***

8 февраля 1878 года

«Слишком много смертей для начала одного года».

В этом Пьери был категорически убежден. Он никогда не любил зимы — они несли с собой лишь гибель всего живого. Даже снег напоминал ему собой ни что иное как погребальный саван. Когда он только вступил в период юности, холодной зимой чахотка унесла его мать, оставив Жака наедине с истерзанным случившемся горем отцом и двумя сестрами, одной из которых не исполнилось и года от роду. Следующей же зимой во время родов ушла из жизни его старшая сестра, а уже многими годами позже именно зимой скончалась и жена самого Пьери. Вот и сейчас, снова столкнувшись с ледяными щупальцами смерти посреди стылого февраля, замерев над прикрытым белым полотном телом мужчины, в его голове не осталось никаких иных связных мыслей.

Когда ни свет ни заря его потребовали явиться в участок и сообщили, что теперь он будет вести дело по убийству в Гран Опера, Жак решительно ничего не понял, но всерьез насторожился. Вызвал его сам полковник Бамси. Обычно старший офицер появлялся в участке лишь в самых крайних случаях: когда дело доходило до кадровых перестановок, увольнений и серьезных дисциплинарных взысканий. В прошлом суровый вояка, прошедший франко-прусскую войну, он хмуро посмотрел на Пьери, когда тот задал главный тревожащий его вопрос — почему же от дела отстранили подполковника Моше? Офицер лишь напряженно дернул головой и, прочистив горло, посоветовал отправиться в дом подполковника на улицу Жана Фернанди.

И вот в половину седьмого утра капитан стоял на пороге дома подполковника Моше, отрешенно глядя на его безжизненное тело, прикрытое белой простыней. Жак прибыл позже других инспекторов, поскольку это дело распределили не ему. А потому не застал момента, когда мужчину вытаскивали из петли. Но, осмотрев тело цепким взглядом, он не заметил на нем никаких следов борьбы или же насилия, чему был крайне удивлен.

Неужели Моше и правда не выдержал груза своих прегрешений в которых покаялся в предсмертной записке, оставленной на столе в спальне? Или же он испугался, что правда раскроется и выйдет наружу? Или же его вынудили написать это, а затем залезть в петлю не силой, но угрозами? Последнее казалось наиболее вероятным — подполковник трусоват. Точнее был трусоват. Но теперь это уже имело мало значения, и оставалось лишь гадать, что же на самом деле было в голове подполковника перед смертью.

Свидетелей трагедии не нашлось — особняк жандарма стоял в отдалении от остальных домов, за кованой оградой, плотно увитой плющом. Также никто из соседей не видел, чтобы к офицеру кто-либо наведывался накануне вечером.

В сухом остатке выходило одно: подполковник Моше свел счеты с жизнью в ночь с седьмого на восьмое февраля, оставив перед этим предсмертную записку, в которой признавался в том, что по указке и за деньги неких лиц занимался подтасовкой показаний, документов и улик. И это касалось не одного-двух, а целой дюжины дел на протяжении последних пяти лет! Просто вопиющий случай должностного подлога, являвшегося ни чем иным, как тяжким преступлением. В числе последних значилось до сих пор незакрытое дело по убийству в Гран Опера, по которому в розыске находилась распорядительница Парижской оперы — мадмуазель Эрика Гарнье.

Нестерпимо хотелось закурить. Капитан Пьери дал несколько распоряжений младшим инспекторам и вышел во двор особняка, в котором проживал покойный. По обилию золота, дорогим картинам и статуэткам, вычурно инкрустированным перламутром и янтарем предметам мебели и сервизу тончайшего китайского фарфора в буфете, а также прочим никому не нужным излишествам, Жак не сомневался, что все сказанное в записке являлось правдой — подполковник Моше был жандармом, продавшим свою честь и достоинство за звонкую монету. Это не стало чем-то совершенно неожиданным, в конце концов, подобные слухи давно преследовали подполковника. Но почему-то Пьери все равно почувствовал горечь и тошноту, словно от гнусного предательства.

Память услужливо подбросила воспоминания о его юности, семье и о пропаже младшей сестры, которую они с отцом с пелёнок растили после смерти матери. О том, как жандармы так должным образом и не осуществили поиски десятилетней девчушки. О бессильной злобе и отчаянии. О бессмысленных в конечном итоге жалобах во все инстанции и ведомства. И о том, как он поклялся стать служителем правопорядка, который изнутри изменит эту насквозь прогнившую систему.

И ему искренне казалось, что у него это получалось. С каждым раскрытым делом, с каждым законно вынесенным приговором Жак считал, что чаша весов справедливости находила равновесие в этом и без того безумном мире. И так он считал ровно до сего дня.

Но судя по тому, сколько подложных дел завел Моше, Жаку ничего толком так и не удалось. Сколько людей сгубил подполковник ради наживы? Говорят, что о покойных либо хорошо, либо ничего. Да вот только мало кто помнил, что фраза на самом деле звучала как: «О мертвом либо хорошо, либо ничего, кроме правды».

Капитан с отвращением сплюнул себе под ноги ставшую вдруг вязкой слюну и, достав из внутреннего кармана шинели портсигар, запалил сигарету. Задумавшись, он сделал жадную затяжку.

Работы определенно добавится — теперь в рамках служебных проверок поднимут все дела, что вел подполковник, и отправят на доследование. Если только обвиняемые по ним не были уже привлечены к высшей мере наказания. Оставалось лишь надеяться, что хотя бы ряд из тех, кто был незаслуженно обвинен, смогут выйти на свободу. Но ужасал сам факт, что такое вообще могло произойти в их ведомстве.

Как подполковнику хватало совести носить погоны блюстителя порядка, заранее зная, что отправляешь невиновных людей на эшафот, в тюрьму, в стены смирительного дома или на каторгу?

Тлеющий огонек плавно приближался к пальцам Жака после еще одной глубокой затяжки едким табачным дымом. Это будто бы позволило хоть немного заглушить бессильную горечь, что все утро раздирала его горло.

По крайне мере по одному делу точно пока не было вынесено никаких скоропалительных и необоснованных решений. А, значит, нужно было поскорее принимать соответствующие меры. Особенно с учетом, что отныне дело было передано ему.

Щелчком пальцев отбросив короткий окурок в сторону, Пьери оглянулся на особняк. В утренних сумерках здание скорее напоминало мрачный склеп. Подняв воротник форменной шинели, не оглядываясь капитан направился в карету.

Сегодняшний день обещал быть крайне долгим.

***

Адвокат явился в жандармерию по первому же зову. В отличие от Пьери он был предельно собран и опрятен — в белой рубашке и строгом твидовом костюме, перекинув пальто через сгиб руки, мужчина вошел в кабинет Жака в сопровождении провожавшего его младшего офицера. И можно было бы подумать, что его гость с утра успел не только выспаться, принять горячую ванну, но даже позавтракать. Возможно, так оно и было — в конце концов адвокаты не были подневольными работниками бюрократической исполнительной системы, а посему могли позволить себе гораздо большее в частности и в вопросах финансов. Но Жак никогда не мечтал стать адвокатом — его интересовал поиск преступников и расследование сложных, запутанных дел, а не изящные словесные прелюбодеяния с нормами права и мыслью перед судьей.

— Простите, что вызвал Вас в столь ранний час, мсье Лабори, но у меня имеется безотлагательное дело, — начал капитан с порога, пропуская мужчину вглубь своего кабинета. Фернан не выглядел удивленным, скорее сосредоточенным и предельно серьезным.

— Что случилось, мсье Пьери? — поинтересовался он, цепко впившись взглядом в лицо служителя порядка. В его голосе читалась тревога, поскольку было совершенно очевидно, по какому делу его вызвал жандарм.

Капитан гостеприимно указал на стул напротив заваленного бумагами стола и, дождавшись пока Лабори присядет, проговорил:

— Спешу Вас уведомить о том, что с текущего дня я веду дело об убийстве мсье Буке в Гран Опера. И посему хотел бы официально побеседовать с Вами, как с законным представителем мадмуазель Гарнье, что на сей момент значится главной подозреваемой по указанному делу, — он сделал небольшую паузу, чтобы адвокат успел осмыслить сказанное. Мужчина напротив нахмурился и медленно кивнул, что Пьери воспринял как знак для продолжения разговора. — Также я хотел бы побеседовать с Вами и неформально. Но давайте все же начнем с официальной части?

Негласное сотрудничество следователя и адвоката длилось уже около месяца, все то время, пока Пьери вел собственное расследование в отношении текущего дела. Находясь на разных полюсах судебной системы, тем не менее, мужчины нашли точку соприкосновения в поиске истины. Лабори озвучил ему все свои предположения, которые отчасти совпадали с мыслями мадмуазель Даае, за тем лишь исключением, что девушка указала вполне конкретную причину поступков виконта. Пьери пока не брался судить окончательно, но прекрасно знал, что ревность ни раз и ни два становилась причиной многих трагедий и злодеяний. Да и косвенно все указывало на то, что мадмуазель Даае была права в своих догадках.

Но, вместе с тем, адвокат и жандарм всегда вели себя друг с другом предельно учтиво и настороженно, понимая, что выступают не друзьями, а лишь временными союзниками.

— Для начала не будете ли Вы столь любезны пояснить, капитан, почему от следствия вдруг отстранили подполковника Моше? — адвокат подозрительно прищурился, все так же не сводя глаз с офицера. Мнительность и скептицизм шли рука об руку с работой как правозащитника, так и следователя.

— В связи с его безвременной кончиной.

— Что? — мсье Лабори выглядел искренне обескураженным этой новостью. Его глаза широко распахнулись, а затем он лишь нахмурился, вымолвив. — Вот же дела.

— Ввиду этого его дело передали мне. И я решил начать с главного — я хотел бы встретиться с мадмуазель Гарнье в Вашем присутствии с целью дачи предельно честных показаний по факту произошедшей в Гран Опера трагедии, — пояснил жандарм, не желая ходить вокруг да около. Несмотря на то, что было еще лишь утро, он уже чувствовал себя разбитым и уставшим.

Адвокат тут же подобрался. В его голосе зазвучали режущие ухо в высшей степени канцелярские ноты:

— Смею Вам напомнить, что в соответствии указом Наполеона о восстановлении адвокатского ордена за мной закреплена монополия на представление интересов своей подзащитной в суде и органах правопорядка. И да, мсье Пьери, я понятия не имею, где она находится, а посему настаиваю на ведении переговоров по указанному делу непосредственно со мной.

Жандарм тяжело вздохнул. Судя по всему, этот разговор изначально следовало начинать с другого.

