Для хрупкой худой женщины за сорок, подъём на Призрачную Гору давался ей слишком просто. Хотя, скорее всего, всё дело в Божественной серёжке, чья невыносимая магия, медленно, но верно, пожирала Сивиллу изнутри. Артефакт не предназначался ей, и она это знала. Знала, на что шла, с самого начала. Сперва ей хватало сил удержать только главную пятёрку драконов на земле. Сейчас же колдунья могла заставить и преторианцев пасть с небес, однако она этого не делала. Любые чары могли спровоцировать Артефакт на нестабильную вспышку манны. Её тело при этом, естественно, испарится в мановение ока.
В тот день, когда Панацея взглянула в глаза Никса, притворяющимся Финном, его путь ещё не был так однозначен. Существовали две развилки в «море возможностей»: либо личность барда подавит доппельга́нгера, тем самым закрепляя истинность пророчества о пяти героях, либо Никс вырвется наружу и подпишет себе смертный приговор. Трианли отозвалась категорично: «Это его выбор. Пусть так и будет». К другим участникам судьбоносных исполнителей отношение Богини отличалось практически диаметрально. Что это, если не прихоть Богини? И какие цели она преследовала, давая доппельга́нгеру сей выбор? Почему из всех, именно Никсу дозволялась подобная «свобода»? Панацея могла ответить на все эти вопросы. Кто же, как не одна из первых Сивилл, знающих свою Мать как собственную длань во всех её чертах, со всеми линиями и рубцами, морщинками и пятнышками на ногтях? Да, Панацея всё знала… Вот почему она никогда не сомневалась в своих действиях. Ни разу.
Для обычных смертных подъём на Призрачную Гору мог занимать дни. На пути встречались хищники, пропасти, обвалы, Панацея всё предусмотрела, и миновала каждую из ловушек дракона. Ей удалось подняться на вершину всего за каких-то шесть часов. Ноги ломило от боли и усталости. В лицо ударялся морозный ветер. Ушей та почти уже не чувствовала, впрочем, как пальцев ладоней и кончика носа. Жестокий холод пробирал до костей. Однако это было неважно.
Сивилла задрала голову да устремилась взглядом к пику высокой арки, на которой восседала Равуса. Дракон Духа — порождение Веи, дочь Богини Небес, Владычица Сновидений, молча поприветствовала посетительницу скупым кивком. После этого Равуса взмахнула крыльями, но из-за магии взлететь ей так и не удалось. Пришлось спуститься в один громогласный прыжок, отскакивающий эхом в стенах драконьего Храма.
— Ни шагу дальше, гадюка! — грудным голосом прорычала та. Яркие алые очи распахнулись, а стрельчатые зрачки сузились до двух тонких линий. Пасть дракона слегка приоткрылась в осторожном оскале, послышался предупреждающий рокот пульсирующей глотки. Она готовилась вот-вот окатить Сивиллу духовной магией. Под длинным розовым языком уже накоплялась вязкая энергия манны.
— Твои усилия противостоять нам — тщетны, Равуса, — спокойно ответила Панацея. — Сей день — это узел на Гобелене Судьбы. Всё будет так, как до́лжно.
— Губами шевелишь ты, но слышу я чужие слова! Трианли продиктовала их! Надела тебя как перчатку на свою руку! Марионетка…
— Предпочитаю зваться «исполнительницей» Её Воли.
— Сути это не меняет, — сурово заметила Равуса. В её жутком драконьем голосе отражалось чистое презрение без примесей. В следующую секунду на Панацею полетел крупный сгусток магической энергии, от которого Сивилла с лёгкостью уклонилась, подпрыгнув в воздухе. — Другие Боги предпочли остаться в стороне. Они более мудры, чем твоя госпожа.
— Не все. Трианли не единственная, кто сделал ставку против вас.
На миг Равуса опешила. Её морда повернулась в сторону Див, где она разглядела нескольких мерцающих голубым воинов. Один из них рассекал небеса на крыльях. Нутро перевернулось, сердце сжалось, желудок бунтовал! Они убивали её сородичей! Непростительно!
