Бальтазар понял, что случится непоправимое, за секунду до того, как оно действительно случилось.

Землетрясение застало его на лестнице, ведшей в ледяную тюрьму, и если бы он не успел вырастить ледяные опоры, тронный зал мог провалиться вниз, что точно не поспособствовало бы успешному проведению коронации. Где-то в огромных подземных залах крепости трескался и ломался лед, возведенный там еще первыми Леружами, и от этого движения содрогались сами горы, шатались, метались, разве что не пускались в пляс; крепость стонала, трещала, разрушалась, и за всем этим наверняка наблюдали перепуганные вельможи, ждавшие начала коронации в городе. Бальтазар, в одном нижнем белье, с наполовину уложенными волосами, сидел на лестнице и пережидал особо сильные толчки, пытаясь связаться с магией предков и так найти бреши в тюрьме, однако он еще не был королем, а Орион пока не явился в крепость, и лед свободно продолжал рушиться. А снизу раздавались голоса; он думал было, что это кричит монстр, однако со временем различил выговор Мельхиора. И в жилах тут же закипела кровь — ну конечно, кто еще, кроме этого, мог стать причиной стольких неприятностей?

Но зачем, зачем ему нужна гибель Морани? Кто-то из конкурирующих государств заплатил ему за предательство Леружей? Но если ледяная тюрьма падет, ни одному государству мира не поздоровится!

На лестнице выше послышались тяжелые шаги; повернувшись, Бальтазар увидел смотрителя, что медленно спускался, держась за стенку, и очень серьезно осматривался по сторонам.

Пришлось посторониться, не вставая, чтобы пропустить старика.

— Что произошло, ваше высочество? — спросил он. — Ни помню ни разу, чтобы гора дрожала!

— Мельхиор произошел, — коротко и злобно ответил Бальтазар. — Семнадцать лет назад!..

— Вы думаете, это дворцовый переворот?

— А что еще? Только вот он сам себе откусит хвост. Тюрьма разрушается. Это означает конец всему — всему миру — и Мельхиору в том числе.

— Я слышу в ваших речах какую-то радость, — сощурился смотритель.

— А что мне, плакать? Я королем быть не хочу, — раз уж жить оставалось минут десять, Бальтазар мог спокойно рассказать все, что накопилось на сердце. — Мой отец тоже не хотел, как и его отец, я хоть и не знал его, но уверен в этом. Мы все несем повинность, о которой не просили...

— Я служил в цитадели еще при вашем деде, Бальтазар, — смотритель присел рядом, и Бальтазар снова окунулся в аромат его шубы, знакомый и любимый с детства, — вы же знаете, что у него было четыре сына, и все — с ледяной магией?

— Знаю, — отозвался тот; сверху упал крупный осколок льда, и Бальтазар запустил его по лестнице вниз, надеясь, что судьба окажется милосердной, и лед попадет Мельхиору в глаз.

— Ваш дед не хотел оставлять престол. Он так и не смог выбрать себе наследника, — продолжил смотритель. — Однако его нагнала болезнь, и он умер так быстро, что не успел передать корону. Четыре принца собрались в Элим Аате и решали, кто должен стать королем, пока тюрьма, лишившаяся источника, разрушалась с каждым мгновением все сильнее. Конечно, даже тогда не было такой тряски, как сегодня, вот, опять толчок; но я хочу сказать, что в Морани коронация всегда сопровождается какими-то потрясениями. И не нужно из-за этого так волноваться.

— Потрясения, — задумчиво повторил Бальтазар. — Отец убил троих своих братьев и сам занял трон — это вы "потрясением" назвали?

Тяжелая, маленькая рука смотрителя легла на его плечо, даря тепло столь необыкновенное, что даже Бальтазар, не чувствовавший обычно ни холода, ни жары, ощутил покалывание мурашек на своей коже.

— И потому король Орион постарался, чтобы только один из его сыновей обладал ледяным волшебством. Чтобы не повторилось войны за трон и кровопролития. Чтобы сохранить мир. И мне жаль, что вы воспринимаете свою долю как наказание, Бальтазар; однако на самом деле это благословение. Дарующее возможность знать, что наш мир существует благодаря вам. И дарующее огромную власть над...

