— Так почему Сынмин решил съехать? — Чонсу, сложив руки на груди, стоял среди гостиной, а за его спиной, будто спрятавшись, стояли Гаон, Джуён и Хёнджун. Так ещё и Хан выглядывал лишь из-за плеча макнэ группы, доверившись ему, как главной точке опоры.

Эту тему Гониль завёл утром, приехав лично: Сынмина не было в общежитии уже два дня, а молчать было нельзя. Он не хочет убивать Ода в глазах его группы, поэтому о срыве не скажет, но остальные точки просто необходимо было поставить над и.

— Он не съехал, а решил, что ему нужно лечение. Не справлялся с зависимостью — понадобилась помощь.

— Месяц прошёл, с ним всё было в порядке. — лидер постарался возразить, будто знал правду или догадывался. По крайней мере, ему Од казался уже вполне нормальным человеком. Настораживали лишь те разговоры в зале: Сынмин никогда не перестанет думать о наркотиках. Но человеку здоровому, без вредных привычек, окончательно этого не понять. Не понять ломки психологической: боль уходит, но желание буквально пилит мозг и не даёт заниматься чем-либо другим.

— Не в порядке. — Хёнджун, уложив руку на плечо Джуёна, тихо возразил. — Я его лучший друг, и он не был в порядке. Он терпел, а не боролся с болезнью, это разные вещи. — он пристально смотрел в глаза Гониля, безотрывно, даже не моргал. На лице ни улыбки, ни малейшей дрожи бровей или ямочек на щеках. Хёнджун знал, он всё знал, и Сомбэним мог понять это по одному лишь взгляду. Молча, одними глазами, Гу задал ему вопрос, а Хан всё понял и коротко кивнул. Странный разговор, для остальных не понятный, но этого было достаточно, чтобы заручиться поддержкой хотя бы одного мембера группы. Уж Хёнджуна Чонсу выслушает.

— Репетиции опять прекращаются? А камбэк? — Чонсу оглянулся назад в поисках солидарности со стороны Джисока и Джуёна, а потом развел руки в стороны и повторил вопрос в лицо директора. — Нам опять ничего не делать?

— В интернете про вас ещё полно слухов, пусть я уже и нанял it-отдел. Они чистят соцсети и подают жалобы на ложные заявления в СМИ, но ещё нужно время. И я не говорю вам перестать писать песни или прекратить репетиции. Вашему другу просто необходимо лечение, иначе в будущем у вас будет множество проблем. Зависимости нужно рубить на корню. — Гониль чаще смотрел на часы, чем на мемберов. Его правда волновало моральное состояние команды, но у него было и своё расписание тоже. Кажется, Хёнджун заметил эти нервные взгляды в телефон и всё понял. Он правда был хорош в эмпатии, как бы трудно на самом деле ему это не давалось. Парень тихо покинул свою зону комфорта на плече Джуёна и вышел вперёд, встав перед Чонсу.

— Я им объясню, Сомбэним, всё в порядке, можете идти. — Гониль с благодарностью кивнул и быстрым шагом покинул общежитие. Хёнджун же опустился на пол, сложил ноги поудобнее и, немного сутулясь, уселся. Махнув рукой, он предложил парням поступить так же, а сам какое-то время молча лениво моргал и ждал. Чонсу только плечами пожал и сел напротив, а наггетсы — следом. — Он болеет. Вы же понимаете, что он болеет? Ему нужно лечиться.

— Меня беспокоит то, что он мог опять сорваться. Ладно один-два раза, но в третий я бы потерял в него веру. Я не хочу потерять вас и свою карьеру из-за него. — точку зрения Чонсу можно понять, её в принципе разделял каждый в этой комнате, но Джунхан честно хотел показать иную сторону проблемы.

— Представь, если он недолечится сейчас и сорвётся потом, если альбом провалится, если нас продолжат гнобить. Тогда будет ещё хуже. Мы вернёмся, вновь будем у всех на виду, а он сорвётся. Тогда точно конец. Не будет ни Xdinary heroes, ни Youphoria. — где-то у окна Джисок потупил взгляд. По одному его лицу Хёнджун видел: Квак не скажет ни слова, только тихо примет это. Джуён просто пойдёт за Джунханом, он это знал. А Чонсу... С ним сложнее. Он только принял положение Ода, попытался понять, а тут он исчезает, и Гониль даже не хочет толком объяснять, почему именно. Любой бы засомневался и не поверил, особенно когда имеешь дело с зависимым. — Давайте дадим ему возможность пройти нормальную терапию. Он и так настрадался.

