Его нет.

Не существует того, что называлось обществом личностью, человеком: сухая стянувшая кости кожа и плоть. Сложившаяся в неестественной позе несуразная кукла в обносках на смятом футоне. Полая внутри. Сердце в груди билось где-то вдали, в клетке из ребер чужого тела. Отзвуки его тонули в неумолимой тишине. Сплошная тьма рассеивалась небольшим ночником, воткнутым в розетку, в углу комнаты, рядом с Кёкой. Тусклый теплый свет растворился в цвете зелёных стен, акварельной кистью растушеванный у краев ореола.

Дазай слышал её размеренное ровное дыхание, не чувствуя своего. Глаза слипались от усталости, кололись и чесались от сухости. Казалось, он будто в тяжелом сне, спящий в душной сырой комнате. Голова разболелась тугой едва различимой болью у темени. Тело сковывало в ноющей боли. Грань между былью и небытием размывалась подобно морской пене на берегу океана, мутного, беспокойного.

[Бесполезен?]

Бесполезен.

[Никч… Прекрати!]

Неправильный человек.

[Ты чувствуешь что-нибудь?]

Нет, это злит, сильно.

[Жаль?]

Да-да-да, не хочу быть собой. Не хочу жить так.

[Хочешь умереть?]

Не… Нет… Жить. По-другому. Как настоящий человек.

[Какой он настоящий человек?]

Не знаю. Прекрати. Уйди. Умолкни.

[Я — ты. Ты — я]

Руки крупно дрожали. Надломлено закрывали чьи-то уши, зажимая до боли, до красноты, до назойливого писка, сбивающего окружающую тишину. Шум, шипящий, подменял голоса, отзвук воздуха, что пузырем стремился сквозь болотного цвета воды канала; тонким голосом последней мольбы вырывался из саднящего горла. Омытый тиной и грязью, он, свалившись на дно реки, уснул укутанный витиеватыми локонами водорослей.

Ноги поджимались, пытаясь крепко сжать свернутое одеяло между ними. Страх волной рвался из груди, накатывал на него от пяток до макушки, забиваясь стухшей водой, обжигая лёгкие. Истошный вздох встрял в горле тупым ножом, петлей затянулся на шее. Безуспешные попытки поймать глоток воздуха, глоток жизни, костью вставали поперек. Что-то в груди сжималось болезненно и требовательно. Руки сминали футболку, пытаясь за это что-то ухватиться, вырвать. Разломать хрупкие ребра, с хрустом разбить солнечное сплетение. Костяные осколки, вогнутые внутрь, пробивали незримую, мнимую боль в изнывающем от гнилой пустоты сердце.

«Вздохни полной грудью», — твердил чужой флегматичный голос в тишине. Из рассеянного света вырастала крупная фигура человека, озиравшаяся голубыми, как осеннее небо, глазами. Блеск едва различимый в кромешной тьме, не пугающий и родной.

Это ли помутнение разума изголодавшегося по кислороду или призрак прошлых дней и горьких ночей? Фантомное касание холодные рук, осколками льда вонзающееся в чужеродное тело. Не его, не Дазая.

Широко распахнутыми глазами оно вглядывалось в тень былого человека, они мельтешили от страха. Вновь вдыхая ртом теплый воздух, он поперхнулся, продолжая задыхаться. Невольный рваный болезненный стон потревожил сон Кёки, что повернулась к нему, сияя белизной склеры.

Она вскочила с постели и, спотыкаясь, подбежала к Дазаю, хватаясь за плечи. Растерянный страх застыл в стеклянном взгляде. И должна была ведь привыкнуть, наверное, к человеческим мукам за работу в мафии. Но то были крохотные ручонки убийцы, а не врача, умеющего принимать скорые решения.

— Я… Я позову Ацуши-сана, — голос беспристрастный, но сквозящий тревожной дрожью.

Он вновь рвано вдохнул. Лёгкие горели. Ребра колюще впивались в них, вонзаясь глубоко, разрывая сплетения бронхиального древа, врастая вместо него. В тряпичной кукле, бесконтрольному собственному разуму, смешивалась едкая смесь, выедавшая плоть, из страха и паника.