— Будь ты проклят Миамей! Будь ты проклят Фавролл! Будь ты проклята Адиваре! БУДЬТЕ ВЫ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ! — неистово взревела она. — Моё дыхание — мой дух! Погрузи врагов моих в кошмары! Пускай познают они, что такое подлинный ужас! Внемли же мне манна духа!
В этот самый момент, все, кто сражались за свою свободу — попадали, схватившись за головы и выронив оружие. Армию людей охватили иллюзии их собственных страхов. Лишь на тех, кто обладал Божественными Артефактами, это заклинание никак не повлияло. Нефтис, Сигрун и Антеросу пришлось встать на защиту обезвреженной армии. Вскоре к ним присоединился Ликмед.
— Век драконов окончен, Равуса, — заявляла Панацея. — По крайне мере до тех пор, пока Эталада цела. Сдавайся.
Та осыпала Сивиллу очередью энергетических сгустков, затем попыталась сбросить с горы, махнув длинным белоснежным хвостом. Когда это не помогло, Равуса атаковала мощным драконьим криком: диким, отчаянным, аж до схода лавины. Поначалу мелкая масса снега вскоре превратилась в многотонную волну, несущуюся прямиком на Дивы. Как раз для таких случаев город был ограждён глубокими траншеями. Однако это всё равно спасло не полностью от могучей стихии снега. Вся северо-западная часть оказалась погребена, будто назло судьбе, ибо на востоке по-прежнему буйствовало пламя Ифрита.
— МЫ построили города! МЫ приютили людей! МЫ дали им кров, взяли их под своё крыло! МЫ столетиями заботились о них! МЫ научили их фермерству, медицине, науке и магии! МЫ те, без кого эти жалкие никчёмные смертные загнулись бы уже в первую зиму! И это их благодарность?! Бунт против родителей?
— Не родителей, — понизив голос, не согласилась Панацея. — Лордов-поработителей!
— Разве не всякий родитель — рабовладелец своего ребёнка? Люди зависят от нас, драконов! Мы обеспечиваем их! Кормим их! Лечим их! Учим их! Неужели мы, после всего того, что дали этим неблагодарным сметным, не заслуживаем небольшой платы взамен?
— «Долг Крови» в ритуале Празднестве Жатвы — это не «небольшая плата», Равуса, — ещё более низким тоном отвечала Сивилла. Три её бледных глаза на миг блеснули недовольством. Эмоции быстро стёрлись, и лицо вновь предстало хладнокровной восковой маской перед драконом. — Это кровожадная практика, едва ли отличающаяся от Инуианских месс.
— Ах ты трёхглазая дрянь! Как смеешь ты сравнивать нас с мерзкими чернокнижниками? — в Панацею вновь предсказуемо полетел заряд манны. — Сдохни!
— Рано или поздно, каждый родитель отпускает своё дитя, а за каждую жертву — не требует чего-то взамен. Вот, что значит, быть родителем, Равуса. Отдавать всего себя безвозмездно. С радостью. Не со скрипом в сердце. Любить вопреки всему, даже если твой ребёнок озлоблен на весь мир, глуп, или искалечен. Даже когда он поднимает на тебя руку, обзывает, и проклинает, ты всё равно любишь его, и желаешь ему счастья. Как ты этого не понимаешь, глядя на своих сыновей, сражающихся сейчас там в небе? Илиан недолго вытерпит их присутствие — он скоро поднимется и убьёт оставшихся преторианцев!
— Если они умрут — значит они слабы! — злобно процедила сквозь зубы дракон духа. — Я не для того высиживала яйца, чтобы мои детища падали от рук какого-то выскочки со светящейся побрякушкой. Твой «герой» — просто фальшивка! Пешка Богов! Когда Вея увидит это, она покарает смертных! И драконы вновь займут господствующую позицию в небе!
— Спешу разочаровать, но сие произойдёт очень нескоро. Ты до того дня и не доживёшь, Равуса.
