Лед трескался под его тяжелой поступью, словно корка на лужах зимним утром. Таким тяжелым, злым и решительным Бальтазар не ощущал себя никогда; его тело переполнял не то гнев, не то упрямое отчаяние, похожее на смирение с судьбой, и ни одно из этих чувств не могло привести его к чему-то хорошему. В ушах отчего-то звучал голос Абигейл, ее взгляд чудился в каждом куске льда, покрывавшем разрушенную тюрьму, и незримый, но могучий дух ее словно дышал в затылок. Абигейл. Абигейл. Белоснежное лунное платье, испачканное еще теплой кровью рогатого зверя. Абигейл.

Лишь единожды Бальтазар спускался в подземелье так низко — после того, как умерла мама, он имел несчастье задать отцу один вопрос: "Зачем?", и вместо ответа Орион схватил его за ухо, втащил сюда, в темную, ледяную дыру, и бросил один на один с чудищем, отделенным от свободы лишь тонкой ледяной коркой. Орион полагал, что это сработает лучше любых слов, что только так Бальтазар может по-настоящему понять, насколько преступным был этот вопрос; но на деле единственным, что ребенок запомнил с того дня, был страх, бесконечный страх, холодный и липкий, а еще взгляд, которым чудище встретило его, и смех, которым провожало, когда Орион великодушно решил, что Бальтазар настрадался достаточно.

Тогда он был слишком мал, чтобы понять, что благодаря льду чудище не сможет ему навредить.

Зато теперь он все понимал, и льда больше не было.

— Приветствую, — загрохотал Его голос, заставляя колени подкоситься, словно приковывая к полу, — Бальтазар Леруж.

Но ступать с ним в переговоры в план не входило — последствия таких попыток были размазаны по его камере темно-красными следами и клочками разодранной шубы. Смотритель думал, что монстр стал его другом. Смотритель ошибался.

Бальтазар уселся прямо на пол, держась на расстоянии достаточном, чтобы чудище не смогло до него дотянуться ни одной из своих конечностей; магию его поможет укротить Тристан. Хотя бы на какое-то время.

— Целые поколения твоих предков создавали эту тюрьму, — произнес монстр. — Думаешь, у тебя хватит прыти, чтобы восстановить ее в одиночку?

Бальтазар скрестил ноги и уперся руками в собственные лодыжки, собираясь с мыслями. Его называли сильнейшим, и он определенно собирался доказать себе и Ориону, что не просто так.

Магия зарождалась в животе, словно самая искренняя радость. Магия заполняла жилы и кости, бурлила в голове, стрекотала в груди; а когда ее становилось достаточно много, то выливалась через руки сплошным потоком, и тут же затвердевала, превращаясь в лед, нерушимый и могущественный. Но стоило льду приблизиться к чудищу, как то разбивало его, врезаясь в глыбы рогами, и хохотало, сбивая с мысли. Потребовались целые поколения Леружей, чтобы достаточно надежно заключить его; с чего Бальтазар решил, что ему под силу повторить тот же подвиг в одиночку?

С того, что он должен защитить Абигейл.

Когда умерла мама, когда Орион привел его сюда и бросил, рыдающего, испуганного, перед лицом монстра, он думал, что величайшей силой на свете является страх. Что если Бальтазар испугается достаточно сильно, если он взглянет в лицо чудищу и запомнит его, то это подарит маленькому наследнику небывалую мощь, непревзойденную мощь, и, зная о том, какие монстры скрываются в джунглях Морани, Бальтазар станет доблестным защитником своего народа. Но Орион просчитался. В тот день Бальтазар превратил свое сердце в лед, закалив его, запрятав под нерушимую корку все чувства, но такое решение привело к тому, что он стал уязвимее. Уязвимее для страха. Уязвимее для страсти. Не любя никого, ни братьев, ни отца, ни любовниц, он то и дело бросался в какие-то новые бесполезные связи, будто веря, что объятия малознакомых женщин пересилят тот холод, в который он сам себя погрузил. Но ведь так нельзя. Предки создавали тюрьму вовсе не потому, что боялись. Предки хотели защитить Анэзию и Морань.

А страх привел к той катастрофе, что развернулась сегодня.

Бальтазар отпустил лодыжки и уперся ладонями в пол, посылая по старинному камню еще больше магической энергии. Пускай даже это будет стоить ему жизни. Пускай он истратит все силы, что оставались в его теле, и умрет от истощения не сходя с этого места — если вместе со своей жизнью ему удастся уничтожить раз и навсегда монстра, то определенно стоит попробовать. На свете есть вещи и поважнее Бальтазара. Тристан станет королем. Или Мельхиор. Абигейл освободится и сможет найти того мужчину, кто воплотит ее наивные мечты о женском счастье и роли любящей жены. Пусть только это будет кто-то достойный. Кто-то, кто сможет ее полюбить.

От усилий трескалась кожа на руках, оставляя жгучие раны.

Почему-то он вспомнил бал, на котором впервые увидел ее. Она была красива, да, без сомнений, кое-кто даже твердил, что графиня Абигейл является самой красивой женщиной в империи Порядка, по крайней мере, на сегодняшний день. Но Бальтазар ее в первые мгновения совсем не замечал — его увлекла одна из подавальщиц, расставлявшая фужеры с искрящимся шампанским на многоуровневую стойку. Орион заметил это, вцепился в локоть — железная его хватка до сих пор ощущалась на кости — и бесцеремонно толкнул сына в сторону графини, прошипев на ухо, что они сюда не развлекаться приехали. Но дворянки Бальтазара никогда не прельщали — он слишком хорошо знал, что любой, даже самый мимолетный разговор с благородной наследницей может кончиться либо скандалом, либо помолвкой. А ни того, ни другого не хотелось.

