Чан думает, что сварится заживо, когда на следующий день зовет Хёнджина в студию.

— У тебя очень широкая спина, — комментирует тот и негромко подпевает припеву, по-птичьи устроившись на стуле рядом и обняв худые коленки.

Чан скрывается за глубоким черным капюшоном и кепкой, но всё равно краем глаза поглядывает за реакцией.

— Что скажешь? — деланно бодро спрашивает он, когда стихают аккорды.

Полные губы слегка растягиваются в крошечной улыбке.

— Кажется, вышло хорошо. Поддержка во второй части выглядит очень свежо и необычно, — отвечает Хёнджин, но от Чана не скрывается, как судорожно дергается его кадык вверх и вниз. Каков хитрец: хочет скрыть от него свое волнение.

— Так и есть. Боюсь только, что клип не возьмут в ротацию из-за слишком высокого рейтинга, — ухмыляется Чан.

— Ничего, на этот случай предложишь им Drive. Скажешь, что вы с Лино просто поёте про мотоциклы.

Чан смеётся и напряжение смывает волной. Хёнджин тоже чувствует каждое деление градуса этой температуры, которая взлетает от посыла трека и картинки. Разумеется, он всё понял ещё во время первого прочтения текста. Понял и согласился в этом участвовать.

Для Чана это не то что бы признание в чем-то. Скорее выплеск того, что так долго копилось и вышло из него с кровью и мясом. Red Lights далась ему тяжело, но с огромным наслаждением.

Хёнджин ни секунды не смущается, глядя на себя на экране. Знает, зараза, что он красив, артистичен и желанен. Он принц, ему поклоняются, его вожделеют. Резкие хлёсткие слова, связанные с сексом, просятся на язык, но они неприменимы в отношении Хёнджина. Потому что он божество, к которому нельзя даже прикоснуться — даже на мгновение, даже к кончикам волос.

Да, у него блядские глаза, развратно бесконечные ноги и совершенно греховные губы, но Хёнджин — недостижимый идеал. Не для всех. Было бы кощунственно представлять, как бы он смотрелся со связанными руками, на коленях и с членом во рту. Правда, две трети этой шоу-программы Чан уже видел.

Как бы то ни было, хотя в воздухе витала напряженная недосказанность, им обоим не пятнадцать, поэтому какое-то время они вполне продуктивно работают. Оставляют заметки, перекраивают, переслушивают бит и пару раз ожесточенно спорят насчет эффектов в начале.

Под конец, когда внушительный пласт правок для монтажера собран, повисает неловкая пауза. Хёнджин бездумно ковыряет черный лак на ногтях.

— Ты был прав, — подает голос Чан в попытке разрядить обстановку. — Получилось хард секси.

Хёнджин дергает подбородком, будто ошпарившись о его слова. Чан доволен результатом их работы, но есть нюанс. Он хотел просто ненадолго выпустить своих демонов погулять, а в итоге как идиот сам запутался в их цепях и веревках.

— Вышло даже лучше, чем я задумывал, — добавляет Чан и улыбается открыто и искренне, пряча за лабрадорской радостью тяжелое вожделение. Он мысленно бьет себя по лицу, по рукам, по губам, чтобы не сболтнуть и не сделать лишнего. Им ни к чему проблемы в группе — не после всего, что они уже успели пережить.

— Стилисты отлично постарались, — тихо говорит Хёнджин спустя недолгое, но очень неловкое молчание. — Ты роскошен в этих костюмах.

— Не так, как ты в красных веревках, — вырывается у Чана хрипло. Сейчас бы пошутить что-нибудь, разрядить напряженную обстановку и перейти к следующим задачам, которых примерно полторы сотни. Но в голову не идет ни одной приличной мысли.

Хёнджин смущенно улыбается и подтягивает коленки еще ближе к себе, искоса глядя на него. Проверяет.

— О чем ты думал, когда писал концепт? — спрашивает он Чана, который тупо пялится в экран и бездумно перетасовывает файлы, создавая вид бурной деятельности.

