Уведомление лежало на ее столе. Кто-то заботливо положил его поверх остальных бумаг, так, чтобы она сразу обнаружила по возвращении.

«3-го дня этого месяца решением Столичного Комитета И. Курин и Д. Сагатова приговорены к смертной казни. Приговор приведен в исполнение 4-го дня. Подпись».

Аглая застывает с листком в руке, как оглушенная, смотрит, не желая верить и все же зная: это правда. Поэтому не отвечали на ее письма, поэтому двери квартир наглухо заколочены, поэтому их нигде нет.

Говорили, он подписывается кровью, — но тут самые обычные чернила, и все же эффект такой, будто она самолично вляпалась в кровь своих товарищей, коллег, учеников Орфа.

И рядом — благодарность Властей, ей, за успешно закрытое дело.

Конечно и инквизиторов казнили как любых иных провинившихся. Но чтобы вот так, обоих, ее друзей? Она ожидала, что то дело давно забылось, и их участие никогда не вскрылось, или на него закрыли глаза, ведь прошло столько времени…

Быстрым шагом она дошла до его кабинета, зачем — сама не знала, быть может, надеялась призвать к ответу за совершенное.

Сколько пройдет времени, прежде чем на чьем-нибудь столе окажется такое же уведомление, где будет вписано ее имя? Она жива — они мертвы. Ужасная, дикая несправедливость.

Мирно тикали часы, и в камине разгорались поленья. Никого. Она пересекла комнату, намереваясь дождаться, швырнуть ему в лицо обвинения и эту бумажку, которая жгла ей пальцы.

В глаза ей бросился приоткрытый ящик стола, в котором (она это хорошо знала) он держал морфий.

Она вынула деревянную шкатулку, слишком изысканную, чтобы хранить в ней яд, и отщелкнула крышку. Не заперт, никто не осмелится красть из кабинета инквизитора. На темном бархате переливалось прозрачное содержимое маленьких пузырьков.

Мысль пришла внезапно и тут же утвердилась.

Она подняла глаза на дверь, не распахнется ли в самый неподходящий момент. Никого.

Аглая закатала рукав платья, медленно набрала раствор в шприц и ввела под кожу, один укол за другим. Она не знала в точности, что должно было произойти. У нее кружилась голова, но она не понимала, то ли это от волнения, совершенное опьяняло ее, то ли уже начал действовать морфий.

Ощущения были неразборчивые. Аглая отошла от стола, но, сделав лишь пару шагов, рухнула на ковер. Сознание неотвратимо погружалось в тяжелый, тупой сон. Дыхание ее становилось все более редким и прерывистым. Она вдруг успела подумать, что… как странно… в отражении в стеклянной дверце мелькнули ее широко раскрытые глаза и суженные зрачки.

Она словно плывет куда-то в густой обволакивающей темноте. У нее не остается больше ни мыслей, ни желаний; она даже не помнит, почему сделала это и что сделала вообще.

Потом в ее сознание врываются чьи-то руки. Они грубо и умело берут ее за плечо, и ее тело словно взрывается миллионом искр. Она жадно дышит, как утопающий, вытащенный на берег, только сейчас понимая, как ей не хватало воздуха. Все внутри нее будто начинает работать с удвоенной силой.

Ей кажется, что под кожей у нее раскаленные угли, но они не обжигают, а дарят мягкое тепло, вырывая из цепких когтей накатившей темноты.

***

Аглая лежала на диване, укрытая пледом.

На табурете возле нее сидел Карминский. Он разламывал на мелкие кусочки плитку шоколада и бросал их в дымящуюся кружку с кипятком. Она пошевелилась, и он поднял молча на нее глаза, помешал воду ложкой и, поднеся к ее губам, заставил выпить приторную отвратительную смесь.

Она закашлялась, но он убедился, что она выпила до капли, и только тогда сел обратно.

— Думала, раз отравишься в моем кабинете, так и в твоей смерти обвинят меня? Дура.

И ради чего? — На столике рядом листок, в котором Аглая узнает свое уведомление; должно быть, он выпал у нее из рук. — Решение вынесла Коллегия.

— Ты был в ней! Твоя подпись на приговоре.

— Это случилось бы рано или поздно. Ты знаешь. Власти таких не держат. А ты, ты уже научилась быть хитрее.

— Я не хочу жить, — жалобно протянула она.

— Оно и видно. Три ампулы… — Он смахнул в ведро ставшим бесполезным пустое стекло. — Ты знаешь, как тяжело его достать?

— Простите покорнейше, что лишила любимой забавы. — Она откинула голову. — Как ты можешь принимать эту дрянь?

— Так-то уж и дрянь. А час назад, небось, полагала — лучшее средство.

Аглая, — он снисходительно смотрит на нее. — Травиться ненадежно. Нужно уметь рассчитать дозу, и потом, рядом всегда может оказаться кто-то, кто успеет тебе помешать.

Он убрал в несессер ампулы, наполовину пустые, отличные от тех, что взяла она.

— Что ты…

— Камфора, кофеин, — голос его становится жестче. — Я тебя еле в себя привел.

— Зачем.

— Не лишай меня удовольствия когда-нибудь сделать это лично.

Ее тело наливается страшной усталостью. Аглая закрывает глаза, зная, что ей нельзя спать.

Он опускается перед ней на колени, растирает холодные бледные руки. Словно миллионы тонких иголочек впиваются в беззащитные запястья, сгиб локтя, плечи… оголенные бедра, тонкую кожу под коленями и самые кончики стоп.