— Хорошо, тогда давайте перейдем к неформальной части, — кашлянул мужчина, также присаживаясь за стол и перехватывая взгляд адвоката. — Не для протокола. Сегодня ночью подполковник Моше покончил с собой, а перед этим оставил предсмертную записку, в которой признался, что оклеветал мадмуазель Гарнье, а также подтасовал имеющиеся доказательства с целью введения следствия в заблуждение. Поэтому я хотел бы перевести мадмуазель Гарнье из статуса обвиняемой в категорию свидетелей по данному делу. Впоследствии со стороны жандармерии будет проведено внутреннее расследование по фактам признанных со стороны покойного подполковника корыстных преступлений по ряду дел, но я более чем убежден, что все подтвердится.

Лабори ошарашенно уставился на жандарма и непроизвольно откинулся на спинку стула, часто заморгав. Он явно ожидал услышать что угодно, но не это. Мужчина ненадолго задумался, непроизвольно оглаживая бороду, а затем уточнил:

— И о каком количестве дел идет речь?

— Я не имею права разглашать эту информацию, мсье, — отрезал капитан. Это никак не относилось к решаемому ими совместно вопросу, но могло негативно сказаться на репутации его ведомства.

— Но, судя по всему, не одно, — настойчиво уточнил Фернан и в качестве подтверждения своей догадки получил напряженный короткий кивок со стороны собеседника.

— Посему я хотел бы как можно скорее увидеться с мадмуазель Гарнье. Предварительно я попросил бы Вас подготовить все необходимые документы, которые мы могли бы должным образом оформить и заверить при встрече, — как бы подытожил жандарм, выжидающе глядя на адвоката.

Мужчина тщательно взвешивал все услышанное. Оттягивая ответ на немой вопрос, он снял и протер очки, продолжая оценивать доводы капитана. Лабори колебался, явно не желая подвергать опасности свою подзащитную, сведениями относительно места нахождения которой он, безусловно, располагал. И его определенно можно было понять. После поступка Моше все это выглядело как не слишком изящная западня.

— Чем Вы можете гарантировать безопасность мадмуазель при встрече? — наконец придирчиво уточнил Фернан, сверкнув стеклами очков. Этого вопроса следовало ожидать.

— Я могу предложить Вам свое честное слово офицера, — ответил Жак, но снискал лишь скептическое выражение сомнения на лице собеседника. Сложно было не согласиться, всей этой историей жандармерия изрядно подорвала доверие и авторитет в глазах окружающих, — а также Гран Опера в качестве места проведения встречи. Мадмуазель Гарнье уже единожды покидала свой кабинет прямо из-под моего носа, поэтому, полагаю, это позволит ей чувствовать себя чуть более защищенно.

Пьери искренне не желал устраивать какую-либо неожиданность в рамках установленных договоренностей. Он все еще чувствовал себя виноватым за те последствия, с которыми столкнулась мадмуазель Гарнье ввиду необоснованного и ложного обвинения в свой адрес. И кто знает, сколько сил и времени ей еще понадобится, чтобы отмыться от всей той грязи, что обрушилась на нее за последний месяц.

— Я обсужу это предложение с мадмуазель. А Вы должны будете явиться к месту встречи единолично, без других офицеров, — безапелляционно заявил адвокат, поднимаясь с места.

— Вполне справедливо, мсье. Я подъеду в Гран Опера завтра к десяти, если мадмуазель Гарнье будет удобно.

— Сегодня в течение дня я пришлю Вам окончательный ответ, — проговорил адвокат, накидывая пальто на плечи. — И да, капитан. Если Вы не лукавите, то я искренне благодарен Вам за помощь.

***

Кристин не спускалась сюда уже год. Ее никогда не пугали мрачные оперные подземелья, о которых молоденькие хористки выдумывали леденящие душу истории, что затем шепотом рассказывали друг другу перед сном. В конце концов, Даае приходила сюда с Эрикой, чтобы своими глазами увидеть красоту подземного озера, величественные подземные залы и загадочный лабиринт коридоров. Тьма ее никогда не пугала, а скорее, наоборот, притягивала. Единственное же, чего она действительно опасалась сейчас — не найти нужного пути в путанице поворотов и ходов.

Поэтому, когда девушка во второй раз уперлась в тупик, спустившись на самый нижний ярус Гран Опера, она испытала отчаянье. Кристин с дрожью выдохнула, раздосадовано пнув каменную кладку. Пламя свечей неровно дрожало в вязкой и буквально осязаемой темноте коридора. Она вернулась к началу раздваивающегося хода.

В прошлый раз они сначала спустились вниз, потом повернули налево, а затем… А дальше Кристин решительно ничего не помнила, поскольку была настолько увлечена мечтаниями относительно грядущей роли, что просто не запоминала, куда именно ее вела Эрика, полностью доверившись подруге.

Напряженно выдохнув, Даае все же взяла себя в руки. Стоило попробовать следующий поворот направо. Быть может, именно он выведет ее в искомое место? Не было никаких сомнений в том, что именно берег подземного озера Эрика выбрала в качестве места их долгожданной встречи. Кристин свернула в очередное ответвление и ощутила сырой, прелый воздух, которым потянуло из коридора. Пламя свечей неровно дернулось и затрепетало. По мере продвижения девушки с потолка начала сочиться и капать вода. Похоже, она выбрала верное направление. Наконец-то!

Проследовав еще несколько десятков метров, Кристин совершенно внезапно для себя вынырнула в просторную подземную залу. Она попыталась было понять, насколько верно вышла, но тут же задержала дыхание, увидев свет факелов и бирюзовую синь воды. Сердце девушки замерло от трепета, словно перед прыжком в воду с огромной высоты, чтобы следом захлебнуться отчаянной радостью при виде такой знакомой высокой фигуры, застывшей на берегу подземного озера.

Но столь же остро, как и радость, Кристин вдруг ощутила обжигающую тревогу — она до последнего надеялась, что Эрика далеко, а значит в безопасности. Но та стояла прямо перед ней — все такая же прекрасная и невероятно притягательная, что и прежде, только несколько более изможденная и оттого осунувшаяся.

Непомерное желание прижаться губами к этим острым скулам, впалым щекам, сухим губам, ощутить, что это действительно Эрика, окружить себя ее теплом, яростно боролось внутри Кристин с обжигающим страхом за нее же, и смешивалось в гремучее защитное негодование, накатившее в качестве первой реакции на долгожданную встречу.

Даае решительно направилась к девушке, которая с радостной улыбкой замерла при виде Кристин. Но по мере приближения, Гарнье явственно ощутила, что что-то было явно не так. Даае остановилась на почтительном расстоянии от Эрики. В противном случае она бы просто не сумела совладать с искушением податься навстречу, чтобы ощутить тепло кожи Гарнье под кончикам своих пальцев.

— Ты с ума сошла, Эрика, что ты здесь делаешь? Ты должна быть где угодно, только не здесь! — Даае трясло то ли от негодования, то ли от смятения. — Боже, почему ты просто не уехала?

Гарнье недоуменно нахмурилась — она была крайне озадачена. Несколько секунд девушка изучающе смотрела на Даае с совершенно нечитаемым выражением лица. Мягкая улыбка слетела с ее губ пеплом сгоревшего тополиного пуха.

— Здравствуй, Кристин. Я, конечно, не так себе представляла нашу встречу спустя месяц разлуки, но я искренне рада тебя видеть, — Эрика несколько иронично взметнула брови в ответ на нападки собеседницы и напряженно заложила руки за спину. — Или спустя всего лишь месяц ты мне уже не рада?

— Не говори глупостей! И ты меня совершенно не слушаешь, — раздраженно выдохнула девушка, опустив канделябр на землю.

— Я слушаю и слышу тебя, дорогая, — прервала ее Гарнье настойчиво, шагнув навстречу. Они замерли друг напротив друга буквально в нескольких шагах. — Но я не желаю быть беглой преступницей всю оставшуюся жизнь. Я уже один раз бежала от своих мыслей и чувств, и посмотри, чем это для нас с тобой обернулось.

Эти слова окатили будто бы ледяной волной, отрезвив и вмиг загасив тлеющее негодование Даае. Кристин озадаченно моргнула и ощутила, как раздражение так же резко отступило, как и возникло, оставив за собой лишь болезненную, тянущую нежность и ставшую уже такой привычной тревогу. Кристин снова вскинула глаза, встретившись с выжидающим, настороженным взглядом пасмурных серых глаз, а затем решительно преодолела разделяющее расстояние и порывисто обняла Эрику. Она ощутила, как та тотчас же ответила на эти объятия, крепко прижав девушку к себе. Уткнувшись носом в изгиб шеи Гарнье, Кристин облегченно и прерывисто выдохнула.

— Я так боялась за тебя. И так скучала, — прошептала она сдавленно, стараясь совладать с вмиг нахлынувшими чувствами.

— А по первой реакции и не скажешь, — насмешливо улыбнулась Эрика, пряча за усмешкой режущую горло сентиментальную уязвимость.

Кристин ощущала, как ее тело покидает безумное напряжение нескольких последних недель, сменяясь заполняющим теплом от такого родного и успокаивающего присутствия Эрики. Она и сама не успела понять, в какой момент, но на глаза навернулись слезы облегчения.

— Взгляни на меня, — Гарнье слегка отстранилась, ощутив горячую влагу на своей шее. Она бережно стёрла соленую дорожку с щеки Кристин подушечкой большого пальца. — Все хорошо. Я жива. И даже не в смирительном доме или тюрьме, а рядом с тобой. Видишь? И всегда буду рядом.

Девушка кивнула, смущённо спрятав взгляд, а затем доверчиво уткнулась лбом в плечо Гарнье, прикрыв глаза и переводя дыхание. Эрика лишь крепче обняла Кристин и прижалась губами к ее волосам.

— Помнишь, чем заканчиваются даже самые мрачные сказки? — успокаивающе и мягко прошептала она. — Добро всегда побеждает.

— В шведских сказках, как ты должна помнить, иногда все умирают, — невнятно пробубнила Кристин, все ещё прижимаясь к промокшей ткани на плече.

— Пожалуйста, давай без фатализма? — легонько рассмеялась Эрика. — Смертей в последнее время и без того было достаточно, моя дорогая.

Гарнье терпеливо выждала, пока Кристин успокоится, ласково поглаживая ее по подрагивающей спине. В какой-то момент, решительно вздохнув, Даае судорожно кивнула и робко отстранилась. Но Эрика на секунду задержала девушку в объятиях и запечатлела краткий поцелуй у нее на лбу, прежде чем отпустить. И этот жест показался им обеим столь уместным, привычным и правильным, будто давным-давно стал для них своего рода доброй традицией.

Кристин скользнула по щекам ладонями, окончательно стирая следы былой минутной слабости, и теперь внимательнее оглядела Эрику. Та же в свою очередь также не могла насмотреться на Даае.

Как часто за последний месяц они прокручивали в своих головах эту встречу? Должно быть, тысячу раз.

