То, что делает Сайори, кажется почти странно ритуальным. Это и был ритуал, на самом деле, который девушка, казалось, так жаждала каждый раз, когда Моника отвозила её в странное детское местечко на окраине города.

Детская комната… игровые автоматы… игрушечные джунгли… детский сад… страна чудес. Моника сама никогда там не была, по крайней мере, пока не начала встречаться с Сайори, и та через некоторое время застенчиво сказала, что хотела бы пойти сюда, против чего Моника не возражала. Моника не стала бы возражать против всего, что могло бы сделать Сайори счастливой, даже если это были странные светящиеся места, заполненные шумными детьми. Сама Сайори была странным светящимся местом, заполненным шумными детьми, если правильно наклонить голову.

Но Монике здесь нечего делать. Она никогда не веселилась здесь и, честно говоря, никогда и не будет. Поэтому каждый раз, когда они сюда приходят, что теперь случается на удивление часто, Сайори убегает в гущу событий, а Моника, одетая в тёмную спортивную куртку и рваные джинсы, откидывается на пластиковом, разноцветном стуле у стены, выстланной красочными мягкими плитками, пытаясь не выглядеть совсем неуместно, как единственный не ребёнок, не родитель, явно не заинтересованный в местных развлечениях.

Не то чтобы это работало, но она может, по крайней мере, теоретически утешиться тем фактом, что она со стороны похожа на подавленного квотербека¹ старшей школы, пока потягивает пастельный молочный коктейль в чашке в форме звезды, что, вероятно, выглядит очень авангардно в таком необычном сочетании.

Сайори делает одно и то же каждый раз, когда приходит сюда; она находит оленя с большими глазами лани, который в полтора раза больше её, независимо от того, куда он ушёл на день, касается внутренней стороны обоих его запястий, и вытягивает шею, чтобы потереться носом о его нос — именно в таком порядке. Моника наблюдает за ними, молча, каждый раз. Иногда Сайори разговаривает с ним, иногда нет. Моника находится слишком далеко, чтобы услышать, отвечает ли он. Иногда Сайори после этого взбирается на игрушечный замок, иногда нет.

Но она здесь из-за оленя.

У Сайори есть много вещей, которые так или иначе связаны с оленями. Например, памятные чашки, какие-то игрушки, плакаты. Что уж там, её чехол для телефона. Даже её точная копия ленты для волос, которая, должна признать Моника, довольно мила, надетая на манер повязки на голове Сайори. Моника после долгих размышлений предположила — именно что предположила, потому что никогда не спросила бы об этом вслух, и потому что Сайори до сих пор никогда не упоминала, — что родители Сайори, кем бы они ни были, водили её в это заведение, когда она была младше, и она очень привязалась к оленю (которого, как узнала Моника, зовут Финли, хотя имя для робота не так уж и важно).

Очень привязалась. В тех местах, где Сайори гладила его, появились небольшие проплешины из-за выпавших ворсинок, за чем Моника тоже молча наблюдала.

У Моники нет таких вещей, к которым она была бы так привязана, и поэтому у неё нет другого способа вовлечься в ситуацию, кроме как наблюдать, как ястреб.

Она не раз замечала, как олень смотрит в ответ, но она слишком хороша в таких битвах, чтобы капитулировать перед аниматроником — особенно аниматроником, стоящим в пределах досягаемости её девушки.

Здесь происходит только одно: она сидит под галогенными лампами с милым тематическим мороженым, медленно тающим в её руке.

— Кажется, тебе не очень весело.

Она готова признать, что в первый раз, когда существо заговорило с ней, она чуть не получила инфаркт.

Но теперь это рутина.

— А с чего бы, — говорит она, как и всегда, — я здесь ради друга.

— Особенного человека?

— Как всегда.

Она не уверена, почему он стоит рядом с ней, играя роль её спутника, находясь как можно дальше от гущи всего веселья. Она даже не совсем уверена, что это должно быть — неопределённое пушистое плотоядное животное в дошкольном цирковом зале травоядных.

Но каждый раз он стоит, внимательно наблюдая за разворачивающимися событиями, прямо сбоку от неё, пока Сайори не вспоминает, что Моника здесь—

К тому времени он исчез минут как пять назад.

— Выглядишь чем-то обеспокоенной.

— Ты вызываешь большую часть беспокойства, — отвечает Моника. Она слышит щелчок, когда он наклоняет голову набок.

— Надеюсь, я не сильно мешаю.

Моника молчит мгновение, глядя вслед Сайори, формируя предложение за предложением для машины, слова совершенно неразборчивы сквозь море визжащего шума.

— Нет, — коротко говорит Моника.

Она приходит сюда ради Сайори, сидит в дальнем углу и аккуратно ест или пьёт, пока Сайори не просит уйти.

Большая часть того, что Моника делает, на самом деле, ради Сайори.

Сайори, по какой-то причине, познаёт мир там, где Моника его не видит.

— Зачем ты здесь? — спрашивает Моника, вращая ключи на пальце, пока её мысли сверлят дыры в неровном полу под ногами Сайори. — Скажи мне честно. Я даже близко не напоминаю потерянного ребёнка.

Непрекращающийся, резкий звон металлических ключей, мягкое прикусывание брелока, зажатого в кончиках пальцев, — всё это успокаивает или должно успокаивать, но она едва ли чувствует спокойствие. Вращает, кусает. Вращает, кусает.

— У тебя есть цель, — продолжает она. — Так почему ты отказываешься от неё? Ради меня?

Робот жужжит.

— Не мне должны быть сказаны это слова, верно?

Ключи падают обратно в сжатую ладонь Моники.

— Это не то место, которое ты бы выбрала для обитания; эмоции в этом здании противоположны тебе, и всё же ты продолжаешь приходить, каждый раз твой взгляд неизменен. Я не знаю, почему тебе приходится терпеть так много боли и получать так мало любви, — говорит он, щёлкая клыками. — И я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу понять.

— Я, в конце концов, всего лишь робот.

Моника

— и это кажется

— Когда это закончится? — шепчет. — Мне это позволено? Могу ли

смотреть

как капля стекает с укушенного брелокатак ужасно по-человечески. — остаётся на её коже, незаметно потрёпанной. — всегда уходЯ спрашивала тебя об этом? модулированный, — отвечает тем же идеальным тоном.

— Я сомневаюсь, что когда-нибудь это произойдёт.

Моника не стала бы возражать против всего, что могло бы сделать Сайори счастливой, даже если это были странные светящиеся места, заполненные шумными детьми.

Пока Сайори не просит уйти, большая часть того, что Моника делает, на самом деле, ради Сайори. У Моники нет таких вещей, к которым она была бы так привязана, но Сайори, по какой-то причине, за которой Моника также молча наблюдала.

У неё ничего нет. И никогда не будет.

Моника потрёпана в местах, которые Сайори нежно гладит, аниматроник, стоящий в пределах досягаемости её девушки.

Это почти странно ритуально.

***

Они едут домой через час, и Сайори рассказывает Монике всю дорогу о проведённом дне.

(*: подсчёт всех человеческих знаний; ничего.)