Может, они жили в какой-то иллюзии? Она показывала им самые страшные кошмары, которые у них были в голове, чтобы потом научить, как предотвратить их в настоящей жизни? Тогда было самое время сказать об этом, потому что ещё одного кошмара Гермиона не вынесет.

Ей казалось, что она умирает и воскресает всё снова и снова, и лучше бы она умирала. Ничего так искренне и сильно она сейчас не хотела, как закрыть глаза и не проснуться. Или обнаружить всё это страшным сном, который выдумал её разум, соткав из страхов.

Не было ничего хуже, чем чувствовать собственные лёгкие, которые дышат, сердце, которое бьётся. Чем закрывать глаза на долю секунды и видеть его улыбку. Она всё ещё слышала его смех где-то вдалеке. Тихий, наполненный понятной лишь ему одному тоской. И видела его глаза, которые светились понимаем всякий раз, когда ей это было нужно.

Было множество вещей, которые могли случиться и принести ей боль. Но эта была одна из самых страшных. Снова.

— Рядом с Асторией? — мрачно спросила Пэнси, не поднимая головы. Гермиона упустила нить разговора, если его можно было так назвать. Скорее это было молчание, наполненное всё той же болью потери. У всех она была разной. У кого-то сильнее, как у Малфоя, у Пэнси, у Блейза. У кого-то меньше, как у тех, кто знал Нотта не так долго — у Сиены и Кейла. Но эта боль была, и от неё нельзя было скрыться.

Грейнджер не выдержала, подхватила сигареты со столика и вышла на террасу. Её плечо не болело после парочки зелий и мучительного процесса извлечения пули. Физическая боль её не волновала, она существовала фоном, как будто шум, о котором было легко забыть.

Как и о холоде ночи, внезапно обрушившимся на неё на улице. Гермиона вытащила сигарету, поджигая ту почти на автомате, позволила никотину так далеко проникнуть в её лёгкие, что едва не задохнулась.

Она не справится. Не в этот раз.

Она держалась ради семьи, позволяя своему горю проникать в жизнь аккуратно, смешивала его с гневом, чтобы облегчить это состояние. Стена упала и оставила Гермиону беззащитной перед жизнью, в которой у неё забрали ещё одну причину жить. Их становилось всё меньше и меньше с каждым месяцем.

В этом не было никакого смысла, ни в чём из этого. Им понадобилась смерть Астории, чтобы это понять впервые, а теперь Тео… она не могла даже думать о сочетании слов смерть, похороны и его имени. Это всё ещё казалось ненастоящим, словно он выпрыгнет со стороны и обнимет её, заставляя забыть, что произошло.

Или протянет ей бокал с вином, позволяя напиться до беспамятства, потому что ей это было нужно. Гермиона запрокинула голову назад, не зная, как сделать вдох так, чтобы не чувствовать совсем. Если её ненависть будет достаточно сильной, она уничтожит в ней это? Уничтожит ли она её любовь, сострадание, её заботу о других? Если да, то прямо сейчас Грейнджер просила лишь об этом.

Закрыться и не знать, каково это — любить кого-то столь сильно, что потеря ощущается как сердце, которое бьётся зря. Может быть, вместе с этим ненависть поглотила бы и её чувство вины, разъедавшее органы словно яд.

На небе собирались тучи перед дождём. Он скрыл бы её слёзы, если бы они ещё остались. В Гермионе ничего не осталось, кроме этого всепоглощающего желания вернуться назад и отдать свою душу другому, лишь бы он жил. Или не отправлять его вовсе, не позволить, оставить под замками в доме, где он был в безопасности.

Она была виновата и не могла никак это исправить…

Тяжёлые шаги прошлись мимо и остановились. Драко замер рядом, вглядываясь в пейзаж, который видел десятки раз. В нём не было ничего необычного, те же леса, те же дороги, но что-то в них было не так. Разве что осознание, что по ним один конкретный человек больше никогда не вернётся домой.

— Держи, — он протянул ей бокал с жидкостью полупрозрачного цвета. На секунду показалось, что это вода, но по запаху стало сразу понятно, что это была водка. Гермиона опрокинула стакан залпом, чуть щурясь. Алкоголь не сможет заглушить её мысли, и он не был никаким лекарством.

— Спасибо. Лира в порядке? — словно они совсем не были врагами ещё несколько часов назад.

— Только уснула. После… — он тяжело вздохнул, опрокидывая и свой стакан тоже, — смерти Астории она плохо спит.

