А когда затихают бои,

На привале, а не в строю,

Я о мире и о любви

Сочиняю и пою…

Надо сказать, Салим не очень понимал нынешние поступки американского — на данный момент их общего — командования. Вот стоило отправлять людей в этот город, чтобы убрать с глаз долой на какие-то дни, а затем стребовать обратно? Это можно бы было считать увольнительной, если бы в том был хоть какой-то изначальный план. Но казалось, что плана не было. Были порывистые решения, исходящие из изменчивой обстановки. Конечно, всему была причина. Как ссылке, так и отзыву. Первое было как раз таки понятно, но, касаясь второго — неужели случилось что с мертвецами, что понадобилась помощь, ради чего отменили прежний приказ? Или что-то случилось не с мертвецами. Кроме тех был еще кто-то — человек, их, очевидно, человек, а не американец. Не стали бы американцы вредить своим же на чужой земле?.. Но, взглянуть с другой стороны, почему кто-то из его соотечественников взялся бы вредить своим? И… почему взялся?

В любом случае, американцы считали, что виновник был из местного народа, это было ясно, как день. Потому отстранили. Потому же вернули? Поняли, что оставлять без прямого контроля не стоит и лучше будет держать под рукой, в поле, а не за спиной? Но в чем смысл, если на месте оставались тысячи таких же здешних гражданских? Они-то должны были знать, что… на войне… делить людей на одних и других стоило лишь условно. Все были людьми, все ходили по одной земле и могли нести хоть доброе слово, хоть смерть, сложенную за пазухой. Значит, было другое. Может, все же мертвецы?

Даже сказать было сложно, на что он надеялся больше: на то, что случится на поле боя беда, или на то, что американцы вызнают что-то новое, с чем можно будет обвинить конкретного человека. Но, что с одним, что с другим, больше всего он надеялся, что стоящие сверху не станут скрывать что-либо и этим вбивать клин между едва сошедшимися на общем деле людьми.

Думать об этом в пути было мало толку. Неизвестность и ожидание могли лишь растревожить. Хорошо, у него были и более радостные мысли, которыми можно было себя отвлечь.

На новом месте Алифе, как женщине с тремя детьми, притом по документам — как жене лейтенанта, отдали целый дом. Тарик напросился помогать в госпитале. Хоть недолюбливал американских военных, понимал, что знания принадлежности не имеют, а знания о том, как оказывать медицинскую помощь и справляться с укусами мертвых, будут полезны. За ним, конечно, увязался Зейн. Салим был этому рад. Может, хоть надлежащее занятие удержит их от дурных приключений в его отсутствие. Очередное отсутствие, будто опять…

А вот идущее за этим воспоминание о случае со складом уже нельзя было назвать радостным. Поднять руки на чужое, да притом — не впервой. Какой стыд. Милость Всевышнего, не иначе, что мальчишки попались именно знакомому лейтенанту, признавшему оказанную себе помощь со стороны Османа. Или чудо. Что Джейсон только подумал о Салиме, не способном своих детей уму-разуму научить…

Вспоминая об этом, он помимо прочего неизменно вспоминал и о найденной для вторжения на склад причине, и о неожиданном подарке, нежданном и необязательном вовсе.

Американцы, кажется, любили сладкое, постоянно имея к своим порциям приятный и разный довесок, что Салим замечал вскользь и прежде, при сожительстве в Дияле. Но сейчас об этом действительно задумался. В коробке для Сарры помимо «печенья там, халвы» оказались и цветастые драже, и смесь сухофруктов, и кондитерские плитки — вот странные люди, неужели это они называли шоколадом? — и жевательные резинки, леденцы, пакетики смешанного с сухим молоком кофе и какао, мягкие конфеты… Девочка, как наступит день рождения, будет рада. Хорошо, что Салим близким ей стать за краткое время не успел — расстраиваться не будет. Сам же он был немного смущен таким разнообразием. Просто… казалось, Джейсон действительно озаботился тем, чтобы набрать все это поштучно среди складских запасов. Возможно, даже отобрать, думая, что придется ребенку по душе. Это… было мило. И так подходило Джейсону, несмотря на прочие его слова.

И вновь, думая о человеке, о чужом поступке, усилием приходилось унимать легкую улыбку.

