Здесь, над облаками, небо больше похоже на океан, такой неспокойный. Солнце рыжело в дали и оставляло на тех же облаках персиковые и розовые разводы, и всё это походило на неспокойные утренние волны: совсем небольшие, но пугающие своим количеством. Пусть они поблескивали и переливались, в такую воду не зайдёшь — она пугает. Всё смотришь и смотришь в глубину, а дна совсем не видно. Ни камешка, ни мелкой рыбешки, какая обычно ошивается близ туристических пляжей.

Если вспоминать студенческие годы в Америке, Гониль любил дикие пляжи: скалистые, дорожки к которым поросли колючими ветками и травами. Пока дойдёшь, сотни раз споткнёшься об камень, обдерёшь колени или оступишься. Но эти виды того стоят. Океан — вольный и непоколебимый — он движется вперёд, разбивая волны об скалы, он тянет в свою пучину всё то, что оказалось в его руках: песчинки, ракушки, водных существ, а иногда и нерасторопные жизни. Такова правда. Гониль кидал в эти волны камушки, порванные по пути шлепки, что очень неправильно по отношению к природе, но те сами слетели с ног. Он кидал и стихи, но не одинокие листы бумаги с начертаниями букв и нот, а вслух читал важные для него строки о неразделённой влюблённости. Пожалуй, студентом Гониль был одиноким. И одиночество привело его к Good enough. Эта песня каждый раз вспоминается с солоноватым привкусом океана на корне языка. Good enough — это морской воздух, неразделённая любовь и потеря гравитации в лёгких, когда в них бабочки вьются так, что температура тела невольно растёт. И Гониль не жалеет, что песня вышла только спустя пятнадцать лет после того, как вообще была написана. The 1984 не передали бы нужную эмоцию дрожью в голосе и надрывом высоких нот, а Xdinary heroes смогли.

Кажется, такой станет и песня про ночь, полную фейерверков и расставаний. Гу отдаст её Юфории. Вопрос лишь в том, когда они будут готовы её исполнить. Когда вернутся? Они должны, но столько факторов, которые мешают им банально начать выступать. Внимание СМИ и полиции, откровенная клевета, которая правдой вовсе не является. Столько работы, а Гониль только смотрит на небо, слишком сильно напоминающее ему океан.

Перелёты всегда выматывают, особенно долгие. Он столько раз путешествовал, но делает одни и те же ошибки до сих пор. Перед вылетом думаешь, что поспишь в кресле, ничего плохого не случится, если пропустишь эту ночь. Всё равно в долгом перелёте некуда себя деть — поспишь. Но в итоге тихое гудение самолёта, атмосферное давление и множество других факторов не дают тебе сомкнуть глаз.

Гониль абсолютно сонный и всё ещё огорчённый вечером на ярмарке, но ему не до сна. Уже в блокноте он в пятый раз переписывает лирику, меняет слова местами или подбирает новые, но не может превзойти те, что он расписал на старом чеке, пропитав собственными слезами. Как бы мужчина не старался вложить что-то ещё, может, уйти от столь слезливых строчек — у него ничего не получалось. Самая первая версия оставалась лучшей.

Я не успел сказать тебе пока

Я просто ждал тебя здесь в ночь фейерверков.

Иные версии в его голове звучали совсем не так. Рука чуть подрагивала от раздражения, сжимая ручку: Гонилю хотелось написать нечто идеальное, но он уже не мог вложить тех же эмоций момента. Его талант и разум требовали переписывать куплеты ещё и ещё, но мужчина сдался, тихо выдохнул и переписал оригинал с клочка бумаги на чистый белый лист. Нужно будет передать это парням. Джунхан точно бы легко подхватил идею, он умел чувствовать чужие переживания и пронизывать ими струны гитары, создавая пробирающие до дрожи и слез мелодии.