Гермиона не знала, что на это ответить, но хорошо понимала, каково это — не спать, когда рядом не стало кого-то, кем ты дорожил. Драко тоже выглядел так, будто последнюю неделю провёл без сна. Он чуть отошёл, поставил бокал на столик и вернулся к ней. Она протянула ему ещё одну сигарету, которую он принял.

Минуты тянулись, похожие на вечность, пока они курили.

— Я понятия не имею, как жить дальше. Без них обоих, — Драко горестно усмехнулся, опуская голову вниз.

— Нам придётся научиться.

Нам. Как странно было осознавать, что эта боль была их общей, она грела их одинаково сильно, распаляя душу так, что по ней бежали трещины давно забытых ран.

— Как ты просыпаешься по утрам? — он повернул к ней голову, но она не сделала того же. — Как ты продолжаешь делать в этой жизни хоть что-то?

Вопрос, на который у неё был ответ, и одновременно нет. Комок снова встал в горле, но слёзы не полились вниз. Все запасы страданий, которые Гермиона могла себе позволить, иссякли.

— Месть была вполне весомым поводом.

Малфой дважды кивнул и отвернулся. Ещё минуту, может две, он докуривал свою сигарету, прежде чем заставить её испариться. Казалось, их разговор, который не был разговором, закончился. Гермиона прервала повисшее молчание.

— Я думаю, что сказал бы Лучиано, увидев меня такой. Он напомнил бы мне о моих собственных жестоких словах, которые я говорила, когда вытаскивала его после смерти жены. Это не помогает унять боль, это… — предательская слеза. Гермиона запрокинула голову назад, делая глубокий вдох, чтобы унять дрожь в голосе, — просто помогает жить.

— Тебе становится хоть немного легче?

— Иногда кажется, что да. Затем я снова в том дне, когда его не стало. Это отступает, затем обрушивается волной, и не думаю, что я когда-либо забуду, каково это — чувствовать боль при упоминании его имени, — она смахнула слёзы со щеки, не позволяя себе ломаться. Снова.

Тео был тем, кто всегда держал её руку, напоминая, что ей не всегда нужно быть сильной. А теперь его не было рядом, и позволить себе быть слабой казалось преступлением.

Драко молчал какое-то время.

— Я никогда не говорил тебе, что мне жаль.

— Потому что это было бы ложью, — Гермиона чуть дёрнула уголком губ. — Мы оба это знаем.

— Мне не жаль его, — уточнил он. — Мне жаль тебя.

Не сейчас. У неё всё ещё был долг перед семьёй. Она не защищала их, а только подвергала опасности, и всё равно не могла перестать пытаться уберечь. Она посмотрела на Малфоя сквозь пелену слез, застилавшую глаза. Его взгляд очертил каждую маленькую каплю, что катилась вниз.

— Оставь жалость. Ненависть гораздо лучше, — ещё одно движение руки, влажный след остался на тыльной стороне ладони.

Драко вдруг схватил её руку и забрал бокал из пальцев, развернув Грейнджер к себе.

— Хочешь кого-то ненавидеть? Хочешь причинить кому-то боль? Давай, Гермиона, мы оба знаем, что это тебе и нужно! Разве не я причина всех твоих гребанных страданий? — она поймала эту тихую ненависть к самому себе, случайно проскользнувшую в словах, сказанных громче, чем раньше.

Она замерла, её рука осталась недалеко от его груди, заключённая в хватку сильных пальцев. В её голове медленно откладывался смысл. Он был прав.

И тогда она ударила.

Так сильно, что заныли костяшки пальцев.

— Если бы ты не начал это всё! — она ударила ещё раз. — Если бы ты не пошёл на эту войну! Мы бы не стали играть в эту игру! Мы бы не убили людей, мы бы не подвергли друг друга опасности. Тео был бы жив!

Она била его из раза в раз, с каждым предложением оставляя синяки под его одеждой. Ударяя так, что было больно ей, а не ему.

— Ты втянул нас в этот круговорот смертей, — Гермиона замахнулась, чтобы ударить его по лицу, ожидая сопротивления, но его не произошло. Он только смотрел на неё с блестящими горем глазами. Голос дрожал от ярости. — Тео мёртв, и это наша вина! Реджина захватит власть, и мы в этом виноваты!