В густом тумане, через призму разрывающейся кинопленки, едва различалось время и пространства. Он был безвольным свидетелем смерти собственного тела, ужаса, что оно испытывало в муках. Зажмурившись и поджав губы, Осаму не различал никакие другие звуки от свистящего выдоха.

Тёплые касания казались отрезвляющими, возвращающими в бытие; разливающимися горьким дёгтем в меду.

— Три… Четыре… — расслышал он шепот старшего. Рука осторожно поглаживала по спине. Футболка залипла от пота к коже, тонко колясь.

Кёка сидела со стаканом воды, неестественно тяжело хмурясь. Ее нижняя губа подрагивала, руки дрожали, раскачивая гладь воды, пускавшейся мелкой рябью.

Где?

Дазай нервно оглянулся вокруг. В комнате горел свет, тепло рассеивающийся по стенам, по стеклам окна. Ацуши сидел на краю футона, обнимая его. Постепенно возвращалось сознание и осознание. Сердце, бешено бьющееся в груди, отдалось пару ударами и стихло. Руки зачесались от волнения, ладони вспотели, залипая на ткани.

Тело мелко задрожало в крепких руках Ацуши. Дазай нахмурился и заерзал, пытаясь прекратить такой близкий контакт. Он отсел, отклоняясь от «ядовитых» касаний. Кёка облегчённо вздохнула и подала чашку с водой.

— Спасиб… — голос встрял в горле комом, неприятным першащим чувством.

— Я испугалась. Извини, — склонила голову Кёка.

— Ты молодец, что быстро среагировала и позвала меня, — тепло улыбнулся Ацуши, погладив Изуми за плечи.

Иглой вонзилась ревность в грудь, свела брови на переносице, рефлекторно. Осаму отвернулся, все ещё молча. Голос угас где-то в потемках разума, будто он был всегда немым. Говорить и не хотелось. В голове катилась корявая ветвь на ветру, заматывавшая тонкие нити веретена тревог и беспокойств. Это было так чуждо, но пугающе спокойно.

— Дазай-кун, — обратился к нему Ацуши, касаясь плеча, отчего Осаму дернулся, как обожженный огнем. Он кивнул, отставляя чашку на пол. — Как ты себя чувствуешь? Может стоит обратиться к Йосана-сан?

Осаму промолчал, стыдливо потупив взгляд на смятую, взмокшую подушку. На душе было тяжело, но у боли не было собственного языка. Обычная рутина, ничего более.

— Сходи завтра. Хорошо? — тяжело вздохнул Накаджима, пытаясь поймать взгляд Дазая, что нервно прятал его от лазурных закатов.

«Уходи», — грубо звучало просьба в голове. Однако было лишь молчание и тяжёлый вздох наставника. Кажется, не добившись ответа, Ацуши сдался и поднялся. Кёка проводила его до двери.

— Молодец, Кека-чан, — и слова похвалы чужого кололи едко и ядовито. Он зарылся под одеяло, рвано и судорожно выдыхая.

В горле застряли слова и просьбы, жгучие слезы стекали по щеке. Бледные дорожки выступали на раскрасневшем и отекшем лице. Сопли размазывались на наволочках и по рукам, что истерично старались стереть следы постыдной слабости, что позволял Дазай ночью. Уши заложило: запредельно громко звучало шуршание простыни и истеричные всхлипы.

Обиделся? И чему? Что Ацуши-сан похвалил Кёку, за то, что ты, ничтожество, не сумел справиться с паникой. Но он ведь тебя не оставили без внимания. Недостаточно?

[Недостаточно!]

Времени нет, как и его. Нет разницы между ночью и днем. Руки перекладывали документы на столе, однотипно и монотонно. Пальцы гулко стучали по клавиатуре: писал отчет. Гудел принтер за столом у Танидзаки, Куникида нетерпеливо стучал ботинком в ожидании.

В нос забился резкий аромат грибов и рыбы, совсем как у мха. Осаму оглянулся в поиске источника. Совсем несуразно, повертевшись на стуле, уселся, решил, что показалось. Откуда в офисе мох? Чаще всего кабинет был наполнен запахами чернил, сладкого рамунэ и конфет, кофе, что пил Куникида.

