*** двадцать лет назад

До меня дошла информация об одной деревне. По слухам, в ней жили суккубы вместе с людьми. Жили в мире и согласии. Деревня Фост на окраине мира, никому неизвестная и, собственно, никому не нужная. Но однажды туда попали не те люди. Какие-то проходящие разбойники, ищущие приключений и легкой добычи. Они решили поживиться в маленькой деревеньке, где большую часть населения составляли молодые девушки. Суккубы не любят чужаков, поэтому, естественно, от разбойников остались только иссушенные тела.

Информация попала в наш реестр, как и любой столь крупный акт применения магических сил. Был сформирован заказ, на который отправился опытный отряд из шести охотников. Мы получали от них отчет ровно до той ночи, когда они планировали облаву. Потом было затишье. Мы ждали два дня. Было решено направить подмогу. Мы с Виктором и двое наших помощников Герман и Солт отправились в деревню.

Мы подбирались тихо, но нас заметили. Потому что ждали. Они были готовы к битве. Там были только обращенные суккубы. Около десяти особей. Ни одного живого человека. Мы пытались наладить контакт, но они нападали, стоило приблизиться хотя бы на десяток метров. В одной из хижин мы нашли труп охотника. Солт был некромантом, поэтому мы решили допросить охотника. Трупы не умеют врать, поэтому мы из первых уст узнали, что случилось на самом деле. 

Это не суккубы начали войну. Охотники нарушили главное правило кодекса – они даже не пытались наладить контакт. Они пришли в деревню ночью и начали казнь. Они разделились и по одному входили в дома. Где убивали спящих. Без разбора – мужчины, женщины, дети. Некоторые дома они поджигали за собой. В поселении было сто шестьдесят душ. К нашему приходу, как я уже сказал, осталось десять. Все они были накануне в соседней деревне на ярмарке и вернулись только к утру. Каждая из этих женщин-суккубов вернулась домой и нашла мертвого мужа или мать. Или что еще хуже – мертвых дочерей и сыновей.

Я понимаю их, любой бы обезумел на их месте. Они не разбирались. Они не ждали справедливости. Они жаждали мести. Кровавой мести.

Охотников они не просто высосали, они пытали и мучили каждого их них, пока те не скончались от пыток.

А мы просто попали под горячую руку. Нам пришлось драться. И на моей памяти это была самая жуткая битва. Всего десять противников, но они были так ослеплены своим гневом и болью, что их сила сочилась из них, буквально снося нас с ног. 

Одна самка поймала меня в ловушку. Я был отрезан от остальных. Она загнала меня в угол. Мой меч был выбит далеко в сторону. Она медленно шагала ко мне, уже издалека начиная вытягивать мою энергию. У меня не хватало сил поставить блок, я не мог сотворить даже простейший пульсар, чтобы ослепить ее на мгновение и броситься за мечом. Она уже схватила меня за плечи и вытягивала остатки сил. Мое тело согнулось под неестественным углом, и я… Я коснулся пальцами своего сапога и нащупал в нем клинок, удержавшийся там каким-то чудом. Я выудил его и всадил в грудь суккубу по самую рукоять. Она завизжала. Это был жуткий вопль. Я зажал уши, бессильно падая на колени. Суккуб упал на землю.

И в этот момент я поднял глаза и увидел ее. Маленькая девочка стояла метрах в пятидесяти от меня и смотрела прямо в глаза. Я чувствовал этот взгляд. Она была босая и чумазая, в белом платье до колен. На ее руках и ногах были ожоги и длинные царапины. И сажа. Черная сажа была размазана по всему телу, забившись в самые маленькие складочки и ранки, разъедая их. 

Готов поспорить на что угодно в мире, она видела, как меня убивал суккуб, видела, как я пронзил ее. Видела горы трупов повсюду, в том числе в той подворотне, где мы и встретились. 

Я поднялся с колен и подошел к ней, устало опускаясь на корточки.