Её ладонь с размаху ударила по его щеке, и звук удара прозвучал по пустому пространству. Он не шевельнулся, лишь слегка прикрыв глаза от боли, но не сделал ничего, чтобы остановить её. Она ударила его снова, и снова, каждый удар был всё более и более беспомощным. Она кричала ему в лицо, высказывая все свои страхи и злобу, которые накопились в ней за все эти месяцы.

Пока Гермиона не сломалась окончательно, замирая на месте. Тело дрожало от напряжения, от ярости, которая, казалось, выходила из неё с каждым новым ударом. Но теперь, когда его лицо было так близко, она чувствовала, как её сердце колотится в груди, как она теряет силы, отдаваясь отчаянию.

Грейнджер опустила руки вниз, и она замерла, глядя на него через слёзы, которые мутно увековечивали его лицо в её восприятии. Всё вокруг казалось замедленным, звуки приглушёнными. Она уже не чувствовала боль в своих костяшках, вся её боль была внутри, разрывая её на части.

— Тео мёртв, — осознание накатилось на неё волной, сотрясая плечи.

Он больше никогда не улыбнётся ей, когда они пересекутся. Не принесёт кофе. Не спросит, как она. Он больше не расскажет ей истину в самых жестоких словах. Он не подарит ей свой мудрый совет. Не поддержит самую глупую идею.

Он останется там, на том поле из цветов, рассказывая ей про созвездия, где шёпот ветра смешается с его смехом.

Он назвал её сестрой…

Драко протянул руку и нежно прикоснулся к её волосам, пытаясь успокоить её. Гермиона обхватила его запястье, уткнувшись лицом в его грудь.

— Он мёртв. Мёртв, — словно одержимая она продолжала повторять это.

Но теперь его не было. Этот мир забрал его, как забирал многих других. С каждой минутой, каждой секундой эта агония росла, разрывая её изнутри. Гермиона чувствовала, как её сердце разрывается на части с каждым мгновением, которое она представляла себе его улыбку, его голос, его тепло.

Чужие слёзы капали куда-то на ладони.

Она закричала так, словно вся её боль вдруг превратилась в разрушительную волну, готовящуюся уничтожить всё вокруг. Каждая нота её отчаянного вопля казалась отголоском на террасе, заполняя пространство вокруг гулом её боли. Она закрыла лицо руками, пытаясь сдержать дальнейший поток слёз, но они продолжали бежать сквозь её пальцы, как будто хотели вымыть всю боль и горечь.

Гермиона настолько потерялась, что её совсем не волновало, кто стоял перед ней. Всё, о чём она могла думать, это о разрывающем чувстве внутри, которое было выше неё самой. Она ненавидела его, и оно приходило снова и снова, каждый раз не оставляя ей никакого шанса.

Малфой крепко обнял её, прижимая к себе, пока каждая кость в теле ломалась.

— Он даже не успел попрощаться.

— Он там, где должен быть. Рядом с Тори, — ответил Драко. Эти слова окончательно размазали её по асфальту. Всю свою жизнь Нотт хотел лишь одного — быть рядом с Асторией, любить её, поддерживать, и только так он получил своё.

Гермиона не хотела делать шаг назад. Даже если Малфою было некомфортно. Она так и стояла, уткнувшись лбом в его грудь, слушая рваное дыхание и чувствуя неспокойное сердцебиение под пальцами, пока не пошёл дождь. Он обрушился словно стена, смывая их слёзы, но не помогая смыть боль.

Как прощаться с тем, кто был всегда добр к ней? В ком она нашла лучик света, за которым хотелось тянуться? К кому она могла прийти с любой проблемой, даже когда у неё просто заканчивалось мороженое в холодильнике, а в его доме оно было всегда?

Он всегда видел в ней лучшее, даже когда остальные этого не замечали. Как прощаться с тем, кто отдавал ей всего себя, хотя клятва никогда этого не просила?

— Мы уничтожим их, — даже не подняв головы, пообещала Гермиона.

— Их всех, — согласился Малфой, его подбородок покоился на её макушке. — Больше никаких смертей, кроме Реджины.

— Обещаю.

Она посмотрела на него и впервые поняла, что он имел в виду, когда смеялся над её словами о союзниках. Он был прав. Больше, чем она была готова признать.

~*~

Однажды они встретятся снова.

Пройдут годы, которые каждый из них проживёт по-своему, и когда всё закончится, Гермиона найдёт его. Она верила в то, что где-то там, в шести футах над землёй, среди звёзд, она увидит блеск в его глазах хоть раз и расскажет о том, сколько всего произошло за это время.

