Зажмурившаяся, съежившаяся в предчувствии падения, единорог не сразу замечает, что парит. И осторожно приоткрывает один глаз. Чужая магия осторожно ставит ее на все четыре копыта. Это заставляет задрать голову вверх, туда, где черным изгибом возвышается аликорн, словно мрачный лебедь. Колокольчик в груди снова заполошно бьется, заставляя отступить, заполучить спасительную дистанцию.

— К-королева…

— Отчего же ты так боишься меня? Дрожишь, словно маленький кролик. Мы ведь с тобой давно знакомы, — перебивает Найтмер, и склоняет голову. Вьется сверкающая грива, словно туман, окрашенный в цвет ночного неба.

— Нет. Не знакомы, — и Рэрити замирает, будто выбили весь воздух. Это было смело. Слишком смело. И это ощущение улавливают они обе. Время со скрипом замирает. Рэрити устала бояться, устала дрожать и ждать чуда. У нее едва получается заснуть, а если эта радость нисходит на нее — то ничего не снится, и темное, глухое утро встречает тяжелой усталостью. Поэтому щеки ее розовеют, а легкие снова, с иступленной жадностью набирают воздух. — Мы не знакомы. Вы Найтмер Мун, а я знаю — принцессу Луну. И это не одно и то же.

Белые копытца упираются в дерево моста так, будто на плечах огромный груз. И воздух холодный, влажный. Кровь шумит, заглушая пение птиц и сверчков.

— Не такое уж и разное, — авторитетно и сухо заявляет аликорн, в несколько широких шагов оказывается бок к боку от Рэрити, снова магией заставляет встать нормально. Головы у единорога поднять не получается. И в момент вынужденной левитации кажется, что сейчас из нее сделают каменную статую, оставят в этом саду. — Ты мне нужна в тронном зале. Идем.

Рэрити, едва переставляя ноги, идет следом.

***

Тронный зал на взгляд Рэрити — слишком, слишком ответственное место. Наработки спрятаны в тетради, невоплощенные идеи дремлют в заметках. Поэтому здесь все, от и до, каждый кирпичик, каждая колонна кричит о прежнем властителе — Селестии и немного о принцессе Луне. Сколько раз они здесь были? Достаточно, чтобы уметь заходить без смущения и страха. Правда, не в этот раз. Стыд подкатывает к самому горлу, заставляет опустить голову. На витражи пони даже не смотрит.

— Скажи, Рэрити, каким ты видишь этот зал? — Найтмер проходит ближе к центру, смотрит на трон, оборачивается к кобылке.

— Я… у меня еще нет готовой концепции. Вероятно, уместны будут… некоторые сочетания…

— Если бы мне не нужно было твое мнение, тебя бы здесь не было, маленькая пони, — довольно строго перебивает аликорн, сразу улавливая то, что собеседница юлит.

— Стены можно было бы сделать черными, как и пол. А трон и дорожку к нему — белыми. Это было бы символичным образом луны на небосклоне.

— Оставить трон белым? — в голосе слышно неудовольствие. Найтмер снова смотрит на него, задумчиво щурится.

— Луна ведь только в одном случае бывает черной: когда затмевает солнце, — легко отзывается Рэрити, а потом чувствует мрачное послевкусие этих слов.

— И ты думаешь, что увековечить солнце — значит, оставить от моей сестрицы хоть какой-то след? Не думала, что твой подход будет таким щепетильным, — злая усмешка больно бьет по живому.

— Это не значит, что мне нравится.

— Вот как? — и почти смеется. Этот смех, так знакомый из далекого счастливого прошлого взлетает ввысь, заполняет воздух, который нужно вдохнуть.

Неожиданная вспышка магии заставляет шерсть заискриться. Столб силы бьёт в свод зала, окрашивая все в черный. Непроницаемый черный цвет. Следующая вспышка видоизменяет трон, делает его таким же черным, вот только как раз на уровне головы появляется золотистый круг, и исходят из него такие же золотые, извивающиеся лучи. Ковровая дорожка становится невероятно красивого белого цвета, а узор на ней блестит и отливает голубым. Рэрити не умея сдержать восхищения, тихо охает, поглаживая ткань копытом.

Нет. Нет. Нет. Ты не должна этим восхищаться. Ты не должна находить это красивым. Это радости твоего врага. Это осквернение замка. Эта красота — неправильная. Может ли такая красота быть неправильной?

