Ури

Укулеле — что-то вроде моей гиперфиксации. 

В день выпуска из начальной школы мой ныне покойный дедушка принёс гитару и торжественно вручил мне в руки. Он неплохо разбирался в музыкальных инструментах, потому как занимался их починкой. Корочка ветерана труда обеспечила ему после завода неплохую пенсию, но на месте старик усидеть не мог, молодая душа требовала творчества, и именно так он обучился латать музыкальный инвентарь. Обучился сам, с помощью ютуба, путём проб и ошибок. Горящее сердце дедушки давно заразило меня своим пламенем, и больше без музыки я не мог. 

Со временем освоил эту маленькую смешную гитарку, а в музыкальном классе потихоньку разучивал гаммы на потрёпанном советском пианино. И всё же укулеле стало моей самой яркой любовью.

Нет ничего лучше, чем аутично тащиться по какой-то теме, а потом услышать от кого-то заветное "расскажи", "покажи", "научи". Поэтому я буквально чувствую, как во мне загораются светодиодные механические бабочки, стоит только Олегу сказать это самое:

— Если только ты сам дашь мне пару уроков.

Я физически не способен отказать. Если откажу, то буду жалеть об этом месяцы наперёд. Буду валяться в постели в три часа ночи и представлять, как бы я с важным выражением лица, нацепив очки без диоптрий и горделиво поправив их указательным пальцем, декларировал:

— Неправильно ты, Олег Енотин, "Гэ" зажимаешь! Тебе ведь следующим "Е" играть, а ты пока пальцы из этого положения переставишь — они у тебя в узел завяжутся!

И Олег бы свёл свои густющие (хотя до моих ему далеко) брови, смиренно уткнулся бы в гриф и пытался понять, как же эту "Гэ" зажимать-то правильно. Я бы наблюдал терпеливо, а когда бы у него наконец получилось — важно кивнул и велел бы переходить к следующему аккорду…

В общем, я рад, что не отказался. Хотя в реальности всё идёт вовсе не так, как в моих фантазиях.

Сразу после урока информатики я бегу в библиотеку. Лучшей локации для наших занятий не сыскать. Во-первых, библиотека у нас просторная, новенькая совсем, с компьютерным и читальным залами, большим складом, где можно найти порой очень неожиданное чтиво, и всегда свежими мягкими овсяными печеньками в вазочке на кафедре выдачи. А во-вторых…

— Анна Андреевна!

Крашеная в рыжий полная женщина лет тридцати чуть вздрагивает. "Вордли" на экране смартфона поглотила всё внимание библиотекарши, и ей приходится хорошенько встряхнуть головой, чтобы восстановить весь свой не состоящий из пяти букв словарный запас. 

— Ури, ты смерти моей желаешь, да? У меня и так сердце больное, куда так подкрадываешься?

— Извините, — вполне искренне отвечаю я, но улыбку не выходит спрятать, даже больно прикусив нижнюю губу. 

— Изверг, — вздыхает она, тянется через стол и ерошит мои чуть отросшие кудри. — Папка не оттяпал ещё, я погляжу?

— Оттяпает, если ещё раз физ-ру прогуляю, — признаюсь. Анна Андреевна со вздохом качает головой.

— Тебе ж уже восемнадцать, нет?

— Так точно. На прошлой неделе стукнуло.

— Так с какой такой радости…

— Он с прошлого года совсем не изменился. У меня из дома два пути.

— Инженерный или армия?

— Инженерный или армия.

Невесёлый разговор на время охлаждает моё воодушевление, но ещё через секунду оно меня снова переполняет.

— Анна Андреевна, а можно, мы после уроков… С инструментом сюда?

— Мы?

Её аккуратно прорисованные бровки лезут на лоб. Оно и понятно: от меня местоимение "мы" услышать можно не часто. Примерно раз в год следом за звуком выстрела палки.

— Тут такое дело, — начинаю я и снова нервно пожёвываю губу, собираясь с мыслями. — Одноклассник… он, как бы, попросил меня показать ему, как на укулеле играть. И нам бы… ну, посидеть где-то.

Библиотекарша расплывается в радостной улыбке, и всё моё внутреннее напряжение как рукой снимает.

— Ури, зайчик мой солнечный, да конечно же забегайте. Дело хорошее какое! 

— Правда? Мы не помешаем? — для проформы спрашиваю я, а в душе уже во всю дурь танцую от счастья.

— Главное, чтобы ребятам не мешали. Если читальный зал занят будет — можете в компьютерный сесть. Или на склад вас в крайнем случае отправлю. Так что хоть каждый день приходите.

— Ну, насчёт "каждого дня" сомневаюсь, — я смущённо убираю кудряшку за ухо. — Он довольно неусидчивый парень, так что не уверен…

— А что за парень-то? — Анна Андреевна ставит локти на стол и щурит глаза.

— Олег… Эм… Енотин.

В этот раз её брови грозят соприкоснуться с линией роста волос.

— Чего? Это который со значком?!

— Он самый, — киваю я и с трудом сдерживаю улыбку. Интересная реакция. Неужели его репутация бежит впереди него вот таким образом?

— Да он же… Нет, слушай, я сама стереотипы не жалую, но Олег… Ему бы "Звезду по имени Солнце" дурным голосом под расстроенную гитару орать, а не на укулеле…

— Ну знаете, — я почёсываю нос (это здорово помогает формулировать мысли), — он уже достаточно сломал систему как минимум своим этим самым значком. А ещё… Ещё…

А ещё он меня защитил. Не дал в обиду и сам пострадал. Совершенно по-идиотски, с кулаками, но всё же.

Я не могу сказать это вслух. Почему-то это кажется чем-то очень личным, чем-то, что не озвучивают посторонним. А Анна Андреевна, хоть я её и обожаю всей душой, но всё-таки посторонняя.

Она не переспрашивает ничего в ответ на мою заминку. Только по-лисьи улыбается и возвращается к "Вордли". У неё очень красивые зелёные глаза с приподнятыми внешними уголками, так что её прищур всегда выглядит совершенно "хищным", прямо как в передаче про животных, хитрющим, будто она знает что-то, чего не знаю я.

У меня же глаза совсем другие: чуть выпученные, тёмные, вечно перепуганные и бегающие, похожие на оленьи (по словам матери, во всяком случае), избегающие прямого зрительного контакта. Наверное, я сливаюсь с местностью, как оленёнок с каким-нибудь камышом, потому во мне и видят травоядно-бесхребетное. Мне стыдно показывать эти глаза людям, но ещё более некомфортно видеть чужие. Может, это из-за странных канавок в глубине радужек, которые чуточку будят во мне трипофобию. 

А может, это потому, что все умеют "читать" других по глазам, а я не умею.