Чёрное платье уже стало привычным. Грейнджер скучала по тем временам, когда надевала его не из-за траура и когда чёрный был всего лишь цветом. Цветом её роз под окном, цветом костюма её мужа, цветом её пистолета в ладони. Смешением красок, которое не означало ничего.

Она поправила серёжку, стараясь не смотреть в покрасневшие глаза отражения. В груди теплилась надежда, что вот, сейчас, в эту секунду дверь распахнётся, и парень с кудрявыми волосами войдёт внутрь с лёгкой улыбкой, пытаясь её поддержать. Через несколько минут он изменит свой облик, но Гермиона будет знать, что, пока он держит её ладонь в машине, это он. И только.

Гермиона потеряла Лучиано, а затем потеряла Тео. Этот мир был ей отвратителен.

Раздался стук в двери, Кейл зашёл внутрь, осторожно. Боялся нарушить её секундную тишину. Он всегда делал это именно так, будто удар его обуви об пол был способен что-то сломать в ней.

Грейнджер развернулась и сморгнула подступившие снова слёзы.

— Нам пора ехать, — Казентино подошёл к ней ближе.

— Знаю, — её почти не было слышно. Гермиона всхлипнула и протянула руки, упала в его крепкие объятия. — Если ты посмеешь умереть, я тебе этого не прощу. Никогда. И я специально нарушу все твои советы, чтобы ты преследовал меня призраком вечно.

Он тихо рассмеялся, сцепляя руки за её спиной, но не ответил.

— Не вздумай. Я закрою тебя под всеми замками, но я не позволю тебе умереть.

— Может, мне просто сделать крестраж?

— Звучит как выход.

— Хорошо… — она сильнее уткнулась в его плечо и сглотнула ком в горле. Он погладил её по спине, таким простым движением придавая ей сил, чтобы пережить сегодняшний день. Может быть, ещё неделю, месяц, пока всё не закончится.

— Пойдём, — Кейл отстранился, вытягивая Гермиону из комнаты следом. Она последний раз обернулась на собственное отражение, наконец узнавая в нём себя. Теперь она была похожа на ту же девочку, что впервые вошла в дом Каррера, такая же напуганная будущим и разбитая болью.

Она обняла себя за плечи. Сегодня она ни от кого не пряталась, даже от самой себя. У них не было церкви, не было долгих речей от священника, который никогда не встречался с Тео. Не было волшебных палочек и преклонений колена. От этого становилось ещё больнее.

Всю дорогу на машинах до кладбища Гермиона молчала, сжимая ладонь Сиены в своей. Скьяретта совсем не плакала, она мужественно стояла на их защите, подхватывая каждую слезинку как свою, и Грейнджер была ей благодарна. Кому-то нужно было оставаться сильным. Сегодня это была не она. Даже Кейл не мог, и в его взгляде она замечала скорбь, понятную лишь ему, человеку, который всегда держался от Тео в стороне, но работал рука об руку некоторое время. Казентино был тем, кто привёл его в семью по-настоящему, помог ему остаться, помог защитить его, пока Лучиано был жив.

Это была утрата кого-то, кого знаешь недостаточно хорошо, но всегда можешь прийти за помощью, и даже это приносило страдания.

Гермионе претило это кладбище и этот пейзаж. За последний год она видела его уже в третий раз. Она делала шаг вперёд вместе с тремя людьми, а они отходили назад. Так и оставляя её среди этих деревьев, где щебетали птицы, а солнце прорывалось сквозь листву.

Оставалось не так много времени до осени, и они полетят жёлтыми, оранжевыми красками вниз, закрывая собой каменные памятники. Грейнджер лишь надеялась, что ей не придётся увидеть это здесь, среди имён, которые она не знала, и чужих потерь, о которых не имела и малейшего понятия.

Она сидела в машине, смотря за окно, так и не решаясь выйти. Но в конце концов она вздохнула и дёрнула ручку двери, чтобы выскользнуть наружу. Ещё один шаг к признанию того, что на одного человека в её семье стало меньше. Принимать это было так же тяжело, как и каждую смерть до этого.

Казентино вытащил большой букет цветов, чёрных, как сама смерть. Её последние Чёрные розы, собранные из поместья сегодня утром, специально для него.

