Баам иногда не хотел понимать некоторые вещи. Нет, не то. «Иногда» — неправильное слово для выражения его чувств. Да и вырезать «иногда» не получится, ведь он все-таки ""иногда"" интересовался этими самыми вещами, просто не было времени тщательно обмусоливать их, обдумывать и планировать, как планировали другие люди.

А возможно, у них тоже не было времени. Баам рассуждал об этом задней мыслью, передние, более энергозатратные и стоящие перед глазами, занимались другим. Они стучали по мозгам да по ногам отдавались постоянным импульсом — беги. Несись со всей дури по улицам, зубри билеты к зачетам, не спи на парах, спеши, подгоняй транспорт, в котором едешь. Делай то, делай сё, делай это — и так пока не окочуришься, не упадешь на кровать и не грохнешься с размаху в сон без снов. А потом изволь повторить цикл, иначе никак, сам же выбрал такую жизнь.

И так Баам бежал, как угорелый, петлял среди людей. У каждого как по ракетному двигателю в одном месте, а Баам — один из них, сливается со всеми этими человеко-ракетами, торопится в людском потоке по Тверской, заскакивает на Котельническую — кто-то из списка контактов в телефоне попросил встретиться. Жмет руку контакту, заказывает гигантский капучиновый мокко на каком-то новом птичьем молоке бананово-карамельной курицы из Чернобыля. Запрыгнуть в подземку, помяться неловко по чьим-то ногам и головам на километровых эскалаторах, дрожащими ступеньками падающих в Ад, и плюхнуться на свободное место, заставив человека с портфелем и наушниками прошипеть что-то о том, что надо поаккуратней садиться. И всё — Баам скоро выйдет из Ада, добежит до универа, просидит на стульчике штаны, чтобы потом ринуться обратно в метро, приехать на электричке в коммуналку в Замкаджопинске и взгрустнуть. Тяжко без общежития.

Грустно задней мыслью: он — капля в море среди бесчисленных мелькающих голов и синюшных мешков под глазами.

Мир гремел. Поездами гремел. Железные колеса окружали со всех сторон, поторапливали. На улице — электричками, под землей — метро, в здании — преподами. Почему-то с несущимся временем некоторые люди напоминали колеса.

Ту-ту-тутук. Ту-ту-тутук.

Говорит ему друг. Баама замучила бессонница, он вырубался прямо на ногах, а вчера (или сегодня?) заснул прямо во время попытки привести записанную лекцию в более-менее порядочный вид и всё утро ходил со здоровым красным пятном на щеке.

Ту-ту-тутук. Ту-ту-тутук.

Говорит друг и протягивает банку энергетика. Вспомнить бы его имя…

Как же его зовут? Ва… нг? Нет-нет, «нг» — часть от имени. Стоп, фамилии.

Тогда Ва…

«Ява», — исправляет Т9.

Баам встряхивает головой. Знакомое лицо с выжженными желтыми волосами и глазами в нет-это-не-подводка оказывается аватаркой. Ему и это приснилось?..

«ты опять не спал?» — пишет друг.

«Почему ты так думаешь?»

Переслано от:

Вы

«Я неужинад Ява»

«молодец, ты не ужинал»

«и не спал»

«имя-то мое хоть помнишь?»

Баам кладет телефон на колени и обеими руками хлопает себя по лицу. Плохо помогает. Хлопает, хлопает — а в голове так отдается, словно соседи сверху снова стучат по батареям.

Ту-ту-тутук!

— А?

Кто-то что-то сказал.

Баам хлопает теперь глазами, сгоняет расплывчатую картинку и смотрит не в себя и свои мысли, а наружу — на человека слева.

Он в метро. Он трясется в переполненном вагоне. Сейчас полдевятого утра, а он написал, что не ужинал. А еще положил телефон не на свои колени.

— Телефон… — протягивает ему незнакомец.

У Баама глаза так и слипаются: он вяло моргает сначала левым, потом правым. Потом все равно ничего не понимает. Не привиделось? Кажется, что человек этот тоже сон и скоро исчезнет в темноте под веками.

Сосредоточиться было невозможно. Баам видел только человека перед собой. Вроде бы вот он — вот видно самые базовые вещи в нем, хоть бери и перечисляй как по бланку: овал лица — стройный; цвет кожи — бледный; цвет волос — голубой («Крашеные», — подумал Баам), прическа/стрижка — как каре, прямые до шеи, одежда — то-то что-то, телосложение — такое-то, такое-то. Всё общее, всё не то и не так. Все физические и бросающиеся в глаза внешние показатели воспринимались Баамом несколько лишними и не такими, какими нужно. Это — то, как он обычно описал бы человека, попроси кто-нибудь дать описание.

Нет смысла рыскать по неровностям на коже, рассматривать необычные брови и размусоливать в голове каждую мелочь лица напротив — Баам просто рассредоточил внимание на окружении, обрывочно останавливаясь на случайных деталях. Грязный поблескивающий пол в разводах слякоти с зимы, сидения, стены и потолки вагона — белое и синее. Прохладой сочится кондер, и приглушенно грохочет открытое окно; мониторы показывают репортаж о редком семействе кошачьих. У стоячих мест молодой человек в офисном костюме задевает локтем эпатажного мужчину со старательно выпрямленными волосами. Пальцы — в цепочке напрягшихся сухожилий — затянули галстук, небрежно оправили лацканы пиджака. Девушка, зажатая между людей, воровато оглянулась, закинув в сумку игральные кости.

— Станция «Текстильщики», наземный переход на большую кольцевую линию…

На платформе опасно блеснула зажигалка.

И Баам вспомнил, где он и что должен делать.