***

Он у Гониля только второй день, но уже лез на стенку. Напоминать организму, что такое вещества, после долгой завязки — самая худшая идея, особенно когда побочными эффектами наркотика выступает депрессия, апатия и прочие "приятные" вещи. Счастье под залог, и Од знает, чем будет расплачиваться: отсутствием идей и фантазии без психотропов, болью в рёбрах, бессонницей и отвратительным настроением. Именно яркость ощущений когда-то подбила Сынмина принимать, именно она и тянет обратно вместе с тупой влюблённостью.

Забыл ли он события того вечера? Нет: тихо корил себя за такие глупые самонадеянные слова, но где-то далеко в подсознании надеялся, что всё получится. Не только бросить, но и доказать Гонилю: он не конченый наркоман, не ребёнок и серьёзен в том, что чувствует.

Их договор в силе, точно в силе, так ещё и Сомбэним начал помогать ему, наняв надёжного знакомого психолога: всё же при зависимости не обойтись без помощи специалистов, они это уже выяснили после трёх срывов и одной попытки сорваться. Сынмину нужны разговоры, попытки найти смысл жить без наркотиков и бороться за трезвость, нужны препараты, смягчающие боль и выводящие все токсины из организма. Только тогда он встанет на ноги. Тогда сможет доказать. Он сильный, и он любит.

Первой его задачей было научиться творчески мыслить без наркотиков. Сегодня с утра Гониль нашёл Сынмина сидящим на полу среди десятка белых листов. На каждом или пара слов в рифму, или непонятный рисунок, больше похожий на суматошные линии и точки. Парень вытаскивал всё, что находил в себе: и любовные переживания, и ненависть к собственной слабости и даже потребность в веществах он пытался выразить через строчки песен, что мир никогда не увидит в чартах и не услышит наложенными на лиричный инструментал.

Он писал первые две строчки, смотрел на них долго, чуть ли не выжигая дыры в листах бумаги, пытался подобрать рифму, но слишком быстро сдавался и откидывал лист от себя подальше. Это повторялось раз за разом, и парень даже не думал зачеркивать что-то и продолжать писать на чистых местах всё тех же бумажек. Ему нужна была именно новая, до какого-то помешательства. Неровный хангыль красовался в самом центре — Сынмин и не думал писать в строчку и экономить место — а когда парень понятия не имел, что писать дальше, его клали к остальным. Так О и оказался в центре комнаты, окружённый ничуть не помятыми полупустыми листами. Ещё разложены они так ровно по кругу, что невольно становится не по себе. Гониль, конечно, читал — в первые дни завязки зависимый может удариться в религию или помешаться на чем-то другом, чтобы найти смысл жизни или просветление, так устроен больной мозг, но это выражалось так ярко. И, когда мужчина пытался подойти ближе, Сынмин недовольно и раздражённо морщил нос, стоило хотя бы немного задеть ногой несчастные листы. Он не в себе, просто не в себе, но Гониль гладил его по волосам и осторожно обнимал, лишь слегка касаясь плеч и присаживаясь со спины. Он обнимал долго и молча, слышал, как раздражённо сопел Сынмин, стараясь успокоиться. Он сам не понимал, что происходит с его телом: первая попытка завязать была совсем иной. Приходилось тупо терпеть боль, не спать ночами и зажимать рот ладонью до боли, лишь бы никого не разбудит. А сейчас целую ночь он вскакивал с постели, слишком много думал — совершенно несвязно — а потом вовсе решил с пяти утра пытаться найти музу в трезвости. И сейчас его распирало от недостатка сна, собственной беспомощности и того, как тепло к нему прижимается со спины любимый мужчина, пусть и не его вовсе.

Гониль в тот момент мог думать только о двух вещах: созвон с Солой и запахе футболки на юношеских плечах. Сынмин не собой пахнет — он пахнет Гонилем. Его порошком, парфюмом и домом. Слишком быстро становится его частью.

— Что ты делаешь? — невольно мужчина повёл носом над худощавым плечом и втянул этот запах. Понимание того, что Сынмин действительно слишком быстро стал чувствовать себя, как дома, и начал походить на самого Гониля, немного пугало.

