Раздувая пенные усы, «Аквила» мчался навстречу новому дню. Ветер был на стороне кого угодно, но, как казалось Хизер, точно не на ее. Будто мироздание всеми силами стремилось вышвырнуть девушку из этого века, который ей сейчас был ближе, чем родное будущее.

Все больше путешественница мрачнела и замыкалась в себе, как ни пытались ее поддержать или развеселить: команда, будто сговорившись, частенько устраивала совместные песнопения, стараясь разогнать видимую тоску и накапливающееся напряжение. Они вообще во время работы были не дураки поорать похабные песенки, но сейчас это случалось на порядок чаще. Ученицу ассасина это хоть и развлекало, но ненадолго. Ее каюта почти всегда оставалась пуста, даже ночевала девушка на палубе, стараясь запомнить каждое мгновение, проведенное на корабле.

Само собой, капитан видел все, но в целом и сам был не в лучшем состоянии. Как итог — раздражительность выше обычной.

Второй день путешествия подходил к концу, ночь вступила в свои права, звезды рассыпались по небосклону, мерцая ледяными искрами на черном бархате. Хизер стояла, опираясь на борт ладонями, глядя в удивительное небо, которое в ее мире можно увидеть лишь вдали от городов, а то и вообще на Северном полюсе. В голову лезли исключительно печальные мысли и тоскливые песни, перемежаясь воплем души: «Не хочу! Лучше тут меня утопите, закопайте, четвертуйте, но не отправляйте обратно! Хоть к мельнику, хоть в бордель, хоть тушкой, хоть чучелом!»*

Знакомые шаги заставили съежиться, будто бы их обладатель услышал молчаливую молитву и направился помогать делать чучело.

— Киснешь? — Коннор встал рядом, так же изучая небо, будто оно ему было интересно.

— Да, — созналась Хизер. А что делать? И так на роже все написано.

— Не стоит. В конце концов, это же твой мир. Ты просто вернешься домой и забудешь все, как страшный сон, — Радунхагейду криво усмехнулся. — Ни тебе пауков, ни высоты, ни плохой жратвы.

— Ни приключений, ни свободы, ни «Аквилы» — ни-че-го, — отчеканила девушка. — Ты бы согласился сидеть в квартире всю жизнь, изредка выезжая на природу и вкалывая на чужого дядьку? Мало отличаясь от овоща? Как попугай в клетке?

— Не смог бы, — индейца аж передернуло.

— Вот и я теперь вряд ли смогу, — Хизер нагнулась и громко стукнулась лбом о борт. — Не хочу. А выбора мне не дали, — глухо пожаловалась она.

Сказать на это было нечего, кроме того, что будущее стало казаться чем-то навроде ада.

— Но ты хоть будешь жива, — как-то бледно прозвучали слова Коннора.

— Не буду. Лучше сразу тут пришиби. В этом мире все так старательно боролись за свободу, что сами не заметили, как ее похоронили. Осталась только иллюзия! — Хизер почувствовала, что еще минута — и она разревется самым позорным образом.

— Значит, мне не за что больше бороться? — с угрозой в голосе поинтересовался Радунхагейду. — Я зря иду по своему пути? Напрасно терял товарищей и получал раны?

— Нет, ни в коем случае! — Хизер резко подняла голову. — Коннор, ты вообще знать этого не должен. Твое время безумно важно: оно меняло мир, оно... Ты не просто человек, ты «идея», за которой идут.

— Так сделай так, чтобы в твоем мире за ней снова пошли! — фыркнул индеец, довольный тем, что смог вывести девушку из вроде бы подкатывающей истерики. — Насколько я понимаю, братство в твоем веке продолжает существовать?! Хоть чему-то я смог тебя научить? — испытывающий взгляд темных глаз смутил девушку.

— Ты меня научил жить, Коннор. По-настоящему жить. И верить в себя. Но в моем времени я ничего не значу. Никто со мной даже говорить не станет. Там любой, по сравнению со мной, супермен, — снова скисла послушница, и ассасин, раздраженно хлопнув по дереву ладонью, покачал головой. — Не обижайся на меня, а? — жалобно попросила Хизер. В груди снова защемило. — Прости меня, Радунхагейду...

— Мне не за что тебя прощать, — могавк сердито уставился на воду, но потом выражение лица неуловимо изменилось. — А кто такой супермен? — удивленно спросил он.

Хизер рассмеялась и уткнулась макушкой в теплый бок наставника, вдыхая непонятно когда ставший родным запах. Удивленно скосив на девушку взгляд, Коннор осторожно приобнял ее за плечи, будто боялся испугать.

— Это ты.

Другого ответа и существовать не могло: Коннор стал для нее тем самым героем в плаще, только не в глупом трико, а во вполне реальных бриджах. Он был тем отцом, которого в будущем никогда не было рядом, даже в самые тяжелые моменты жизни. Он был братом, другом и тем, кого хотелось видеть рядом всегда. И тем, кто мог исчезнуть завтра навсегда. И было плевать, что он там себе сейчас о ней думает.

Тяжелый подбородок лег на макушку девушки, тем самым без слов говоря, что творится в голове его хозяина. В голове творилась буря. Насколько же жестоко пошутила над ним судьба в очередной раз. И над ней... Неправильно было что-либо говорить в этот момент, а тем более — делать. Так будет лишь больнее. А если не сделать ничего, то будешь жалеть, что не хватило храбрости просто поговорить или сделать что-то очень глупое.

— Вот бараны, — проворчал Фолкнер, стоя у штурвала. — Упертые, дурные бараны. Нет, чтобы как нормальные люди...

Примечание к части

*Эмигрант эпохи 70-х, навсегда покидающий пределы СССР, проходит таможенный досмотр. Таможенник обращает внимание на попугая, которого хозяин вывозит с собой на ПМЖ. «А сколько лет вашей птичке?» — «Триста». — «Э-э, нет! Если ему триста лет, значит он представляет историческую ценность для государства и вывозу не подлежит». — «Но как же быть?!» — «Ну, вот если, к примеру, чучелом, или хотя бы тушкой...»

«Но ведь это наша семейная реликвия, его еще мой прадед приобрел...» — растерянно объясняет эмигрант. «Нет, живьем нельзя!» — категорично заявляет таможенник, на что «попка» рассерженно хрипит: «Слушай, Хаим, хоть чучелом, хоть тушкой, но сваливать отсюда надо!!!»