— Ты тоже! — зарычав, дракон духа разинула пасть, из которой вырвался широкий луч духовной магии. Энергия плавила даже сам воздух! После неё на том месте оставалась неприятная аура, которая покалывала во всём теле. Пахло странно: горелой кукурузой с горькой полынью. Духовная магия не жглась как огонь, но выжигала из жертвы сам дух. Кабы Панацея так мастерски не уклонялась от атак, и не обладала Артефактом, то задень её даже хоть на чуточку, из тела бы ушла вся жизнь, все силы, все эмоции, и вся манна.
Сивилла приступила к завершающему этапу пророчества. Сжала покрепче свой посох из китовой кости, сложила пассы второй рукой, поднесла печать к губам, зашептала заклятья на сивилльском:
— Anore-Tandlemas-Sulgeeh’
Вслед за этим все три глаза пророчицы воссияли голубым, волосы поднялись нахлынувшим ветром, кончик посоха заискрился, а вся кожа точно свежевыпавший снег под луной — переливался мириадами блёсток. Всё сильнее и сильнее, больше и больше, ярче и ярче.
— Как ты… смеешь?! — задыхалась Равуса. Все её внутренности будто чем-то придавили, сердце заныло, лёгкие резало при каждом вдохе. Шум собственной крови, бегущей по венам, заглушил звуки сражений в Дивах. — Оста… но…
Не успев договорить, Равуса потеряла сознание, а затем и вовсе испустила дух. Непреклонное холодное лицо Панацеи, точно высеченное из белого мрамора, оставалось спокойным даже тогда, когда из-за магии Артефакта её тело постепенно начало разрушаться. Напоследок она обернулась к Дивам, дабы поглядеть на своего бывшего ученика, мечущегося от одного раненного солдата к другому. Сивилла знала, что с ним всё будет хорошо, даже без неё и её наставлений, даже без веры в Трианли, Антерос найдёт свой путь к счастью. Это сто тысяч раз предсказанное и приевшееся пророчество вдруг… наполнило Панацею трепетным теплом. Словно бы она узнала о его будущем только сейчас — перед смертью. И тоненькая линия губ за миг до полного распада плоти — изогнулась в едва заметной улыбке. «С ним всё будет хорошо. С моим мальчиком всё будет хорошо».
***
Два дня назад, когда битва за Дивы только разгоралась, Ренегат по «счастливому» стечению обстоятельств — сломал обе ноги. Точнее Зигард ему сломал, когда в одной из своих атак попытался утянуть полководца в пучину оползня. Тогда его кое-как с горем пополам спасли, и воевода был вынужден отсиживаться в головном лагере, откуда на пару с Панацеей координировал войска.
Сивилла велела ему отойти ко сну. О нём позаботились целители: дали макового молока, дабы избавить от мук боли. Полководец проспал почти целые сутки, а когда проснулся, и его вынесли на кресле из шатра, Ренегат узрел затихшее поле брани. Солдаты драконов встали на колени перед сопротивлением, ожившие мертвецы вновь упокоились. Горы трупов окольцевали собой Дивы, и как вишенка на торте — оставшиеся преторианцы лежали ровно посерёдке. Ликмед обтирал окровавленный меч об тунику. За спиной воина дрожали почерневшие от пламени опалённые крылья, обрамлённые в медную броню.
Уставшие, раненные, полуживые солдаты «Белых Птиц», окружили его.
— Всё кончено! — громогласным басистым тоном объявил он. — Мы победили!
— Ур-ра-а-а-а!!! — заголосил кто-то из толпы, и к его голосу присоединились остальные солдаты. Все хлопали, кричали, присвистывали, поднимали мечи к небу. Вкус завершения отпечатался вместе с пеплом, забившимся у них в ноздрях. Липкие от крови руки расслабились, но их охватил тремор. Глядя на разруху было сложно поверить в то, что всё и вправду закончилось. Что им более незачем сражаться. Сопротивление победило. Рабы ныне свободные люди, и сами себе хозяева.