О, кажется, даже не обратил внимания и выложил в круг ещё два листа, совсем близко к себе. Они были везде: у окна, под диваном, огибали торшер и даже захватили поверхность стеклянного кофейного столика. Ни одной толковой строчки, ни одного внятного рисунка. Это бесило, и грудь тяжело вздымалась от глубоких напряжённых вдохов. Но когда чужие руки охватили плечи, то стало немного легче. По крайней мере, Сынмин остановился и прикрыл глаза.

— Пытаюсь научиться писать без "помощи". — сильно втянув живот, парень свел брови — ему снова больно. Голод? Ломка? Интоксикация? Он понятия не имел. Всё слишком сложно и запутано. — В тот раз, на студии, я захотел принятия из-за того, что не мог писать музыку трезвым. Для меня всё в мире гаснет без таблеток, понимаете? Я подумал, раз это одна из причин срывов, то надо с ней бороться. — он смотрит на свои босые ноги и медленно елозит пальцами по ковру, чтобы хоть что-то чувствовать. Щекотно. Обычная щекотка, но чего-то не хватало. Слишком тускло. Не то.

— Но чем больше ты делаешь это, тем сильнее изводишь себя. Так и с ума сойти можно. — Сынмин почувствовал этот тяжёлый вздох: волосы колыхнулись, а кожу затылка обожгло. Но объятия стали слабее — директор отстранился, а О уже не знал, что с собой делать. Его до мурашек пробрало, и он отвёл плечи назад.

— Я, может, и схожу. Но я не хочу обратно. Если честно, я боюсь. — меняется О слишком быстро. Он тихо шмыгает носом и пинает назойливые листки перед собой, вытянув ноги.

— Чего боишься?

— Не справиться. — опять дурацкие слезы. Сынмин начинает ненавидеть то, каким беспомощным он ощущает себя при Гониле, точно голым. Всё эмоции обнажаются и накаляются от одного его взгляда, так ещё и вовсе забываешь, как лгать. Лгать о своём состоянии, чувствах и переживаниях.

А как не быть слабым, когда он тихо подходит обратно и проводит рукой по волосам? Осторожно так выводит рядок, прикасается невесомо, но до мурашек приятно. Сынмин сходит с ума, как кот, из-за того, что находится с объектом своей влюблённости в одной квартире, почти с его рук пьёт таблетки и получает то внимание, которое так хотел. У него лишь контекст иной, но никто не запрещал хотя бы немного фантазировать.

— Сегодня психолог придёт. Ёнкей хороший человек, так что можешь быть с ним честным. Он никому и ничего не выдаст, даже мне. — мужчина приглаживает волосы Сынмина назад, аккуратно уводит руку за ухо и отстраняется окончательно. Кажется, сейчас он выбирает дочь, и это вполне понятно. Хоть О и чувствует себя ревнивым сейчас, он никогда не станет препятствием между отцом и дочерью, наоборот: ему самому было бы интересно познакомиться с Солли, хотя бы по телефону и видеосвязи. Ещё перед попыткой уснуть вечером, он, как дурак, рассматривал все фотографии, что висели у Гониля дома на стенах или стояли в рамках на тумбах и шкафах. Бывшей жены на них не было, зато почти на каждом маленькая Сола, где ей далеко не четыре года. На одной она с ложки ест, а на другой так забавно губы дует, что напоминает Чонсу. Маленькое чудо. Сынмин всегда мечтал о младших — брате или сестре — и, наверное, он считал, что из Юфории самым первым станет отцом. Он чувствовал — эта роль ему подходит. Но не сейчас. Точно не когда его кроет от мыслей о наркотиках и собственном директоре.

С кухни доносится детский голос, радостный такой, но совсем тихо. Сынмин поднимается и мягкой поступью огибает каждый листок на полу зала, пока не оказывается в небольшом коридоре, где Солу слышно немного получше. А голос у неё был командный. Даже будучи маленьким ребёнком, девочка говорила громко и очень даже чётко, особенно для своих лет. Сообразительная и яркая, как её папа. И мама, наверное. Сынмин видел лишь старые фото в новостях. Медийной личностью она не была, вроде как, солирующая скрипка в одном оркестре, но более парень не слышал ничего. Только её красные платья с открытыми плечами и винного оттенка губы с любого выхода на премии ему запомнились очень хорошо. Соле повезло с родителями.