Путь домой немного успокаивал: его ждали привычные стены и потолки, родной язык, даже такси. Единственное, по чему Гу не скучал — это менталитет. Глотнув полной свободы в Америке, сложно вновь затянуть шею традициями и порядками. Но кое-чему Гониль был всё же рад, а точнее, кое-кому. Сынмин ждёт его, возможно, тоже не спит и считает часы до посадки. Он лежит на диване, или всё же осмелился перелезть на кровать, а ещё он захватил всю квартиру своими правилами: складывал ложки, вилки и палочки в одну кучу, а не как Гониль педантично раскладывал их по секциям, тратил бумажные полотенца вместо тканевых, пускал самолётики из неудачных песен с дивана.

А ещё так хотелось более ярко ощутить его парфюм: он так зацепил ещё во время тех неловких объятий на полу гостиной. И дело даже не в парфюме. Сынмин стал пахнуть обычным живым человеком, без мерзотного отголоска наркотиков. Гониль скучал, он на самом деле неподдельно скучал. Мальчишка сделал всё, чтобы бросить и стать кем-то в его глазах. Это впечатляет.

***

Когда Гониль делает шаг на территорию жилого комплекса, ему становится легче. Горечь отпускает горло, а дышать становится легче. За спиной будто крылья появляются, и мужчина идёт в быстром темпе, не замечая ни красоты небольшого сада, ни луны над головой. А она сегодня красивая, полная.

Он здоровается с консьержем, которого не видел месяца два, и мужчина в ответ кланяется и приветливо улыбается. Он из тех простых людей, рабочего класса, с кем легко найти общий язык. И о погоде он предупреждал, и предлагал зонты, ещё и о состоянии Сынмина докладывал: не пытался ли он уходить. За все два месяца — нет, не пытался, и даже не думал об этом, серьёзно воспринимая подобие полноценного рехаба. А ещё он явно не хотел подрывать доверие Гониля снова. Никогда больше. Он не оступится.

В лифте мужчина в очередной раз проверял чаты с теми врачами, что появлялись в его квартире всё это время. За работу, за молчание и рецепты пришлось заплатить огромные деньги, но, судя по показаниям психотерапевта, Од к наркотикам не вернётся. Если верить переписке, у парня есть сильная мотивация, и он хочет меняться ради определённой цели, конечно, он же влюблён по уши. А Гониль по нему просто скучал. Он быстрыми шагами идёт по коридору и прижимает карту к двери, та тихо пищит и открывает все замки.

Сынмин, как и ожидалось, не спал. Пусть таблетки нормализовали его сон и режим — парень больше не вскакивал среди ночи от боли или тревоги — сегодня он слишком сильно ждал Гониля. Закутавшись в пушистый серый плед, Од убрал отросшие до плеч волосы, на которых блонд резко контрастировал с тёмного цвета корнями, и сидя листал последние новости в телефоне. Он обсмотрел каждую статью с Мет Гала, искал фотографии и читал критику. Модные эксперты хвалили минимализм в образе Гониля в сочетании с чувством стиля глэм-рока. Конечно, на фоне идентичных фраков на известнейших актёрах, оголенная грудь Гониля в золотой рубашке вызывала много внимания. Од читал каждый одобрительный комментарий, прижимая кулак к губам и улыбаясь, как дурак. Его менеджер, его директор...очень красив, и люди это знают. Внутри всё трепетало: Сынмин ощущал себя самой настоящей фанатной, но он просто гордился, что это его сомбэним. Он блистает на ковровой дорожке, и ни одно СМИ не припоминает ему о грехах xdinary heroes. Вопросы мелькают на коротких интервью с показа, но они не наполнены негативом, наоборот, в Америке их ждут и надеятся на скорое возвращение. Кажется, всё налаживается.

Ночь становится ещё лучше, когда дверь тихо пищит и открывается. Вернулся!

