Скорбью раздражает сердце

Этот город, это место

Не вдова и не невеста

Среди грязно-жёлтых стен

Ночью на бетонном поле

Со слезами слабой соли

Сгусток жути женской доли

Выскочит искрой из глаз

(Фарида - Электрофорез)

Но ни завтра, ни послезавтра женщина не нашла времени и возможности вернуться к встряхнувшему её душу кафе-шантану. На деле прошла уже целая неделя — а с ней вместе пролетело Рождество со всеми его неотъемлемыми выступлениями, елками и подарками. Все прошло, как и ожидалось, идеально — каждый из "Дома" показал себя в лучшем свете, а аплодисменты гостей, пожалуй, слышала вся округа. Но покоя Арлекино за все эти дни не получила, несмотря на маску холодной уверенности на лице после демонстрации превосходных успехов воспитанников. Сейчас, лежа на кованной кровати она как никогда понимала очень ясно и очень чисто: она обязана вернуться. Голос из мимолетной отрады превратился в её мучителя, то приходя ей во снах, то сбиваясь в моменты, когда она так отчаянно нуждалась в нем снова. Он подло прокрадывался в голову прямо перед пробуждением, обещая снова показать свой источник, ту испачканную синяками прозрачную шансонетку, а потом также подло обрывался в момент пробуждения, оставляя в холодном поту. И это было страшно. Арлекино, внешне всегда равнодушная, сильно боялась помешаться на одной навязчивой идее, ведь для нее это значило бы разрушить все свои труды разом. И лично для себя она могла бы оправдать себя данным в Сочельник обещанием присвоения, поскольку её кабаре постоянно нуждалось в новых талантах. А клятвы, особенно те, которые она дала сама себе, она выполняла всегда.

Свешивая ноги с кровати и касаясь их большими пальцами холодного паркета, Арлекино невольно бросает взгляд на трельяж. Именно перед этими тремя зеркалами, заглядывая в каждый из отражающихся в стеклах шести зрачков трех лиц, она много лет назад поклялась себе нести ответственность за Дом Очага и за всех его нынешних и будущих обитателей до конца своей жизни. Всё же она нуждалась в "Доме" настолько же сильно, насколько и он нуждался в ней. Её предшественник — полнейший неудачник и пятно позора на стенах кабаре — довёл заведение до истощения своей неопытностью и слепой глупой уверенностью в правильности действий, доводя воспитанников до срывов и других ужасных последствий. Арлекино не могла себе позволить повторить подобное, так что клятва о заботе и процветании "Дома" всегда стояла в её личной пирамиде потребностей выше любых других нужд, в том числе выше ноющей глубоко в нутре нужде в голосе.

Только вот осколки стеклянной шансонетки, кажется, застряли в каждой части её тела.

Она посидела на крае кровати еще с минуту, раздумывая о плане на день, прежде чем окончательно встать и встряхнуть с себя сон. Выступлений сегодня не было назначено, и женщина наконец-то сможет посетить кафе-шантан. От одной этой мысли тело тронул странный спазм. Под тиканье наручных часов, часовая стрелка на которых указывала на промежуток между пятью и шестью — тонкие руки Фремине сумели вдохнуть в шестерни новую жизнь и вернуть пружинкам прежнее место в механизме меньше чем за час — женщина застелила постель и не сильно торопясь села приводить лицо в порядок перед тем самым трельяжем. Краска на рамках каждого из зеркал успела покрыться едва заметными трещинками за долгие годы, но Арлекино со всей своей склонностью облагородить кабаре даже в темных уголках, где этого никакой гость не увидит, не собиралась его менять. Пусть они останутся троицей вечных свидетелей её тайных клятв.

Завязав волосы в низкий хвост, она натянула на себя подготовленную с вечера одежду. Дети как следует отутюжили одеяния для неё с вечера, даже богатый сложными узорами пиджак, подаренный после концерта на предыдущую пасху "Домом Тиори", выглядел совсем новым. Это никогда не было частью их обязанностей и, видимо, вошло у них в привычку под руководством предыдущего хозяина, а следующим поколениям воспитанников это попросту передалось как небольшая традиция. Либо же такова была благодарность за приют и спасение из мрака улиц — женщина этого не знала и лишних вопросов никому из них не задавала, как и они ей.