Сынмин оставался в коридоре, прижавшись спиной к стене: он не хотел мешать в дверном проёме, как в тот раз, не хотел и явно подслушивать. Ему была не важна суть слов, он даже не замечал какого-либо смысла: просто ему хотелось слышать, как иначе Гониль разговаривает с дочерью. Этот нежный, более высокий чем обычно тон. Это голос любящего человека. Он говорит простыми предложениями, иногда вторит всему тому, что болтает Сола, даже если оно не имеет никакого смысла. Наверное, у Сынмина в детстве было так же, хотя он толком не помнил себя лет до десяти.

Спина медленно ползла вниз по стене, а сам О прикрывал глаза. Ему так нравится этот голос, и парень думал только о нем, пока не прозвучал вопрос:

— Папа, а когда ты приедешь?

— Через неделю мне нужно будет прилететь на мероприятие, а потом я обязательно проведу неделю с тобой. Я так соскучился, что буду ждать перелёта, солнышко. — и вся кухня залилась детским смехом, а Сынмин окончательно опал на пол и с силой прикусил нижнюю губу. То есть, Сомбэним улетает в Америку? И надолго? Неделя минимум. Минимум! Что за мероприятие? Премия? Сейчас не сезон музыкальных наград и даже не наступил сезон фестивалей. Это эгоистично со стороны Сынмина, но почему мужчина не может остаться, когда ему так плохо?

Наивный дурак. Он ведь всё ещё не более чем подопечный, мембер его группы — признание ничего не меняло, если вообще не навалило всё, что происходило до этого.

Кожу тянет от высохших слёз и соли — Од трёт глаза до звездочек и жмурится, пропуская момент, когда разговор кончается, а Гониль оказывается прямо перед ним.

Глаза красные и вновь слезятся: Сынмин убирает руки от лица, а его менеджер не понимает, что произошло. Он выглядит подавленным, заплаканным и болезненным.

— Пил таблетки с утра?

— Нет. — задрав голову, чтобы посмотреть Гонилю в глаза, Сынмин виновато поджал губы.

Ему протянули руку — он не отказал, взялся за неё и встал, часто моргая, лишь бы смахнуть влагу с ресниц. Он не плакал, скорее натёр глаза, а те только слезились и начинали чесаться сильнее.

— Тебе надо выпить Лирику. Как ты вчера от боли плакал? Пойдём. — но Сынмин отмахнулся. Ему нравился этот особый тон Сомбэнима, когда он говорил с дочерью, но сейчас это будто унижало или ставило в позицию слабого человека, который едва соображает. Но О же всё понимает, ему не восемнадцать, а уже двадцать пять лет будет этим летом. Он вполне осознан, по крайней мере, сейчас, когда на его рёбра не давят последствия употребления, а запястья не хочется разодрать до крови.

— Сомбэним, пожалуйста. — тихий выдох, стыдливый взгляд и мелкая дрожь на губах. Нужно снова говорить о своих чувствах. Это... Слишком тяжело. — Не надо смотреть на меня, как на ребёнка. Мы говорили с вами и я хочу, чтобы вы хотя бы взглянули на меня иначе. Я взрослый парень, я многое пережил. От зависимости до изнасилования. Меня столько раз ломали, что во мне нет слепой наивной влюбленности в мужчину постарше. Это не пройдёт. Просто дайте мне шанс показаться вам с другой стороны. — Гонилю хватило сил только отвернуть голову в сторону. Ему не мало нет, он был дважды женат, но для таких вещей ему банально не хватало опыта. Что ответить? Свой отказ он уже дал, но его не опускали и даже поставили условие. И, на самом деле, Гу не принимал его серьёзно. Как можно всерьёз воспринимать мальчишку, что сейчас растрёпанный с красными от слез глазами стоит перед ним в огромной для него по размерам футболке. Он не видел в нём возможного парня, возлюбленного. Но, когда или если он сможет бросить наркотики окончательно, Гонилю придётся влюбиться?

Эти мысли прогоняет звонок в дверь — Ёнкей. Он пришел. Старый друг и психолог, когда-то помогший справиться с последствиями от развода: всё же тяжело осознавать, что тебе изменила жена.