Вот и сейчас Эрика с упоением наблюдала за своей собеседницей, любясь такими знакомыми, но не потерявшими при этом остроты восприятия ее красоты чертами лица девушки. Даае даже несколько смутилась от того восхищения и нежности, что в какое-то мгновение отразились во взгляде Гарнье. Она замялась и отвела взгляд, неловко подбирая слова, чтобы нарушить ставшее вдруг неловким молчание.

— Неужели ты прячешься здесь? — Кристин не была в подземельях с того самого танца у озера. Хотя казалось, что с того момента прошел не год, а несколько лет, а то и жизней.

Эрика не удержалась от тихого смеха, отходя к воде. На бирюзовой поверхности мерцали огоньки от свечей канделябра и отсветы пламени факелов, закреплённых в держателях на стенах, что хозяйка оперы запалила в ожидании своей гостьи.

— Безусловно, в этой истории я стала чуть ближе к Фантому, но не настолько, чтобы действительно поселиться здесь, в пещере — в отличие от него у меня здесь нет ни личной лодки, ни даже постели. Хотя технические проходы действительно позволяют мне, как видишь, относительно незаметно наведываться в Гран Опера и покидать ее. Единственное, увы, я не могу так же скрытно перемещаться и по Парижу. Поэтому последний раз я была здесь ещё в первый день января, после прихода жандармов и нашего расставания. Но я стараюсь по возможности оставаться в курсе дел в опере, — пояснила она, плавно пройдясь вдоль линии воды туда и обратно, а затем остановилась и широко улыбнулась. — Поэтому я осведомлена, что ты дошла до самого президента Франции в своем решительном стремлении восстановления справедливости. Ей Богу, я не знаю, что и сказать. Ты не перестаешь меня удивлять, моя дорогая!

Кристин несколько смутилась. То, что она совершила на силе отчаяния и чистого гнева неделю назад, сейчас отчасти поражало даже ее саму. И вот здесь, рядом с Эрикой, она впервые ощутила степень своей изнуренности, накопившейся за последний месяц.

— Как прошла премьера «Осуждения Фауста» вчера? — поинтересовалась Эрика, вновь оказавшись напротив Кристин.

— Не знаю. Должно быть, хорошо. Вновь был аншлаг, но я была будто сама не своя, — едва слышно вымолвила Даае, умолкнув на середине фразы, словно не в состоянии стереть этого из памяти. Но затем продолжила. — Видеть всех тех людей, что обрушились на тебя с осуждением и клеветой было просто невыносимо. Про тебя писали столько всего непотребного.

— О да, я видела. Фантазии и упорству столичных журналистов можно лишь позавидовать, — невозмутимо отозвалась Гарнье, но, заметив болезненную судорогу, исказившую лицо собеседницы, тут же уточнила. — Именно поэтому я и оставила тебе то предупреждение, что так оно и случится. Это ничего, поверь, общественное осуждение имеет короткий срок жизни. Главное, что они не добрались до твоего имени. Вот это было бы действительно прескверно.

Кристин коротко кивнула, глядя на бирюзовую гладь воды.

— Как мы с этим справимся, Эрика? — наконец, озвучила девушка тревожащий ее все это время вопрос. Неопределенность последних недель подтачивала словно прибой, подмывающий корни растущей на берегу сосны. В голосе Кристин сквозила бесконечная усталость от непосильного бремени тревог. Но также в этом вопросе звучала призрачная надежда, что теперь-то Гарнье наверняка сможет расставить все на свои места, как это неизменно бывало прежде. Да вот только та пока никак не была на это способна.

Эрика нахмурилась и подошла было к Даае, но тут же обуздала этот порыв, замерев буквально за два шага. Такой простой по своей сути вопрос тут же напомнил ей, что Кристин вообще не должна была иметь дело со всем грузом возникших из-за Гарнье проблем: ни сталкиваться с ужасом убийства, ни чтобы ее терзали допросами жандармы, ни погружаться в пучины отчаяния и тревог за судьбу распорядительницы и оперы, ни искать способы решения этой запутанной ситуации. И именно Эрика являлась первопричиной всех этих тягот, влекущих за собой тревожную неопределенность для Кристин.

Она рушила ее жизнь, как всегда того и опасалась. И как в свое время ее предостерегала мадам Жири.

— Я пытаюсь разобраться с этим. К этому делу подключен Лабори, с ним ты знакома, и ещё один человек. И если Фернан представляет меня в жандармерии и суде, а также ищет необходимые документы и легальные зацепки, пытаясь расшатать все дело и развалить его на кирпичики не совпадающих деталей, показывая тем самым несостоятельность обвинений, то второй человек собирает для меня факты другого толка, которые могут нам помочь доказать вину виконта, — она запнулась и вскинула глаза на Кристин. — Ты же понимаешь, что именно он все подстроил?

Девушка тяжело вздохнула и кивнула.

— Он приходил ко мне тем же утром. И пытался торговаться.

Эрика стиснула зубы. Помимо всего прочего она оставила Кристин один на один с этим мерзавцем. И самое скверное заключалось в том, что она не могла ничего с этим поделать, кроме как по крупицам собирать информацию, с помощью которой удастся уничтожить самого де Шаньи. Но на это требовалось время. А мер, что она предприняла в отношении безопасности Даае, похоже, оказалось решительно недостаточно.

— Что ему было нужно? — напряжённо спросила Эрика, ощущая жаркое негодование, разрастающееся в груди.

— Похоже, он пытался предъявить свои обоснованные, по его мнению, притязания на свой выигрыш в лице меня. Рауль хотел, чтобы я отказалась от всего в угоду замужества с ним и тем самым обелила свое имя в этой истории, — горько усмехнулась Кристин, покачав головой и задумчиво глядя куда-то в темноту залы.

Эрика же молча уставилась себе под ноги, испытывая едкое, гнетущее чувство вины. Но по тому, как на ее скулах заходили желваки, можно было понять, что в какой-то момент все эмоции сменились клокочущим негодованием.

— Подлец, — наконец яростно выдохнула она. — Какой же он отвратительный мерзавец.

Кристин перевела рассеянный взгляд на Гарнье. Заниматься самобичеванием можно было бесконечно, но какой в том прок? Внезапно губы девушки изогнула едва заметная озорная улыбка.

— А знаешь, что самое ужасное из того, что он сказал? — Даае всячески старалась скрыть искры иронии, вдруг замерцавшие в ее глазах, но Гарнье была столь поглощена своими мыслями, что не заметила их во взгляде собеседницы.

— Даже представить боюсь, — обреченно выдохнула Эрика, лишь все больше мрачнея.

— Что мы с тобой кувыркались в постели. А ведь мы даже не успели. Какое досадное упущение, — протянула Кристин наигранно-разочарованно, с наслаждением наблюдая, как, на мгновение замерев и оценивая услышанное, Эрика разом вспыхнула и судорожно сглотнула комок в горле. — Кувыркались, представляешь? Что за вульгарное слово! И откуда Рауль его вообще взял? Это теперь так выражаются аристократы в высшем свете? Просто немыслимо!

Гарнье не находилась, что ответить. Видя ее замешательство, девушка заливисто и бесстыдно рассмеялась. Ее смех отразился от свода залы и звонко разнесся над бирюзовой недвижимой гладью воды.

— Не волнуйся, я сумела поставить его на место. Поскольку я не готова отказываться от того, что есть между нами, — добавила Даае с улыбкой, попытавшись, по ее мнению, тем самым успокоить Эрику.

Гарнье застыла.

Это следовало прекратить.

Немедленно.

Пока все не зашло слишком далеко.

Безусловно, уже никуда не деть тех пылких поцелуев в гримерной, но все же оставалась вполне реальная возможность остановиться лишь на них, не допуская иных ошибок. И, главное, остановить Кристин. Поскольку уже сейчас девушка столкнулась с последствиями безрассудных действий Гарнье. А с учетом, что Кристин и сама, не особо скрываясь, признавала их отношения перед другими, в какой-то момент это обернется сущей катастрофой для Даае. Эрика попыталась было тщательно подобрать слова, чтобы не оскорбить девушку своим отказом, но сумела лишь выдохнуть:

— Кристин… То, что произошло в гримерной…

Улыбка разом слетела с губ Даае. От одного только тона, каким Эрика это произнесла, внутри Кристин все похолодело и словно оборвалось. Она отчаянно попыталась перехватить взгляд Эрики, но та снова отстранилась и не поднимала глаз, словно как тогда, уперевшись спиной в дверь, и никак не решаясь на то, чтобы принять их взаимную тягу. Только вот сейчас не было ни магии маскарадной ночи, ни распалявших фантазии танцев, ни камерно укрывающих от всего мира стен гримерной.

— Ты не хотела этого? — в дрогнувшем голосе Кристин звучало плохо скрываемое разочарование и растерянность. Эрика вскинула озадаченный взгляд.

«Только не это. Ведь она сейчас станет клеймить себя!»

— Что? Нет! Нет, что ты! Конечно же, хотела! — спешно заверила Гарнье, приближаясь на шаг. — Но чего я действительно не хочу, так это того, чтобы ты чувствовала себя обязанной после случившегося. Я понимаю, что искушение новогодней ночи было велико, и мы всего-навсего не смогли сдержаться.

Кристин абсолютно неверяще уставилась на собеседницу, ощущая возникший склизкий комок в животе.

«Просто не смогли сдержаться».

Эти слова показались острыми крупицами дробленого стекла, которые непонятным образом проникли в сердце и теперь терзали его, превращая в кровавые лоскуты с каждым новым ударом.

«Она ведь не может говорить это всерьез, правда?»

Ведь Эрика не могла не видеть того, что той волшебной ночью между ними возникла не просто искра, страсть, сиюминутное плотское вожделение, а, наконец, нашло выход нечто гораздо более глубокое, проросшее в сердце, кровь, кости, душу настолько, что не вырвать и не вытравить, как бы того ни хотелось.

— Боже, Эрика, как же я устала от нашего бесконечного танца, в котором на один мой шаг вперёд приходится три твоих назад, — выдохнула Кристин. Она сжала пальцами виски, словно от резкого приступа головной боли. — Ты ведь восхитительная, умная женщина, но в вопросах чувств, словно малый ребенок, который не видит дальше собственного носа!

Даае негодовала. Беспомощно негодовала. Будто бы безнадежно цепляясь за последнюю зыбкую надежду в попытке не допустить непоправимого. Гарнье нахмурилась и досадливо дернула уголками губ, но лишь упрямо покачала головой.

— Кристин, ты не понимаешь…

— Да это ты никак не можешь понять, что я без памяти влюбилась в тебя! — отчаянно перебила ее девушка, обреченно решившись на крайнюю меру. Будто бросаясь в омут с головой, пытаясь тем самым предвосхитить любые возможные возражения Гарнье. Словно если она хотя бы на мгновение промедлит, то все рассыплется, а Эрика снова закроется в свою несокрушимую броню доводов и логики. И достучаться до ее живого сердца станет невозможной задачей.