Только вот, когда он пришёл в офис? Утро, дорога до работы — вырвано из памяти беспощадно и грубо, рукописями валялись где-то в урне. Это пугало. Перехватывало дыхание. Фантомное чувство прошлой ночи охватывало его вновь: боль в груди и тяжелое дыхание. Круг и цикл чередующегося опыта.

— …азай, — он перевёл взгляд на Куникиду, что поправлял очки и махал перед ним бежевой папкой. Новое дело? — Наведайся-ка с Кёкой к свидетелю по делу о пропаже шин.

— Я? — едва выдавил из себя Дазай, глупо указывая на себя и часто дыша. Взгляд метался по костюмы, пытаясь зацепиться за что-то: галстук, значок на лацкане жилетки, очки идеально чистые и переливающиеся легкой радугой на свету.

— А много у нас в офисе Дазаев? — саркастично отозвался Доппо, ударив легонько его для убедительности папкой по голове.

— Может Кэнджи-кун сходит? — вычурно надломлено сказал Дазай, попутно состроив несчастное, измученное выражение лица. Страх немного спал, подменяясь отвращением.

— Тебе будет полезно проветрится. Сидишь бледным, как поганка, — бросил папку на стол Доппо.

— Я не хочу, — сказал на выдохе Дазай.

— Чего?! Должностные поручения не обсуждаются, — на лице Доппо дернулась мышца, но он все ещё пытался сохранять хладнокровие. Дазай бесил своими выходками, и поддаваться им, вполне себе, неразумно.

Дазай напрягся, тело задрожало, рефлекторно вжавшись в кресло и несколько опустившись, будто Доппо залепит ему подзатыльник. Ода никогда не рукоприкладствовал, а Куникида, кажется, порой не знал, как мириться с этим назойливым характером. Должно быть, напоминал ему того самого хулигана, что не гнушался досаждать педагогам, своим одноклассникам. Только вот сейчас и сам Доппо побледнел от столь смешанной реакции Осаму. В конце концов до прихода Ацуши, он вешался на него: взламывал замки в его комнату, лип на обедах. Бесил, но так, как бы делал это младший брат.

Пожалуй, во власти своего тела Осаму среагировал быстро, схватил папки, сложив в картонную коробку, и выбежал из офиса со словами, что переберет дела в архиве. И радоваться надо было бы, что Дазай начал работать, однако это даже несколько пугало Куникиду.

— Что с ним? — обратился он к Кёке, что забрала папку со стола Дазая. Изуми пожала плечами, решив умолчать о прошедшей ночи.

В архиве было прохладно: окна закрыты жалюзями, чтобы лишний солнечный свет не портил документы. Белые полоски ложились рядами на пол, укрытый пылью. Мелкие частички аккуратно и тихо разлетались по комнате, красуясь лишь на свету. Стеллажи с коробками и делами вдоль двух стен подперты столом, на котором залежалась другая стопка вещей.

Он пришёл сюда не работать. Осаму сбежал. Его часто ставили в задания с Кёкой и постоянно оставалось давится уксусом после. Рациональность теряла рассудок от влюблённости. Это злило, приводило в бешенство. Он не был против, когда Ацуши привел ее в Агентство. Не был против, когда её подселили к нему, хоть и жил он в общежитие дольше некоторых. Не был против с натяжкой и работать с ней.

Его «против» возникло, когда она вклинилась в их с Ацуши компанию, стягивая внимание с Дазая. И тактильность наставника перешла ей, как самой младшей среди них. Он часто её гладил, обнимал, предлагал помощь. Ослепленный ревностью Осаму не замечал того же по отношению к себе.

[Нерационально. Глупо]

«Не люблю объятия», — сказал он однажды. Не соврал. Проблема в том, что Дазай иногда голодал по касаниям и объятием, а Ацуши был слишком хорошим, слишком идеальным, чтобы не уважать его границы, чтобы не слышать его слова. И лучше бы он тогда язык себе срезал и съел, чем сказал бы три проклятых слова.

Гнев разливался по крови. Руки сжимались в кулаке, а зубы скрипели. Он пнул со всей силы коробку, что принес с собой. Документы распластались хаотично по полу, часть так и осталась в ней.

