— А вы тускнеете… — не сводя взгляда с доспеха, сообщает Сакура и растирает ладонями плечи, покрывшиеся мурашками.

Его глаза медленно открываются. Становится очень неуютно. Но она смотрит упрямо, надеется на пояснение. Как-то складывается в голове, что этот Учиха знает обо всем, что тут происходит.

Он приподнимает ладонь в черной перчатке, смотрит на просвет, но беспокойства на его лице не появляется. Этот Учиха невозмутим до отвращения.

У Сакуры сводит скулы.

— В теле взрослого человека двести шесть костей, — сообщает она тоном, который может толковаться как «с нотками угрозы». — Я помню название каждой. А еще где какая находится и к какой крепится. Вам в алфавитном порядке или по отделам?

— Моли Богов, чтобы после перерождения я тебя не вспомнил, — этот Учиха прибивает ее морозным взглядом, как ливень прибивает к земле пыль, к почти-полу.

Это уже настоящая угроза. Ему не нужно дополнять, чтобы она поняла — убьет. Для него убийство, наверное, естественная вещь. Сакура умело скрывает проснувшийся страх полуулыбкой, которую обычно дарила выписывающимся пациентам. Может, относиться к нему как к пациенту? Над этим, серьезно, стоит задуматься.

Но что-то щекочет ей затылок, какой-то намек в его словах, скачет на грани понимания, и она ненадолго откладывает в сторону мозговой отдел.

— Вы что... вот-вот сможете переродиться? — спрашивает она с детским восторгом, округляя глаза.

Учиха Мадара смотрит на нее косо и тяжело, неотрывно.

— Ты переродишься раньше, — скучно говорит он и снова закрывает глаза, возобновляя политику игнорирования.

— С чего вы взяли? — Сакура прикусывает губу и подбирается к нему ближе, садясь напротив. — Сами же вынуждаете идти на шантаж, а потом угрожаете.

— Девочка, не одной тебе есть о чем рассказывать, — с неприятным холодком роняет он, не открывая глаз. — У меня хорошая память. Я помню многих из тех, кого убивал. Я помню, как я это делал и для чего. Не все, — его тонкие бледные губы тянутся в жестокую ухмылку, — умирали быстро. Не испытывай мое терпение.

По позвоночнику крадется холод. Выцветшие из памяти лица встают перед глазами. Внутри, не смотря на диагноз, тревожно сжимается в маленький и кровавый комок сердце и начинает разгораться злость. Сакура впервые за все свое посмертие чувствует себя настолько живой.

— Я помню, какое вы чудовище, не утруждайтесь! — ядовито кидает она в безмятежно-равнодушное лицо, встречая черный и морозный взгляд стойко. — Но знаете, что? Мне вас жаль. Вы поставили себе такую цель, столько для нее сделали: вылепили себе последователя, стравили множество людей, выкупали в крови весь наш мир… даже воскресли! Но что же оказалось в конце? Что вас, великого и непобедимого Учиху Мадару, использовали! — ее голос разрастается, звенит в тишине посмертия.

Звук оставляет после себя глухое эхо, быстро угасающее в сером измерении.

Массивная фигура, потускневшая, но ничуть не потерявшая от этого опасный вид, шевелится. Мадара опирается локтем о колено, а подбородком о сжатый кулак, смотрит ей в лицо с жутким холодом в черных бешеных глазах.

— Будь у меня хоть намек на возможность, — он улыбается, и его лицо становится страшным, — я бы вырвал твое сердце.

— Это ожидаемо, — сообщает ему Сакура с пассивной агрессией и скрещивает руки на груди, уже не чувствуя в себе поддержки, идущей от эмоций. — Вы же убийца. Вам это ничего не стоит.

У нее внутри сердце-птица, стучит, напугано хлопает крыльями об реберную решетку. Сакура держит ее внутри себя, думая, что если переродившийся Учиха Мадара умрет в младенчестве, то мир ничего не потеряет.

— Какое лицемерие, — он усмехается снисходительно, распространяя вокруг себя темную ауру. — Хочешь сказать, что ты никого и никогда не убивала? Или, может, у тебя есть отговорка… Как там говорят святоши? «Это враги», «приказ», «чтобы спасти друзей», «ради всеобщего блага»… Убийство есть убийство. А всеобщее благо, девочка, это очень расплывчатая идея, чтобы на нее ссылаться.

Сакуре впервые за долгое время просто нечего ему сказать. Он все выворачивает наизнанку с такой легкостью.

— А вы разве не на него ссылались? — находит брешь в его словах Сакура и победно вздергивает брови.

Учиха Мадара пропускает такой смешок, от которого уши сами собой краснеют. Ему, видимо, есть, что ответить.

— Я не ссылался на расплывчатую идею, девочка. Всеобщее благо, которое я предлагал миру, имело под собой четкий план, — он смотрит на нее уже без бешенства, как на глупого человека, и Сакура понимает, что это не было брешью.

— И в него входило массовое убийство тех, кто не дал бы навязать себе ваше «всеобщее благо», — она громко и зло фыркает. — Получается, что не такое уж оно и всеобщее.

— Когда ты убивала врагов своей деревни ради ее блага, ты думала о том, что является благом для них? В мире, который я бы мог создать, были бы живы все, кого ты помнила и знала. Ты была бы счастлива среди друзей и родственников. А где ты сейчас? Сколько тебе было, когда кто-то поставил свое благо выше твоего? Шестнадцать? — он кривит губы в намеке на усмешку.

— Я знала, ради чего жила, и что должна защищать, — Сакура вскидывает голову, смотря ему в глаза с привычным упрямством. — А ваш мир — это всего лишь иллюзия жизни! Сладкая, идеальная, но иллюзия. Пускай я прожила не так много, но это было по-настоящему. У меня были настоящие друзья, настоящие родные, настоящие эмоции и чувства, настоящая жизнь! Не суррогат. Впрочем, какая разница? Этот разговор ни к чему не приведет. Вы не убедите меня, а я не смогу переубедить вас. Просто перерождайтесь уже скорее.

И, пока он не успел ей ответить, сбегает в серый туман, вьющийся за спиной.