Ее руки сжались в кулаки, ногти врезались в ладони. Надо перешагнуть себя и забыть про голос ещё ненадолго. Хотя бы на это утро. Не выдать своего волнения.

Она вышла из комнаты после недолговременных приготовлений и закрыла за собой дверь так аккуратно, как только могла. Подъем у каждого жителя "Дома" где-то через час, а пока пусть отдыхают и ни о чем не думают. Тонкие каблуки Арлекино тихонько зашелестели по постеленному на ступеньках ковру, прикреплённому к ним намертво латунными держателями, когда женщина начала спускаться на первый этаж своего кабаре по винтовой лестнице. Вот они, все её многолетние труды, встречают ее ранним утром! Круглые дубовые столики, которые воспитанники скоро укроют идеальными скатертями, не самая большая, но при этом аккуратная сцена с салонным роялем в ее глубине, мастерская отделка пола во всем здании, кирпичный камин во главе зала и самое главное в это время года — ёлка. Её время, конечно, уже закончилось, ведь и Новый Год, и Рождество уже прошли, но она останется здесь ещё ненадолго, даря атмосферу уюта каждому приходящему. На ёлке уже были кем-то зажжены свечи, зажжённое в камине пламя облизывало дрова, изредка щелкая. Кто-то тоже уже успел проснуться? Ступив со ступенек на пол и пройдя дальше, Арлекино увидела как на звук шагов оглянулся сидящий за столиком перебирающий что-то в руках воспитанник, которого она заметила не сразу за ветвями вечнозеленого дерева.

— Здравствуй, Лини. Сколько раз я ещё должна сказать тебе, что головные уборы в помещении — дурной тон?

— Доброе утро! — мальчик поспешно встал из-за стола и вежливо поклонился точно королевский сенешаль, снимая цилиндр перед хозяйкой дома. Он выдвинул стул, приглашая ее сесть, — простите, Отец. Вы уже успели встать?

Отец. Арлекино не помнила точно, откуда взялся и как сформировался "Отец" как одно из сотен её прозвищ, но помнит хорошо что она была одной из приложивших руку к тому, чтобы он за ней закрепился прочнее в обществе воспитанников, чем её настоящее имя. Конечно, многие могли бы предположить, что "Мать" в таком деле была бы намного логичнее и удобнее ее нынешнего звания, будучи обоснованнее по созвучию с ее полом. А Арлекино все равно выбирала быть "Отцом", вкладывая в это слово все ипостаси патриархальных порядков: как бы трудно не было нести на плечах все эти титулы сразу, в Доме Очага она была и кормильцем, и стражем порядка, и самой дисциплиной, и примером подражания для каждого. В особенности для Лини, которого она избрала своим преемником уже давно. Он подавал слишком большие надежды чтобы не заметить его, и сам Лини понимал что рано или поздно лавры "Отца" будут украшать и его голову.

— Я легла раньше обычного. А почему ты уже не спишь? Если я не ошибаюсь у тебя ещё час времени на отдых.

— А, ну... — Лини замялся, повертел шляпу в руках, а затем почесал затылок и положил ее на стол перед Отцом, — сон на раскладушке немного непривычен по сравнению со сном на мягкой кровати.