Сынмин, забывшись, оставляет включённый телефон на диване и почти бежит к входной двери. Солнце ещё не встало из-за горизонта, но оно уже слепит тёплой улыбкой сомбэнима. Мыслей ноль: Од бросается в его объятия, опутывая руками шею и моментально розовеет от кончика носа до кончиков ушей. А Гониль смеётся, по-родному, от этого смеха в груди тепло разливается, и О не выдерживает: он быстро едва касается мужской щеки губами и тут же прячется носом в его шее, тихо посмеиваясь от стыда. Он нервничает, но его только гладят по спине, не толкают, но просят немного отойти, чтобы снять верхнюю одежду.

— Дай мне кожанку снять, потом сразу обнимешь. — он снова так улыбнулся, что у Сынмина щеки загорелись ещё сильнее. Такое чувство, что О снова подросток и его впервые одарила вниманием красивая девочка из параллели.

Гониль на самом деле повесил куртку, отставил сумку с вещами в стороны и вновь обнял Сынмина, медленно опуская руки по его спине всё ниже: от лопаток до поясницы. Вёл ладонями, не отрываясь. И они оба замолчали. Сынмин даже не дышал: глаза закрыл и аккуратно положил кисти на широкие плечи. Он так скучал. Стоило Гонилю переступить через порог, как чужая квартира в миг стала домом, а Гу заметил, как сильно запах Ода въелся в каждый квадратный метр. Он не сможет его выветрить, просто не захочет.

— Вы бы знали, как я скучал. — О шепчет прямо над ухом, и, когда Гониль низко гортанно усмехается, в груди всё сжимается. Его руки бережно оглаживают худощавую поясницу, обнимают и тянут чуть ближе к себе, а Од и так склонился и вжимался, как мог, лишь бы каждой клеточкой своего тела ощущать родное и любимое тепло.

Не хочется его отпускать, ни на премии, ни на показы и интервью. Америка так далеко.

— Я тоже скучал, Сынмин, но устал с дороги, пойдём. По глазам вижу, ты не спал, ещё дрожишь весь. — проводя носом по угловатому плечу, Гониль начал, не отрываясь от Сынмина, идти вперёд. В зале его встречали распахнутые шторы, вид на утренний Сеул, плед на полу и телефон Ода с открытой на нём статьёй о Мет Гала этого года. Парень тут же вырвался из объятий и как-то нервно убрал плед на диван, а телефон выключил. — Ну чего ты? Что пишут про меня? — Гониль точно знал — Сынмин изучил всё, оттого и прятал взгляд, усевшись вглубь дивана и поджимая к себе колени.

— Всем так понравилась рубашка. Критики оценили образ...

— А тебе понравилось? Не ты ли главный модник Юфории? — Гониль садится совсем рядом, и его это совсем не тяготит. Будто бы за одну поездку всё изменилось: он действительно воспринимал Сынмина серьёзнее. Не как подростка. Чуть погодя, О выпрямил ноги и уложил их на колени мужчины: возмущения не последовало. Менеджер только аккуратно подтянул цветастые носки на его стопах чуть выше. — Не холодно? Ты не включил подогрев полов.

— Всё в порядке... А на счет наряда.. Вивьен Вествуд — отличный выбор. Хёнджун в общем чате был в восторге от этого. Он же фанат. — от неловкости, Од отвёл стопу в сторону и прикрыл лицо тыльной стороной — Гониль-хён, я хотел кое о чем попросить.

— Конечно, спрашивай. — Гониль опирался на спинку дивана локтём, придерживая голову. Его взгляд — внимательный и проницательный — был направлен только на Ода и его розовеющий кончик носа. Одновременно хотелось и спрятаться, и радоваться: Сынмин так близок к человеку, в которого влюблён, но он не хотел заставлять Гониля вести себя так. Нужно ещё немного времени и расстояния.

— Я хочу вернуться в общежитие. Я слишком давно не видел парней. Они скучают, и я по ним.

— Конечно, мы можем поехать утром.

