Парить в посмертии злобной тенью и грызть себя за то, что не смогла вывернуть все в свою сторону, долго не получается. Сакура отпускает свою черную злобу, давая ей раствориться в серой дымке, и уже спокойно, без эмоций думает: а что бы она смогла ему противопоставить?

В голове звенят его слова каждый раз, как вспоминается ее вспышка. Да, последнее осталось за ней, но и что? Сакура ищет аргументы (а спор ведь окончен) и их находит: он убивал всех без разбора, а она — преступников; решить все миром он попросту не смог, когда еще был жив его лучший враг, Хаширама Сенджу; теория о всеобщем благе и вообще об идеальной иллюзии — это проецирование своих желаний на остальных, эгоизм и отсутствие критического мышления. Но потом она пытается вывернуть это наизнанку (надеясь, что не выйдет).

Но преступник — это расплывчато. Преступления варьируются по шкале... И вообще, насколько субъективна оценка «хороший» и оценка «плохой»?

Всегда ли можно решить все мирным путем? Всегда ли уместен этот мирный путь? Даже Наруто не всегда мог наставить человека на путь истинный. Так Учиха Мадара — это вовсе не Наруто.

Эгоизм ли — желать счастья и мира не только для себя, но и для других? Можно же хотеть как лучше, а получить как обычно. А уж в отсутствии критического мышления этого Учиху упрекнуть вообще сложно.

Аргументы выворачиваются. Значит, вывернул бы их и он. На его стороне опыт, умение оперировать понятиями и смотреть насквозь, специфическая точка зрения на мир в принципе, мораль — кривое зеркало. Сакура чувствует бессилие — тусклое, серое, пробирающееся пылью под кожу. Ей нечего противопоставить этому Учихе.

Она умерла сильной, но сила — это субъективно, познается в сравнении. С ним бы ее сила не помогла.

И выходит так, что разговор нечем возобновить, а без него — как-то жутко. Сакура по-детски плавает как можно дальше, иногда замирая тенью, а после исчезая снова.

Как работает система перерождения в одном мире и почему она сталкивает людей — неизвестно. Сакуре неоткуда это узнать, она уже давно не натыкается на кого-то кроме этого Учихи. А на него, к слову, она натыкается чересчур часто. То плечом, то спиной, то локтем — и все неожиданно, внезапно, сюрпризом.

Он этого, кажется, не замечает. От вспышки, накрывшей их обоих, не осталось ничего. Сакуре даже кажется, что из себя она его так и не вывела. Думает, что к счастью.

Когда со временем из Сакуры испаряется эта неловкость, она перестает прятаться. И замечает, что он тренируется.

Бьется с несуществующей тенью. Это зрелище завораживает настолько, что она выпадает из реальности и замирает на границе силуэтом, смотря, как чужое тело — идеальное оружие само по себе — движется и наносит удары.

Доспех может тускнеть и пропитываться пылью, но его владелец пыли не поддается.

Сакура думает, что могла умереть от его руки. Но тогда его больше интересовал собственный ученик, сменивший сторону, и Наруто. Сакура с собой честна: она рада, что тогда осталась жива, но если… Проиграть такому сопернику совсем не стыдно.

Почему-то вспоминается Саске, когда она ловит взглядом острую ломаную линию чужого профиля, мелькнувшую и смазавшуюся тут же.

Оба красивые. О Саске можно было обрезаться, и Сакура резалась столько раз…

Этот Учиха представляет из себя красоту еще более опасную, о него, наверное, не просто резались — убивались. Саске, разделенный с ним несколькими поколениями, в ее воспоминаниях был лицом мягче. В ее воспоминаниях он не присыпан пылью, яркий, четкий, девятнадцатилетний, отталкивающий одним недобрым взглядом.

Помнит ли? Навещает?

Сакура смеется сама над собой, тихо, едва слышно, гладит руками лицо, представляет себе Учиху Саске с цветами около могильного камня.

Черный прищур прорезает ее насквозь.

Этот Учиха поворачивается к ней лицом и небрежно подманивает ладонью:

— Нападай.

Вот так просто. Будто договорились.

— Вам нужна груша? — Сакура смотрит на него, как смотрела бы на попросившегося домой пациента с пробитой головой.

Это же смешно.

— Ты подходишь, — говорит равнодушно, вразрез хищному взгляду.

И нападает первым.

Нет, ему просто хочется со мной поквитаться, думает Сакура первые несколько секунд. Когда уворачивается от стремительных и резких ударов, которые, к сожалению, попадают в цель.

Мертвое тело не чувствует боли, только ледяные прикосновения. Сакура вертится ужом, не успевая. Кажется, воздух вокруг свистит.

Как давно она не разминалась? Это тело не склонно к набору веса или сбросу прежней массы. Но пыль посмертия на него определенно плохо влияет.

Алая тень вьется вокруг нее, попросту не давая успеть нанести хоть удар. Слишком — быстро, сильно, изворотливо.

Какие тут шансы, думает Сакура, уворачиваясь от прямого удара в горло, тут бы видеть хоть что-то.

Когда бой (избиение) кончается, Сакура виснет в пространстве блинчиком, парит «вверх» лицом, раскинув руки в разные стороны.

— Спасибо, Цунаде-сама, — думает она вслух, прикрывая глаза.

— Боюсь представить, что ты представляла из себя до этой Сенджу, — сухо бросает ее Учиха, внезапно сменивший свое мрачное тренировочное настроение на вот такой гибрид непонятно чего.

Сакура вспоминает. Морщится, отмахивается рукой, как от старого приятеля. Что она из себя представляла? Да так, по мелочи… и вспоминать как-то смешно. Сыграла с Ино вничью на Чунин Шикен, позорище. Зато волосы красивые были. Ах, нет... Тогда уже она успела сменить прическу.

— Это уже не имеет значения, — она все-таки отвечает, просто чтобы разбавить повисшую тишину. — Я успела вырасти и умереть. Как бы ты ни был силен, со смертью не сразишься, правда?

И кусает себя за кончик языка, потому что фамильярничать с этим Учихой — это не лучшее решение. Кто знает, как в лохматые времена Сенгоку Джидай относились к такому случайному хамству?

— У вас, медиков, это прямая обязанность. Иначе в вас отпала бы надобность, — Учиха — даже не надо смотреть — обливает ее презрительным взглядом.

— Медики только дают отсрочку. Невозможно бороться со смертью. Рано или поздно, но она все-таки получит свое. Люди, к сожалению или к счастью, не бессмертны, — делится с ним мудростью, полученной от Цунаде-сама, Сакура и вспоминает учителя с тоской.

Тут ли она? Или еще жива?

Этот Учиха, на удивление, молчит и не собирается опровергать ее слова. Сакура переворачивается на бок и понимает, что он попросту медитирует. Хитро-хитро. Но с другой стороны — с чего бы ему вести с ней светские разговоры на отвлеченные темы. Не смотря на это, Сакуре хочется — до одури просто — разбить тишину.

— Вы как-то сказали, что переродитесь позже меня. Почему вы так сказали? — она присматривается к ровному безразличному лицу и вздрагивает, когда вдруг ее морозят черным взглядом.

Этот Учиха смотрит на нее долго и прямо (ждет, пока она опустит взгляд, что ли?). Но все же размыкает бледные тонкие губы, чтобы произнести:

— От тебя идет тепло.