Интересно, а Джейсон, посреди прочих своих соотечественников, сладкое любил? Этот неправильный «шоколад», или, может, мог находить приятными их местные сладости? Хоть что-то из всего разнообразия — клейчу, белую пахлаву, датлы, лузины?.. Нужно было все же настоять и зазвать его на обед, чтобы отплатить. Где это видано — отпускать гостя, ступившего на порог, без угощений и трех кофе? Хотя, даже согласись тот, встречи бы так и не состоялось.

Салим все еще откровенно не понимал, чем конкретно заслужил снисхождение такого солдата, как Джейсон. Вспоминая о дне, ночи в городе, проведенной ими напару, так скорее Салиму стоило благодарить первого лейтенанта, пока бы язык не отсох. Джейсон пошел за ним, рискуя безумно. И спас. Невозможно было это не признать. Так, может, Колчек относился подобно ко всем иракским служивым, с кем пересекались его дороги? Был таким человеком, что не боялся растратить себя на других, стоило отметиться соратником? Хоть и звучало это странно и даже глупо. Ведь он был первый лейтенант. И американец. Не так много времени прошло, чтобы откинуть это. Знать Салим не мог, лишь предполагать. Но на руках были всплывающие в памяти давние слова Мервина о не пышущем радушием этом самом лейтенанте, пара фраз, оброненная попавшими под командование Колчека соотечественниками о его «доброй» суровости, да собственные впечатления. Сам Джейсон говорил, что не понимал тех, кто спешил «брататься» с иракскими людьми, говорил, что для некоторых, как он, еще мало что изменилось во временном перемирии, как многие это воспринимали. По всему этому выходило, что снисхождение и конкретика все же была. Просто Салим не понимал, отчего. Пока что.

Не решил же лейтенант таким образом набиться в товарищи, чтобы следить и контролировать выходца из гвардии? Верилось не особо. И не хотелось, если честно. Хотелось оставить это позади, малодушно забыть и в новом времени строить жизнь новыми поступками. Может, самонадеянно и несбыточно. Давало только надежду, что тот же Джейсон мнение поменял. Так что, чем шайтан не шутит, может, все ж была возможность ужиться в одних стенах и на одной земле. Еще одно подтверждение такого «счастливого» исхода ждало его по возврату в знакомые стены.

— Осман! — окликнул грубоватый голос. Не стесняясь, вверх взметнулась рука, а под ней обнаружился и откровенно скалящийся американский капрал.

Салим более скромно, но от чистого сердца усмехнулся, откалываясь от разреженной группы своих людей.

— Мервин, — подобравшись ближе, он ответил на крепкое рукопожатие. — Я думал, раненых переправили в новый город.

— Не, это только серьезных, кому еще бока протирать. Я легкий, мороки — только перевязка. Подзаживу, и вновь в деле!

— Не желаешь, значит, больше нужного в стороне задержаться?

— Не желаю? Ха! Да я жду не дождусь, когда готов буду напичкать их гнилые задницы свинцом! Так-то! Быстрее изничтожим этих тварей, быстрей спокойно заживем и наладим путь-дорогу до дома.

— Ты прав, конечно. Милостью Аллаха скорей это произойдет.

— Ага. Даст-то бог. Ты это, чего я тут, — спохватился Нейтан, подняв руку и ударив костяшками в чужое плечо. Повернулся в сторону уходящих внутрь здания коридоров и поманил идти за собой. Салим бегло оглянулся на сослуживцев, с кем прилетел, и шагнул вслед за капралом в прохладную тень. — Не думай, что рвался вперед всех тебя встречать по прилету. Меня тя послали завернуть к нашим на ковер, на приватный разговор. Сам не знаю, че им всралось с тобой встретиться, ты уж извини.

— Ничего. Не думаю, что это что-то плохое для меня лично, — произнес Салим, но все же нахмурился. Если требовали явиться, да так сразу, значит, что-то определенно серьезное. — Мервин, скажи, а в общем ничего дурного не происходило? Может, в пределах этой… базы, чего другие не слышали.

— Да не ссы ты. Случись второй конец света, об этом бы уж все трубили. Может, им лейтенант иракский понадобился для чего? Особый. Ну, ты понимаешь, про че я. А так, в последнее время у нас только кто вылетал в город, разузнать о подрыве, вернулся. Что нарыли — не знаю. Кей, строгая морда, молчит — распространяться ему не положено. Джоуи, пиздюк, тоже как язык прикусил. Шепнул только, что что-то да нашли. И кого-то. Может, тебе подельнее что расскажут, чем какому-то там рядовому технику. — Через краткую секунду он усмехнулся, умудряясь локтем пихнуть идущего вблизи Османа. — Гляди, срастемся все так, что гвардейский лейтенант важнее американского капрала станет.