— Нет... Вы можете отвезти меня прямо сейчас? — Гониль удивлённо приподнял брови. Его взгляд так и говорил: к чему такая спешка? Он устал, перелёт дался ему действительно тяжело, но мужчина не спорил, только убрал с себя ноги юноши и поднялся с дивана.

— Я только права захвачу и поедем, одевайся. — и Сынмин становится самым счастливым парнем в мире.

Он вскакивает с места, улыбается, неаккуратно затягивает ремень на джинсах и собирается быстро и небрежно, растрепав волосы футболкой. В прихожую он почти влетает, тихо смеётся и наспех завязывает шнурки. Гониль из дверного проёма сверяет его взглядом, тихо вздыхает и подходит ближе. Од такой неуклюжий сейчас: лохматый, неловкий, зато с улыбкой до ушей. Приглаживая отросшие волосы парня, Гу перебирает прядь за прядью так, чтобы те не топорщились из стороны в сторону, хотя волосы на затылке вовсе не поддавались и продолжали приподниматься у корней. — Ты расчёсывался?

— Расчёсывался. — поджав губы, Сынмин положил ладонь к затылку, стараясь прикрыть небрежные локоны.

— Накинь куртку, там прохладно. — Гониль взял одну из ветровок с вешалки и бережно накинул её на плечи Ода. Тот даже не повернулся, но и со спины было понятно, как он счастлив. Парень точно очутился в одном из своих снов, целиком и полностью наполненных красочными мечтами. И ему не верилось, что такое может произойти на самом деле: Гониль помогает ему застегнуть куртку, открывает дверь в машину, а по пути в общежитие покупает молочный чай с тапиокой. Од уговаривает взять два стаканчика, знает же — Чонсу не спит.

Подстаканники в машине оказались заняты всякой мелочью: ключами, сдачей с заправки, зажигалкой и пачкой сигарет — поэтому Сынмин зажимал один из пластиковых стаканов коленями и смотрел, как в чае плавают и постепенно растворяются сахарные жемчужины, наверняка, очень вкусные. Джунхан как-то раз рассказывал об этом месте, недалеко от их общежития.

— Приехали. — Гониль машину глушить не собирался. Если быть честным, он едва ли держал глаза открытыми и слишком устал. Он поприветствует группу завтра, передаст пару подарков от брендов, показы которых посетил, обнимет каждого, но сейчас слишком хотел спать. Слишком много эмоций, переживаний и мыслей. Хотя бы с Сынмином было всё в порядке.

Он отстегнулся, распахнул дверь, но вдруг остановился. В его глазах маячили мысли и дворовые фонари, что совсем скоро погаснут, когда солнце поднимется ещё выше. Оставив стаканы на полу машины, О скользнул взглядом по улице — нет ли кого рядом. Он безрассуден и влюблён, возможно, немного глуп, но играет в безнадёжного романтика. Потянувшись через кресло, Сынмин упирается руками в колени Гониля и целует его долго, немного навязчиво. Голова пуста, а грудь больше не горит от смущения. Его наглость пробирает и убеждает, прикусив нижнюю губу мужчины, положить руку на его щёку и с силой потянуть себе за более глубоким поцелуем. Сынмин с ума сходит так сильно, что в спине с чувством прогибается, не желая отстраняться ни на миллиметр. Поясницу тут же обводит крепкая мужская рука. Губы влагой мажут по коже, нос слабо втягивает воздух, а от подступившей слюны хочется захлебнуться. Она с аппетитом подступала к горлу, пока язык Ода проникал меж чужих губ, пробегаясь по кромке зубов и соприкасаясь с языком Гониля в подобии танца. Страсть по груди ударила, но Сынмин отстраняется, задыхается, но улыбается, как настоящий искуситель, пока Гониль со скошенными на носу очками вытирает рот рукой и тяжело дышит. А Од не говорит ни слова, только подмигивает и забирает с собой чай, захлопнув дверь ногой.

