Ее голос становится ниже на тон-два, и с этим ничего не сделаешь. На самом горле остаются шрамы. Сакура их не скрывает, прячась за воротом водолазок, завесой шарфов и платков, ходит как есть. Чужие диковатые взгляды — она была больна, отойдем на пару метров — ей ни во что не ставятся.

Сакура живет с пустотой внутри, но пустоту ведь не уколешь обидой или унижением. Сакура поднимает голову выше и усмехается, когда видит суеверный страх в чужих и зачастую незнакомых глазах.

В ней нет превосходства или высокомерия. Все ее ощущения и эмоции идут с пометкой «чуть». Как бы почти полные, но чего-то не хватает. Ну не дотягивает, и все!

К тому, что эмоции теперь немного отрывистые, приходится привыкать пару месяцев.

И это лучшее приобретение.

Она перестает нуждаться в таких липучих вещах как надежда, мечта и любовь. Она больше не умеет любить, и это предсказуемо.

Никто больше не сделает ей больно. Если попытается — Сакура готова ответить тем же.

Поэтому, когда в дверь ее квартиры однажды теплым апрельским вечером звонят, она спокойна.

Открывая дверь, Сакура чуть-удивлена, потому что встречается взглядом с вырезанным из ее груди человеком. Мадара Учиха все такой же хищно-опасный, но выглядящий безумно устало.

— Я вас не ждала, — «никогда», которое должно стоять после «вас», она проглатывает, думая, что стоит быть тактичной.

— Так бывает, — спокойно отвечают ей, оттесняя от входа. — Я ненадолго.

Что она теряет? Мадара Учиха больше никаким образом не может причинить ей боль. Разве что физическим. Но выводить его из себя Сакура не собирается.

Она пропускает его внутрь.

На кухне теплый сумрак, от которого внутри уютно, приятно и вообще хорошо. Пряный запах морского бриза его разбавляет. Сакура опирается о спинку стула обеими руками и вопросительно смотрит Учихе Мадаре прямо в глаза.

— Мне стоит извиниться. То, что я сказал тогда, на самом деле было очень преувеличено, — он смотрит внимательно на нее, ищет что-то в лице. — Но это помогло сделать тебе правильный выбор.

— Правильный выбор — это больше никого и никогда не любить? — спрашивает она нейтрально. Губы — гипсовые, ими сложно улыбаться. — Впрочем, спасибо. Очень хитрый ход. Вы спасли мне жизнь. Конечно, мне было больно, мерзко и умереть хотелось больше, чем жить, но… о методах не спорят.

Она ведь даже не врет. Все так. Смириться с этим было легко, забыть и легко простить — еще проще. Теперь это не имеет значения.

— Мне жаль, — спокойно говорит он, и Сакура чувствует, что ему правда отчего-то жаль. — Я был уверен, что ты все расскажешь друзьям… Саске. Я даже был к этому готов. Ты не рассказала. Это…

— Это никого не касалось, — она перебивает его достаточно резко и тут же смягчает сказанное сухой, бумажной улыбкой. — Думаю, такой сюрприз разрушил бы вашу семью. Саске — мой друг. Зачем мне так поступать с ним? И… знаете, я не должна была требовать от вас слишком многого. Думаю, мне тоже жаль.

На лице Мадары Учихи играют желваки. Сакура качает головой, опуская ее. И почему он вообще решил вспомнить об этом сейчас?

Какая теперь разница? Сакура спрашивает.

— Это стоило когда-нибудь прояснить, — черные глаза щурятся в насмешке. — Я рад, что мы друг друга поняли.

— А я рада, что больше вас не люблю, — Сакура улыбается ему искренне, уже не бумажными губами. — Саске «привет» передавайте.

Мадара Учиха уходит спустя несколько минут. Закрывая дверь за его широкой спиной, Сакура не чувствует грусти или тяжести в груди. Они и правда прояснили абсолютно все.

От запаха ледяного бриза с оттенком черного перца внутри уже ничего не щекочет.