Осаму впивался ногтями в тонкую кожу на запястье, немного сдирая её. На ранках крохотной каплей выступала ярко-алая кровь. Это немного отвлекало. Подтянув к себе колени, Осаму уложил на них голову и повернулся к пустой серой стене.

Раздался глухой выстрел и звук упавшего бездыханного тела. После последовало ещё несколько выстрелов в труп, бессмысленных, но яростных. Пистолет выпал из рук, как только он понял, что произошло. Впервые…

— Дазай, — Осаму дернулся, чуть не рухнув на пол. — И толк, если ты тут просто сидишь?

Это был голос Ацуши. Дазай осторожно поднял голову на своего наставника, что поднимал разбросанные папки с пола. И стало как-то стыдно, что ему вновь приходилось делать работу за Осаму. Он осекся, пытаясь слиться со стеной.

— Послушай, — тяжело выдохнул Накаджима, сев на корточки перед ним. В руках у него были все также папки с делами: кражи, убийства, вторжение в чужую страну. — Я понимаю, каково это терять близкого человека.

Дазай молчал, смотря куда-то в пол. Он вообще за последний день так толком и не обмолвился словом с ним. Да и с утра он ушёл с Йосано по делам. Однако нынешняя интимная обстановка лишь сильнее разгоняла кровь по сосудам. И чья-то невидимая рука мучительно долго сжималась на шее.

— Я чем-то тебя обидел? — Дазай мелком хотел взглянуть на него, но, к сожалению, попал под встречный взгляд Ацуши. Однажды Осаму видел, как на круглом пруду на закате вишня осыпалась розой на водную рябь. И глаза наставника всегда напоминали ему эту картину. Взгляд его был печальный и вкрадчивый.

Осаму помотал головой. Всё ещё молчал. Голос камнем в горле застрял: ни выплюнуть, ни проглотить. От такой близости становилось душно, щеки заливались краснотой, едва различимой в тени. Руки подрагивали, а стук сердца заглушал чужой голос.

— Просто не хочешь говорить? — Осаму кивнул. — Понимаю. Хорошо, давай тогда, я тебя покормлю. — Дазай помотал головой. — Кёка сказала, что ты с утра не завтракал.

Он нахмурился. И вот опять, и почему-то так обидно стало, что глаза покраснели, пытаясь сдержать слезы. Кололось внутри, въедаясь в лёгкие. Губа дрожала, точно расплачется.

— Я не хочу, — голос дрожал, звучал надрывно.

— Надо.

— Я потом поем, уберу сперва здесь, — ноги его не держали, сжимались и дрожали. Он взял папки из рук Ацуши и ушёл к столу, делая вид, что что-то разбирает.

— Дазай… — Осаму не отреагировал, подбирая документы и тихо плача, пытаясь не всхлипнуть громче. Ацуши вновь тяжело выдохнул. — Мы будем внизу.

И это пресловутое «мы», чтобы туда не вкладывал Ацуши, добило его окончательно. Дверь закрылась также тихо, когда наставник пришёл к нему. Он столкнул со стола коробки и сжал его край. Капли разбивались о поверхность, растекаясь крохотной лужицей. Глаза неприятно, болезненно щипались. Он бил себя кулаком по лбу.

— Дурак, дурак, дурак, — тихо повторял, давясь слезами. Размазал сопли по щекам.

Собравшись, он перебрал коробки и дела, икая и всхлипывая. Так и не сходил на обед, проспав его в углу архива.

— Где дело с остатками «Мимиков»? — спросил Куникида, что-то высматривая на ноутбуке. — Ацуши-кун, вы делали по нему отчёт?

Дазая бросило в холод. Он сжал карандаш в руках до треска корпуса.

— Я ещё его не доделал, — спокойно ответил Накаджима, оглядываясь на Дазая.

— Ясно, опять прохлаждается? — вопрос был направлен на Осаму, но говорил Доппо так, будто его здесь не было.

— Нет, просто дело вел я. Он мне просто помогал, — ответил Ацуши, вставая со своего места.

