— В ученицы? — шипит Юми-чан, кругля и без того круглые глаза, похожие на две крупные черничные ягоды. — Так она же у тебя сердце вырвет и съест! Это же все знают!

Кацуки, а для друзей просто Ка-чан, закатывает глаза так, что, кажется, зрачок на сто восемьдесят градусов разворачивается. Ну конечно.

Как морозить под печатью воду с яблоками и грызть получившуюся ледышку, а потом бежать к госпоже Учиха с больным горлом — так Юми-чан первая. А как учиться пойти — так нужно столько глупостей придумать, только бы отвертеться.

И ничего, что Юми-чан уже девять с половиной, а Кацуки всего-то семь.

Прав папа, точно глупая и голову себе отморозила, думает Кацуки совсем по-взрослому и качает головой в такт мыслям.

— Глупая ты, и выдумки у тебя глупые! Ну кто — все? С чего ты взяла? — спрашивает Кацуки с папиной интонацией (когда так говорит папа — щеки начинают краснеть сами собой).

Юми-чан лишь бы что-нибудь выдумать, а потом разнести. Но чуть что — это она где-то слышала. Кацуки считает, что это безответственно и вообще — по-детски.

— Сама ты глупая, — Юми-чан надувает покрасневшие щеки и скрещивает руки на груди. — Я слышала, как Аи-сан рассказывала. Ну, а Аи-сан точно знает, она же дружит с Фунэ-сан, а Фунэ-сан…

Папа называет Аи-сан старой и глупой сплетницей, думает Кацуки, а ее подруг — змеиной кодлой.

Правда, что такое «кодла» он не объяснил, сказал, что маленькая еще.

— Но никто же этого не видел! — Кацуки тоже скрещивает руки на груди и вздергивает и без того курносый нос повыше. — А если не видели, то откуда знают?

— Ну уж есть откуда, — Юми-чан поджимает губы. — Ну и разве может приличная девушка с неба падать? Еще и Мадаре-сама — на руки! А он раз — и поймал! И все. Ну не зря же он с этими Сенджу переговоры ведет! Все из-за этой ведьмы! И Изуна-сама, Аи-сан говорит, тоже ее прихвостень! А уж Аи-сан побольше, чем всякие малявки, знает.

Вот как стану ученицей и попрошу госпожу Учиху тебя не лечить, мстительно строит план Кацуки и громко пфыкает.

Кто это еще здесь малявка? Ну уж точно не она! Она и поумнее, чем некоторые, и вообще не трусиха.

— Да ты просто трусишь, — заявляет она и подергивает рукава юкаты, чтобы выглядеть внушительней. — Вот услышит кто, как ты эти глупости несешь, и тете расскажет. А тетя по попе метлой, и будешь знать. Глупая ты, Юми-чан, хочешь лентяйничать — ну и лентяйничай! А я возьму и научусь людей лечить! И все меня будут уважать, понятно?

— Ну-ну. Давай, иди. Но как стащит она с тебя кожу — вспомнишь, что я предупреждала, — Юми-чан морщит нос и разворачивается на пятках.

Ну и глупости, Кацуки фыркает и разворачивается в абсолютно другую сторону, вот посмотрим, кто прав!

Кацуки совсем не глупая — в отличие от некоторых! — и знает, что госпожа Учиха Изуну-сама вообще-то спасла, а с неба упала ну явно не от жизни счастливой. Говорят, что мокрая была, заплаканная — обидел кто, с меткой прямо на шее, кричала, требовала обратно вернуть, долго искала способ вернуться сама, но так и не вернулась. Наверное, метка не пустила.

Где-то в глубине души, снаружи конечно отрицая, Кацуки тоже мечтает о метке. Но ей пока рано — метка же в шестнадцать появляется. Не то чтобы Кацуки хочет вырасти… просто ну кого, кого же ей предназначили боги?

Вот госпоже Учихе, Сакуре-сама, их главу.

Юми-чан из тех, кто говорит, что Сакуре-сама повезло с предназначенным — глава клана, сильнейший Учиха! Кацуки в свою очередь думает, что это Мадаре-сама повезло с предназначенной — она же ирьенин (говорят, что уступает только Хашираме Сенджу) и Изуну-сама спасла.

И волосы у нее розовые. Кацуки даже немного завидует — у нее-то темно-каштановые, совсем не яркие.

Около госпиталя — так взрослые называют большой дом с несколькими комнатами, пропахший едким запахом лекарств — Кацуки все же тормозит, косится на просветы в светлом заборе, растирает под правой сандалией дорожную пыль. Конечно, она совсем не боится (это Юми-чан трусиха, но уж точно не Кацуки!), но — вдруг госпожа Учиха откажет?

Скажет, что маленькая еще, и домой отправит?

Юми-чан ее же засмеет!

