониль снова сдаётся и надеется не пожалеть. Он ведёт по темным корням волос рукой, а потом наклоняется и за плечи тянет Ода на себя. Веры ему никакой нет, но настоящий рехаб мог пойти на пользу. Нет возможности выйти, с кем-либо связаться. Гониль даже задумался над тем, как достать медикаменты для психологического лечения. Это же возможно. Стоило сделать так раньше. С деньгами можно всё. — Ты не умрёшь, если справишься.
— Я справлюсь. — сквозь слёзы, Сынмин качнул головой и обнял Гониля за шею. Не сильно, скорее просто обессиленно повиснув: ноги совсем не держали. — Но пообещайте мне кое-что. Пожалуйста. — Гониль только качнул головой и продолжил слушать. — Если я брошу, пожалуйста, перестаньте смотреть на меня, как на ребёнка, и дайте шанс стать вашим партнёром. Просто попробовать, приглядитесь ко мне. Мне большего не надо, я правда люблю вас.
— Хорошо, Сынмин, хорошо. Пойдём домой. Тебе надо поспать. — проводя рукой по спине юноши, Гу медленно и аккуратно поднял его на руки и унёс к лифту, а Од всё не прекращал тихо всхлипывать где-то раз в десять секунд. Ему и горько, и страх не продолжал сходить, пусть ему и ответили согласием. Он ведь не планировал просить посмотреть на него с другой стороны, не как на сына или мембера группы. Просто извиниться и попроситься в рехаб. Но его язык плёл, вероятно, полную чушь, и часть разговора Сынмин уже не помнил, особенно, когда его так успокаивающе гладили по спине. Глаза сами смыкались: он ведь двое суток не спал.
Дальше всё превращалось в несчастные отрывки: вот Гониль умывает его, сажает под душ и одевает в другую одежду из собственного шкафа. Волосы мокрые, зато ощущение пыли и грязи с кожи исчезло.
— Тут ещё занозы...
— Где? — Сынмин протянул Гонилю руки, и мужчина с ужасом посмотрел на загнанные под ногти щепки. — Что ещё ты натворил?
— Зуб откололся. — Гу только тихо вздохнул и поцеловал Ода в мокрую макушку, тут же поморщившись от мелких капель на носу. Тут воспоминания тоже обрываются, и Сынмин, перед тем, как провалиться в сон, чувствует только то, как его волосы аккуратно гладят, что-то шепотом приговаривая, а голова бережно лежит на чужих коленях.