Нефтис одобрительно хмыкнула, сидя на пне срубленного «Древа Самоубийц» — ещё один символический жест нового порядка. Антерос перевязывал ей раны, ведь несмотря на Артефакт, орчиху всё-таки пару раз зацепило. Сигрун стояла в сторонке, особняком. Уставилась слепыми глазами в никуда. Грязные слипшиеся волосы скрыты под покрывалом, порванная, покрытая пылью и песком хлайна, осунувшаяся горбатая осанка — всё намекало о том, во что же превратила её война. Из прекрасной молодой женщины, Сигрун за пару дней так сильно постарела. Под глазами мешки бессонницы, впалые щёки, губы потрескались, пара седых прядей выглядывали из-под платка. Сегодня осеннее равноденствие. Тот самый день, когда небу суждено измениться навсегда. Вон и солнце уже зашло, правда она этого не увидела, только почувствовала снижение температуры.
Багрянец от пылкого пожара на востоке сходил на нет. Тучи рассеивались. Ветер уносил смрад смерти на запад. Вскоре стали проклёвываться первые звёзды, и два тонких полумесяца выглянули из-за горизонта.
Ренегата поднесли к Ликмеду. Солдаты расступились, тот обернулся к полководцу, одаривая бесконечно уставшим взглядом. Ножки кресла погрузились в грязь, на бинтах пятна багровой крови. Старик выглядел ничуть не лучше Илиана: побитый, со свежим шрамом на лице и синяком под глазом. Это, ещё не говоря о сломанных ногах и рёбрах. В его-то возрасте вообще удивительно, что Ренегат выжил.
— Боги и впрямь на нашей стороне! — изумлённо утверждал тот, рассматривая крылья. — Илиан Ликмед — сын Офелоса! Объявляю тебя народным Героем Эталады! Освободителем от рабских цепей! Грозой Драконов! Пускай сейчас у меня нет для тебя медали, но когда мы вернёмся в Касий, я устрою церемонию награждений и пышный пир в твою честь! Ты большой молодец, мой мальчик. Я так тобой горжусь!
— Я бы не справился без тебя, Ренегат. Без всех вас! — поглядев на солдат, признался Илиан.
— Как и мы без тебя. Что ж, предлагаю тебе пойти и отдохнуть. Это была тяжкая битва — не отказывай себе в добром сне.
— Спасибо. Теперь я… АГРХ!
— Илиан!
Встревоженный Ренегат, как и все, кто его окружал, стали свидетелями того, как мужчина хватается за голову и падает на колени. Из его ноздрей вытекли две струйки алой крови. Антерос подорвался с места, чуть не свалившись с холма, побежал к товарищу, с заклинаниями исцеления наготове.
Боль сверлила виски, звон встал в ушах — резкий, дезориентирующий. Всё поплыло перед глазами, голова закружилась. Тошнота подкатила к горлу, и на ногах не устоять. Ликмед не понимал, что происходит. В панике, сердце ускорило пульс до порозовевших ушей. Голос не принадлежавший ему, но столь знакомый — огласил в голове:
— Клятва исполнена! Драконы — повержены, а люд Эталады — освобождён! Прими же свою награду, Сын Фавролла — Ключ Небес, где высечен престол месяца Драконоубийцы — Локтя Ликмеда Боевого! Твой по праву! Правь им безраздельно!
Илиан запрокинул голову, разинув рот. Голос его кричал, пел, исторгался из тела перегруженными надрывными нотами, однако мужчина себя не слышал. Все увидели Чудо: цепочки из его глаз — рассеивались в потоке манны. Засветились и раскрошились в пыль. Вслед за этим крик оборвался, а на веках Ликмеда проступили все разом — сдерживаемые за двадцать лет слёзы. Обильные, густые, неостановимые. Дыхание перехватило, ком встал в горле, нос забился, ресницы прилипли друг к другу. В груди всё ныло и ныло, точно по сердцу проводили тупым ножом. Губы не прекращали дрожать. Все, кто был ему дорог, все, кого Илиан потерял — сейчас перед глазами. Их лица в мыслях, их голоса в ушах, их касания на коже. Отец, матушка, кузены, Исидора, бабушка, Ипатия, Фобос, Прокл и весь тот потерянный отряд три с половиной года назад — все шептали ему что-то наперебой, но Ликмед не понимал их. Стольких потерял… столько всего лишился… Дома, детства, счастья! Потери, которые он ощущал, растягивали необъятную дыру в его душе, обнажали его до оголённых нервов. И никакая победа не смогла перекрыть этот горький вкус скорби.