Толчки усиливались, и тот маленький кусочек льда, что прежде упал сверху, стал предвестником катастрофы — прерывая речь смотрителя, сверху посыпался раскрошившийся потолок. Бальтазар чудом успел прикрыть смотрителя своим льдом, зато сам получил по затылку так, что искры из глаз посыпались; оставаться на лестнице теперь было менее безопасно, чем идти вниз.

— Я укреплю своды, — сказал он, вытягивая руки, чтобы сковать новым льдом все вокруг. — Вы возвращайтесь наверх и доложите всем, что коронация отменяется. Только не говорите правды. Пусть эти люди встретят смерть в блаженном неведении.

Снизу донесся отголосок смеха, злобного, глубокого, и гора снова дернулась — с каждой секундой монстр получал все больше и больше свободы.

— А что сказать принцессе Абигейл? — уточнил смотритель, поднимаясь. — Она будет спрашивать о вас.

У Бальтазара словно бы сердце оторвалось от своих жил и стремительно понеслось в пятки. Абигейл! Абигейл...

Он и забыл о том, что на свете есть Абигейл!..

— Нет, о, я... я не знаю! Пусть уведут ее... в безопасное... — "безопасное" место, Балти? Есть ли вообще теперь такое на свете? — Нет, лучше пусть остается. Чем раньше она умрет, тем легче ей будет. Живые позавидуют мертвым, это я точно знаю; лучше умереть в незнании, чем увидеть воочию монстра и погибнуть потом. Да. Не говорите ей ничего. Может, ее убьет землетрясение...

Смотритель сощурился и причмокнул губами:

— Вы совсем не хотите ее смерти, Бальтазар.

— У меня нет выбора!

— Вот что, мой мальчик, — он схватился за протянутые руки Бальтазара и ощутимо сжал. — Вы идите наверх. Дождитесь короля Ориона и обсудите с ним, как поступить. Тюрьма и без вашей поддержки должна выдержать какое-то время, а там, глядишь, и найдется выход. О вас говорят, что вы — сильнейший в своем роде. Может быть, это всех нас спасет?

— Я не думаю, что...

— Ну, а я пойду вниз, — уверенно продолжал он, опуская взгляд на ступени. — Я служу в цитадели с ранних лет, и провел много вечеров в компании нашего монстра. Он меня знает. Я его знаю. Иногда я даже приходил читать ему книги, он это очень ценит. Думаю, я смогу выиграть для нас еще немного дополнительного времени. Чтобы вы смогли что-то придумать.

— Вы умрете, — мрачно констатировал Бальтазар. — Он убьет вас.

— Ну уж нет! Я его друг, — в голосе смотрителя было столько уверенности, что спорить не получалось. — А вы идите, ваше высочество. Давайте-давайте. Сейчас вы — надежда всего мира. И передайте моим детям, что я люблю их. В этой крепости, без окон, без времени, только мои дети не позволяли мне забыть, ради чего все это нужно.

И такими стали его прощальные слова; держась за вновь выросшие ледяные стены, смотритель отважно направился вниз, навстречу с чудищами, державшими в страхе Анэзию на протяжении столетий, и улыбался при этом так, словно шел на чаепитие.

Бальтазар проследил за ним взглядом и направился вверх.

***

Толчки сотрясали крепость едва ли не каждую минуту.

В кабинете было очень пусто, все предметы, способные упасть из-за землетрясения, успели вынести, и стулья в том числе, так что у широкого каменного стола теперь приходилось стоять — удачно, что сам стол был единым целым с полом. Бальтазар смотрел на отца, изучал внимательным, вдумчивым взором его бледное лицо, перекошенное от гнева, с силой сжатые руки, ходящий ходуном толстый живот; в голове не осталось ни единой мысли, а из всех чувств в душе еще тлели только смирение с незавидной судьбой и страх за Абигейл. Он послал слуг, чтобы найти ее и увести, но сомневался, что строптивая графиня согласится покинуть цитадель вот так.

Не графиня. Нет, не графиня. Она же его жена. Принцесса.

Навеки принцесса.