В мире мафии они всегда были лишены этого счастья — долгой жизни, ведь жили с мишенью на своей спине. Каждый день мог стать последним, и те потери, которые они переживали, были лишь доказательством. Они не могли знать, какая внезапная вражда отберёт у них мужа, сына, отца, мать или сестру, подругу или брата. Никогда от этого не становилось легче.

Гермиона поправила розы так, чтобы шипами они не впивались в кожу, и пошла вперёд. Никаких церковных служб, лишь они вшестером возле ещё одного имени на камне. Пэнси выглядела такой же, какой Грейнджер её помнила на похоронах Астории. Отказавшейся быть сильной сегодня. Она направилась к ней, поприветствовав кивком головы Драко и Блейза, стоявших чуть поодаль.

— Всё так, как должно быть, — со всхлипом заключила она, опуская голову вниз. — Он и Астория. У меня есть чувство, что всё правильно.

— Я хочу извиниться, — Гермиона привлекла её внимание. — За то, что ты лишилась их обоих из-за нас.

Её глаза заблестели, и она дважды кивнула, протянув руку, чтобы сжать её пальцы. Предательские слёзы было не остановить у обеих.

— Я должна была меньше злиться на него, как и все мы. И я…

— Я бы тоже многое отдала, чтобы поступить иначе.

Теперь, когда были ясны причины и следствия, Гермиона отдала бы душу за возможность изменить начало их истории.

Воздух был пропитан тяжёлой тишиной, в которой даже звуки леса казались приглушёнными, уступая место скорби, когда они подошли к плите.

Гермиона продолжала держать в руках свой чёрный букет в абсолютном молчании, пока каждый думал о своём. О тех, кого не хватало рядом в тот момент, чтобы сказать несколько слов. Никто так и не решился, слова резали бы горло, добавляли бы по горстке на и так засыпанную свежей землёй могилу.

Драко стоял рядом, его взгляд был устремлён вниз и лицо его было непроницаемым. Но те, кто знал его лучше, могли уловить мельчайшие морщинки вокруг его глаз — молчаливые свидетельства внутренней борьбы и боли, осуждение самого себя.

Пэнси плакала тихо.

Блейз, стоявший неподвижно, словно статуя, смотрел на могилу с таким выражением, будто пытался заставить реальность измениться одним лишь взглядом.

Кейл стоял немного в стороне, рядом с Сиеной, едва касаясь её плечом. Она смотрела на могилу с сожалением, о возможностях дружбы, о возможностях жизни, которые теперь никогда не появятся.

Когда пришло её время прощаться, она медленно подошла к могиле, чувствуя, как вес каждого шага утяжеляет её сердце.

Склонившись над могилой, Гермиона положила цветы, и их чёрные лепестки коснулись такой же чёрной земли. Губы шевельнулись в молитве или, может быть, в прощании, которое она так и не смогла высказать вслух. Слова застревали в горле, мешаясь с той тоской, которую она старалась подавить.

Стоя рядом с могилой, Гермиона впустила в себя реальность происходящего — что Тео больше нет, что его смех больше не разольётся вокруг, что его утешительные объятия больше не согреют её в холодные вечера. Она чувствовала, как от этой реальности разрывается её сердце, и она с усилием сдерживала рыдания, которые пытались вырваться наружу.

Она стояла, глядя на надгробие, а слёзы беспрепятственно текли по её лицу, каждая из них была как печать на память о Тео. В этот момент время, казалось, остановилось для Гермионы, и она осталась один на один со своей болью, слишком глубокой и слишком острой, чтобы выразить её словами.

Он был её самым лёгким «привет» и одним из самых трудных «прощай».

Тео не был злодеем в её истории, крысой или перебежчиком. Он был просто мальчиком с разрушенными планами на жизнь и слегка дрожащими руками. Его сердце хотело жить дальше, несмотря на то разочарование, что он принёс, несмотря на все свои ошибки.

Тео напоминал ей о тех зимних днях, когда солнце всё ещё светило ярко, и холодно было лишь, если выйти на улицу, пока в доме трещал камин. Он не был тем, кого нельзя было простить, или кем-то, кто заслуживал всей боли, что ему принесли. Он был мальчиком, который нуждался в том, чтобы кто-то держал его сердце в своих руках, боясь разбить, как драгоценность.

Если они когда-то встретятся снова, Гермиона знала, что будет держать его в своих руках, только чтобы напомнить, что она рядом и не собирается никуда уходить. Потому что он не был злодеем или ошибкой, которую все они допустили. Только тем, кто дал ей всё, о чём она просила, заставившим цветы расцвести на её лёгких, чтобы было легче дышать.