Антерос пытался что-то сделать, но не смог. Сигрун доковыляла до него, и просто присела рядом. Мужчина рыдал в три ручья. Совсем по-младенчески, будто в первый раз. Задыхался, рвал ртом воздух. Часто-часто. Это было нечто на грани безумия: невообразимое представление. Илиан наконец-то плакал! Наконец-то мог… выразить свои чувства. Звонкий скулящий голос трогал за душу, играл по струнам. И вот спустя несколько мгновений, к Ликмеду в рыданиях присоединились и остальные. Солдаты, Ренегат, Антерос, даже Сигрун тихо сопела себе под нос. Илиан прижался к её груди, обвил плечи своими сильными руками, сжал. Его горячие слёзы пропитали хлайну, крылатая спина подрагивала при каждом вдохе. Нос шмыгал, горло рокотало, кадык скакал туда-сюда. Он будто упивался своей истерией, даже несмотря на то, что сейчас они должны наслаждаться триумфом победы. Радость и облегчение — это последнее, что Ликмед чувствовал. Внезапно сжатый до боли кулак врезался по земле, где оставил глубокую ямку.
— Оно того не стоило… — тихо прошептал тот на ухо Сигрун. — Не стоило всех этих жертв…
— Ты устал. Отдохни немного, — посоветовала она.
В конечном итоге Илиан потерял сознание, свалился от переутомления.
Ренегат принялся раздавать указания выжившим: пленных завербовать, не согласных — казнить. Начать подготовку к восстановлению Див. Ночь решили переждать на холмах, а утром вернуться в Касий.
Сигрун и Антерос перенесли Ликмеда в шатёр, где колдунья осталась присматривать за лучником. Она уложила его крылья на подушки, а голову к себе на колени. Целитель ушёл заботиться о раненных. Ей по-прежнему не спалось. После всего, что произошло — шагать по фентезису показалось ей сейчас неуместным. К ней наверняка прилипнут все духи, станут расспрашивать подробности битвы, смаковать её кошмарные воспоминания. А она желала отдохнуть. Просто… побыть одной, в тишине и спокойствии.
Снаружи запели поздние сверчки. Вокруг зажжённой трутницы витали мелкие мушки. Сигрун хотелось спрятать ладони в рукава, ибо пальцы замёрзли, но она с этим решила не спешить. Перебирала жёсткие грязные локоны Ликмеда, думала о своём. Расслабленное лицо под подушечками пальцев внезапно дрогнуло. Беззвучно, спокойно.
— Илиан? — позвала она его. Мужчина молчал. Сигрун переместила ладонь ниже к его шее, нашла артерию. Пульс не прощупывался. — Илиан!
Его грудь перестала вздыматься, из носа не шло дыхание. Ликмед как будто застыл во времени. Отчаяние затопило разум, колдунья позвала Антероса, но тот уже не мог никак это исправить, хотя старался. Ни искусственное дыхание, ни массаж сердца, ни магия — ничего не помогало! Антерос шокировано уставился на своего товарища, а потом схватился за волосы, и осел на пол. Его пробила дрожь.
— Не чувствую его! Илиан… его нет в теле!
— Я попробую вернуть его душу из фентезиса! — заявив это, бывшая весталка уложилась рядом с мужчиной. Она заснула по щелчку пальцев.