— Вот чёрт... — Гу смеётся растерянно и поправляет очки. Сложно вспомнить, когда его в последний раз целовали с таким напором, не давая и вдохнуть, и пойти навстречу самостоятельно. Сердце забилось бешеной дробью и готово было вот-вот вырваться сквозь грудную клетку. И что это за глупое подростковое чувство? Не влюблённость ли?

Стоит быть аккуратным: между влюблённостью и страстью тонкая грань.

Глотая ртом воздух, Сынмин бежит по лестнице, пропуская по две ступеньки разом. Руки немного дрожат от перевозбуждения, и у самой двери парень останавливается, складываясь пополам. Он не может зайти в общежитие с красными после поцелуя щеками и блеском возбуждения в глазах. Если представить поцелуй со стороны, это было так пошло: то, как Сынмин выгибался, проводил языком по чужим губам и был готов наброситься, так ещё и прямиком в машине. От этой картинки в голове О глупо смеётся, трёт щеки, и наконец-то достаёт ключи от их с парнями квартиры.

Дверь отворяется тихо, а света в помещении не было. Неужели все спят? Поставив на небольшую тумбу в прихожей два чая, Сынмин светил себе под ноги экраном телефона и надеялся не запнуться об какой-нибудь потерянный тапок Джуёна, каких по квартире обычно разбросано немерено. Надо бы заглянуть в их с Хёнджуном комнату, а то с гитаристом эти два месяца О мог только списываться с их воображаемой больницы. Благо, стены в квартире Гониля светлые и походили на больничные в немногочисленных видеосообщениях.

Каждый шаг Сынмина невесомый: он ступал на носках и старался лишний раз не шуметь. Прежде всего он хотел бы увидеть именно Хенджуна, поэтому тихо открыл ближайшую к выходу из квартиры дверь. Но там было также темно. Если всматриваться во мрак, можно было заметить несколько чехлов для гитар в углу, разбросанные вещи, вроде носков и далеко не чистых футболок, а стены увешаны плакатами с рок-группами начала двухтысячных. Во всей комнате сверкала только разноцветная клавиатура на рабочем столе: кто-то забыл выключить ноутбук и он перешёл в спящий режим.

Проходя вглубь комнаты, Сынмин посветил экраном телефона на двухъярусную кровать, но увидел совсем не то, что ожидал. Джуён и Хёнджун устроились под одним одеялом тесно-тесно, в обнимку. Ли вытягивал руку в сторону, а Джунхан удобно так устроился на ней, обнимая худощавого юношу и, кажется, закинув на него ногу. Они сопели в унисом, а спали почти нос к носу. И Сынмину всё было понятно, в нём заиграла искренняя радость. Хоть кто-то здесь разобрался со своими взаимоотношениями.

Если изначально Од планировал разбудить Хана, поздороваться и оставить его спать дальше, то сейчас парень решил его не тревожить. Ни его, ни Джуёна.

Гаон тоже спал: в их общей комнате не было ни намёка на обратное. Свет от телефона Джисока не шёл, да и каких-либо звуков не было. Зато из комнаты Чонсу доносились тихие постукивания синтезатора. Почему-то вдохновение всегда приходило к нему ночью. В солнечном свете парень не находил себе места: его всякий раз отвлекали, находились всё новые и новые дела, пока солнце не заходило за горизонт, и Чонсу не становился единым целым с программой для написания музыки. Оторвать его было невозможно. Самые лучшие наброски рождались именно в свете луны и тусклых звёзд. Киму не были нужны ни барабанные установки, ни нотные тетради. Поток его мыслей ложился пальцами на небольшую клавиатуру синтезатора. Всего две октавы.

— Чонсу. — Сынмин выглянул из-за двери и уставился на большую тень у компьютера. У лидера широкие плечи, а ещё пухлые щеки, потому фигура его казалась громоздкой.