Он заслуживал любить и быть любимым в ответ, и все они надеялись, что где-то там, среди звёзд, так и было.

Гермиона вернулась в поместье, сожжённое почти дотла. Она знала, что это было опасно из-за патрулей авроров, но её это не волновало. Она в одиночестве зашла в пустой зал, оглядываясь вокруг. Обугленные стены, сгоревшие обои, где-то упавшие картины, сломанная мебель. Она звала это место домом, и вот, что от него осталось.

Теперь оно походило на поместье с призраками, и ей вновь стало интересно, будет ли в нём кто-то, с кем она сможет поговорить. Хоть несколько слов. В фильмах те, кто готовился к своей смерти, оставляли письма. У Гермионы не было ни одного. Ещё хоть пару слов… пару строчек, написанных рукой Тео для неё, и только для неё.

Она стояла посреди его комнаты после обысков, немного в бардаке, но уцелевшей. Его книга на тумбочке у кровати, его пиджак на спинке стула и его щётка в ванной. Он всё ещё был где-то здесь в этих мелочах.

Но он уже ушёл и не вернётся, чтобы дочитать книгу или снова надеть тот пиджак. Гермиона нуждалась в нём. Она застряла на какой-то стадии принятия, а затем смешала их все вместе и не могла решить, как поступать дальше. Даже сдвинуться с места, покинуть, забыть было невыносимо.

Это была её десятка в шкале боли, складывающаяся из единиц так долго.

Гермиона нашла двери, чуть покосившиеся от прилетевшего в них заклинания. Толкнула их вперёд, наполнила скрипом всю тишину, и теперь он эхом отдавался от всех стен вокруг. Она надеялась, что сможет прикоснуться хоть один раз к клавишам и надавить на них, заполняя всё это пространство боли музыкой.

Музыка всегда спасала, и когда они сидели здесь вдвоём, смотря на фортепиано в тени, она могла бы помочь унять эту дрожь в ладонях хоть ненадолго. В тот раз её пальцы так и не надавили, чтобы услышать нужные ноты. И в этот раз они замерли в нескольких миллиметрах под аккомпанемент тяжёлого дыхания.

Гермиона уставилась на собственные руки, не зная, как правильно начать. Из головы разом вылетели все ноты, которые она когда-то знала. Раньше она могла часами сидеть за фортепиано, исполняя сложнейшие композиции, пальцы легко скользили по белым и чёрным клавишам, высекая мелодию, которая наполняла всю комнату. Однако теперь, когда она пыталась воспроизвести хоть что-то похожее на ту музыку, её пальцы упорно отказывались подчиняться, они были привязаны к невидимым цепям, удерживающим её на расстоянии касания.

Сдавшись, она отшатнулась и отошла на несколько шагов, как если бы сам музыкальный инструмент приносил ей всю эту боль.

Грейнджер села на пол у дверей и прислонилась к стене. В прошлый раз с ней был Нотт, которому она обещала всегда быть рядом. Сейчас её обнимало лишь холодное пустое одиночество. Он мог бы придумать, что им делать дальше сейчас, когда всё, во что они верили, рассыпалось. Гермиона хотела отомстить за мужа, но втянулась в бесполезное противостояние, не имеющее ни конца, ни края, оказавшееся частью большей игры.

И как ей идти против человека, что так умело прятался за границей их видения столько времени? Она не знала, кто у него в союзниках и как подрывать его планы. Тео бы что-нибудь придумал, какую-то тактику или заклинание…

Заклинание.

Гермиона резко вскинула голову, хотя в темноте перед ней не появятся нужные страницы, чтобы их пролистать. Более того, она не знала ни одной книги, где об этом было написано. Лучиано упоминал об этом заклинании лишь единожды, когда говорил о своей жене, и оно могло помочь.

Она подскочила со своего места и стянула каблуки, пробегая по полу наверх в свой кабинет. В нём она метнулась к стеллажу, пересматривая всё, до чего могла дотянуться.

Это походило на одержимость. Свитки лежали у её ног, страницы шелестели между пальцев. Всё было не тем и не там. Голова шла кругом. Всё перемешивалось: имена, события, ответы, вопросы. В мире будто перестало быть хоть что-то постоянное, кроме библиотеки, что не пострадала в день нападения. Вся история мафии была в книгах и записях, она составлялась не чужими силами, а магией, и именно эта книга была ей нужна. Она хранилась на этих полках десятилетиями и никогда под замком, а теперь её не было.