Глаза Эрики широко распахнулись. Она болезненно хватанула воздух ртом, да так и замерла, словно прощающийся с этим миром висельник на эшафоте за секунду до открытия люка в полу. За мгновение до того, как удавка вгрызется в горло.

«Стоило добровольно соглашаться на гильотину».

Кристин встревоженно посмотрела на умолкнувшую девушку и шагнула вперёд. Поколебавшись, она все же мягко подалась к Эрике и коснулась губами ее губ, почувствовав, как та беспрекословно ответила — она не могла не ответить, это было сильнее нее. Но вдруг Гарнье резко разорвала этот робкий, только зарождающийся поцелуй, со странным звуком, напоминавшим то ли резкий вдох, то ли всхлип. Она отшатнулась, судорожно кусая губы.

— Прошу тебя, перестань, — взмолилась она, бросив на девушку болезненный взгляд, полный обреченной безысходности.

— Прости, я… — Кристин растерялась, не найдясь, чем завершить повисшую в гнетущей тишине фразу.

В ответ Эрика лишь мучительно мотнула головой и обняла себя за плечи. Она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, восстанавливая сбившееся от захлестывающего смятения дыхание, и прикрыла глаза. Даже в самых смелых мечтах она и помыслить не могла о том, чтобы получить от Кристин признание в любви. Безусловно, это было самое восхитительное, что только можно было услышать из уст любимого человека.

И, в случае Эрики, самое фатальное.

Панический ужас удушливо выжигал последний воздух из лёгких, заставляя Гарнье задыхаться. Кристин даже представить не могла, что она творила в силу юношеской наивности и горячности. А вот Эрика прекрасно понимала и оттого лишь сильнее ощущала, как все мучительно замирает внутри. Она с силой впилась ногтями в ладони, но даже резкая боль не смогла привести ее в чувства. Внутри девушки нарастала саморазрушительная буря, грозившая уничтожить все на своем пути. Гарнье обреченно посмотрела на Кристин, ощутив себя приговоренной, бессильно и смиренно застывшей под пристальным, неумолимым взглядом палача в лице Даае. Скрипнув, люк под ногами все же распахнулся, а удавка натянулась струной. Ощущая, словно проваливается, Гарнье захлебнулась вдохом и сбивчиво заговорила прерывистым и сдавленным голосом:

— Кристин, ты ведь даже не представляешь, на что себя обрекаешь со мной. Всю жизнь я пряталась в свое одиночество словно в скорлупу, защищающую от любых невзгод. Это было так просто, жить вот так — не чувствуя ровным счетом ничего. После смерти отца я была уверена, что это самый верный способ избежать любой возможной боли. И я не ошиблась. Но, как оказалось, в этой скорлупе я не чувствовала не только боль, но и не была способна испытать и других чувств. А потом я встретила тебя, и ты захватила меня всю — разум, сердце, желания. Всю без остатка. Ты буквально стала моим наваждением. Ножом острой привязанности к тебе я раз за разом правила себя.

В стремлении хоть немного успокоить Эрику Кристин хотела было приблизиться к стиснувшей себя в судорожных объятиях девушке, но Гарнье лишь пресекла ее намерение упреждающим жестом, а затем продолжила.

— Но сколь страстно я желала быть рядом с тобой, касаться тебя, овладевать твоими мыслями, мечтами и телом, столь же безнадежно я понимала, что в этом эгоистичном стремлении ничем не отличаюсь от де Шаньи. За тем лишь исключением, что, в отличие от него, помимо всего прочего я обрекала тебя не только на возможный крах карьеры, но и на сомнительную славу порицаемой связи с женщиной! — Гарнье произносила свою изобличающую ее же саму речь ожесточенно, с жаром, словно это признание рвалось из нее наружу подобно весеннему кипучему потоку, прорвавшему хлипкую плотину. Будто если она не сделает этого, то случится непоправимое — ее живое сердце впервые возьмёт верх над разумом. — А потом ты внезапно откликнулась на чувства, которые я всячески пыталась заглушить в себе. И подарила мне надежду на взаимность. Робкую надежду, которая переросла в эти безумные, опаляющие поцелуи в карнавальную ночь. И я совершила непоправимое. Я потеряла себя в них. Я потеряла себя в тебе, Кристин. Клянусь, за возможность быть с тобой я была готова отдаться на милость судьбы, на публичное клеймение, четвертование, да на что угодно! И до сих пор готова.

— Эрика…

— Нет, пожалуйста, позволь мне высказать все сейчас. Я больше не могу держать это в себе, я не выдержу. Иначе это окончательно растерзает меня изнутри, — по лихорадочному блеску глаз было понятно, в каком смятении находилась девушка в этот момент. Даае терпеливо отступила ещё на шаг, предоставляя ей безопасное пространство. — Со мной все давно решено и понятно, но я не желаю, чтобы еще и ты положила свою жизнь на алтарь этих порицаемых чувств. Я не хочу делать тебя заложницей своих навязчивых желаний. Я не прощу себе, если спустя год, другой, третий нашей связи ты возненавидишь меня за то, чего лишилась. Лишилась из-за меня, понимаешь? И речь ведь не столько о сцене, сколько о многом другом, от чего ты сейчас столь скоропалительно отрекаешься своим признанием. Я не смогу дать тебе ровным счетом ничего: ни фамилии, ни семьи, ни положения, ни определенности, ни защищенности, а лишь шепотки людской молвы за спиной. Поэтому умоляю тебя, Кристин, просто одумайся! Я смогу принять твое отречение сейчас, но я не сумею вынести твоей ненависти и разочарования в будущем. Я… клянусь, я просто не выдержу этого.

Эрика замолчала. Складывалось полное ощущение, что, завершив свой пламенный и откровенный монолог, она враз обессилела. Девушка устало прикрыла глаза ладонью, отгородившись тем самым от всего мира, и сдавленно дышала. Никогда прежде Кристин не видела Гарнье в таком замешательстве, граничащем с паникой. Словно бы она выпустила из рук вожжи, а повозку вдруг понесло и, крутанув несколько раз, выбросило на повороте прямиком на обочину — повозка разлетелась вдребезги, а кони унеслись в неизвестном направлении.

Сердце Эрики было совершенно беззащитно и захлебывалось, раздираемое жуткими терзаниями. И только ее разум оставался той дверью, через которую имело смысл попытаться достучаться до нее.

— Эрика Абелия-Мари Гарнье. А теперь изволь выслушать меня. Я взрослая девушка, и уже неоднократно повторяла тебе, что способна сама решать, что для меня является благом, а что нет. И каждый раз, слыша эту фразу, ты почему-то изволила толковать ее превратно, даже не озаботившись тем, чтобы обсудить это со мной. Хотя бы раз ты интересовалась моими чувствами? Или же, быть может, попыталась спросить, чего на самом деле хочу я? Единственное, с чем ты превосходно справлялась, так это с тем, чтобы раз за разом сбегать от любого серьезного разговора. Судя по всему, по-твоему, я не имею ни малейшего права на личное мнение, — слова Кристин звучали обличающе и резко, но она того и добивалась, тем самым пытаясь привести Эрику в чувства. — Ты и так дала мне имя, узнаваемое всеми, кто знаком с миром музыки. Но с чего-то решила, что мне нужна ещё и твоя фамилия! Или же защита от людского мнения, что меняется подобно ветру. Или ты действительно наивно думаешь, что положение и жизнь в шикарном поместье с виконтом или иным мужчиной, а также куча детей в придачу являются залогом счастливой судьбы и пределом моих мечтаний? Так ты считаешь? Если так, то ты полная дура, не иначе.

Слова хлестнули почище пощечины. Гарнье вздрогнула, а ее взгляд взметнулся на Кристин и был полон немого изумления. Никто и никогда прежде не смел говорить с ней в подобном тоне. И она раздавила бы каждого, кто дерзнул озвучить то, что только что столь хлестко и бичующе выплеснула на нее Даае, мало заботясь о тоне или чувстве такта. Но взгляд Кристин был полон такой неукротимой решимости и непреклонности, что Эрика смогла лишь озадаченно отпрянуть.

Безусловно, это постепенное перерождение из совсем юной замкнутой хористки в горделивую и независимую женщину, обладающую славой, положением и статусом, произошло с подачи и под покровительством самой Гарнье. Но то, насколько сильно Кристин сама изменилась за последний месяц, порождало в душе Эрики неподдельное восхищение. Этот волевой и строгий взгляд, повелительный наклон головы, грациозные и размеренные жесты. Даае всегда была изящной и красивой девушкой, но в этот момент напротив стояла роскошная женщина, преисполненная невероятным ощущением собственного достоинства. Гарнье ощутила, как у нее пересохло в горле.

— Кристин…

— Нет, теперь ты меня послушай. Ты действительно думаешь, что я не понимаю, чем мне грозит наша связь? Или полагаешь, что я всего лишь капризная девочка, что сиюминутно захотела новую куклу, которую можно с лёгкостью подменить другой игрушкой? Ты хочешь сказать, что любовь для меня — лишь прихоть, а не веление сердца? Или же думаешь, что только у тебя есть чувства? Только тебе больно и страшно? Только ты не выбирала в кого влюбиться? Или же только ты умеешь любить так, что сердце сводит болезненной нежностью и непомерным желанием одновременно?

Гарнье хотела было что-то ответить, но не смогла — горло перехватило чувствами такой силы, что, казалось, сердце просто не способно было их вместить, отчего каждый вдох отдавался непереносимой болью за ребрами. Она испытующе неотрывно смотрела на Кристин, но видела в ней лишь предельную искренность. Она видела, как в девушке билась такая же порывистость, вызванная любовной лихорадкой, что подтачивала все эти годы ее саму.

И это пугало до безумия.

— Я уже приняла твое кольцо. Я уже ношу его на безымянном пальце, как знак взаимности твоих чувств и обещанности тебе. И я искренне полагала, что этого более чем достаточно, чтобы ты все сама поняла. Но ты столь твердолоба, что порой не замечаешь самых очевидных вещей, — слова Кристин были наполнены неприкрытой режущей прямотой. Девушка нервно облизнула губы и добавила. — Я тоже не могу ничего тебе обещать, Эрика. Кроме одного. Если ты, наконец, перестанешь все время меня отталкивать, если я буду понимать, ради чего воюю с ветряными мельницами общественного мнения, если ты будешь рядом, то я готова рискнуть. Я готова раз за разом выбирать лишь тебя, несмотря на то, что говорит общество о таких как мы.

Кристин замолчала и напряженно застыла, выжидающе глядя на Гарнье. Ее взгляд был полон надежды и боязни возможного отвержения. Со своей стороны она сделала все, что могла, и сейчас все целиком и полностью зависело от ответного шага Эрики. Будет ли это шаг вперед или снова три, но на этот раз последних шага назад? Даае больше не могла и не намеревалась терпеть этой невыносимой неопределенности и отвержения. В конце концов, это становилось уже просто унизительно.