Салим за компанию хмыкнул, но сложил губы в куда более пресной улыбке.

— Навряд ли, друг мой.

— А ты не зарекайся. Нам еще бок о бок жить и жить, — оставил за собой последнее слово Мервин.

Дорога долгой не была. Быстрым шагом они в несколько минут преодолели путь до назначенного под встречу места. За это время чувство ожидания чего-то успело поиграться с нервами, но успеть дойти до чего серьезнее и неприятнее — не успело. Мервин на подходе кивнул и еще раз, с неявным, но заметным лично Салиму беспокойством пожелал «не ссать». На улыбку и благодарность за это заворчал и, закатив глаза, первым толкнул двери, докладываясь о выполнении задания и сдавая иракца. Остаться, по всему, капралу было не разрешено, и он скрылся в коридоре, оставляя Османа под прицельным вниманием нескольких человек.

Всего в небольшом кабинете находилось шестеро людей. Нескольких Салим знал в лицо, но опосредованно: двое солдат из боевых товарищей Мервина, которые помогли им выбраться тогда, в городе, дойдя до крыши, третий — один из командования, «сидячий» подполковник с усталым лицом и грустными глазами. Остальные трое — двое, очевидно военных, отличающихся «пиксельным» камуфляжем, и женщина в докторской маске — ему были незнакомы. Имена ему ничего не сказали, а вот специальности и должности подрывников и агента разведки соответственно сделали ситуацию хоть ненамного, но яснее. Мало кто не слышал о планируемых американцами разбирательствах со взрывом.

— За этим вы и были приглашены, — взялся пояснить ему подполковник. — Люди, на которых мы вышли, проговорились, что идея произвести взрыв именно у стен принадлежала вашему солдату.

— Моему?.. — жестко свел брови твердо вставший перед теми лейтенант, тоном выражая в первую очередь претензию.

— Служащему Ирака, утверждавшему, что до сих пор состоит в Республиканской гвардии, — подправил неосторожное выражение мужчина.

Взгляд Салима стал одновременно смурнее и усталей. Внимательный, но обратившийся вовнутрь.

Неужели они все еще… Кто-то еще подчиняется, кто-то еще сражается с американцами, и при том — вот-так? Вот-так, решая рискнуть и даже убить обычных людей, своих людей?.. Да простит Аллах, за кого же теперь сражаются эти люди? За что?! За чье благо, и благо ли теперь вообще?..

Мысли грузом обернули горло и тяжело опустили брови. Они же и отрезвили, требуя собраться. Салим, не скрываясь, вздохнул и поднял опустившиеся было в задумчивости глаза, смотря острее и собраннее.

— Вы хотите его найти, — негромко произнес он.

— Верно, — перехватила слово женщина из разведки, выступившая вперед и вставшая, сложив руки на груди. — Вы были бы не нужны, но вопрос с документами сейчас обстоит очень сложно. Много у кого их попросту нет, и найти человека среди такого числа населения, какое сейчас есть на всей зачищенной и подконтрольной территории, обычным образом практически невозможно.

— На всей?.. — пространно переспросил Салим. — Думаете, он скрывается именно среди гражданских? Потому что имел связь с человеком в том городе?..

Женщина резковато и устало вздохнула, будто чувствуя тяжесть оттого, что вынуждена была пояснять дело не своему человеку.

— Они не могли пересечься иначе. Когда в город для работ были доставлены первые гражданские, все ваши солдаты уже были выведены.

— Но что мешало им говорить еще до всего этого?

— С таким долгим заделом, с лотереей, попадет ли нужный человек в тот город или нет? — уже с нотой язвительности поинтересовалась агент.

Подполковник, оставшийся на два шага позади женщины, скользнул глазами в сторону. Видно, не только Осману в не слишком приятном смысле ностальгично был знаком подобный тон.

— А были другие варианты? — терпеливо к этим выражениям и снисходительно — от них же — глянул Салим. — О вашей идее со стенами говорили везде и долго. Рано или поздно тот человек попал бы в пределы города. Если не этот, так другой… Или пусть даже они говорили намного позже, почему вы думаете, что связь не могла быть через письмо или связь, звонок?