Мысли цеплялись одна за другую, ответ был где-то совсем рядом. Так близко, что ей нужно было лишь дотянуться до верной полки. Но весь мир вдруг стал бесконечным хранилищем книг в безликих обложках.

Она исчезла, и теперь это стало понятно. Гермиона с гневом швырнула первый попавшийся ей под руку хрупкий предмет в стену и ещё раз огляделась по сторонам. Значит, книга была у Поттера, и об этом ей придётся подумать гораздо позже. Авроры, завладевшие целым томом по истории мафии с упоминаниями всех имён — по-настоящему паршивая ситуация.

Но прямо сейчас ей нужен был Малфой.

Гермиона едва ли помнила, как именно добралась до его дома, но она справилась, пусть и не без проблем в виде нескольких неверных поворотов.

Она вышла из машины и замерла на несколько секунд. Этот летний дом, который, как ей казалось, всегда должен был быть наполнен жизнью, сейчас стоял тёмным особняком среди растений. Ещё несколько дней назад во всех окнах горели огни, когда они стояли на террасе, а теперь, казалось, он был заброшен. Покинут. Потерян.

Появилось сомнение, что в нём вообще кто-то был, но крошечный огонёк где-то в глубине окна, выходящего в гостиную, разуверил Грейнджер в этом. Она поправила сумку на плече, а затем направилась к дверям. После короткого стука ответа не последовало. Затем после ещё одного ответом ей служила та же тишина. Лишь занеся руку в третий раз, Гермиона услышала шаги по ту сторону.

Драко распахнул двери перед ней, и все её слова приветственной речи об идее, что заглушила остальное, разом испарились. Теперь Гермиона не знала, что сказать.

Днём она видела его в костюме, собранным и отрешённым от происходящего, будто всё это происходило не с ним. Теперь… Свет фонаря у двери мягко освещал его бледное, почти прозрачное лицо, подчёркивая тени под глазами. Его волосы, обычно аккуратно уложенные, казались растрёпанными и небрежными, как если бы он уже давно перестал заботиться о своём внешнем виде.

На Драко был надет шёлковый халат, который был не застёгнут, открывая простую чёрную рубашку и брюки — неопрятный наряд для человека, который всегда ценил точность и порядок во всём. Руки были скрещены на груди, бокал с виски дрожал в ладони. В глазах Драко сквозило отчаяние, зрачки были расширены, в них читалась боль и непонимание, что привело девушку на его порог.

Он не спросил. Отойдя назад, пропустил её в дом, и Гермиона позволила себе коротко осмотреть плохо освещённое пространство прихожей и гостиной. Теперь, в ночи, опустившейся даже здесь, оно мало чем отличалось от её поместья с призраками, и в нём призрак был всего один.

— Что ты хочешь, Гермиона? — голос дрогнул, стал таким непохожим на всё, что она слышала до этого от него. Как будто и в нём что-то переломили пополам, окончательно забирая каждую частицу его радости из мира.

— Я… — все её слова растворились в воздухе. Теперь её приход казался неправильным. — Мне нужна твоя помощь.

Драко широко усмехнулся, почти с ноткой сумасшествия и разместился в кресле у камина, едва догорающего.

— Как видишь, помощник из меня так себе сейчас.

От ответа её освободил детский плач, который доносился из кроватки совсем рядом. Лира. Гермиона не видела её со времён похорон Астории, что было не так давно, и вспомнить о ней вновь было словно окунуться в ледяную воду с головой после всех сегодняшних событий.

Малфой зарылся пальцами в волосы, почти сворачиваясь, когда опустился вниз.

— Она не спит. Она плачет, и единственное, что её могло бы успокоить — это присутствие матери. И я, блять, не знаю, что с этим сделать.

Он был пьян и уничтожен, разрушительная комбинация для любого, особенно для него.

— Где Пэнси? — осторожно спросила Гермиона.

— Уехала вместе с Забини возвращать Дафну. Она нужна мне, — и тут же исправился. — Нам.

Дафна не появлялась со смерти Астории, и, вероятнее всего, переживала то, что никто из них никогда не поймёт по-настоящему. Что с ней происходило, Гермиона никогда бы не хотела испытывать на себе, и этого нельзя было желать даже самому страшному врагу. Может быть, только Реджине, но об этом Грейнджер в тот момент уже не думала.