— Что? А, да, да, — пробормотал он и чуть ли не силком вырвал телефон из рук незнакомца, тут же этого постыдившись. — Извините, я не хотел…

Что именно не хотел, сложно сказать. Да и осмыслить. Не хотел и телефон класть на чужие колени, и так грубо забирать, но язык путался и не желал оживать, и мысли как тараканы, если внезапно войти в комнату и включить свет — разбегались.

— Извините, — повторил Баам. Скромно улыбнулся и тут же замял эту несчастную, выстраданную бессонницей улыбку вместе с тормозящим поездом.

«Голубцы глаза»

Баам на автомате написал очень многозначительную фразу.

«Боже а что я могу поедать?»

«Они очень красивые, у этого человека»

Поезд тормозит. Летит. Летит по кабелям и проводам и летят вместе с ним и люди. Слишком уж резкий тормоз вышел. Летит и Баам, летит и незнакомец. Все порхают, как бабочки, жаль только, не могут контролировать полет. Все летят, один только незнакомец нерушимо смотрит на Баама пронзительными голубыми глазами.

«В самую душк»

Честно говоря, Баам и сам не знает, что пишет заплетающимися пальцами, пока его прижимает черновой гравитацией и законами физики в железо поручней. Руки просто, как на автомате, как потерявшие всякие тормоза и отдавшие их этому чокнутому машинисту (Машинист, хватит тормозить. Пожалуйста. Умоляю. У тебя скоро поезд улетит от этих глаз в тартарары), руки просто строчат, что в голову только не вобьется холодной сталью.

Глаза. Красивые, спокойные и холодные. Они смотрят на Баама почему-то внимательно: так, будто препод на удивительно выделяющееся выступление на семинаре…

«Нет, что же я. Опять универ, опять преподы»

Как заинтересованный не незнакомец.

«Да, так»

Яростно строчить в избранные сообщения очередные бессмысленные предложения и быть счастливым — вау, впервые привычка Баама записывать себе что ни попадя имеет смысл.

«Ну, мне так кажется»

Даже если его мысли совершенно лишены логики. Пусть они — обрывки, он рад. Рад, что обрывки плывут под веками полыхающими огненными рыбками и, отражаясь от кромок темноты, вновь и вновь транслируют замерший в полете тормозов момент — пронзительно, навылет, голубые глаза. Что это, что? Баама что, настолько сильно огрело внезапно прилетевшим в висок поручнем?..

Да нет же, нет. Быть не может. Нет, нет, какое «да», если он все еще цепляется кусочком сознания за мысль — «Нет». Нет…

В реке.

Прямо сейчас.

Холодная вода щекочет щиколотки, подталкивает — плыви. И над головой реют исполинские изваяния темных-темных туч, прикрывают отголоски неба.

Бааму часто снится этот сон.

Каждый раз, когда отключается в метро и бессонница наконец дает сбой — он застывает раскинутой звездой. На плаву Москвы-реки; посреди, в течении. Здесь так спокойно и тихо — в уши заливается холодная и грязная вода, и в бок утыкается чей-то использованный презерватив. Кажется, в стылом воздухе поднимается душок шашлыков, потом ворочается в носу тяжелыми валунами жареной свиньи и кетчупа; пьяных песен. «Тополиный пух, жара, июль! Ночи такие звездные…» Тучи в глазах несколько странные и причудливые: похожи на гигантские замки и дворцы, на кучерявых вестников грозы — такие они, закрывающие в контрасте последние полыхающие головешки заката.

Голубые и желтые, черные и белые. Красное.

Мама часто повторяла, что закаты особенно красивы у реки. «В этот момент, — говорила она; одна рука держала ручку Баама, вторая — крест, — в этот момент Господь ближе всего к нам. Он смотрит на нас, обливает ласковым светом, как истинных помазанников своих, он любит нас. Милый, в этот момент, — говорила она, сжимала крест и разжимала ручку Баама. — Мы близки к Эдему».

Райские кущи Баама наполнены абсолютным отключением от реальности — он сейчас всё, и он — ничего. Яблоневые сады заменяет насыщенное и терпкое, тихое и вездесущее;

небо.

ка-а-а-атер

Он размывается. Как на дне могилы — Бааму нет дела до собственных ощущений, забыл давно про заваливающуюся и заливающуюся, грохочущую в ушах воду. В этом небе, где на берегу нетрезво бродит человек со знаком «Купание запрещено», в шаге от света Фаворского и самих Небес.

ка-а-а-а-а-атер

Еще секунда, еще две; разрыв мироздания, и Баам здесь — в его моменте. Только его и ничьем больше. Его мир не терпит торопежки и не требует затрат. Жизнь не требует затрат. Ее здесь нет — жизни. Это вам не общественный транспорт, не федеральное образовательное учреждение, не государственная квартира и даже не общежитие — это ЕГО Рубикон. И пусть через оглушающе-успокаивающий грохот в ушах настойчиво наваливается голос друга, пускай волна намедни поднялась и вздулась махровым одеялом из пуха и пойманных бликов закатных витражей — пусть,

ка-а-а-а-а-а-а-атер

только его. Это грехопад

— Мальчик? — огненные рыбки исчезают, в кожу тыкается холодный палечный обрубок. — Ты же не хочешь в депо укатить?

Да, да. Его вырубило.

Не успевая подобрать за собой заднюю мысль — Баам выскакивает из поезда. Смазанно благодарит обладателя палечного обрубка и сначала по ошибке бежит в сторону эскалатора, а потом соображает, что укатил на конечную. Успешно проспал Выхино.

Гремя ползущими в депо поездами, пыща светом отделанных плиток. Баам стоит между колонн и в речных течениях людей наконец вычленяет из головы непереднюю мысль:

«Мне надо снова увидеть его»

«ты же в курсе, что писал в наш общий чат?)»

«…»

«Блин»

Блин.