Открылась дверь, и в гробовом молчании в кабинет вступили Тристан и Мельхиор.

Отец прибыл всего полчаса назад, и сразу же приказал всем сыновьям собраться в кабинете. Как много он знал о случившемся? Наверняка больше, чем сам Бальтазар; хотя толчки не должны были ощущаться за пределами Элим Аата, именно Орион пока что был связан с заклинаниями ледяной тюрьмы, а значит, ее разрушение должен ощущать особенно четко и наверняка болезненно. Каждый слой льда в подземельях крепости пронизывала магия Ориона, она переполняла все вокруг и на нее опирались ледяные своды; это наверняка похоже на пытку, но он держится довольно неплохо. Он просто зол.

Зол, как никогда раньше.

Очередной толчок заставил Тристана подпрыгнуть на месте, и, не сумев нормально приземлиться, он упал лицом в стол. Из его рук вырвался какой-то принесенный предмет и покатился по каменной столешнице; Бальтазар инстинктивно поймал его и шокировано уставился на королевскую корону Морани, на магическую корону, связанную сложнейшим сплетением заклинаний с ледяной тюрьмой, а ныне — совершенно бесполезную, все камни разбиты, все узоры на внутренней стороне размазаны, словно мел по школьной доске... кто мог это сделать? Как это произошло?

Испуганный, Бальтазар поднял глаза на отца и молча показал ему корону; Орион молчать не стал.

— Ублюдок! Это ты сделал! — фурией он набросился на младшего сына и схватил его за грудки; из горла Мельхиора вырвался жалобный хрип, похожий на кудахтанье курицы. — Жалкий мальчишка, лучше бы я свернул тебе шею, еще когда ты был младенцем!..

Зрелище получилось очень странное; Мельхиор и Орион были до того похожи друг на друга, что их стычка со стороны напоминала битву попугая со своим отражением в зеркале, правда, красноватом. Орион занес руку для удара, хотя Бальтазар не особо верил в его намерения — отец слишком любил свое собственное лицо, чтобы сделать это; Тристан вскрикнул, рука Ориона покрылась ледяной коркой и рванулась вперед, и из носа Мельхиора тут же брызнула кровь, густая и темная. Он застонал, став вдруг совсем мальчиком, совсем ребенком, а удары сыпались на него, как град. Бальтазар примерз к своему месту и не осмеливался даже пальцем шевельнуть; Тристан сидел на столе, закрывая ладонями лицо, и дрожал, но вступиться за брата не решался. Мельхиор всхлипывал и подвывал каждый раз, когда кулак отца касался его лица, но слез пока не лил; может быть, Орион и правда убил бы его, если бы очередной толчок не повалил обоих на пол.

Как только хватка на горле ослабла, Мельхиор откатился в сторону, забился в угол и обхватил руками голову, сплевывая кровь и дыша с таким надрывом, что казалось, его легкие могут в любой момент разорваться.

Орион схватился за столешницу, поднялся, с трудом справляясь со своим толстым телом, и угрюмо уставился на Бальтазара.

— Мы в заднице, причем так глубоко, что света не видно, — констатировал он мрачно; лед на его правой руке был весь покрыт вмерзшими каплями крови. — Мельхиор убил нас всех.

Брат завыл, как побитый пес, как выброшенный в компостную яму щенок, как младенец, и Бальтазар с ужасом почувствовал, что кусок льда в его груди трескается, как и ледяная тюрьма, и горячее, живое, любящее сердце делает свой первый удар.

— Ну хватит, — заговорил он уверенно, — Мельхиор — всего лишь ребенок. Ты все еще несешь за него ответственность. И это твоя вина, что ты отправил нас в эту дыру одних, без тебя, хотя знал прекрасно, что мы просто в силу возраста еще не понимаем, как работает ледяная тюрьма.

— Поговори мне еще! — взревел отец.

— Но я прав! — Бальтазар взмахнул руками, посылая ворох снежинок к потолку. — Только тебе, тебе одному, было известно, что корону можно разрушить! Ведь ты же сразу понял, что это сделал Мельхиор? А как? Каким образом? Я вот не понял, потому что пусть я и наследник, но понятия не имею, как эта хрень работает!