– Пивет, – сказала она, сканируя меня своими серыми глазищами. – Ты кто?

– Привет, я дядя Макс. А тебя как зовут?

– Аиса.

– Алиса? – переспросил я.

Она кивнула и спросила:

– А где мама?

Боже, этот проникновенный, доверчивый взгляд маленькой девочки порой снится мне по ночам. Она не понимала, что ее матери уже нет в живых. А я не был уверен, не тот ли суккуб, которого я только что прикончил, является матерью девочки.

Я сглотнул:

– Я не знаю. А как она выглядит?

Девочка задумалась.

– Мама касивая. 

Я улыбнулся:

– Все мамы красивые.

Она снова так серьезно кивнула.

– А папа где? – спросила она.

Я снова покачал головой:

– Не знаю. А как выглядит твой папа?

– Он байсой. Выше, чем наша двель. Он наканяется каздый лаз, когда пиходит домой. А есе он васебник.

– Что? – переспросил я.

– Васебник, – терпеливо повторила она, чуть покачиваясь вперед и назад. Она замахала ручками, чтобы показать мне все, – он умеет пушкать русейки по рукам. Они ражноцветные. Бегают, бегают. А потом оп! – она хлопнула в ладоши, – и пропали. И нет русейков.

– Волшебник, значит, – пробормотал я, размышляя, что мне делать с ребенком.

Я мог судить из ее слов, что отец маг. Но кем была ее мать... Она могла быть как суккубом, так и человеком либо магичкой. Либо еще, Всевышний знает, кем. Из моих мыслей меня вырвал тихий голосок:

– Мама и папа мерртвые, да? 

Я вздрогнул от раскатисто прозвучавшей буквы «р», которая до этого не получалась у нее. Спросил:

– Почему ты так решила?

Она вздохнула:

– Я паснуась от того, што дома плохо пахло. Везде было чёйно-чёйно. Я закаслялясь. А потом рядом с кроваткой был огонь. Он ижнул меня по ноге. Штало бойно-бойно. Я полезла скаее в окно, там было светло и вождух. Я упаа на сено, оно штояло в тележке под окном. Я звала маму и папу, но они не отзываись. И мне было осень стъашно, и я побежала. И вот теперь я тут. А мамы и папы нет, они дожны искать меня. А ешли не ищут, значит, с ними што-то съучилось.

Я поднялся, зарываясь пальцами в волосы. Когда я стоял, девочка была чуть выше моего колена. Ее родители точно были мертвы, иначе они бы побежали спасать свое дитя. Но впервые в жизни я не мог произнести это вслух, поэтому я просто закивал. Она все поняла. Присела на землю, смотря прямо перед собой. Я спросил, снова опускаясь на корточки:

– Алиса, сколько тебе лет?

Она вытянула вперед три маленьких пальчика. 

– Тйи.

– Алиса, – начал я, сглатывая ком в горле, – у меня дома есть дети. Они старше тебя на один год. Им четыре. Хочешь поехать жить с нами?

Она задумчиво посмотрела на меня:

– А сто я дожна буду делать?

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну вот мама, когда ходила в чужой дом, ей надо было готовить еду, стиать одежду. Папа убил дъова в соседнем двое. А я ничего не умею, что же мне деать?

Я улыбнулся:

– Теперь это будет не чужой дом, а твой. Ты будешь расти вместе с моими детьми, они близнецы – мальчик и девочка. Там, где мы живем, построен большой лагерь. Взрослые люди работают там или на стройке, или учат детей, или охотятся на монстров. Некоторые ездят по разным деревням, чтобы продавать и покупать всякие штуки. А еще мы соседствуем с разными видами, не только с людьми. Ты сможешь учиться тому, чему захочешь, когда подрастешь. Если твой папа был волшебником, возможно, в тебе тоже есть магические силы. Ты сможешь обучаться магии. Если нет, можно будет выбрать разные специализации – лечить людей, ставить различные эксперименты с химикатами, учиться драться и многое другое. Всему этому ты сможешь учиться, если будешь жить с нами.