— Чего тебе, Джуён? — кажется, через наушники барабанщик едва ли мог разобрать чей-то голос, но, развернувшись, он тут же соскочил с места, когда понял: в дверях стоит не Джуён, а Сынмин, которого он так давно не видел. Проводом наушников Ким чуть не утащил за собой экран компьютера, но тут же снял их и за несколько шагов настиг Ода своими большими объятьями. — Сынмин... Ты..

— Да, это я. Не узнал? — они оба смеются и мягко похлопывают друг друга по плечам. Похоже, их споры, ссоры и пощечины остались так далеко, и Од в глазах Чонсу стал совсем другим человеком. У него даже взгляд другой, более живой, открытый. Не было той злобы, а Ким перестал быть для него врагом.

— Ты возвращаешься к нам?

— Да, Гониль-сомбэним приехал, всё проверил и отпустил меня. Рехаб кончился. Я в норме.

— Да это ж замечательно! — Чонсу говорил слишком громко и тут же тихо зашипел сквозь зубы, ему стоит замолкнуть и не будить других.

— Текст всё ещё при тебе?

— Какой текст?

— Про Юну. — по глазам видно, как Ким несколько секунд метался и пытался вспомнить, пока осознание всё же не пришло к нему. Он часто закивал и вернулся к столу, достав из под стопки книг тот смятый клочок бумаги. Од тут же забрал его, но даже взглядом не окинул. — Пойдём во двор. Только куртку накинь, и чай возьми свой, в прихожей стоит.

— Какой чай?

— Сомбэним нам взял. Пошли. — больше Сынмин ничего не объясняет и выходит из комнаты. Он снова обувался, а ветровку он и не снимал, только молочный чай прихватил и стал ждать, пока Чонсу неловко оденется в полутьме. Выходя из квартиры, Ким отпил немного через трубочку и улыбнулся из-за приятного сладкого вкуса, ещё и варёная в сахаре клёцка попала на язык. Сынмин шёл впереди и к напитку пока не притрагивался, в одной руке и придерживая стакан, и зажимая лист с текстом между пальцев.

На улице действительно холодно. Чонсу смотрит вперёд и видит, как пар медленно поднимется из его рта и постепенно исчезает.

Уже светает, солнце оставляет оранжевые мазки невидимой кистью на крышах домов и верхушках деревьев, и среди этой красоты Од садится на бордюр, наконец-то делает глоток чая и с хмурым видом пробегается взглядом по тексту.

— А это действительно хорошо. — брови его так же опущены, он говорит без единой эмоции, а потом под восклицания Чонсу сминает несчастный лист.

— Ты что делаешь? Ты же старался над ним!

— Не я, а мои зависимость и травмы. — сжав бумажку в кулаке, Сынмин поднял взгляд на Чонсу. — Хён, ты нужен мне сейчас. Сядь рядом. Я хочу разделить этот момент с тобой. — не сказав ни слова, Чонсу сел рядом, поджал к себе ноги и не отрывал от губ трубочки для чая, пусть и не торопился пить из неё.

Он смотрел, как равнодушно и холодно Сынмин подпаливал несчастные края текста, в который он вложил свою боль и осколки ненависти. Но их пора отпустить. Пора забыть. Они остались там, за спиной. К чему тащить эти обиды дальше, когда Оду так ярко светит солнце, интернет начинает забывать скандалы, а губы припухли от долгого поцелуя.

Из зажигалки снова летят искры, и лист наконец-то вспыхивает. Кинув его на асфальт, Сынмин встал на ноги, а Чонсу потянулся за ним, шагнул поближе и уложил локоть на плечо друга. Бумажка алела, но так же быстро увядала, пока от неё не остался один пепел. И то его стремительно унёс с собой ветер, а парни всё стояли, пока в стаканах не остался один лёд.

— И на что мы смотрим? — Чонсу говорил тихо: не хотелось разрезать своим голосом повисший в воздухе утренний покой, когда машины ещё не начали шуметь на дорогах, но птицы уже запевали свои незамысловатые песни на ветвях деревьев. И в этой тишине Сынмин ровным тоном ответил:

— На мою новую жизнь.