«Таких как мы».

Пораженно Эрика впилась взглядом в Кристин, в то время как в этот же момент внутри нее сокрушительно рассыпа́лись те внутренние бастионы, что она столь тщательно возводила всю свою сознательную жизнь. Имея в прошлом незначительный опыт связей с женщинами, Эрика тем самым лишь убедилась, что в отсутствие сердечной привязанности она не способна и не готова отдавать себя банальным телесным наслаждениям. Но в эту минуту Кристин вверила ей самое ценное, что у нее только могло быть — свое хрупкое девичье сердце.

И Эрика не могла отказаться от столь бесценного дара.

В два шага преодолев расстояние, Гарнье приникла к девушке. Этот поцелуй был совсем иным, не таким, какими они одаривали друг друга в пылу страсти в гримерной. Он вышел мягким, сокровенным, наполненным трепетом всей невысказанной щемящей нежности, что копилась все время, проведенное вдали друг от друга. Эрика ласкала лицо Кристин в своих ладонях и осыпа́ла мелкими невесомыми поцелуями щеки, скулы возлюбленной, чтобы затем вновь вернуться к ее чувственным губам в бережном и ласковом касании. Она не знала, как словами высказать все то, что в этот момент сдавило ее сердце настолько яростно, что казалось то вот-вот должно было остановиться.

Кристин же трепетала в ее руках подобно тонкой, невесомой паутинке, дрожащей на ветру, и искренне, с упоением отвечала на эти сдержанные ласки. Эрика прижалась губами к ее виску, ощущая, как Кристин прильнула к ней, будто бы лишившись почвы под ногами. Даае полностью доверилась ей, предоставилась ее рукам, ее воле, отдавшись с головой овладевшим ею чувствам.

Гарнье же чувствовала себя не просто обнаженной, а словно ее душа превратилась в экорше́ — можно было рассмотреть каждое сочленение и мельчайшую болевую точку. Но она была готова рискнуть и вверить себя Кристин в ответ. Никогда прежде она не чувствовала себя столь уязвимой и столь живой одновременно.

— Я не оставлю тебя, слышишь? Я буду с тобой и приму тебя любой, — словно услышав потаенные страхи Эрики шептала девушка, притягивая голову Гарнье к своему плечу и ощущая, как та вздрогнула, словно эти слова попали в самый нерв, в самое уязвимое место, обычно скрытое под толстым покровом защиты. Но не сейчас, когда она стояла перед Кристин, лишенная не только внутренней и внешней брони, но и кожи — поверженная и беззащитная.

Даае ощутила, как после этих слов тело Эрики на мгновение сковало, но затем она с дрожью выдохнула и обмякла, лишь крепче прижимая Кристин к себе, словно в попытке вместить ее всю в свое отнюдь не ледяное, но ранимое и живое сердце. Гарнье мелко колотило, и она никак не выпускала девушку из своих горячих объятий, будто бы боясь, что все это растворится миражом иллюзий, стоит лишь на мгновенье оторваться от Даае. Ее сердце испуганной, загнанной птицей билось в объятиях девушки.

Не ведая, что делает, Кристин мягко зашептала слова, которые Эрика сама писала, вкладывая эти обещания в уста героя, но адресованные, конечно же, самой Даае:

«Скажи, что наши души связало навек,

Из тьмы одиночества выведу я тебя.

Скажи, что мной сердце наполнило свой бег,

Позволь идти вместе, куда бы ты ни шла»

Отрывистый выдох Эрики замер в тишине. Даае не ожидала услышать ответные признания, но внезапно раздался едва уловимый прерывистый шепот:

— Ты самое дорогое, что есть в моей жизни, Кристин.

Горло невыносимо запекло. Даае немного отстранилась от девушки и прижалась губами сначала к ее лбу, а затем запечатлела краткий поцелуй на губах, словно тем самым скрепляя их негласную клятву, данную друг другу здесь, на берегу подземного озера.

Они не знали, сколько времени ещё простояли вот так, не разрывая объятий и соприкасаясь до предела обнаженными душами.

— Я не выдержу не видеть тебя еще месяц, — наконец, сдавленно прошептала Кристин, не желая отстраняться. Она безумно боялась, что это лишь очередной сон, что тревожил ее рассудок несбыточными надеждами.

— Тебе не придется, моя дорогая, обещаю, тебе не придется, — ласково поглаживая девушку по спине, заверила ее Эрика. — Поверь, совсем скоро все это завершится, и я буду рядом с тобой.

И Кристин поверила. Она просто не могла не поверить. Ведь она окончательно и бесповоротно вверила свое сердце и душу Эрике Гарнье. Этой противоречивой, дерзкой, но искренне любящей девушке.

***

Открыв дверь в комнату, она замерла на пороге, увидев зажженный на столе канделябр и силуэт мужчины в темном углу. Сердце совершило короткий кульбит, в то время как мозг судорожно решал задачу, что лучше сделать в следующий же момент. Девушка начала медленно и тихо отступать, не сводя глаз с незнакомца. Но она тут же облегчённо перевела дыхание, когда мужчина обернулся.

— А у тебя здесь, знаешь ли, даже уютно.

— Черт бы тебя побрал, Фернан! Ты меня напугал. Как ты вообще сюда попал? — выдохнула Эрика, стряхнув оцепенение и проходя в комнату, расстегивая на ходу редингот. В последнее время нервы у нее были напряжены до предела.

— Я настолько долго ждал твоего прихода внизу, что хозяйка сжалилась надо мной и отперла дверь собственным ключом.

— О, это так мило с ее стороны. Как я понимаю, то, что у меня не сидит толпа сыщиков, попивая кофе с бриошами в ожидании моего возвращения, это лишь вопрос времени, — голос Эрики сочился язвительным ядом. Будь хозяйка этого здания, в котором она арендовала эту комнатку, работницей Гран Опера, она бы с треском вылетела на улицу сию же секунду. Да вот только сейчас безопасность Эрики находилась в руках этой женщины, а не наоборот. Пожалуй, завтра с утра следовало серьезно поговорить с ней на этот счет, накинув к оплате за проживание некоторую плату за молчание.

Вынырнув из своих мыслей, Гарнье переключила внимание на своего гостя. Она все ещё не понимала, зачем все же явился Лабори. Судя по тому, что ее не было целый день, мужчина прождал действительно долго. И на это явно имелись веские причины, иначе и быть не могло. Но было и то, что тревожило ее еще больше.

— Ты уверен, что за тобой никто не следил, когда ты направился сюда?

Мужчина покачал головой, а затем неопределенно пожал плечами, положив на стол шляпу, которую до этого момента держал в руках.

— Не волнуйся, это уже имеет мало значения для текущей ситуации, — пояснил он туманно.

Гарнье нахмурилась, не понимая, о чем тот ведёт речь. Раньше за Фернаном никогда не наблюдалось столь беспечной неосмотрительности, проявляемой даже на словах.

— Что ты хочешь этим сказать? — девушка скрестила руки на груди, напряженно глядя на адвоката обеспокоенным взглядом. Обычно такие неожиданности ничего доброго не предвещали. Последний раз, когда она столкнулась со столь уклончивыми ответами, ее чуть не увезли в жандармерию.

Мужчина подошел к окну и замер, глядя на силуэт собора. Комнатка, конечно, была той ещё захудалой дырой, но вот вид из нее открывался просто отменный — окно выходило на Сену прямо напротив острова Сите. Возведенный на месте галло-римского храма во славу Юпитера, Нотр-Дам являлся величайшим сооружением человечества и символом Парижа. Вот и сейчас парные башни и шпиль графично вычерчивались на темнеющем небе, в то время как витражная роза светилась красочным калейдоскопом ярких всполохов. Какое счастье, что собор все же восстановили.

— Твое дело передали капитану Пьери, — наконец, оторвавшись от созерцания, проговорил он.

— Вот как? — изумилась Эрика, подходя к Лабори. — И отчего же? Хотя не могу сказать, что это добавляет мне оптимизма, памятуя о нашей последней встречи с мсье Пьери.

— Ввиду безвременной кончины подполковника Моше. Насколько мне стало известно, он покончил с собой, оставив предсмертную записку, в которой признался в том, что сфабриковал ряд дел. В частности и твое тоже, — мужчина внимательно посмотрел на реакцию Эрики, но та лишь удивлённо изогнула бровь, не выказывая ничем иным душевного смятения.

— Неужели? — если бы она сказала, что ей жаль Моше, то покривила бы душой. К тому же, стоило признать, что она, сама того не желая, подспудно дала Персу дозволение на крайние меры. Она не хотела смертей, но сейчас не ощущала относительно своего решения ровным счетом ничего — ни жалости, ни раскаяния. Точно так же как тогда, когда раздробила колено Буке. Вместе с тем в душе Эрики не разгоралось ни мстительного злорадства, ни чувства удовлетворения. Скорее возникло ощущение закономерного хода вещей и восстановления некоего равновесия — с учетом всех тех фактов, что вскрылись о подполковнике, он был тем еще мерзавцем.

Фернан слишком хорошо ее знал, чтобы спутать осознание с искренним удивлением.

— В связи с этим, хотел тебя спросить. То, что ты упоминала некоего человека, вовлеченного в решение вопроса… Это как-либо связано со смертью подполковника?

— Не понимаю о чем ты, — невозмутимо откликнулась Гарнье, отходя к окну и по привычке цепко осматривая вечернюю улицу и людей, находящихся неподалеку от здания.

Адвокат лишь вздохнул.

— Я искренне надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, моя дорогая.

В комнате повисла недолгая пауза. Эрика перевела взгляд на встревоженного мужчину. Даже если Моше больше нет, то эта новость определенно не являлась причиной неожиданного визита ее крестного — он мог сообщить об этом в письме, которое оставил бы ей у хозяйки, вместо того, чтобы ждать целый день. Маловероятно, чтобы он настолько по ней соскучился.

— Так о чем речь? Ты же явно пришел не просто так и не с целью посмотреть на мое скромное жилище.

Мужчина усмехнулся и опустился на колченогий табурет у стола.

— Твоя правда. Нам нужно встретиться с жандармами, Эрика. Я составлю документы, по которым тебя переведут из статуса обвиняемой в состав свидетелей. По результатам чего жандармы допросят тебя в новом качестве, — проговорил он серьезно, словно все ещё взвешивая, насколько это решение является оптимальным. Гарнье также слишком хорошо его знала, чтобы не отметить легкого сомнения в голосе мужчины. — Встреча пройдет на нашей территории, в Гран Опера.

