Привыкнуть можно ко всему. Даже к этому Учихе в пределах видимости.

Сакура первое время мечется туда-сюда, старается сталкиваться с ним только собственной тенью, опасается неизвестно чего, обитает почти силуэтом, пытается задремать. Потом ей это надоедает до зубовного скрежета.

Она что, должна все оставшееся время до перерождения (от дня и до бесконечности) прятаться от давно умершего врага?

И Сакура замирает на месте, впадая в серую, в цвет посмертия, меланхолию.

Массивная фигура в алом доспехе бродит где-то неподалеку, это чувствуется. Учиха промерз до самого дна своей черной души и теперь морозил встречавшихся ему на пути мертвецов.

Она смотрит сквозь щель между верхним и нижним веками, глядя на расплывчато-мутное алое пятно.

Когда-нибудь, когда до них дойдет очередь, все закончится. В новом мире и в новом теле Сакура не будет помнить, кто такой Мадара Учиха, что он сделал и почему его надо опасаться.

Странно, но эта мысль и пугает. Она бы и рада забыть это имя. Но из памяти исчезнет не только это. Память обнулится, и Сакура Харуно больше не будет Сакурой Харуно. Об этом не стоит думать, иначе под давно не теплой кожей бежит мороз.

Сакура дремлет, свернувшись в комок и покачиваясь на серых волнах невесомости посмертия, чувствует сквозь тонкую пелену недо-сна чужое присутствие и почти не обращает на это внимание.

Но и это длиться долго не может. Сакуре надоедает дремать, она позволяет себе открыть глаза и недолго смотрит в серую пустоту над собой. Присутствие уже как-то привычно щекочет затылок холодком. Она лениво вертит головой, ожидая где-нибудь рядом чужую тень. Но глаза, привыкшие к мягким серым оттенкам, обжигает яркий алый. Не тень.

Этот Учиха сидит в позе лотоса к ней лицом, держит закрытыми глаза и представляет из себя памятник непоколебимости.

Тоже дремлет, что ли, думает Сакура и приглядывается к его фигуре просто из желания обжечь глаза снова.

При ближайшем рассмотрении — она подбирается на пару шагов ближе, подогревая себя азартом и думая: когда он среагирует? — доспех все-таки пыльный. Серая мелкая крупа в стыках между стальными пластинами, в трещине грудной пластины. Сакура рассматривает эту трещину, подплывая еще ближе, и понимает, что трещина не одна. Целая сеть.

Она с интересом ведет взглядом по стыкам пластин, по креплениям, внезапно — абсолютно случайно — берет в фокус лицо и тут же глаза опускает.

Но чужие черты, настоянные на древней опасной крови, не собираются уходить из-под век.

Сакура неожиданно сама для себя задумывается: когда-то он мог быть просто человеком? Не тем чудовищем, поднявшим над их головами синюю фигуру своего Сусано. Не тем равнодушным и жестоким убийцей, который собирался выкосить их мир под корень.

Но это в голове не укладывается. Как представить яйцо травой. Не выходит.

Такие люди, как он, думает Сакура, созданы для войны. Они ей живут, ей дышат, воспитывают ее в окружающих их людях, обрушивают ее на головы своих врагов и, в конце концов, проигрывают сами себе. Войны ведь рано или поздно заканчиваются, да?

Но Мадара Учиха, вспоминает она с дрожью, хотел мира.

Извращенного, сумасшедшего, иллюзорного мира. Какой щедрый — для всех.

Сакура ежится и отплывает назад, как можно дальше, чтобы самой превратиться в тень.

И чувствует на себе тяжелый мрачный взгляд, от которого хочется спрятаться куда-нибудь, закутаться в пылевой поток и самой стать частью этого бесконечного пространства.

Никто из них не старается заговорить с другим, поэтому они без труда существуют на одной территории. Каждый из них провел в посмертии достаточно времени, чтобы отвыкнуть говорить. Это даже не пугает.

Она постоянно дремлет, свернувшись в клубок, открывая глаза на совсем короткое время. Когда бодрствует — перебирает серый липкий туман между пальцев.

Так длится долго. Пока однажды Сакура не переводит взгляд на медитирующего Учиху. В голове возникает серая и тонкая мысль, странное понимание: что-то не так.

Этот Учиха словно истончается, становится тусклой тенью, призраком самого себя, и алый доспех уже не такой яркий.