— Намекаете, что он бы мог организовать все под нашим носом? Такое у вас мнение о наших службах? — сурово сощурилась женщина.

— Я не намекаю. Я прямо спрашиваю. Потому что знаю, что такое было возможно. Мне разрешали и звонки, и письма своей семье. Пускай бумагу просматривали, а при разговоре за плечом стоял ваш человек со знанием языка. Зачастую неважным, к слову.

— Это действительно разрешалось? — оглянулась Кинг на подполковника. Тот без задержки ответил:

— Мало кому, ограниченно и только с подтверждением в виде документов о том, что человек связывается с кровными родственниками. Это была одна из… уступок для налаживания взаимодействия с представителями местных войск. — Последнее проговаривать вслух было лишним. Или американские полковники должны были пояснять о причинах своих действий другим структурам, несмотря на звания?

— Значит, если вариант с опосредованным контактом… у него были документы, — негромко, для самой себя в первую очередь, заключила агент.

Салим тихо вздохнул и чуть наклонил голову вбок, делая взгляд помягче, прежде чем вернуть рассеявшееся внимание к себе.

— С вашей стороны я бы всегда допускал факт подделки. Или… хитрости. При желании правила можно обойти, и очень легко.

Вернувшееся внимание оказалось сдобрено читающейся в одних глазах подозрительностью.

— А с чего такие знания и уверенность?

Салим тихо хмыкнул, вновь разрешая себе пропустить смешливой искрой во взгляд долю снисходительности, что можно было принять за неявную насмешку.

— О. Думаете, в этом мне какая-то выгода?.. Вы же знаете, кто я. С вашей стороны просто предположить, что я должен знать и на что внимание обращать. Работа, — под конец кривовато и жестко улыбнулся мужчина. — Пусть я не был в специальном подразделении, когда-то они были едины со всеми, всей гвардией, а я сам не всегда был на прямой войне. И, если человек, сказавший вам об организаторе, не врал, ваш разыскиваемый скорее всего знает то же, что и я. Единственный шанс, что он не стал бы обращать на что-то подобное внимание — это если он простой солдат или рядовой гвардеец. Из механизированной, танковой или пехотной дивизии, из всех, что являлись большей частью…

Салим по ниспадающей замолк. Вызвавшие его люди вновь глядели друг на друга. В первую очередь взгляда на стороне искала женщина. Чей? Не человека в звании, что был ближе. Одного из солдат. Исполнителей. Из причастных к начатому разговору, ко все тому же расследованию и знающих детали, какие не знал он сам. Из видевших место случившегося вживую, в отличие от самого старшего здесь командира. И это — от его слов. А. Значит, не механизированная, танковая или пехота. Или, если брать во внимание, что можно было увидеть на месте, не первые две. Ведь в команде, как оказалось, были подрывники, и они уж точно могли заметить, был ли организатор взрыва знающим человеком или полным дилетантом. Ему только ничего разъяснять о виденных деталях, опровергающих тот самый шанс, не собирались. Обидно.

Взявшаяся с общего молчаливого согласия задавать линию разговора женщина тише, чем прежде, но не менее устало вздохнула. Понятно, отчего. Усталость эта уже была обращена не на Османа лично. Салим отметил это с тихим и отстраненным сочувствием. Все же она была женщиной. Сильной, чтобы ступить в подобный род деятельности… но все же.

— Лейтенант, вашего присутствия потребовали, чтобы сузить круг. В итоге… Я надеюсь, вы посодействуете в непосредственном поиске.

Салим словно и сам почувствовал часть чужой усталости, захотев поддержать другого человека еще и своим вздохом.

— Вы будете подозревать любого человека, даже не сражающегося. А какое это количество… Даже не будь людей так много, в чем ваша идея? Рассчитываете, что я знаю каждого из многотысячной гвардии в лицо? А если это все же окажется не выходец из гвардии? — в легком вопросе поднял брови он.

— Лейтенант, — снисходительно, скрывая легкое раздражение, произнесла агент, возвращая более живой тон. — Вы сами говорили. Ваши знания, работа. Не нужно пытаться выглядеть несведущим, — хмыкнула она. — Или, хотите сказать, такого вы мнения о нас? «Способны только грубо трясти всех и каждого, пока кто-то да не сознается»? — перешла на жесткий тон и претензию Кинг. Другие американцы переглянулись. За женщину беспокоятся, так? Или боятся, надавит слишком сильно и спугнет возможного союзника в смысле более близком, чем было до этого?