— Да... Да, точно, извини меня, я совсем забыла, — ответила Арлекино, потирая большим и указательным пальцами переносицу, возвращая себе остатки сосредоточения. Как же это так просто вылетело из головы? Линетт, названная сестра мальчика, уже несколько дней как была больна. Замечательно выступив на недавнем вечере, она сошла со сцены полностью обессиленная и горячая — и упала в руки ассистентов во власти гриппа, буйствовавшего сейчас повсюду. В итоге вместо отправки в больницу — уж слишком рискованно это было, учитывая сколько там таких же больных в это время года — её было решено изолировать в одной из комнат "Дома", из-за чего Лини пришлось временно ютиться на раскладушке рядом с другими воспитанниками. Впрочем, он не возражал. Искренне переживая за сестру, он был готов сделать что угодно ради ее скорейшего выздоровления, и уютный матрас был небольшой жертвой. Арлекино выждала небольшую паузу, прежде чем спросить:

— К слову, что это? — она кивнула в сторону бумаг, рядом с которыми Лини оставил свой цилиндр.

— Забрал из почтового ящика. Сейчас все зачитаю, — он обошёл стол и взял листки в руки, с шелестом перебирая их в руках. — Счета, выпуск "Паровой птицы", в этот раз там много про "Дом". Писали про наше рождественское выступление и про провал Линетт (на этом моменте Арлекино сощурила глаза и на её лице отразилась неприязнь, и Лини понимающе отложил газету)… Так... А ещё в ящике было это. Я его пока не вскрывал.

Лини положил перед женщиной упомянутое письмо. Крылышки конвертика были закреплены сургучной печатью с вычурной "П", автор которой совсем не скупился на завитушки. Женщина нахмурилась. С этим самым "П" она была знакома давно — дольше, чем хотела бы. Она вздохнула с плохо скрываемым раздражением. С полной уверенностью она могла назвать Панталоне самым неприятным из своих вынужденных знакомств, а его письма в своём большинстве приходили предвестниками грядущих неудач. При всем нежелании его вскрывать, она не могла не признать, что помощь и информация Панталоне порой была бесценна. Так что сургуч мягко порвался под пальцами Арлекино и она извлекла из конверта сложенный вдвое лист, пробежалась по затейливому почерку глазами. Лини продолжал стоять рядом в ожидании.

— Газету можешь бросить в камин, — сказала она, пока её зрачки бегали по строкам. На "стандартные" письма Панталоне это не было похоже, потому что обычно в них все-таки помимо даты и множества "это очень важно" было немало всяческих вежливых обращений и немного другого текста. До сих пор пребывая в раздумьях о написанном, женщина согнула письмо, прошлась по линии сгиба ногтями и засунула лист в карман пиджака. — Счета отнеси ко мне.

Мальчик кивнул и скомкал газету. Через минуту бумага затрещала и съежилась черным комочком в огне. Воцарилось недолгое молчание. С самого начала их утренней встречи Лини выглядел так, как будто собирался спросить давно крутящийся на языке вопрос. И вот он уже собирался было подняться и оставить бумаги там, где его попросили, но только поднявшись на ступеньку он обернулся:

— Прошу прощения, если я вас отвлек. Вы, верно, собирались куда-то?

Взгляд Лини сейчас был взглядом самого настороженного человека если не в мире, то во всем городе точно. Он всегда был проницательным, и нетипичная чрезмерная усталость Арлекино от него скрыться не могла ни коем образом. Еще когда она вернулась ночью с Сочельника на Рождество вся измученная со слипающимися от усталости глазами он что-то заподозрил, но не сказал ничего. Его превосходная сообразительность была также полезна, как и пугающа. Многим, кто имел дело с Лини, становилось не по себе под его пристальным взглядом, чувствуя, как он видит их насквозь, и женщина тоже была из их числа при всем нежелании признаваться в этом даже себе. При всех его умственных способностях, он действительно сможет стать достойным наследником Дома Очага, а необходимая твёрдость придёт со временем.

— Я пройдусь. В последнее время мне не здоровится. Верно, сказалось волнение перед рождественским выступлением, — добавила Арлекино и поднялась со стула и сразу же продолжила, — я вернусь скоро. Ты же справишься с Домом, пока меня нет?

— Всё будет сделано, Отец, — он кивнул и вновь поклонился, прежде чем подняться по лестнице и закончить начатое поручение.