Осаму поднял взгляд и проследил за ним. Ацуши что-то шепнул на ухо Куникиды, отчего тот помрачнел и с некоторой печалью взглянул на Дазая. Становилось ещё тягостнее. Будто они не знали правды?

Но было что-то, что заставляло его нервничать и потеть. Что-то, чего он отказывается помнить. Разъеденная плёнка воспоминаний редко вспышками даёт полную картину. Кусочки одного пазла.

[Выстрел твой]

Дазай нервно оглянулся в поиске голоса, но, кроме них троих, никого больше не было: все разошлись по поручениям и заданиям. Может с голодухи померещилось?

— Дазай-кун, может домой пойдешь? — прочистил горло Доппо.

Опять молчание. Языка нет ответить? Осаму помотал головой. Куникида снял очки, и методично начал массировать глаза. Он перебрал какие-то дела, которыми чаще всего не занималось агентство, но брало по особенной просьбе клиента.

— Тогда займись с Ацуши этим делом. Было бы нелестно с нашей стороны не помочь маленькой девочке в поиске кота, — он отдал папку Накаджиме, что стоял рядом.

К заявлению прилагалась фотография чёрного котенка с рыжим пятном на глазу. Жили они в районе около парка Шимидзугаока. Два сотрудника на такое простецкое дело глупо, но Дазай подозревал, что Ацуши здесь нужен для присмотра, нежели действительно для дела. Сиганет вновь под поезд или с моста, и уж тогда пиши пропало.

— Ты не поел, — заключил Ацуши, когда они зашли в лифт.

Дазай потупил в пол. И его молчаливость настораживала, раньше его заткнуть не получалось. Теперь и вовсе приходится силой выдергивать слова из него. Порывшись в карманах, Ацуши протянул ему ореховый батончик.

— После я обязательно угощу чем-нибудь питательнее, — улыбнулся старший. Осаму слабо кивнул.

Дорога шла в нагнетающей тишине. Дазай все время вертелся в автобусе, задевая других пассажиров то локтем, то наступал на ноги. Он тихонько извинялся перед каждым, кланяясь. Многие принимали извинение, некоторые громко цокали на него. В какой-то момент Ацуши обхватил его за талию, отчего Осаму ойкнул, задрожав, и поставил ровно в сторону широко окна. Мол, смотри в окно, не дергайся.

На сидении перед ним расположилась старушка, которая мило улыбалась и посмеивалась со сложившейся ситуации. Когда Дазай весь раскраснелся со стыда, от касания, которое отдалось жаром по телу.

Ничего комфортного в стоянии в набитом автобусе не было. Отнюдь все сочилось дискомфортом. Тела слишком близко друг другу, громкое чужое дыхание раздражало. Кто-то имел наглость препираться и притираться сзади, угождать своему удовольствию. И стоило дернуться, чтобы от него отстали, но слышалось ещё более тяжелое и шумное дыхание. Осаму ведь даже не девушка.

Набравшись смелости, он развернулся к мужчине сзади и нахмуренно взглянул на него:

— У вас что-то в кармане торчит, неудобно. Уберите, пожалуйста, — он не успел сообразить чего остроумнее сказать и выпалил то, что было на языке. Прозвучало это достаточно громко, чтобы стоящие рядом люди оглянулись на них. Ацуши посмотрел на него через плечо.

И опять этот жест, но лишь его блеклая копия. Он коснулся его за талию, и они поменялся с ним местами. Осаму оставался в некотором недоумении. Он посмотрел на своего наставника, а тот улыбался, как ни в чем не бывало.

— Наша остановка следующая, — сказал он.

Узкая дорожка между двухэтажными домами вела дальше вниз по улице. Они вышли рядом с фонарным столбом, провода тянулись и сплетались над головой. Осаму оглянулся: тихий и спокойный район. Ацуши направился по переулку дальше. Под белыми каменными оградами выставлялись петуньи в продолговатых горшках. По тонким деревянным брусьям изростал физалис. Из-за заборов проглядывались макушки низких османтусов, что расцветали лишь по осени пышными душистыми оранжевыми цветами, чем-то напоминающие кисть сирени.

Впереди виднелся туннель в высокой кирпичной стене. Над ним свисал густой лесной массив бука, укрывая эту часть парка сплошной тенью. Вдоль мощеной дорожки росли ограничители для проезда.