Она стянула лёгкое пальто с плеч и оставила его на соседнем кресле вместе с сумкой. Плач Лиры разрывал её сердце. Не так, как раздражают дети вокруг, совсем нет. Скорее Гермиона очень остро чувствовала, как маленькая девочка, которой было всего несколько месяцев, нуждалась в маме. Она ещё не понимала, насколько на самом деле много лет её ждёт в этом чувстве.

Грейнджер прошла всего несколько шагов, когда Малфой резко перехватил её за локоть и остановил.

— Не вздумай прикасаться к ней, — прорычал он необыкновенно зло.

— Я просто попробую, Малфой, — она постаралась сделать свой голос мягким и спокойным. — Ты не можешь оставить её так надрывать связки, пока она не успокоится.

— Доверить тебе моего единственного родного человека? — Драко зло рассмеялся. — Конечно, бегу и падаю.

— Я прямо у тебя перед глазами, и я не причиню ей вреда. Я не смогу трансгрессировать с ней и не попытаюсь сделать ей больно, — в подтверждение собственных слов Гермиона подняла вторую руку. При ней не было даже волшебной палочки, и в её намерениях действительно не было попытки как-то навредить маленькой девочке.

Она сходила с ума, но не настолько.

Сомнение в глазах Малфоя было читаемым, и оно никуда не исчезало. Но плач малышки был способен уничтожить любые преграды. Если у него не получалось, какая-то вера в то, что получится у неё, должна была зародиться в груди. Драко медленно опустил свою руку, и Гермиона благодарно кивнула.

Лира в самом деле была крошечной, и у Грейнджер перехватило дыхание, когда она потянулась к ней, чтобы поднять. Она боялась даже не так сдвинуть руку, чтобы случайно не сделать ей больно, как пыталась разубедить Малфоя минутой ранее.

— Привет, солнышко, — она выдохнула, чуть улыбнувшись ей, но девочка, хоть и заметно утихла, продолжала плакать. — Мы с тобой, кажется, плохо знакомы, правда?

Слоги Лиры почти складывались во что-то внятное, значит, через пару месяцев она сможет произносить свои самые первые слова. Гермиона чуть улыбнулась, прижала Лиру к себе и начала медленно покачиваться из стороны в сторону.

— Твой папа сегодня не в духе, знаешь? Как и мы все. Но это не значит, что тебе нужно плакать, хорошо? — она прижалась губами к её виску. — В конце концов всё наладится.

Гермиона говорила это даже не ей, может, больше себе и Малфою, который неотрывно следил за ними. Его последний родной человек… Ни родителей, ни братьев и сестёр, у него ведь и в самом деле никого не было. И людей, которых он звал семьёй, становилось всё меньше, как и у неё.

Лира успокаивалась в её руках медленно, и Грейнджер позволила себе переместиться поближе к камину, который Драко разжёг сильнее. Младшая Малфой весьма уютно устроилась в её руках и пледе, постепенно засыпая. Гермиона то и дело проверяла её температуру, чтобы убедиться, что она не перегреется.

Она сбилась со счёта времени, когда Лира уснула, забыв обо всём, а на них обрушилась всё та же тишина, лишь рассматривала это маленькое создание, наслаждаясь её спокойным сном. Она была единственной, кто мог позволить себе такую роскошь сейчас, ни Гермиона, ни Драко не узнают в ближайшее время — каково это — спать безмятежно.

Реджина будет пытаться добраться до неё, до этой маленькой девочки с карими глазами, чтобы раздробить в жизни Малфоя всё, что он любил. В отличие от Гермионы, у него не было никаких принципов относительно жён и детей, он не раз это доказал.

Её светлые волосы тёплого оттенка чуть бликовали на свету, и Грейнджер замерла, погруженная в момент с ней, пока маленькие пальчики обвивали её.

Она была блондинкой, но совсем не похожей на Драко цветом волос. По крайней мере раньше Грейнджер казалось, что она вырастет такой же платиновой блондинкой, и почему-то обязательно с мамиными глазами серо-зелёного цвета.

Тёплый оттенок светлых волос, карие глаза… Осторожно Гермиона подцепила прядь, которая чуть вилась. Чем старше Лира становилась, тем меньше она была похожа на человека, что сидел рядом, наблюдая за ней.

— О, Мерлин… — выдохнула она, смотря на Драко. — Малфой, Лира не твоя дочь.