— Я хотел уберечь тебя! — Орион колотил кулаком по столу, сбивая с костяшек кровавый лед. — Чтобы ты не решил повеситься раньше, чем смог бы надеть корону! Потому что ты должен стать королем!

— Да спорим, ты и завел-то меня только затем, чтобы избавиться от этой короны?

Лицо Ориона вытянулось, побледнело пуще прежнего, и голос зазвучал не просто серьезно, а пугающе холодно:

— Спорить собрался? Разбирайся обратно; это абсолютно верно, и как только ты станешь королем, ты сам побежишь как можно скорее заводить сына, лишь бы избавиться от этой доли.

— Я никогда так не поступлю!

— Напыщенный щенок, — расхохотался Орион, — я не жалею о том, что миру скоро придет конец, я плевать хотел на мир; мне жаль только, что я не увижу, как корона сломает твою гордость и превратит тебя в такое же жалкое, жирное, несчастное создание, каким являюсь я!

— Мельхиор таким стал и без всякой короны, — жестоко произнес Бальтазар, прекрасно зная, что брат его слышит, и удивляясь тому, как сердце в груди сжалось от боли, ужасаясь только что сказанному. — Может дело не в ней, а в твоих генах?

— Ты, кусок... — Орион хотел наброситься на него, но из земли выросла могучая ледяная стена, окружая его со всех сторон, и хотя Бальтазар чувствовал, как отец пытается своей магией одолеть его, попытки эти казались жалкими и смешными. Сильнейший из Леружей. Кажется, только теперь Бальтазар действительно понял, что это значит — что отец, каким бы страшным и могучим ни казался, в действительности и мизинца его не стоит.

Оглянулся на Мельхиора; тот лежал в углу, словно кучка грязных тряпок, трясся и подвывал, жалкий, бессмысленный, зазря рожденный и зазря же не убитый еще в колыбели; а все-таки брат.

— Мельхи, — Бальтазар спокойно приблизился к нему и поднял, схватив за плечи; все лицо Мельхиора отекло и посинело от гематом, глаза не открывались, настолько отекли веки, губы распухли, как неаккуратный вареник, а кровь из разорванных ран на них затекала за шиворот, — не плачь, ладно? Я не дам отцу тебя обидеть.

— В этом нет смысла, — прервал его Тристан, и его вечно веселый и дружеский голос показался Бальтазару пугающе похожим на глубокий голос монстра. — Он убьет нас всех. Вот увидишь. Спасения нет.

— Тристан, — в голосе Бальтазара зародилось нечто, заставившее слезы на щеках обоих братьев высохнуть, — не забывай, зачем мы взяли тебя в дом. Не забывай, ради чего мы дали тебе кров и титул. Именно на такой случай, как сегодня. Изволь выполнить свою роль.

— Я знаю, — бедняга весь задрожал, как осиновый лист, и обхватил себя за плечи. — Но Он так силен! И Он вне себя. Я... напуган. Что я могу?

— Тристан, — Бальтазар сурово нахмурился, понимая, что убедить брата получится только с помощью строгости, — из нас всех ты — единственный, на кого он не нападет прямо. Только ты можешь...

— Ладно! Хорошо. Я тебя понял, Балти, — Тристан медленно сполз на пол и обхватил руками колени, затылком вжимаясь в каменный стол, чтобы тень от него падала на лицо. — Если что-то случится, если я не выживу, передай Ланделин, что я ее и малыша очень люблю, ладно?

В своих последних словах все вспоминали тех, кого любили больше всего на свете; Бальтазар чувствовал себя почти обиженным, понимая, что еще не обрел любви, к которой мог бы обратиться в момент смерти.

— Передам, брат.

Тристан закрыл глаза и укутался в тьму, отключаясь от мира, и гору снова качнуло — монстр злился на очередную попытку сдержать его.

Спиной Бальтазар чувствовал взгляд Мельхиора, ледяная стена содрогалась от ударов Ориона, пытавшегося пробиться к сыновьям; преисполненный стальной уверенности и непоколебимой решимости, Бальтазар вышел из кабинета и отправился в тронный зал.