Она нахмурилась. Общаться с жандармами? Звучало как не особо изящный способ самоубийства. Где гарантия, что ее не арестуют на месте и не закуют в кандалы? Помнится, капитан Пьери именно это и намеревался сделать в их последнюю непродолжительную встречу.

— Ты им доверяешь? — сдержанно уточнила она, пристально глядя в глаза собеседнику. Внутри девушки нарастало царапающее беспокойство. И если после встречи с Кристин ее душа ненадолго наполнилась умиротворением, то сейчас это ощущение выдуло из сердца льдистым сквозняком тревоги.

— В силу работы, я никому не доверяю, Эрика, — искренне покачал головой Лабори. Он не считал необходимым скрывать от крестницы своих сомнений.

— Ты знаешь, это не совсем тот ответ, который я хотела бы услышать от своего адвоката. Особенно с учетом того, что я совершенно определенно не хочу оказаться в Сальпетриере, — произнесла Эрика, попытавшись за иронией скрыть напряжение в голосе.

Это была чистой воды правда. Смерти Гарнье никогда не боялась. В отличие от вероятности оказаться в психиатрической лечебнице. Этот страх жил в ней с момента, когда она, будучи ещё подростком, осознала свою непохожесть на других женщин. Она знала, что таких как она насильно лечат в лечебницах и при монастырях. С возрастом ее положение и статус, безусловно, позволили девушке отчасти погрести эту навязчивую боязнь где-то глубоко внутри. Она вполне обоснованно понимала, что при текущих обстоятельствах ее не коснется участь пребывания в психиатрической лечебнице: никто не решится на такой выпад в отношении уважаемой распорядительницы Гран Опера, завоевавшей авторитет и вес в обществе. Пожалуй, именно этот страх лежал в основе ее вечного стремления к власти и положению. Это была ее нерушимая защита, ее персональная индульгенция, ее гарантия неприкосновенности.

Да вот только сейчас, с учетом всех слухов, что муссировались в отношении Эрики столичной общественностью и прессой, она была не просто ничем не защищена от такого риска, а скорее наоборот — ее, порочную и неправильную по мнению большинства, под всеобщее улюлюканье и на потеху достопочтенной публике с огромным удовольствием были готовы отправить на принудительное лечение. Эрика слишком хорошо знала об опыте пребывания в скандальном лондонском Бедламе, изучив в свое время статьи и публикации об этом чудовищном месте.

И оттого Гарнье испытывала практически животный ужас. Изо дня в день проживать унизительные, болезненные и зачастую калечащие процедуры, ощущая, как разум туманится и угасает, а собственное «я» растворяется и замещается лишь жалким подобием былого человека?

Это было хуже смерти. По крайней мере, смерть была милосердна.

— В Бисетре, — машинально поправил ее мужчина.

— Прости?

— Тебя не разместят в Сальпетриер, ты попадешь в Бисетр. Именно там содержатся лица, для которых уголовное наказание заменили нахождением в психиатрической лечебнице, — пояснил мужчина невозмутимо, размышляя о своем и не обратив внимание на то, как вздрогнула Гарнье.

— И в чем же принципиальная разница? — Эрика нервно облизнула немеющие губы. Если дело все же дойдет до лечебницы, ей Богу, она не станет терпеть такого подобия жизни, выбрав добровольный уход.

— В условиях содержания. Сальпетриер курорт по сравнению в Бисетром, — уточнил адвокат, а затем перевел взгляд на бледную как полотно крестницу и стушевался. — Боже, что я несу? Прости, дорогая, я не это имел ввиду. Я не хотел…

— Порой твоя убийственная педантичность граничит с безжалостной жестокостью, Фернан, — с дрожью выдохнула Эрика, надолго умолкнув.

На улице стали слышны многочисленные голоса — судя по всему люди расходились после окончания вечерней мессы.

— Но в нашей ситуации имеется капитан Пьери. И он зарекомендовал себя как порядочный человек, — наконец нарушил тишину Лабори, понимая, что все его доводы мало чем утешают взволнованную крестницу. Он все еще чувствовал неловкость за свою неосмотрительность.

— Это тот, который пытался арестовать меня в моем же кабинете в прошлый раз? — саркастично уточнила Гарнье, все же совладав с леденящей тревогой.

Справедливо. Все ее опасения были вполне оправданы.

— Я и не говорил, что мы не рискуем, Эрика. Но, по сути, это единственная возможность завершить дело необходимым нам образом. Чтобы ты, наконец, могла вернуться домой, — вздохнул Фернан, задумчиво побарабанив пальцами по столу. Ему тоже не слишком нравился такой вариант решения этого вопроса, но иного у них действительно не имелось.

Девушка ненадолго задумалась, напряженно заложив руки за спину. В ее стальных глазах плясали тени сомнений.

Боже, если бы она только могла выбрать какой родиться. Тогда бы наверняка она…

Наверняка что?

Гарнье внутренне усмехнулась. Ничего. Она бы не стала менять ровным счётом ничего. Готова ли она была отказаться от поцелуев Кристин, ее улыбки, тепла ее взгляда и щемящего сердце чувства влюбленности ради безопасности и спокойной жизни?

Да ни за что на свете.

— Хорошо, — наконец выдохнула она сдержанно. А затем уточнила то, что ее интересовало не меньше самого факта покаяния подполковника. — А в записке упоминалось, кто именно нанял Моше? Он упомянул де Шаньи?

— К сожалению, это мне пока неизвестно. Предварительно мы договорились о встрече завтра, в десять утра. Капитан подъедет один.

Эрика прошлась из угла в угол, размышляя над услышанным, а затем выжидающе остановилась напротив адвоката.

— Прежде чем соглашаться на эту встречу, я хочу знать — есть ли у тебя ещё что-либо для меня?

Лабори кивнул и едва заметно удовлетворенно улыбнулся, извлекая папку из кожаного маллета, что все время стоял на полу у его ног, и протянул ее девушке.

— Это ещё одна причина, по которой я приехал лично. Я хотел показать тебе несколько весьма важных документов.

Гарнье осторожно взяла папку и, кратко взглянув на собеседника, открыла ее, извлекая на свет пожелтевшие от времени листы бумаги. Она предельно внимательно изучила каждый из них. По лицу девушки было сложно понять, какие именно эмоции овладевали ее душой в этот момент.

— Я просила найти тебя хоть что-то, а ты принес мне истинное золото, — наконец, вымолвила она, все ещё не отрывая глаз от документов, в то время как по ее губам скользнула кривая, острая улыбка. — Это точно?

— Я перепроверил трижды, — заверил ее мужчина. Он действительно обратился к нескольким знакомым для того, чтобы уточнить сведения и убедиться в правдивости изложенных фактов, настолько невероятными они выглядели и для него тоже.

— Великолепно! — просияла Эрика, благодарно сжав плечо сидящего мужчины. — Я твоя вечная должница, Фернан.

— Что ты намерена с этим сделать, — уточнил адвокат, поднявшись с места. Эрика зачастую была скора на решения. А с учётом содержания тех документов, что он принес, все это могло оказать эффект начиненной шрапнелью разорвавшейся бомбы.

Гарнье улыбнулась. Но в этой улыбке не было радости или веселья. Лишь холодная жесткость, граничащая с жестокостью.

— Немного попридержать. А затем поставить финальную жирную точку в этой истории.

— Ты намереваешься все это обнародовать? — скорее констатировал, нежели уточнил мужчина. Он не сомневался, что именно так крестница и планировала поступить. Заниматься грязным шантажом Эрика бы точно не стала, справедливо посчитав это ниже собственного достоинства.

— Всенепременно, — лишь подтвердила его догадки Гарнье.

— Тебя уничтожат, — мрачно предупредил ее Лабори. В этом он ни капли не сомневался. Как только любой из этих документов увидит свет, ее попытаются заставить замолчать самым простым из возможных способов. То, что семейство де Шаньи могло пойти на многое ради достижения собственных целей, отныне не подвергалось сомнению.

Гарнье неопределенно пожала плечами и задумалась на пару мгновений, будто бы взвешивая справедливость услышанного утверждения.

— Как говорится, игра стоит свеч, Фернан.

— Только при такой игре можно смертельно обжечься, моя дорогая, — уточнил Лабори, поправляя очки.

Девушка аккуратно сложила бумаги обратно в папку и бережно затянула завязку. Эрика взвесила документы в руках, будто бы оценивая, как мало может весить разящее слово и, будучи озвученным, какой разрушительный эффект может нести за собой. А затем спокойно проговорила:

— Раз уж мы заговорили о различных возможных вариантах развития событий. Я допускаю, что ты окажешься прав. Поэтому давай обсудим вопрос завещания на случай моей безвременной кончины.

Лабори обмер. Это означало лишь то, что Эрика прекрасно осознавала степень возможного риска, но при всем при том была решительно готова осознанно пойти на него ради достижения желаемого. Она не отступит, что, в общем-то, было весьма ожидаемо, памятуя о ее характере.

— Ты, должно быть, шутишь?

— Ни капли, — в голосе Гарнье не звучало ни насмешки, ни иронии, лишь непреклонная решимость. — При всей моей любви к Французской республике, я бы предпочла, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств мое имущество, сбережения и доля в Гран Опера перешли конкретному человеку, а не отошли государству и администрации Парижа за неимением прямых наследников.

Мужчина хмуро кивнул. С юридической точки зрения и с учетом положения вещей, безусловно, она поступала весьма и весьма прагматично. Пожалуй, окажись он в аналогичной ситуации, то озаботился бы точно таким же вопросом. Но допускать столь фатальное развитие событий с позиции человека, которому судьба Эрики была отнюдь не безразлична, было просто невыносимо. Лабори мрачно вздохнул.

— И кому же ты хочешь завещать все свое имущество на случай смерти? — спросил мужчина, заранее зная ответ.

— Брось, ты и сам, наверняка, догадываешься. Мадмуазель Даае. Именно она будет наследницей всего, что у меня имеется, если со мной что-то случится, — невозмутимо констатировала Эрика, тем самым лишь подтверждая догадку адвоката.

— Ты уверена в своем решении?

— Более чем, Фернан, — заверила Эрика, неотрывно глядя ему в глаза. Под плотной вуалью тревоги и решимости в ее взгляде читалась трогательная теплота и забота.

— Хорошо, — вновь вздохнул адвокат. В конце концов, Эрика была взрослым человеком и имела полное право распоряжаться своим имуществом по собственному усмотрению, — я подготовлю документы в течение пары дней.

— Они нужны мне уже завтра. На случай, если несмотря на все договоренности, мне все же случится попасть в Бисетр, — отрезала девушка.

— Что ты имеешь ввиду? — нахмурился адвокат, взвешивая ее слова.

— Ты сам сказал, что Бисетр — отнюдь не курорт, — иронично усмехнулась Эрика, видя мрачность крестного и пытаясь шуткой разбавить возникшую тягостную атмосферу. — Но не волнуйся, до завтра я точно постараюсь не умереть.