Прошло пять минут. Затем десять. Они не просыпались. Начав тревожиться, юноша решил позвать Нефтис и Ренегата. Когда вышел из шатра, то нечто привлекло его внимание. Небо над головой — кристально чистое, без единого облачка, мерцало рекой звёзд. Оно завораживало, притягивало к себе, зачаровало взгляд. И тут… странное отличие попалось на глаза. Там, где раньше царствовало тёмное пятно, этой ночью зажглись новые звёзды. Точнее — целое созвездие. Антерос вначале не поверил, он потёр глаза, но нет — они там. Потом он грешил на свою собственную ненадёжную память, отправился в головной шатёр, нашёл там звёздную карту, и… всё верно! Он не ошибся! На том месте всегда было пусто!
Рассказав об этом Ренегату, они оба перепроверили странность. Достали другие карты, переворошили чужие вещи.
— Ликмед… умер, — робко сообщил Антерос.
— Что?! — с замершим сердцем в груди, прошипел полководец. — Когда?! Почему?!
— Это произошло где-то час назад. Сигрун сказала, что вытащит его душу из мира снов, но… вдруг это связанно? Вдруг Илиан…
— Он не мог просто взять и умереть! Только не Ликмед! Отнеси меня к нему!
Вернувшись в шатёр Илиана, они оба не могли поверить своим глазам…
***
Сигрун отчаянно искала душу Илиана. Как она и предполагала, внимание духов фентезиса полностью было обращено на неё. Все желали с ней поговорить, узнать, что она чувствовала во время битвы с драконом. Колдунья отмахивалась от них, говоря, что сейчас не время. Тело Ликмеда остывало, что в свою очередь грозило ему окончательной и бесповоротной смертью. Отчаяние билось раненой птицей в груди, расцарапало душу. Сигрун метнулась в Библиотеку Воспоминаний, дабы отыскать книгу Илиана, и выведать его местоположение. К несчастью книгу она нашла в секции уже усопших, а не ещё живых. Там, на последних страницах Ликмед рыдал в её объятьях.
«Всё, чего я добился… всё это. Эта победа… разве стоила она стольких жизней? Стольких жертв? Дивы обращены в руины, великая Имперская Библиотека разрушена, столько лет упорного труда, дома и жильё простых граждан — обращены в ничто! Неужели ЭТО цена свободы?
Я всех их подвёл! Повёл на убой как скот! И ведь это даже не конец. Уже не за горами нам придётся столкнуться с Титанами и их притязаниями на Эталаду. Как мы — простые люди, пускай даже с Артефактами, будем сражаться с таким грозным врагом? Мы разбиты. Вымотаны войной. Сейчас люди Эталады в куда более уязвимом положении — лёгкая цель для завоеваний.
Ох! Что я наделал? Что я наделал?! Всех подвёл! Каждого из них! И всё из-за Трианли! Всё из-за этих треклятых Богов! Ненавижу!»
На этом моменте он стукнул кулаком о землю.
— Оно того не стоило… Не стоило всех этих жертв…
Это были последние его слова. Ликмед заснул, и мирно умер во сне. Но вот от чего — загадка. Артефакт здесь ни при чём, потому как Сигрун, Антерос и Нефтис всё ещё живы. Что до Панацеи, то от неё вестей никаких не было. Сивилла до сих пор скрывалась в горах.
Колдунья вышла из Библиотеки, присела на край ступени, ноги свесила, да прикрыла веки. Ветер обласкал её спектральный облик. Запахло мелиссой и сиренью.
Высоко-высоко, там, где небеса мира снов плавно перетекали от ярко-рыжего в сизый, возникла трещина. Брешь прошлась рябью в пространстве, даже сам воздух дрожал. Сигрун поднялась на ноги, желая взглянуть поближе, прищурилась. Из этой трещины выплыл силуэт, облачённый весь в золото. Длинный гиматий, гиппоторакс, поножи-книмиды, наручи с гравировкой, шлем с гребнем, круглый щит, копьё, лук за спиной и… широкие золотые крылья в броне. Он опустился к ней подобно мифическому Ангелу — грациозно и величественно. В его глазах мерцал космос, а в голосе вибрировала мощь.