Но Яма-кун, вон, уже в ученики пошел, а ему всего-то шесть, а мне уже семь, твердо говорит Кацуки сама себе, и я же не глупая, как Юми-чан.

Собрав волю в кулачок, она проходит к крыльцу, чувствуя, как коленки начинают дрожать, и заносит ладошку. Стучит тихо, и легкий гул от осторожных шлепков по янтарному дереву растекается в вечернем воздухе.

— Войдите! — энергичный голос госпожи Учихи вселяет в Кацуки уверенность, и она надавливает на дверь обеими ладонями.

Теплый и солнечный запах трав бьет Кацуки в нос, и она обмирает, дышит жадно пару секунд, а потом оставляет сандалии у порога и шагает внутрь.

Госпожа Учиха сделала тут раз-де-вал-ку — чтобы больные оставляли верхнюю одежду тут, а не тащили вовнутрь. Кацуки знает, потому что тут уже была с тетей.

Набравшись храбрости, Кацуки шлепает внутрь, в большое и светлое помещение, попутно делает глубокий вдох, чтобы сразу попросить. Обмирает.

Смелость куда-то улетучивается, как дым от костра к темному небу.

Слышала она от мальчишек, что глаза у главы на волчьи похожи, но не верила. А ведь правда!

Мадара-сама смотрит на нее всего секунду, но у Кацуки уже подгибаются коленки. Кацуки видит Мадару-сама впервые и впервые отвешивает ему поклон, только боится разогнуться. Ей кажется, что, если сейчас посмотрит на страшное лицо главы — и сама шерстью обрастет.

— Что случилось, Кацуки-чан? У Харуко-сан снова болит живот? — маленькие босые ноги госпожи Учихи оказываются прямо перед носом, и Кацуки мнет в пальчиках ткань голубой юкаты, понимая, что не может и слова сказать.

— Н-нет, — мямлит она, отвешивает еще один поклон, разгибаясь и сгибаясь за секунду. — Я… то есть…

Со стороны темной и массивной фигуры Мадары-сама слышится насмешливый хмык.

— В-возьмите меня в ученицы! — выпаливает напуганная этим Кацуки и снова кланяется.

Юми-чан меня засмеет, стучит в висках.

В мягком, пропахшем травами и чем-то еще, очень едким, воздухе виснет тишина. Кацуки нервно растирает в пальчиках ткань юкаты, напрягает спину в поклоне и готовится услышать отказ.

— Писать и читать умеешь? — госпожа Учиха, к удивлению Кацуки, опускается на корточки и заглядывает ей в лицо.

— Умею! — кивает Кацуки. — Меня тетя учит!

Тетя, правда, постоянно ругается, что все рукава в чернилах, а свитки по краям измусолены…

Но так умею, думает она, чуть-чуть.

— Тетя учит, — повторяет госпожа Учиха и щурит необычно-светлые, зеленые, глаза. — А лет тебе сколько?

— Семь, — уныло отвечает Кацуки.

Когда взрослые спрашивают про возраст и слышат ответ, то обычно советуют идти и играть где-нибудь подальше от тренировочных площадок…

Госпожа Учиха молчит, щурится, о чем-то думает, а Кацуки боится, что она уже о ней и забыла, а напомнить — язык леденеет.

— Ирьенинов не хватает, — Мадара-сама, о котором Кацуки на минуту забывает, напоминает о своем присутствии, и от его голоса по спине ползут мурашки. — Разве не ты об этом говорила?

— А как с контролем чакры? — госпожа Учиха не обращает внимания на Мадару-сама.

Кацуки, округлив глаза, мнется. Папа показывает ей и Юми-чан упражнения (после долгого разговора с тетей), но у Кацуки листочек на лбу только держится.

— Понятно, — прерывает неловкую паузу госпожа Учиха и встает. — Знаешь, лечить людей сложно. Нужно очень много знать и многое уметь.

— Я буду стараться, Сакура-сама! — тут же выпаливает в ответ Кацуки, чувствуя, что пока ее выставлять не собираются. — Правда! Папа говорит, что я очень упорная! И я не боюсь крови, правда-правда!

Лицо у госпожи Учихи спокойное, но уголки губ смешливо дрожат. Она улыбается, прикладывает к лицу ладонь и косится в сторону Мадары-сама.

— Я сейчас немного занята. Но завтра после обеда, приходи, посмотрим, что у тебя с контролем, — госпожа Учиха гладит ее по волосам небольшой и легкой ладонью. — Договорились?

— Да, Сакура-сама. Спасибо, Сакура-сама. До свидания, Сакура-сама, Мадара-сама, — тараторит Кацуки, кланяется и сбегает в раздевалку, слыша доносящееся вслед хихиканье.

Она уже заранее знает, что весь вечер просидит за упражнениями и уж точно расскажет глупой Юми-чан, что сердце у нее на месте!