Чан долго и шумно выдыхает через нос. Хван Хёнджин решил свести его то ли с ума, то ли в могилу.

С ним совершенно невозможно. В один момент он греховный принц, одним взглядом дающий жаркие обещание. Моргнешь — и вот он уже застенчивый птенчик, нервно сдирающий лак с ногтей в ожидании ответа. Чан одинаково сильно хочет его защитить от всех бед мира и привязать к кровати. Хёнджин — его сладкая, колкая и утонченная смерть.

— О том, как мы будем объяснять это стэй, — откидывается в кресле и вымученно поднимает уголки губ Чан. Он даже не врет, потому что недоговаривать и уходить от ответа — это другое.

Хёнджин меняется в мгновение ока. Вот он тихо шептал и смущался, а спустя секунду зло подрывается, отпихивает клавиатуру вглубь стола, садится на ее место, протискиваясь между столом и вжавшимся в кресло Чаном. Его длинные ноги оказываются на ручках кресла, по бокам от Чана — одно движение, и можно с легкостью закинуть их себе на плечи. Делать он это, разумеется, не станет. Но, черт возьми, как же хочется.

Хёнджин мечет взглядом разряды тока. Он может напрячь свои сильные бедра и подкатить кресло так, чтобы Чан уткнулся ему лицом в пах. Но вместо этого он наклоняется сам и хватает за чужой подбородок, вздергивая его вверх.

— Почему я? Ты мог бы позвать Феликса. Или Минхо. Или Чонина — уверен, все бы умерли от того, как ты стоишь над связанным младшеньким. Почему ты захотел именно меня?

Чан чувствовал, что еще секунда, и он взорвется. Его самоконтроль держался уже даже не на волоске, а на честном слове упрямого лидера, который не может допустить катастрофы.

Проблема в том, что Хёнджин тоже умеет быть упрямым, когда ему что-то надо. Вот только он не подозревал, что чем больше он давил своим взглядом, тем больше Чан хотел его подчинить и сломать. Не сделать больно, а подмять под себя, связать по рукам и ногам и сделать так, чтобы спесь и нахальство утонули в стонах и мольбах больше, жестче и быстрее.

Чан плавится, его взгляд плывет и темнеет. Самоконтроль тает, запирая смешливого кудрявого лабрадора в клетке. Из каких-то мрачных глубин поднимается что-то звериное и мрачное, способное вцепиться в горло. Хёнджин это замечает, но не пугается и не отодвигается. Кажется, он не против. Вероятно, даже в восторге.

С Чаном нельзя так. Он вежливая и улыбчивая булка только потому, что так надо. Стоит копнуть глубже, и можно откопать что-то совершенно не похожее на милого лидера, пляшущего в розовом кроп-топе.

— Ты не хочешь знать ответ, — говорит он низким угрожающим голосом. Просто предупреждает.

Чан резко, но не грубо отталкивает руку от своего подбородка и перехватывает запястье, прижимая ладонь к столешнице.

Сквозь наглый взгляд, упрямо сжатые пухлые губы и расширенные зрачки опять прорывается тот Хёнджин, который жаждет подчиняться. Он уже готов на всё, но ждет первого шага от Бан Чана, который будто готовится к чему-то. Хёнджин мысленно умоляет, чтобы тот встал наконец с кресла и припечатал его собой к столу, дернул за бедра на себя и крепко вжался между ног.

— Хён, я… — сдавленно начинает он, но замолкает, когда ручка двери резко поворачивается.

Студия закрыта изнутри — не то что бы они готовились специально, так работает система, чтобы нежданные гости не мешали записи. Но странная атмосфера между ними рушится, Хёнджин выворачивается, спрыгивает со стола и вылетает из помещения, едва не сшибая Джисона, не ожидавшего такого напора.

— А? Чего это с ним? — спрашивает Хан, переводя взгляд на Чана, который спускает кепку на лицо и утыкается в стол со страдальческим стоном.

Какой кошмар. Он едва не сорвался.

Чан старается не думать, что Джисону хочется не только вручить медаль за то, что он их прервал, но и перегрызть глотку.