— Скажи Ренегату, что я жив. Тело мне более без надобности.
— Илиан! — прижав руки к груди, не верила та. — Пророчество… Узел Судьбы… Ты…
— Да. Ты всё верно понимаешь, — подтвердил лучник.
— Но как же…
— Титаны не вторгнутся, пока не наступит время Новых Героев. Новая эпоха открыла людям Эталады много возможностей — воспользуйтесь ими. Отстраивайтесь, учитесь, сохраняйте бдительность. Я буду наблюдать за вами с Небес.
Ликмед было собрался улететь обратно, однако Сигрун прокричала отчаянно:
— Постой! — плеснула рукой, будто пытаясь ухватиться за полы его накидки, но он был слишком далеко. — Не уходи! Ты всё ещё нужен своему народу!
— Моя роль в восстании окончена, Сигрун. Как и твоя.
— Но… твои последние мысли… Ты был так разочарован!
— Я изменился, — сообщил Илиан и замолчал. Этого короткого объяснения Сигрун не хватило. Они полминуты буравили друг друга взглядами, до тех пор, пока мужчина не сдался. Его шепчущий и в то же время звонкий рокот голоса продолжил: — Когда я был маленьким, я не задумывался о фундаментальном строении мира, но считал, что знаю всё. Потом Ифрит прилетел, и уничтожил всё моё представление о мире. Я был полой чашей, которую он наполнил гневом. Я думал, что теперь уж точно знаю всё.
Я встретил Ренегата, и он направил этот гнев в своих целях. Я не замечал, как мною манипулируют. Сомнение, отрицание, злость, печаль, страх, стыд — всё это отравляло меня, вело по ложному пути. Я испытывал отвращение к себе за то, что не сумел постичь истину мира. За свою глупость. Я больше не считал, что знаю всё.
Потом я встретил вас. Познакомился с Панацеей. Она тоже мною манипулировала, но в отличие от Ренегата она этого не скрывала, а я — сам позволил ей направить меня.
В испытании в Адамантиевой пещере я столкнулся со своими соблазнами, познал себя. Я становился всё ближе к тому, чтобы понимать этот мир. Однако предательство Никса всё испортило. Я взвалил всю вину на себя. Так мне было привычнее.
Война… Война стала результатом не только пророчества и давления Богов. Я позволил этому случиться. Я — был тем самым ребёнком, который истерично кричит и импульсивно бросается игрушками в попытках привлечь внимание! Боги выступали в роли родителей, Сигрун. Я окончательно запутался. Готов был пойти на всё, дабы «спасти мой народ» — мои игрушки.
Видишь ли, в том, чтобы испытывать боль, разочарование, обиду, гнев, или страх — нет ничего дурного. Сами по себе эти эмоции не сбивают человека с правильного пути. Всё дело в нашем непомерном ЭГО! Когда человек подавляет их… когда он… запечатывает собственные слёзы в цепи — вот когда это происходит!
Я мог в любой момент самостоятельно снять заклятье. Надо было только попросить. Но я был слишком горд! Слишком заносчив! Я оттолкнул тебя из-за эгоистичного страха, абсолютно не считаясь с твоими чувствами, Сигрун. Мне казалось, что связи и любовь — это слабости, рычаги давления. Но это не так. Подлинную гармонию человек находит именно тогда, когда берёт на себя ответственность за тех, кто ему дорог.
Моё тело погибло, я — нет. Я возвысился с Ключом Небес к звёздам, и занял престол одного из Двенадцати Локтей. Теперь я — Аспект Небес. Я — сын Бога Войны Фавролла и Нефилима Маргариты Ликмед! Вся та мудрость, послужившая мне регалиями, сняла шоры моей гордыни, отворила глаза на истину мира. Теперь я знаю всё. И моё сердце безмятежно.