Мужчина сдавленно кашлянул.

— Я бы предпочел, чтобы ты в целом не умерла раньше отмеренного срока и успела встретить старость.

— Я постараюсь.

— Вот и славно, — вздохнул Лабори, понимая, что эта история ещё далека от своего завершения. — Я подъеду завтра к половине девятого, чтобы ты смогла заранее ознакомиться со всеми документами.

Эрика кивнула и молча проводила крестного до двери. Кратко улыбнувшись мужчине напоследок, она затворила за ним дверь, после чего улыбка медленно сползла с губ девушки.

Что ж, если все пойдет совсем скверно, по крайне мере она будет спокойна за будущее Кристин.

***

Февральское утро выдалось на удивление погожим и солнечным, словно вот-вот должна была прийти весна, а вся столица замерла на ее пороге в ожидании. И пусть это ощущение было крайне обманчивым, а уже завтра мог налететь ледяной ветер, унося с собой все это робкое тепло, но сегодня парижане наслаждались изумительно погожим деньком. Вот и Гарнье щурилась, глядя на солнце словно сероглазая, разомлевшая от тепла кошка. Даже хорошо, что Пьери задерживался. Скользнув взглядом по зданию Гран Опера, девушка заметила черного кота, лакающего молоко из небольшой плошки, оставленной, очевидно, специально для него. Что ж, судя по всему, все обошлось и без участия Эрики — в Парижской опере стараниями неизвестного все же завелся кот.

— Ну что ж, Фернан, если меня прямо отсюда заберут в стены смирительного дома, помни, что в таком случае тебе предстоит самому объясняться с Кристин, — добродушно усмехнулась Эрика, стоя на ступенях в ожидании приезда представителя жандармерии. Надлежаще составленная и подписанная последняя воля удивительным образом вернула ей душевное равновесие и бодрость духа. Кроме того было приятно, наконец, сменить одежду, вновь надев белоснежную рубашку — Гарнье успела заскочить в особняк, своим появлением вызвав бурный восторг у слуг, которые с воодушевлением тут же попытались накормить хозяйку домашним завтраком и наполнить душистую ванную, чтобы та отдохнула с дороги. Но, переодевшись, Эрика поспешила на назначенную встречу.

— Ради всех святых, уволь меня от бесед с ней при таких обстоятельствах! Я уже имел сомнительное удовольствие общения с мадмуазель Даае в гневе, — усмехнулся Лабори, поглядывая на часы. — Не волнуйся, Эрика, капитан Пьери человек слова. Все пройдет должным образом.

— Надеюсь, — кивнула девушка, краем глаза подмечая приближающуюся карету. — Поскольку пока меня не покидает ощущение, что я добровольно ступаю в мышеловку.

Спустя буквально минуту запряженные кони загарцевали на месте, и Эрика невольно залюбовалась великолепными вороными жеребцами. В то время как экипаж остановился напротив центрального входа в Гран Опера, и из него торопливо вышел жандарм, на ходу натягивая форменную кепи.

— Мадмуазель Гарнье, мсье Лабори, прошу прощения, что я заставил вас ждать. К сожалению, меня несколько задержали в участке по неотложным служебным вопросам, — произнес капитан и с интересом посмотрел на девушку напротив. В ней, как и в прошлый раз, чувствовалась лишь крайняя собранность и настороженность. Словно при малейшей угрозе собственной свободе и безопасности мадмуазель Гарнье была готова, подобно фокуснику, раствориться в воздухе на этом же самом месте.

— Доброго утра, мсье Пьери. Ничего страшного, давайте пройдем в оперу и обсудим все, что Вы хотели нам пояснить, но на этот раз в присутствии моей подзащитной, — согласился Лабори, приветственно пожав руку прибывшему жандарму.

От внимания Пьери не укрылось, как едва заметно вздрогнула мадмуазель Гарнье от этого царапающего ухо слова. Она явно не до конца доверяла капитану, но была готова пойти на риск ради своего доброго имени, и это заслуживало, по меньшей мере, уважения.

— Безусловно. Мадмуазель Гарнье, на правах хозяйки, не проводите нас в свой кабинет? — уточнил Жак, тем самым подчеркивая, что в Гран Опера он вступает лишь в качестве гостя.

Гарнье коротко кивнула и, так и не произнеся ни слова, прошла в сторону парадного входа. Минув вестибюль со взирающими на каждого пришедшего статуями композиторов, они вошли в центральное фойе и направилась к главной лестнице.

— Мадмуазель Гарнье, — ахнул стоящий у входа седой капельдинер. — Мы так давно Вас не видели! Какое счастье!

Девушка ответила едва заметной, сдержанной улыбкой, проходя дальше и поднимаясь по широкой лестнице в направлении второго этажа. На центральном пролете она заметила Фирми в компании примы Гран Опера и чуть замедлила шаг. Этой встречи Эрика никак не ожидала. Это было крайне неудачным стечением обстоятельств. Даае стояла к ней спиной, а вот Ришар тут же заметил поднимающуюся группу из трех человек и пораженно замолк, широко распахнув глаза. Брови мужчины изумленно поползли вверх.

— Доброго утра, мсье Фирми, — улыбнулась Гарнье, ощутив, как сердце ускорило свой бег при виде Кристин. — Надеюсь, мой кабинет не занят?

Даае резко обернулась, услышав голос Эрики, и обмерла, увидев, как та поднимается по ступеням в компании адвоката и жандарма. Ее взволнованный и озадаченный взгляд метался между служителем правопорядка, правозащитником и самой Эрикой, в то время как кровь мгновенно отхлынула от щек девушки. Тревога Кристин стала буквально осязаема.

— Конечно же, мадмуазель Гарнье, он, как и прежде, в Вашем полном распоряжении, — удивленно протянул Ришар, глядя на внезапно возникшую перед ним распорядительницу. — И я крайне рад видеть Вас снова в стенах Гран Опера.

— Благодарю, мсье Фирми, — ответила девушка, при этом не отрывая взгляда от Кристин. Эмоции сменялись на лице Даае с невероятной скоростью. Радость столь скорой встречи, бьющаяся в ней подобно кипучему ключу, была скована страхом неопределенности от неожиданного появления Эрики в стенах Гран Опера. Да еще и в подобной компании! Гарнье стиснула ладони, борясь с навязчивым желанием коснуться Кристин в попытке успокоить.

— Эрика, — голос подвел Даае задрожав. Она подалась навстречу, перегораживая тем самым путь наверх. — Что происходит?

— Не волнуйся. Мы с капитаном Пьери собираемся лишь побеседовать, не более того, — насколько могла ободряюще улыбнулась Гарнье, сжав предплечье девушки и едва заметно мимолетно скользнув по ее запястью подушечкой большого пальца. — Как только я освобожусь, мы обязательно пообщаемся, хорошо?

Фирми слегка прищурился, наблюдая за девушками, а затем легонько улыбнулся в усы — похоже, юная прима все же сумела растопить ледяное сердце мадмуазель Гарнье. Браво!

Даае упрямо потрясла головой. Она не могла позволить, чтобы Эрику арестовали.

— Я пойду с вами, — девушка напряженно выпрямилась, решительно посмотрев на жандарма пронзительным, требовательным взглядом. Пожалуй, если бы он был осязаем, то прима Гран Опера сумела бы пришпилить им Жака к стене, словно трофейную голову благородного оленя.

— Мадмуазель Даае, — вступил Фернан, видя упрямую решимость девушки. — Простите, но этот разговор должен пройти тет-а-тет. Но не извольте беспокоиться — ход дела значительно изменился, никто не планирует брать мадмуазель Гарнье под стражу. Верно, капитан?

— Я Вам это обещаю, — заверил Жак, попытавшись успокоить девушку, но столкнулся лишь со стеной опасливого недоверия.

Кристин остро втянула воздух, все так же не желая пропускать Эрику. Она пристально посмотрела в глаза девушке, на что Гарнье лишь мягко кивнула, не отводя своего взгляда. На несколько секунд они застыли словно в немом диалоге, после чего Даае на мгновение болезненно прикрыла глаза и, сделав шаг назад, нехотя посторонилась.

— Я буду ждать тебя здесь, — тихо проговорила она, с надеждой посмотрев на Гарнье и едва заметно улыбнувшись ей уголками губ, а затем перевела вмиг налившийся свинцом взгляд на жандарма, сухо уточнив. — Я надеюсь, Вы человек чести, мсье Пьери.

— Не извольте сомневаться, мадмуазель Даае, — Жак учтиво кивнул Кристин, даже спиной продолжая ощущать ее тяжелый взгляд.

Они поднялись на пролет выше.

— Я и подумать не мог, что прима Гран Опера настолько опасная женщина, — невнятно пробормотал Жак, словно размышляя вслух и услышал короткий смешок, поднимающейся перед ним распорядительницы.

— Никто не мог, мсье, — отозвалась Гарнье, и в этот момент в ее голосе звучали едва уловимые нотки гордости и удовлетворения.

— Опекает, прямо как моя покойная жена, — улыбнулся Пьери. В ответ Гарнье лишь сдержанно прочистила горло.

«Интересно, а оставался ли в этом городе хоть кто-то, кто еще не был в курсе их с Кристин отношений?».

Эрика закатила глаза, целеустремленно шагая в сторону своего кабинета.

А капитан размышлял, увидев, насколько взгляд мадмуазель Даае менялся, когда она смотрела на Эрику Гарнье. Если бы она сама не рассказала ему о характере их отношений с мадмуазель Гарнье, то сейчас он безошибочно и сам смог бы определить те чувства, что плескались в глазах обеих девушек: радость встречи, тревога, нежность и бесконечная пылкая влюбленность. Они никак не могли разорвать нить взглядов. Даже когда мадмуазель Гарнье минула свою собеседницу, поднимаясь по ступеням выше, складывалось полное ощущение, что незримая ниточка продолжала тянуться вслед за распорядительницей.