Но к Абигейл пришлось подойти.

Они потанцевали раза два, может три, он даже не помнил, потому что все время думал об отвлеченных вещах, а на нее и внимания не обращал, пусть и вел себя как можно вежливее. После она предложила выйти в сад, и он согласился; на небе сияли пестрые диски планет, и из-за них скудный сад превратился в настоящий луна-парк.

"Абигейл, — спросил ее тогда Бальтазар, — о чем ты мечтаешь?".

И она ответила:

"Выйти замуж, — и глазами стрельнула так, знала ведь, что разговаривает с молодым и холостым принцем, — выйти замуж и стать матерью. Думаю, нет ничего прекраснее материнства".

Он рассмеялся тогда, подумав про себя — до чего банальный ответ! И после, выбирая из списка невест, остановился на ней лишь потому, что она казалась наименее проблематичной, наиболее скромной и в то же время богатой, красивой и пустой, как оболочка, вполне подходящая на роль напудренной куклы, отирающейся где-то в районе его трона.

И как же сложно было поверить теперь, что это приземленное создание там, наверху, кричало на него, что-то спрашивало, чего-то требовало, и при виде изуродованных останков смотрителя нашло в себе силы не отвести глаз. Бальтазар думал, что приведет в Морань заглушку на роль королевы. Но на самом деле, кажется, это он больше походил на бездушную куклу короля.

Да, вот так верно. Вот так лучше всего. Если сегодня он умрет, растворится в этом льду, то Морань не погибнет, потому что у нее будет королева, королева в белом лунном платье и с окровавленным ножом в руках. Королева Абигейл.

— Твои попытки меня больше не забавляют, — пожаловался монстр, вырывая его из потока размышлений. — Леружам потребовалось много столетий, чтобы собрать драгоценные самоцветы короны. Как ты собираешься аккумулировать энергию, если их больше нет? Даже если ты сумеешь создать корку льда достаточно твердую, чтобы сдержать меня, как только ты уснешь, поток магии прервется, и я снова выберусь. Ты оттягиваешь неизбежное, Баль...

И тут же замолчал, увидев перемену в лице Бальтазара. Своими насмешками монстр невольно дал ему отличную подсказку, наведя на мысль о том, как спасти положение. Прежде корона играла роль батарейки, поскольку в ее камнях собиралась магическая энергия Ориона и поддерживала нерушимость тюрьмы. Теперь самоцветы разрушены. Но это не значит, что нельзя найти новые.

Или стать новым.

Ледяные лезвия пронзили кожу, разбрызгав светло-розовую кровь Леружа поверх разводов от красной крови Смотрителя. Теперь лед и правда напоминал стены крепости — смесь красного, розового и фиолетового; сильная, неудержимая магия прошлась по всему телу, от ног до макушки, и обратно, покрывая его ледяными иголками, как будто ежа. От боли Бальтазар согнулся к полу, застонал, стиснул зубы, в отчаянии принялся царапать лед вокруг себя, но не остановился. Человек не выдержал бы такого потока магии, но Леружи — все-таки в прошлом наи, и их тела способны вынести гораздо большие нагрузки. Может быть, он даже не умрет. А если кто-нибудь найдет достаточно быстро какой-нибудь сильный магический кристалл, то сможет освободиться. Но это будет потом. Когда-нибудь. В будущем. Сейчас об этом нет нужды думать — сейчас надо постараться еще немного и загнать подальше страх.

Думай о Морани. Думай о Мельхиоре. Думай об Абигейл.

Лед темницы придвинулся ближе, прильнул, словно любимый ручной зверь, и иглы, вышедшие из тела, пронзили его, сливаясь воедино. Бальтазар перестал ощущать руки, хотя видел, что они все еще упираются в пол; затем отключились ноги, хотя по-прежнему лежали перед ним, скрещенные и усеянные тонкими ледяными иглами. Следом пропало ощущение туловища, и так наконец осталась только голова, запрокинувшаяся под тяжестью усталости и изнеможения. Слишком много магии покинуло его тело. Слишком многих сил требовало это небольшое превращение.

Но главное — главное! — цель была достигнута. Бальтазар стал единым целым с темницей, и теперь его магия текла напрямую в нее, заполняя самые далекие ее недра.

Монстр завыл, забился в ярости, попытался разломать подступающий со всех сторон лед рогами, но лишь увяз в нем, пока подпитываемая жизнью Бальтазара магия сжимала его все сильнее.

— Ты умрешь здесь, — предвещал монстр, — ты умрешь, и никому не хватит храбрости спуститься сюда, чтобы тебя оплакать; ты умрешь, а я буду смотреть на то, как разлагается твой труп, и смеяться, смеяться над твоей жалкой глупостью!..

Крепость затрясло снова, еще один раз, самый отважный, самый сильный, а затем, наконец, она успокоилась, теперь — надолго.

Лед заволок Бальтазару глаза, присоединяя его голову к своей массе, но в последнее мгновение он успел открыть рот и прошептать:

— Замороженные тела не разлагаются.

А затем в ледяной тюрьме стало тихо.