Салим промолчал, только выжидая. Ни сам вопрос, ни женщина на деле ответа от него не требовали. Под сошедшимися на одной ей несколькими взглядами Кинг фыркнула и невозмутимо заговорила вновь, неприятно врезаясь внимательными, изучающими глазами под кожу иракскому мужчине.

— Вы — лейтенант Республиканской гвардии, старого набора. В год восстаний рассматривался ваш перевод в Багдад. А в Багдаде, как помню, из всех существующих дивизий на тот момент было позволено находиться только «Ас-Сайке». Смотря отстраненно, ближе вас к идеям Саддама, национальной гордости и неприятия оккупации почти не найти, — не жалея лейтенанта совершенно, размеренно произнесла эта женщина.

Салим, хоть и встретил этот взгляд достойно, словам все же дал себя тронуть. Пока не уследил, взгляд сам соскользнул прочь, будто в самом деле в чем-то… уязвленный. Устыженный этой американской женщиной, словом — о том, что должен был думать, чем должен был являться, кем его могли видеть эти люди, и мыслью — в том, что этим он не был. Тем, чем должен был, что брал на себя самим фактом состояния в рядах Республиканской гвардии. Как будто предателем был всем бывшим сослуживцам — Дару, Надеру и Фаику, Кариму, всем остальным… Как же он от всего этого устал, о, Аллах…

И как только во всей неразберихе они нашли документы, чтобы знать о внутренних возможных переводах. В Багдаде, говорил Джейсон, сейчас связи не было, а опрометчиво узнавать… Впрочем, может, они озаботились подобным еще до всего этого восстания мертвецов.

Кинг слегка сощурила глаза. Будто позволила себе тонко улыбнуться под своей маской. Салим впервые с состоявшейся сейчас встречи почувствовал очевидную неприязнь. Как будто к эфемерному вражескому солдату, начавшему допрос, пусть в более легкой форме. Эта женщина не собиралась его допрашивать и угрожать прямо. Просто хотела пролезть ему под кожу и увидеть мысли, радуясь даже маленькому и мимолетному успеху. Теперь стало уже не так удивительно, что она забыла на работе, связанной среди прочего с войсками.

— Нам просто нужно использовать это, — подчеркнула после непродолжительной паузы Кинг.

— Хотите, чтобы я попытался устроить…

— Теракт? — наигранно беззаботно закончила, стоило замяться, она. С такой бестактностью только с нежелательными для начальства личностями разговоры и вести. — Что-то навроде того, да. Не сам его, конечно, но спланировать «операцию» и провести подготовку. Найти желающих людей, возможность, план, цель. Осторожно, продуманно. Может, выйдя на более предприимчивых единомышленников и соратников. Это ведь ваша работа, — с неприятной легкостью переиначили его же слова.

Салим скривил губы. Краем глаза увидел, что даже темнокожий солдат из товарищей Мервина и Джоуи сейчас сочувственно на него смотрел. Сухо фыркнул, сталкиваясь в противостоянии взглядов с офицером разведки.

— С чего считаете, что я вам лоялен?.. До такой меры.

— Со слов людей, с которыми вы работали, — снисходительно смотря, откликнулась офицер и вкрадчивей прибавила: — Тех же, кому рассказали о своей гвардейской принадлежности.

— А если откажусь?

— Не стоит. В конце концов, это и в ваших интересах. У вас ведь есть семья, лейтенант. Вы хотите, чтобы она оставалась в безопасности… — заговорила она вдруг еще мягче. И показалось даже, с действительным участием. Салим неспеша, заметно сощурился, напротив, принимаясь выражать откровенную жесткость. — …вдали от всяческих волнений и угроз. Город за стенами — очевидный и лучший вариант. Сами понимаете, если не пресечь происходящее, случившееся повторится, и в следующий раз все может стать продуманнее, масштабнее и… хуже. Намного. Во-вторых. Куда лучше оставаться на базе, возможно, и в самом городе, чем отправляться на зачистку. Здесь вы не погибнете от рук мертвецов. Здесь вы будете в большей безопасности и — живы. Так будет лучше и для вас, и для вашей семьи. Не так ли?

В помещении и между ними зазвенела искусственная тишина. Вмешиваться никто не собирался.

В голове бежали неукротимым потоком разноплановые мысли, тогда как на фоне эхом этому отдавалось одно «не так ли?»…

…О, Аллах, направь его руку.