***

Улица встретила женщину яростной прохладой и сильным потоком ветра, того самого, из-за которого в носу начинает щипать, а вздохнуть не получается. По телу проходит дрожь от непонятного предвкушения. Ещё чуть-чуть, и она снова окажется задыхающейся в трясине, будет блуждать в камышовых лабиринтах, идя на зов голоса. Жутко; слишком притягательно. Она не стала стоять на месте и привыкать к холоду после тёплого кабаре, сразу двинувшись в путь по грязному серому снегу. Арлекино знала, куда и за чем она идёт, и останавливаться не собиралась. При всей решимости, отыскать тот кафе-шантан было сложнее, чем показалось на первый взгляд. В праздники время ускоряет свой ход, и в тот красный день она прошла десятки кварталов прежде чем увязнуть ногами в гнили дерева прямо перед сценой. Женщина, не думая о том как на неё смотрят, заглядывала в дверь каждого похожего помещения и сразу же уходила, не узнав его. Кварталы становились все беднее и беднее, люди на улице начинали выглядеть несчастнее, и вот она обнаружила себя стоящей перед той деревянной дверью. Внутри что-то кольнуло. Нарастало плохое предчувствие.

Собравшись с силами, она толкнула дверь рукой и зашла внутрь. В помещении гуляла странная прохлада, а под ногами словно разбушевались мистрали. Сквозняк прикрыл за ней дверь, и она осталась в полнейшей темноте. Стоило предполагать, что подобные заведения работают только ночью — подумалось было ей, но разумное предположение легко ломалось об очевидный факт. Никто в здравом уме не будет оставлять свое место заработка открытым, не так ли? Арлекино расстегнула плащ, выудила из кармана пиджака зажигалку. Сверкнула искра и маленький огонёк скудно, но осветил кафе-шантан в небольшом радиусе жёлтым светом. Если раньше она назвала бы это место, как и большинство подобных заведений, свинарником, то сейчас язык не поворачивается обозвать его еще грубее, настолько много было вокруг мусора. Она повернулась несколько раз вокруг своей оси, держа зажигалку немного выше лица. Все вверх дном: стулья, некоторым из которых повезло сохранить свою форму, перевернуты, оставшиеся столы постарели в несколько раз, покрытие стен содрано, словно тут взбесился огромный хищник. Ничего не понимая, женщина прошла вглубь помещения, пока её не остановил хруст бумаги — она наступила на что-то. Она присела на корточки, подняла какой-то документ, встала. "Заявление о возникновении задолженности" — гласила бумага. Она продолжила шагать вперёд, изучая находку. Выяснилось, что владелец заведения не платил за аренду более полугода. Верно, сбежал — мелькнула мысль в голове Арлекино прямо перед тем, как огонёк охватил светом тёмный силуэт.

Висельник. Судя по всему, тот самый владелец похабного места. Вонючая толстая туша неподвижно висела на канате, по штанинам стекали каловые массы. Шейные позвонки треснули под собственным весом страдальца и голова наклонилась вниз под неправильным углом, было видно как во рту что-то копошится. Веревка уходила куда-то вверх, в тьму. Он висит тут уже продолжительное время. Нос женщины рефлекторно скривился, а рвотный рефлекс едва удалось сдержать. И даже при виде этой зловонной картине мысли о волшебном голосе не могли покинуть её голову. Тело её не напугало, но в едва сдерживаемой панике Арлекино попятилась назад, торопясь проверить каждый уголок бывшего кафе-шантана. Пока она заглядывала в каждую подсобку, пока она без труда в агонии помешательства выламывала хлипкие гнилые двери, в ней теплилась слабая-слабая надежда. Ведь криминалистике известны случаи, когда люди продолжали жить в одном месте с трупами, за неимением лучшего, правда? А в подобном районе это вообще не редкость. Однако успокоить себя не вышло: когда каждый закуток был проверен дважды, она бессильно опустилась на грязный пол, держась за голову руками.

В ушах пронзительно звонко и тонко защебетал тиннитус. В глазах потемнело.

Шансонетки нигде не было.