Это выглядит прекрасно. Все это. Как Найтмер Мун идет по белой глади будто бы лунной дорожки, как поднимается по черным ступеням, как садится на трон — мрачный, темный и так подчёркивающий ее власть и красоту. И эти золотые языки пламени, окружающие ее венцом.

— Ну, Рэрити, нравится? — и бирюзовые глаза щурятся, словно у хитрой, веселой кошки.

Они посреди черного ничего. Свет сквозь витражи не отражается на поверхностях. Исчезает. Впитывается. Цветные стеклышки просто зависли в этой пустоте, словно порталы в какую-то иную реальность. На черном полу нет ни отражения, ни понимания, где он начинается. Лунная дорожка кажется единственным способом не исчезнут в этом мраке. И Рэрити спешно, словно болванчик, кивает.

Как бы хотелось в полной мере дать себе прочувствовать это. Все это. Позволить себе признаться, действительно признаться, что нравится.

Невероятная луна оказывается одинаково прекрасно и с темной, и со светлой стороны.

Но единорог с невиданным упорством заглушает всякую подобную мысль. Перед ней враг. Злодей. И думать о красоте — преступление.

Найтмер Мун этого внутреннего боя не замечает. Только манит жестом ближе. Тянет голову вперед. Властная, холодная. Покровительствующая.

— Скажи мне, Рэрити, есть ли у тебя «плохая» сторона?

И Рэрити замирает. Словно вор, на котором горит шапка. Испуганно смотрит в бесстрастные глаза ледяной вечности, ищет, будто может найти ответ, зачем был задан такой вопрос. Но не находит, и просто кивает.

— Хорошо. А теперь скажи, если ли «плохая» сторона у твоих друзей?

— Что? Нет!

— М-м-м, — и вибрирующее раздражение разливается в воздухе. От этой вибрации могли бы содрогнуться звезды. — Тогда назовем это «неприятными качествами». Я же не спрашиваю, какие именно.

Это заставляет насупиться, сжаться. Но лгать? Рэрити даже сейчас чувствует, что этот взгляд прошивает насквозь. Даже если солжет, по ней все будет видно. И она снова кивает.

— Тогда скажи мне, Рэрити, много ли у принцессы Луны добродетели? Хороша ли она?

— Конечно! Принцесса Луна добрая и справедливая, она заботится о своих подданных, — с искренней любовью присущей всем пони, выпаливает единорог. Это заставляет Найтмер почти улыбнуться, но она сдерживается.

— И добрые, прекрасные стороны твоих друзей настолько же яркие?

— Конечно.

— И «неприятные» качества не делают твоих подруг плохими? Они не заслуживают осуждения, порицания?

— Конечно, нет. Они замечательные.

И Найтмер Мун медленно сходит со своего трона. Приближается, словно снежная буря на горизонте.

— Тогда скажи, маленькая пони, — и Найтмер оказывается близко, но смотреть не заставляет. — Делает ли твоя «плохая» сторона, «плохой» тебя всю, затмевает ли все хорошее? — шаг, тьма коршуном кружит вокруг, голос становиться вкрадчивым, тихим. — Скажи, маленькая, хрупкая пони, что ты видишь, что ты чувствуешь, когда смотришь на луну под покров ночи, на ее белый свет? Что ты видишь и чувствуешь, когда смотришь на черный круг, объятый солнечным пламенем? Понимаешь ли ты, — и шепот опаляет ухо, — Что в этот момент в твоих глазах отражается одна и та же луна? Понимаешь ли ты в полной мере, кто стоит рядом с тобой? Подумай, сводит ли на нет добродетель принцессы Луны ее темная сторона?

В глазах скачут темные пятна, и слова искрятся в разуме образами и чувствами. Что-то невообразимо большое и глубокое, словно омут, разверзается прямо в мыслях, прямо под ногами. Рэрити не видит, с какой снисходительной нежностью отстраняется аликорн.

— Я не требую ответа прямо сейчас. Но поразмысли над сказанным мною, — и удаляющиеся шаги звонким стуком металла взмывают к невидимому своду зала. Глухо закрываются врата, оставляя белого единорога посреди запредельной темноты. Хрустальная тишина нарушается тихим всхлипом. И слезы прозрачными искрами падают на лунную дорожку.