– И ничего не нужно делать взамен? – недоверчиво спросила она.

– Если только слушаться, – улыбнулся я.

Алиса покивала. 

– Хоррошо. Я согласна, дядя Макс.

И протянула мне свою маленькую ладошку. Я пожал ее. Поднялся на ноги. Хотел взять ее на руки, но она запротестовала:

– Есё чего! Я узе басая. Сама умею ходить. 

И потопала косолапо рядом со мной.

Я нашел свой меч, валяющийся неподалеку. 

– Оого, какой касивый, – протянула Алиса, рассматривая его. – А что значат эти калтинки?

– Это руны, – объяснил я. – Они делают меч еще более сильным. Таким мечом можно отражать волны магии, летящие в тебя, или пробивать магические щиты, которые выставляют сильные маги.

– Как здолово! – воскликнула она.

– Эх, Алиса, сколько тебе занятий предстоит с логопедом, – улыбнулся я.

– Огочто? – нахмурилась она.

– С логопедом. Это такой человек, который учит правильно произносить буквы.

– Ааа, я поняа. Мама сегда попъавляет меня. У меня не поучаются некотолые буквы. Ну иногда поучаются, а иногда нет.

– Алиса, а твои родители, какие они?

Она задумалась, потом ответила:

– Мама доблая. А папа не всегда. Он иногда пйиходил домой стланный. Он къичал на маму. Иногда даже бил. Они говоили что-то пло меня. Но я не знаю, что именно. Мама потом плакала. А иногда папа был доблый и показывал мне фокусы. Катал на пъечах. Так высоко-высоко. Мне было видно всю уицу. Касиво. 

Девочка загрустила. А я не знал, как ее отвлечь. С вами-то у меня не всегда получалось найти общий язык. Большая часть вашего воспитания лежала на хрупких плечах Елены. Я молчал, и она тоже.

Мы шли медленно до окраины деревни. Там мы должны были встретиться с остальными. Мы уселись на землю. Пришлось ждать пару часов. Все это время Алиса молчала, я надеялся, что она уснет, но она как будто следила за всем своими цепкими глазками. К закату появился Виктор. Он тащил за собой Солта, тот был сильно ранен. Из него ручьем лилась кровь. Герман шел следом сам, он зажимал рукой плечо, из которого тоже бежала кровь. 

Я никогда так быстро не гнал машину. Мы домчались за пару часов. Но для Солта это было слишком много. Он умер еще в дороге. За жизнь Германа боролся весь отдел медиков. Они спасли его, но после этого задания он ушел в отставку. Сказал, что самые главные чудовища – это не другие существа, которых мы не понимаем и о которых не знаем ровным счетом ничего. Главные чудовища – это люди. Люди, считающие себя венцом творения природы. Хозяевами и властителями мира. Подчиняющие себе все инаковое, все непохожее. А то, что подчинить не удается, – уничтожающие без тени жалости и сомнения. 

Я понимал каждое его слово. Потому что считал так же. Я убеждался в этом каждый год службы. Но отступиться я не мог. Я должен был бороться за Елену, за моих близнецов и за маленькую девочку с серыми глазами, которая понимала гораздо больше, чем должен понимать ребенок в три года. Она взрослела слишком быстро. Все события, окружающие ее и сменяющиеся как картинки в калейдоскопе, накладывали на нее огромный отпечаток. Я это понял тогда в Фосте, а затем видел на протяжении двадцати лет. Алиса – самый чувствующий и одновременно самый закрытый человек, которого я когда-либо встречал. Пока она была маленькой, я чувствовал каждую ее эмоцию, но она ловила их до того, как они с разрушительной силой врывались в этот мир. Чем старше она становилась, тем сложнее для меня было почувствовать это. Будто она останавливала даже мельчайшие отблески своих эмоций.