Колдунья смотрела на него с широко распахнутыми глазами. Ликмед был и вправду каким-то возвышенным, одухотворённым… святым. В его новых глазах отражались туманности и созвездия. Ещё ни разу ей не приходилось встречаться с кем-то подобным. С духами, с демонами, с фейри — да. Однако не с Аспектом Небес. Тем более не с сыном Божества. Это выходило за рамки всех её представлений о магических существах. Поэтому Сигрун не знала, как реагировать? Какие строить в голове слова, предложения? Был лишь вопрос:
— И что ты теперь просто развернёшься и уйдёшь?
— Да.
— Увижу ли я тебя ещё когда-нибудь?
— Каждую ночь на небесах.
— Я слепая, если ты забыл! Так нечестно! Что я скажу остальным? Что ты стал… Каким-то полубогом? Бросил нас?
На подобные обвинения Ликмед ничего не ответил. Его непроницаемое лицо оставалось спокойным. Золотые крылья отражали яркими бликами всё великолепие небес. От мужчины веяло аурой умиротворения.
Вдруг Илиан опустившись ниже, склонил голову и одарил бывшую весталку коротким нежным поцелуем. Губы покалывали на коже как от прикосновения чистейшей манны. Её сердце замерло в груди. Фентезис оставался нерушимым мирным пристанищем, однако её собственный мир вокруг — рушился и разбивался в дребезги.
— Прощай, Сигрун. И… прими мои извинения. Я не могу ничего для тебя сделать. Не могу больше вмешиваться в жизнь смертных. Мой долг отныне — это защищать целостность Небесного Цикла.
— Подожди! — она схватилась за золотистые ткани его гиматия, взглянула с дичайшим отчаянием зиявшем в её зелёных глазах. — Не оставляй меня одну! У меня ведь… У меня ведь больше никого не осталось!
— Сигрун, — тёплые руки Илиана ласково сжали её ладони. — Если ты отправишься со мной в Царство Небес, то будешь навечно привязана к моему аспекту. Ко мне. Я не могу так с тобой поступить. Это всё равно что поработить твою душу!
— В другом случае я останусь на земле, Илиан. Слепая и никому ненужная. Моё племя никогда не примет меня обратно, даже если вождь узнает о моей роли в освобождении Эталады. Ренегат тоже вряд ли будет обрадован «слишком умной женщине» в кругу своих доблестных ветеранов войны. А когда я умру, то отправлюсь в Котлован Геенны. И не утешай меня, не уверяй, что будет иначе. Я использовала «Демоническую Клетку», Илиан! Такие деяния оставляют свой отпечаток. Это означает, что я никогда больше не увижу своего брата. Не увижу тех, кого люблю, и по кому скучаю. Я останусь одна, Илиан! Одна! Навсегда…
С её щёк скатывались ручьи слёз, оставляя дорожки, чёрные губы дрожали. Стоя сейчас перед ним, такая уязвимая, хрупкая, обнажившая свою душу — израненную и бесконечно одинокую, она не могла не тронуть Ликмеда за живое. Переступила через себя, через свою гордость, через свои страхи — призналась ему в самом сокровенном. Вот почему он, преисполненный состраданием, рванул к Сигрун, и заключил её в крепкие горячие объятья. От неё как всегда пахло родной сердцу смородиной.
— Вечность среди звёзд — не сказка, любовь моя. Тебе придётся там нелегко, — предупреждал он.
— И ты готов с полной уверенностью сказать, что на Небе будет хуже, чем в аду? Что я не справлюсь?
— Из всех смертных, пожалуй, ты единственная, кому это по силам. Хорошо. Как я уже говорил, счастье мы обретаем лишь тогда, когда берём на себя ответственность за тех, кого любим. Я готов. Но вопрос: готова ли ты?
— Готова! — одарив Ликмеда уверенным взглядом, отвечала она.
Илиан кивнул, после чего прижал колдунью покрепче к себе. Он укрыл её своими крыльями, подобно дождевому плащу, и они вместе поднялись к разлому из которого вышел Ликмед. Когда они исчезли, дыра сама собой затянулась, не оставляя и следа.