Од сам не захотел продолжать разговор, хотя Гониль приостановил его, положив руку на плечо — парень всё равно пошёл в зал собирать рисунки и обрывки стихов с пола. Он оставил слишком много вопросов, которые Гу не успел задать. И у них горькое мерзкое послевкусие с налётом на извращённую до невозможности страсть. И не от Гониля к Сынмину. А всего того, что с парнем произошло. Хотелось бы знать детали: какое изнасилование и кто? Кто-то из JYP? Или он про бывшую девушку? Этого мужчина никогда не узнает: О больше не заикнётся об этом, он уверен, а Ёнкей не скажет, если парень затронет эту тему на сеансе. Что же, Гониль оставит их вдвоём, тем более, ему нужно уехать по делам и снять последние мерки. Предстоит бешеная неделя.

— Сынмин, верно? — собирая последние листки с пола, Од резко обернулся, когда услышал незнакомый голос. Его записи ещё валялись то тут, то там по углам, но парню придётся всё оставить: его подозвали жестом и предложили сесть. Листков было так много, что понадобилось бы ещё минут десять, чтобы точно всё убрать. Гостиная-то не маленькая.

— Да, меня зовут Сынмин. А вы Ёнкей? — поклонившись, Сынмин прикусил собственный язык. Невежда. — Простите, Ёнкей-сомбэним?

— Сынмин, я же оказываю тебе свои услуги, ты не должен так ко мне обращаться. — Ёнкей улыбнулся, и он, оказывается, так похож на Гониля! Было что-то в глазах и форме лица одновременно похожее и совсем разное.

— Простите.

— Можешь занять любое удобное для тебя положение. И мы начнём разговор. — сам Ёнкей устроился в белоснежном кресле, недалеко от кофейного столика. Он с особой тонкостью в движениях достал из кожаного портфеля планшет и стилус, держа его своеобразным образом — оттопырив напряжённый мизинец. Мужчина просто не мог согнуть его.

Оду хотелось выдержать дистанцию, как бы сильно Ёнкей не напоминал ему Сомбэнима, чем вызывал первичное наивное доверие. Сынмину хочется лечь или сесть на пол, но он будет слишком уязвим среди смятых листов. Его мозг, невольно, проводил черту между ним и Ёнкеем, не желая нарушать эту невидимую границу. Поэтому Сынмин устроился в самом дальнем углу дивана, где сегодня спал, и подтянул ноги к себе, упираясь стопами в самый край и подминая под себя мягкую обивку. Психологи — странные люди. Мужчина тут же записал что-то в планшете и оглядел парня с ног до головы, но его взгляд был отстранённым, не предвзятым. Он не хотел задеть какие-либо больные места, потому не вкладывал никаких эмоций: ни интереса к чужой красоте, ни осуждения за болезненную худобу вследствие наркотической зависимости.

— Я хотел бы начать разговор с тобой именно с зависимости. Обычно, сеансы начинаются с поиска мотивации бросить и вернуться к обычной жизни.

— У меня есть мотивация, Ёнкей-ним, в этом нет проблемы. — глаза мужчины вновь опустились в планшет. Оду неловко и некомфортно — перед ним чужой человек, которому предстоит открыть душу, пусть и ради собственного блага. Сможет ли он вообще что-то рассказать? В голове творится полный бардак: книжки (читать как мысли и воспоминания) не стояли на полках по цветам и алфавиту. Их будто ветром сдуло с огромных шкафов: всюду валялись голые страницы без обложки или же обложки, вырванные с корнем, одинокие листы и бесполезные нити. Можно ли вообще найти тут что-то толковое? А сколько времени уйдёт, чтобы навести порядок в столь огромной библиотеке? Даже представить страшно, но ведь специалист должен справиться? Подклеить страницы, найти нужные обложки и подшить корешки.

— Но что-то же тянет тебя в зависимость.

— Мне больно, физически и морально. Я очень хочу бросить, но уже третий раз падаю обратно, просто потому что в моей жизни всё идет не так, как хочется. — рука невольно тянется к подушке, смятой недолгим ночным сном Ода. Парень прижимает её к себе и с силой обнимает, лишь бы легче стало, и это на самом деле помогает. Сынмин будто бы выпускает пар, когда каждая мышца рук напрягается. Так правда спокойнее. — Меня предала моя бывшая девушка, я не могу творчески мыслить без веществ и меня отвергли сейчас. Я не знаю, как мне справляться, если всё против меня. Даже если есть желание и мотивация... Слишком много трудностей на пути. — мужчина в кресле едва заметно поджал губы, но для Сынмина любое его телодвижение было ярким и острым знаком: всё идет не так, как тот представлял.