По характеру своей работы Жак сталкивался с разными проявлениями человеческих чувств, в частности и с такими тоже, поэтому увиденное не было для него чем-то из ряда вон выходящим и новым. Он вряд ли мог понять все в полной мере, прожив с покойной женой в мире и согласии несколько десятков лет, но это не отменяло факта того, что в глазах мадмуазель Гарнье при виде примы Гран Опера, он видел то же, что и в глазах своей супруги, когда та смотрела на него в свое время. Жак был жандармом, а не судьей. А потому считал, что Господь им судья, а никак не он. Как говорилось в Святом писании: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

Поднявшись на второй этаж, они подошли к двери. Гарнье с грустью отметила выломанный замок и расколотый косяк. Нужно будет пригласить плотника, чтобы он все поправил. А затем, буквально на мгновение задержав дыхание, вошла в свой кабинет. Здесь царил хаос, учиненный обысками со стороны жандармов. Эрика прошла вглубь помещения, на ходу легонько коснувшись стоявшего в центре кабинета рояля, и глубоко вдохнула столь привычный запах лакированного дерева и бумаг — ей было жизненно необходимо осознать, что это место все ещё оставалось ее домом, прибежищем, где она провела столько дней и ночей в работе, радостях и душевных терзаниях. Гарнье отметила, что кто-то собрал и сложил нотные листы в единую пачку на крышку инструмента, в то время как ряд вещей оставался разбросан по полу. А затем ее взгляд остановился на пустом хрустальном графине из-под арманьяка. Девушка подошла к столику и, скептически выгнув бровь, приподняла опустевший сосуд

«Двадцать пять лет выдержки. Они хотя бы представляют сколько это стоило? Напиток для особых случаев! И ведь даже Карлотта не выпила столько! Что ещё они усели сделать за время моего отсутствия? Заложили вход в оперную капеллу? Сменили первый состав? Пустили на дрова оперный орга́н созданный самим мсье Кавайе-Коллем?».

Тяжело вздохнув Эрика поставила графин на прежнее место, и, хмуро и подозрительно посмотрев на своих спутников, опустилась в кресло за свой стол напротив них. Гарнье скользнула ладонями по шероховатой деревянной поверхности. Все эти привычные ощущения успокаивали. Складывалось полное впечатление, словно ещё вчера вечером она вышла отсюда, а уже утром вернулась, чтобы погрузиться в привычные рабочие хлопоты. Девушка на мгновение прикрыла глаза, ощущая, как выравнивается ритм ее сердца.

Пьери и Лабори также заняли кресла. Адвокат достал бумаги из малетта и разложил их на краю стола. Он поправил очки, кивнув присутствующим в качестве приглашения к началу беседы:

— Ну что ж, приступим? Давайте уточним в присутствии мадмуазель Гарнье, что именно Вы хотели бы нам предложить, мсье Пьери?

— После кончины подполковника Моше, я был назначен на ведение дела об убийстве в Гран Опера, — пояснил жандарм и, получив утвердительный кивок со стороны Эрики, продолжил. — Поэтому в дальнейшем я хотел бы опросить Вас о той ситуации, что произошла в новогоднюю ночь, а в эту встречу предложил бы оформить должным образом все юридические нюансы, чтобы снять с Вас статус обвиняемой по указанному делу. Вы останетесь свидетелем, наряду со всеми гостями, работниками оперы и остальными распорядителями.

— Я подготовил все необходимые бумаги, — тут же подхватил адвокат.

— Как умер подполковник Моше, мсье? — внезапно поинтересовалась Эрика, слегка подавшись вперед и пытливо разглядывая собеседника. Ей все ещё не нравились ни титулы, ни звания — это казалось обезличивающей формальностью, лишавшей человека всяческой индивидуальности. Поэтому она избегала обращения к Пьери, используя его чин.

Жак внимательно посмотрел в глаза распорядительницы, но увидел в них лишь застывший холодный интерес естествоиспытателя.

— Он свел счеты с жизнью, предварительно оставив записку с покаянием по различным делам, в которых оказался нечист на руку. Как, должно быть, Вас уже проинформировал мсье Лабори, одним из них оказалось Ваше.

— Вот как? — Гарнье откинулась на спинку кресла. В ее взгляде не было ни капли сочувствия. Хотя, впрочем, откуда ему там взяться, с учетом всех ложных обвинений, гонений и вынужденной необходимости скрываться последний месяц. — Не зря говорят, что высший суд — суд совести. Видимо, мсье Моше не прошел это судилище. А он указал, кто заплатил за обвинение в отношении меня?

— К сожалению, нет, мадмуазель, — жандарм раздосадовано поджал губы. В письме действительно не содержалось никаких конкретных фамилий относительно этого вопроса.

Эрика внутренне застонала.

— То есть мы так и не знаем достоверно, кто именно пытался меня оговорить и разрушить всю мою жизнь?

Капитан напряжённо молчал. Поскольку он, не хуже остальных присутствующих, знал это имя. Он видел в протоколах допроса, а также выяснил в рамках своего частного расследования, что виконт оплатил услуги нескольких сыщиков для поиска пропавшей мадмуазель Гарнье, не считая бесчисленных разговоров с журналистами и щедрых добровольных пожертвований в адрес той или иной редакции в качестве поощрения за написание очередной статьи. Виконт весьма скрупулёзно разваливал все то, что было ценно мадмуазель Гарнье.

— Если Вы о Рауле де Шаньи…

— Именно о нем, мсье, — раздраженно перебила его распорядительница, сложив руки на груди и напряженно барабаня пальцами по предплечью.

— К моему величайшему сожалению, у нас нет никаких оснований для ареста виконта, — сокрушенно покачал головой капитан Пьери. — Но мы, наконец-то, можем публично снять все обвинения с Вас, мадмуазель Гарнье. Наше ведомство даже готово опубликовать официальное опровержение в прессе с учетом того урона, что был нанесен ложным обвинением Вашему доброму имени.

Эрика словно не услышала последней части фразы, резко выдохнув. Во всей ее позе читалось неприкрытое раздражение.

— Но ведь он причастен к этому.

Пьери лишь тяжело вздохнул.

— Я все понимаю, мадмуазель. К сожалению, я все прекрасно понимаю, — он отвел глаза, нахмурив кустистые брови. — Но я не могу ничего поделать. С учётом его положения и отсутствия свидетелей, а также конкретных фактов, подтверждающих его вину, здесь я бессилен.

— И, тем не менее, отсутствие подобных фактов не помешало жандармерии охотиться за мной, — желчно заметила Эрика, чем вызвала очередной сокрушенный вздох со стороны блюстителя закона.

Гарнье в задумчивости нахмурилась, закусив щеку. В ее глазах читалось смятение и судорожный поиск решения.

— Меж тем, давайте все же сделаем то, ради чего мы сегодня здесь собрались — оформим надлежащим образом все необходимые документы по переводу мадмуазель Гарнье в статус свидетельницы, — напомнил Лабори, привлекая внимание присутствующих и стараясь не уходить далеко от цели их текущей встречи. Он подтянул разложенные бумаги поближе к себе.

Гарнье рассеяно кивнула ожидающему ее дозволения адвокату и вернулась к своим мыслям, пока мужчины сверяли текст, составленный Фернаном, и улаживали иные юридические формальности.

В ее голове мелькнула весьма шальная мысль.

Эрика никогда не любила охоту, а ее отец ни разу не практиковал выезды вместе с представителями аристократии на мероприятия подобного рода. Но, вместе с тем, Гарнье знала об одной стратегии. Когда хищник затаивался в норе, и его невозможно было отыскать или выманить, то выпускали зайца, на которого тот немедленно реагировал. Охота на живца. Именно так это именовалось в том кровавом мире бессмысленных убийств во имя развлечений.

Девушка замерла и перевела нечитаемый, но решительный взгляд на своих собеседников. Словно она уже определилась в дальнейших действиях и последующие слова вряд ли могли поколебать ее уверенность.

— Мне нужна твоя подпись, Эрика. Предварительно изучи текст, — Лабори протянул девушке листок бумаги, по которому та вновь пробежалась глазами, с учетом, что до этого они с Фернаном подробно обсудили буквально каждую запятую. Гарнье поставила вычурную, витиеватую подпись, возвращая официальный ордер, подтверждающий ее новый статус в деле. Но желаемое облегчение никак не приходило.

— Мсье Пьери, когда будет опубликовано опровержение моей вины в официальном источнике? — поинтересовалась Эрика, просчитывая в голове дальнейший план действий.

— Я поговорю с руководством, но, полагаю, что уже в начале следующей недели, мадмуазель, — отозвался жандарм, зорко вглядываясь в разгорающийся в глазах собеседницы огонек горячной решимости. — А что?

— Думаю, я представляю, как мы сможем подловить мсье де Шаньи. Но для этого мне понадобится Ваша помощь.

Лабори перевел изумленный взгляд на крестницу.

— Эрика, быть может, нам стоит сначала обсудить это вдвоем?

— Нет, думаю, нам стоит обсудить это как раз таки втроем прямо сейчас, — заверила его девушка.

Они ещё долго беседовали относительно своих грядущих планов. Пьери все больше мрачнел, слушая предложение Эрики. Лабори вообще назвал все озвученное безумством и, откинувшись на спинку кресла, нервно качал носком ботинка, принципиально более не участвуя в беседе.

— Мадмуазель… Вы правда считаете, что оно того стоит? — наконец поинтересовался Жак, изумляясь выверенному безрассудству и хладнокровию девушки. — Это может быть небезопасно.

— Да, мсье Пьери. Спокойствие и мое доброе имя определенно того стоят, — непреклонно заверила жандарма Гарнье. Она крайне устала от всей этой истории и, как ей казалось, вот теперь, найдя способ решения, просто не могла отказаться от такой возможности. — Но я предлагаю вернуться к обсуждению деталей на следующей неделе. После обещанной публикации в отношении меня в прессе. И мне крайне нужна Ваша помощь с материалами того дела, о котором мы только что говорили. Думаю, для Вас не составит труда поднять необходимые документы с учётом дополнительных мер, принимаемых в отношении дел, что вел мсье Моше, о которых Вы упомянули ранее. Фернан, мне нужны сохранившиеся документы и от тебя тоже.

— Я постараюсь, мадмуазель, — заверил ее жандарм, поднимаясь со своего места.

— Я хочу чтобы ты знала, что я категорически против этой затеи, — Лабори раздраженно встал, застегивая пальто напряжёнными, непослушными пальцами.

— Фернан…

Не желая продолжения диалога, адвокат лишь тактично кивнул обоим собеседникам на прощание и молча вышел из кабинета. Никогда прежде Эрика не видела крестного столь раздосадованным и встревоженным. Вздохнув, Гарнье поднялась из-за стола и прошла к роялю. Она взялась за листы партитуры, чтобы отвлечься от последней сцены.

Пьери же замешкался у двери. Он бросил изучающий взгляд на распорядительницу, которая занималась сортировкой нотных листов. Немного поколебавшись, капитан все же вернулся и, приблизившись к девушке, тихо уточнил:

— Мадмуазель Гарнье, позвольте последний вопрос?

— Слушаю Вас, мсье, — Эрика оторвалась от бумаг, отвлекаясь на собеседника, и вопросительно вскинула брови.

— Тем утром… Как Вы все же выбрались из своего кабинета? Ведь я не сходил с места ни на секунду.

Гарнье взглянула на жандарма, размышляя над подходящим ответом. В серых глазах ирония боролась с задумчивой рассудительностью. Но в какой-то момент ее губы все же тронула насмешливая улыбка.

— Вы знаете, мсье, порой меня называют Ангелом музыки. А у всех ангелов имеются крылья.