В тени у входа в туннель было прохладно, ветер подгонял несколько опавших высохших листьев. Шум шелеста напоминал тихое урчание речки. Сунув руки в карманы, припустив плащ на плечах, Осаму наслаждался прохладой, встав против дуновения.

— Итак, кот черный с рыжим пятном, — разглядывал фотографию в руке Ацуши.

— И как собираетесь искать его? — спросил Осаму, вызвав улыбку на лице Накаджимы. Заговорил таки. — По запаху?

— Я не ищейка, — прыснул наставник.

— Парк немаленький, вдруг он давно ушёл дальше по району. Не станем же мы каждый уголок осматривать, — он накинул обратно на плечи плащ. — Надеяться, на удачу не придётся. — они направились по тропинке. — Мы не из-за кота тут.

— Зато ты, вон, разговорился. Найденный кот это приятный бонус, — пожал плечами Ацуши.

Осаму тяжело вздохнул, медленно ковыляя за наставником. Они обошли парк вдоль и поперек: сходили на баскетбольную площадку, покрутились около административного здания, побывали на детской площадке ниже. Глупо было искать котенка, идея изначально была провальной. Его умышленно вытащили из офиса.

Он сидел на скамейке в аллее буков и гинкго, что росли вдоль дорожки из гравия. Ацуши отошёл по нужде. Оставалось лишь бесцельно сидеть, ковыряться в телефоне в ожидании. В животе было неприятное ощущение тянущего голода, но то казалось каким-то совершенно не критичным. Небольшой дискомфорт, не более. 

— Как-то не сложилось с котёнком, — вернулся Ацуши. Он присел рядом на скамейку оставляя разумную дистанцию.

— А у вас каких-нибудь кошачих локаторов нет? — спросил Дазай. Казалось, шутка была бы в натянувшейся между ними атмосфере самый раз.

— Нет, — проскнул Ацуши, улыбаясь. Кажется, его радовало оживление Осаму. — Скажи, каким был Ода?

Осаму уткнулся на гравий, что разметал носком ботинка. Он нахмурился. Действительно, каким был Одасаку? Казалось, за последние два года его образ вымылся из памяти. Душные тихие дни в квартире размывались громкими ночами, когда Дазай отказывался ложиться спать, не хотя отпуская его на какую-то «работу». Всегда было навязчивое чувство тревоги, что что-то обязательно случится. Однако он всегда возвращался порой с новыми воспитанниками.

Осаму знал, что Ода когда-то работал киллером. Возможно, он всегда был не от мира сего, раз пошёл куда-то с киллером, что убил родителей и гостей в его доме. Без капли сожаления и грусти.

— Хорошим, — вымученно ответил Дазай. — Знайте, вы чем-то похожи, Ацуши-сан.

— Неужели? Тебя он тоже из речки вытаскивал? — острил Накаджима.

— Нет, не удалось как-то застать этот период жизни ему. Я про то, что вы очень добрый и отзывчивый к людям. Вот, и он был такой же, — Осаму посмотрел на Ацуши. — Только эмоциональный диапазон у него был короче вашего.

— Я не знаю, — начал Ацуши.

— Не надо. Одасаку я начал хоронить два года назад. Это было очевидно, но мне просто… — Осаму замолк. В горле встрял ком, не дающий сказать ни слова.

— Всё хорошо, — Ацуши положил руку на плечо. — Ты всегда можешь обратиться ко мне.

Осаму кивнул. К ноге что-то ласково притиралось и урчало, издавая тонкий писк. Осаму посмотрел вниз: чёрный кот с рыжим пятном. Он нахмурился, оглядываясь по сторонам. Какова удача? Конечно, кошки к нему липли особой любовью, но не настолько же.

— Итак, потеряшка, — он взял котенка на руку, а тот был и не против. Урчал в руках, впиваясь когтями в светлые брюки. Котенок уложился на коленях, щурясь и медленно махая хвостом.

— Нашёлся. Вот, тебя взять было полезно.

— Случайность, — гладил котенка Дазай, слабо улыбаясь.

— Осталось его вернуть. Идём.