Салим неслышно вдохнул и, хмуря брови, прикрыл глаза, молча сдаваясь.

На что он только подписывался.

Кинг, только и ожидая, что какого-то малого знака, который можно было принять за неизбежное согласие, профессионально кивнула, заговаривая резче и быстрей укладывая слова, уже не стараясь проникновенно строить речь:

— На бумагах вы останетесь за малым подразделением «Ястреб два один». Очередным солдатом, застрявшим вдали от мест зачисток из-за основного состава отряда, стребованного для помощи при штабе. Из-за недоверия к солдатам иракской армии и вам в частности как республиканскому гвардейцу, вопросов, почему вы отстранены от текущей работы, ни у кого не возникнет. Это время будет полностью в вашем распоряжении. По вашей характеристике, вы не сильно стремитесь общаться со своими людьми. Это к лучшему. Никто не сможет сказать, что хорошо знает вас и вы вдруг изменили своим взглядам. Но, естественно, все равно все это должно проходить тихо и не вызывать ненужных подозрений в вашей позиции. Поэтому же не будет никакой координации ваших поступков, максимум, при кратком контакте — ограниченные, но обязательные отчеты. Надеюсь, вы понимаете. Вам самим придется отвечать за свои действия, способ и методы, но нам нужно будет знать, что время и ваше… специальное назначение не уйдут впустую.

Салим, едва открыв глаза и глядя поверх плеча агента и никому — в глаза и лицо, обронил:

— Вы хоть понимаете, сколько это займет времени?

— Допускаем, — сухо ответила Кинг. — Этим займетесь не только вы. Мы также не будем сидеть сложа руки. Методы будут другие, и, честно, даже не знаю, что окажется действеннее. К тому же, можете рассчитывать на любую посильную помощь с нашей стороны, со стороны нашего командования. Разумеется, обращаясь к ограниченному кругу лиц. Повторюсь, это также и в вашем интересе. Помните об этом.

— О, не переживайте. — Салим вернул взгляд, ловя глаза женщины и обозначая улыбку не без холодной, злой жесткости, все же тронувшей плечи. — Не забуду.

Сложно было забыть, когда Зейн с Тариком и Алифой, принявшей еще и заботу о Сарре, находился в месте, которое было защищено от мертвых, но, с одной стороны, находилось под далеко не призрачной угрозой со стороны радикалистов, с другой — было подконтрольно до последней бытовой мелочи американцам.

Руки сами собой быстро вытянули из кармана потрепанную пачку и выбили сигарету. Салим посильнее уперся ногами в плитку облицованного пола, вжимая себя спиной в стену. Ребристое колесико оставило борозду на пальце, с оттяжкой чиркнув зажигалкой. Раздраженно глубоко вдохнув, Салим перехватил пальцами сигарету и быстро выдохнул, другой рукой небрежно запихивая свое довольство обратно по карманам.

Двери злополучной комнаты с американскими людьми остались далеко позади, за несколькими переломанными коридорами, лестницей и этажом выше. Ноги привели его к знакомому местечку, какое он выучил, еще обитая в этом здании до проклятого взрыва и последующей суматохи. Зря, стоило бы искать место потише и безлюдней, потому что так он практически обрек себя на мгновенную встречу с знакомыми лицами также оказавшихся здесь товарищей со своего же отряда.

— Салим! Привет. — Жалко. Убегать было поздно.

— Привет, Хирад, — отозвался Салим, едва взглянув на молодого мужчину.

— Эй. Случилось что? — поинтересовался тот, видя его сильную хмурость.

Тронувшая среди тех людей мелочная злоба к этому времени уже отступила перед развернувшимися мыслями и собранностью. Салим выгадал еще с пару секунд, затянувшись и взглядом огладив небо за окном. Небо над зданиями, и длинной дорогой, и далеким городом.

В его же интересах… Раз взял на себя задачу, изволь начать выполнение.

— Ничего, Хирад, нового. Американцы, — придержав сигарету, цыкнул он, в порывистой, но заметной и явной неприязни дергая губами и выверенно остро глядя в сторону недалеко от товарища. — Американцы…

А когда затихают бои,

На привале, а не в строю,

Я о мире и о любви

Сочиняю и пою.

Облегчённо вздыхают враги,

А друзья говорят: «Устал».

Ошибаются и те, и другие —

Это привал^[1]