— Давай начнём с самого начала. Как ты начал принимать, что тебя подтолкнуло к этому. — для Сынмина это не было долгой и сложной историей: он рассказывал её уже несколько раз. Гонилю, Хёнджуну, пытался объяснить Чонсу. Он готов рассказывать вновь и вновь о знакомстве с пронизанной пошлостью до мозга и костей девчонке со стройными ножками.

— Меня на вещества подсадила моя бывшая девушка. Хотя человека нельзя подсадить. Ну, так говорят. У меня тоже было желание принять, но уже после. Она давала мне амфетамин, а после него ощущения уже не те были, поэтому и принял второй раз. Третий... Я правда хотел прекратить, я ещё мог здраво мыслить в первые разы, правда. — парень всё сильнее вжимал в свою грудь подушку. Она медленно давила, постепенно приводя в его состояние относительного спокойствия, но глаза уже начинали часто моргать, а на ресницах собиралась тонкая паутинка из слез. — Мы делали много вещей, понимаете, и о большей части из них я сейчас так жалею... Мы с моим другом не так давно это обсуждали. Пьяные люди, люди под веществами... Они же не могут дать активного согласия, да?

— Верно, ты не можешь полноценно отвечать за те поступки, которые делал пьяным, в пределах законодательства. — Ёнкей качнул головой, и Сынмин не знал, стоило радоваться этому или разрыдаться ещё сильнее. Всё, что с ним происходило, теперь выглядит совершено иначе. Эротичные картинки в голове не преисполненны страстью: в них только страх и непонимание. Зачем он вообще на это пошёл.

— Я не всегда действительно был согласен... Это изнасилование? Мужчину вообще возможно изнасиловать? Это не может быть... — Сынмина затрясло: разомкнув губы, он тихо постукивал зубами и не мог смотреть на человека справа от себя. Предпочёл бы вообще забыть, что Ёнкей здесь. Свидетель позора.

Это ведь действительно позор? Где это видано, чтобы мужчина жаловался на нежеланный секс? В голове не укладывалось: женщина же не может изнасиловать? Ему не было больно физически, он даже получал удовольствие, но так и не перестал чувствовать себя грязным. Уж лучше в кровь стереть кожу, чем продолжать ощущать чужие касания на теле. — Она совала мне таблетки в рот и закрывала его ладонью, пока я не проглочу. Юна.. Действительно умела брать силой. Почему я не отбился? Я же мог, она же худая и слабая...Нет, я бы не ударил девушку...

— Сынмин. — мужчина явно напрягся: убрал планшет в сторону, выпрямил спину и немного наклонился вперёд. Его взгляд стал таким мягким, но не игра ли это? Создать комфортную атмосферу — задача психолога. Разузнать всё и разобрать — тоже. Он подобрал тоненькую ниточку, один край которой одиноко валялся на полу, а второй вплетался в бесконечный клубок переживаний, зависимостей и насилия. И как такими нитками книги прошивать? — Такое случается и с парнями тоже. Психологическое насилие — всё ещё насилие. Не обязательно испытывать боль. Если ты считаешь, что так случилось, значит так оно и есть. Ты чувствуешь себя подавленным, скорее всего, у тебя есть отвращение к интимной близости сейчас. Но ты должен понимать, что не виноват. Не мог отбиться, потому что это твоя девушка, и ты считал это нормальным. Если тебе не хочется, не нужно заставлять себя и потакать другим, Сынмин. В том, что это случилось, нет ничего постыдного. И уж тем более ты не виноват, понимаешь? — склонив голову в бок, Ёнкей слегка приподнял брови и смотрел внимательно, проницательно, но всё ещё без каких-либо эмоций, что оказывали бы натиск. Он не смеет и пальцем тронуть пациента, и уж тем более морально давить. Слова сами должны идти из чужих уст и строиться в предложения. Одно за другим, как искреннее признание.

— Да, Ёнкей-ним... Спасибо.